Сердце трудно понять (гет)

Старшая сестра носит чёрные кружева и замуж выходит зимой.

Четырнадцатилетняя Цисси порхает у Бэллы за спиной, закрепляя непослушные пряди серебряными заколками, и в который раз спрашивает:

— Какой он?

Не удосужившись даже поймать в зеркале взгляд сестры, Бэлла пожимает плечами.

— Высокий.

— Это я знаю.

* * *

Цисси, конечно же, видела его бесчисленное количество раз за годы совместной учёбы, но за рамки этого их общение не выходило. Ему и его приятелям не нравилось, когда молодняк (пусть даже и слизеринский) путался под ногами, и в этом Бэлла была с ним согласна: по какой-то причине она не хотела приводить сестёр в свой мир, прежде чем они действительно поймут, что он из себя представляет. Сама Бэлла и прочие из их компании… они знали, на что шли и кем собирались стать, но этот путь надо было выбрать самостоятельно, а не по чьему-то приказу. Сёстрам следовало решить всё самим.

К тому же Бэлла не была уверена, что может рассказать о нём что-то конкретное. Она не видела причин упоминать о том, как на шестом курсе, после урока Гербологии Родольфус перехватил её и потащил за оранжерею, где бесстыдно, грубо целовал, бормоча на ухо о том, что хочет её. Бэлле нравились его потемневшие глаза, нравилось то, как он хрипло шептал: «Блядь!», поэтому она позволила широким, сильным ладоням расстегнуть платье и прикоснуться к её телу… и всё прошло нормально, правда.

Как-то, в конце седьмого курса, второй раз за ночь застёгивая брюки в пустом классе он спросил:

— Думаю, теперь нам стоит пожениться?

И Бэлла, откинув занавесившие лицо пряди волос, ответила:

— Хорошо.

Тем же летом, во время одного из ужинов, она рассказала родителям, те одобрили её выбор кивками и начали деловито обсуждать, сколько золота сейчас в распоряжении его семьи. Дромеда, не проронив ни слова, хмуро уткнулась в собственную тарелку, а Цисси закидала вопросами о его предпочтениях, поцелуях и любимых уроках, часто ли он смеётся, поёт ли… Пока Бэлла, пялясь на неё через стол, задавалась вопросом:

«Какое, к чертям собачьим, это имеет значение?»

* * *

— Я имею в виду, какой он с тобой? — спрашивает Цисси, перебирая ажурные серебряные браслеты, лежащие на трюмо. — Он… романтик?

Дромеда, которая стоит на коленях и взмахами палочки подгоняет длину свадебного платья, вскидывает на старшую сестру взгляд и, не дождавшись ответа, уточняет:

— Он такой? Ну, он хоть иногда приносит букеты беладонны? Наверняка тебе нравится в нём ещё что-то, кроме его фамилии.

Бэлла закатывает глаза и пренебрежительно смотрит на обеих.

— Вы обе такие дуры. Меня не волнует вся эта чепуха. Подобные мелочи не имеют особого значения, когда становишься старше. Сами поймёте со временем.

— Просто мне кажется, что он должен тебе нравиться, раз ты выходишь за него замуж, — робко шепчет Цисси, потупившись и пристально рассматривая расчёску с заострённой ручкой, — ведь это навсегда.

— Я никогда не говорила обратного, — возражает Бэлла, хотя ей требуется некоторое время, чтобы припомнить: на самом ли деле она ничего такого не говорила, и вообще, упоминала ли она о нём до того самого ужина.

Она знала, что Родольфус с самого начала в числе лучших, вот только он никогда не был и не будет особенным.

Дромеда поднимается с пола, обойдя невесту вокруг, останавливается позади неё и, суетливо поправляя ленты на спинке платья, спрашивает:

— Тогда что в нем такого значимого для тебя?

Бэлла невольно упирается взглядом в отражённое в зеркале лицо за собственным плечом. Она терпеть не может, когда сестра смотрит на неё так, словно это она — старшая, словно Дромеда не одобряет её. Поэтому Бэлла наклоняется вперёд, отодвигаясь от рук сестры, и тянется к ониксовой шкатулке для украшений с орнаментом из изумрудов на крышке.

— Он… он очень способный маг, — объясняет, извлекая лежащее на тёмном бархатном дне шкатулки ожерелье с птичьим черепом. — Он довольно искусен в дуэлях, — Бэлла замолкает на то время, пока надевает цепочку и поправляет подвеску у горла, но через мгновение понимает, что сёстры ждут от неё чего-то большего: лицо Цисси выражает любопытство, Дромеды — скепсис. — Мерлина ради, не будьте такими наивными, — восклицает она и раздражённо захлопывает шкатулку. Стремительно вскочив, пересекает комнату, шурша тканью по холодному деревянному полу. — Это выгодная партия. Его семья — одна из последних чистокровных в Британии, и он… он… — Бэлле никогда раньше не приходило в голову выразить отношение к нему словами. — У нас с ним общие интересы. Вот что мне больше всего нравится в нём. Этого достаточно?

Цисси выглядит разочарованной, а Дромеда, похоже, нисколько не удивлена. Она нацеливает палочку на невесомую серебристую сетку, предназначенную для того, чтобы держать в порядке свободную пока часть неукротимой гривы Бэллы, и та воспаряет с туалетного столика, фиксирует непослушные волосы, а драгоценные камни в ней приглушённо мерцают в тусклом свете комнаты.

 — До тех пор, пока ты счастлива, — произносит Дромеда голосом, полным сомнений. — Полагаю, не имеет значения, что думаем мы.

— Не особенно. Нет, — коротко обрубает разговор Бэлла, но на самом деле ей хочется спросить:

«Почему вы так равнодушны к тому, что важно мне?»

Пока ещё ничто не отделяет их друг от друга, но она как-то понимает, что ни одна из сестёр никогда не увидит происходящее её глазами, ни одна из них не будет любить его так, как любит Бэлла. Время от времени, в такие моменты, как сегодня, когда обе они находятся рядом, она особенно остро ощущает собственное одиночество. Большую часть жизнь Бэлла чувствует себя единственным ребёнком в семье, а иногда ненавидит обеих сестёр за то, что не захотели стать такими, как она, не приняли её сторону и не встали рядом.

Бэлла знает, что на это ей сказали бы другие, что он сказал бы:

«Значит, они не стоят твоего внимания, они будут тянуть тебя назад и ограничивать, не следует тратить время на тех, кто лишён правильных приоритетов. Ты проявишь слабость, если из-за семьи позволишь себе забыть об истинном предназначении и верности делу».

Но иногда Бэлла искренне не понимает: почему несовместимо то и другое, почему она не может быть одновременно и воином, и сестрой?

Позже ночью она в полной мере осознаёт: всё, что она говорила сёстрам, — неправда.

Родольфус понимает её, понимает, что любит ту же тьму и жаждет той же крови, что и она. Но это вовсе не то, что нравится Бэлле больше всего.

Когда пальцы Родольфуса впиваются в её тело, а зубы прикусывают кожу на шее, Бэлла задыхаясь шепчет:

— Да, Том… — и ей становится особенно приятно оттого, что муж не обращает на это ни малейшего внимания.

* * *

Вторая сестра носит синий батист и замуж выходит летом.

В голубых глазах Цисси сверкает паника, когда она наблюдает за тем, как Дромеда упаковывает вещи.

— Но ты просто не можешь... — жалобно лепечет она. — Они никогда не простят тебя.

— Я и не ожидаю от них этого, — кротко отвечает Дромеда, потому что ни в чём подобном не нуждается: выбор уже сделан, осталось только объявить о нём вслух. — Я долго думала, а сейчас мне пора уходить.

— Но… из-за него?

В голосе Цисси отвращение, и от этого у Дромеды болезненно сжимается сердце. Она ненавидит знакомые интонации родителей и Бэллы, проскальзывающие в речи младшей сестры. Раньше она редко замечала их, но последнее время слышит всё чаще и чаще. Это одна из причин, которые заставляют её осознать, что время действительно пришло.

— Ты собираешься бросить всё ради одного из них?

— Дело не только в Теде, — резко обрывает её Дромеда, но, заметив, насколько грубо это прозвучало, напоминает себе: «У неё никогда не было шансов. По-хорошему, она и не виновата почти. Всё из-за этого дома», — а затем продолжает: — Я ухожу ради… всего. Ради себя. Не могу здесь больше оставаться, потому что просто не верю… — вздохнув, она некоторое время вертит в руках книги и, решившись, заканчивает: — …в эту семью. Прости, но мне здесь не место.

— Это неправильно, — протестует Цисси, и её голос становиться пронзительным, когда Дромеда взмахом палочки проверяет, не забыто ли что-то нужное под кроватью. — Ты не можешь выйти за него замуж. Нам не следует связываться с ними, ты же знаешь. Они же ничего не знают о… о нас. Тебе настолько безразлична собственная семья? — требовательно вопрошает сестра, следуя за Дромедой, пока та пересекает комнату, чтобы в последний раз проверить шкаф. Она забирает только необходимое, потому что многое просто не хочет переносить из этой главы жизни в следующую. — Тебя не волнует наша честь? Тебя не волнует…

Ей необязательно произносить вслух последнее, решающее слово. Дромеда разворачивается, смотрит в её искажённое яростью лицо, видит слёзы в серо-голубых, как хмурое зимнее небо, глазах. Она кладет палочку на комод и берёт Цисси за руку. Сестра опускает взгляд на их соединённые пальцы и кажется слишком напуганной, чтобы отодвинуться.

— Ты действительно во всё это веришь? — тихо спрашивает Дромеда. — Или повторяешь только потому, что привыкла слышать это?

— О чём ты? — требовательно интересуется Цисси, в её голосе лёд, но тёплые пальцы чуть подрагивают в ладони сестры.

Впервые за многие годы Дромеде хочется крепко обнять её, прижать к себе строгую бледную сестру и защитить от того, во что она уже начинает превращаться.

— Ты не должна оставаться здесь, — говорит она. — И не обязана соглашаться абсолютно со всем, что тебе говорят. У тебя есть выбор…

Словно испугавшись её слов, Цисси тут же отбирает ладонь.

— Я не такая, как ты, — резко и строго говорит она. — То, что ты отказываешься от всего ради какого-то грязнокровки, не значит, что я забуду о собственном долге и предназначении.

Дромеда чувствует, как внутри неё содрогается и лопается один из старых шрамов. Она уже потеряла счёт тому, сколько раз сёстры разбивали ей сердце, и всё равно ничего не может с собой поделать, снова и снова открыто предлагает его им, всё ещё цепляясь за надежду.

Она вновь берёт палочку и, повернувшись к кровати, заканчивает упаковывать сумку, которая почти заполнена. Дромеда стоит к Нарциссе спиной, поэтому может не следить за её реакцией, когда говорит:

— Речь идёт не о том, что следует делать, Цисси, а о том, чего ты хочешь и что ты считаешь правильным.

Сестра молчит, и спустя какое-то время Дромеда заставляет себя развернуться. Выражение лица Цисси меняется, становится то надменным, то неуверенным, словно она изо всех сил борется, пытаясь не впустить в себя её слова. Спустя примерно минуту, в течение которой Дромеда вешает на плечо сумку, оставляет на кровати серебристый конверт и в последний раз осматривает комнату, Цисси спрашивает:

— Когда… я вновь смогу увидеть тебя?

— Когда сама захочешь, полагаю, — отвечает Домеда, пожимая плечами. — Тед сказал, что пробует найти нам жильё в Дареме, так что можешь писать туда, если захочешь, — она дарит сестре грустную улыбку. — Но я тебе писать не буду. Понимаю, что это воспримут не слишком хорошо.

Дромеда подходит к окну (дизаппарировать она собирается за входными воротами: старинные чары в доме слишком сильны) и уже наполовину поднимает его, когда всё ещё стоящая посреди комнаты Цисси, чуть запинаясь, произносит:

— Я ничего не скажу. Имею в виду… вероятней всего, кто-нибудь и так обнаружит твоё письмо достаточно быстро, но это буду не я… И не скажу им, что видела, как ты уходишь. Так в твоём распоряжении окажется больше времени.

Дромеда смотрит на сестру, пытается запомнить её, сохранить в памяти каждую чёрточку этой светлой, не до конца ещё сдавшейся предрассудкам девушки, которую вряд ли увидит когда-либо снова.

— Спасибо, — коротко отвечает она, хотя хочет сказать Цисси так много, сожалеет обо всём, чего не смогла подсказать и поправить в её жизни. — Мне бы не хотелось ещё и тебя втягивать в это.

Глаза Цисси вспыхивают голубым огнем, и, бросив один единственный прощальный взгляд, она резко разворачивается и покидает комнату.

Дромеда смаргивает горячие слёзы, взмахивает палочкой, и от окна по покрытой плющом стене дома вниз скользит лестница. Она спускается по ней на землю и в прозрачных сумерках тихо пересекает створ ворот. Не проходит и десяти минут, как её встречает улыбкой Тед, а спустя полчаса идущую рука об руку пару уже благословляют падающие с неба звёзды.

Когда через восемь месяцев рождается Дора, Тед плачет от радости и говорит, что, даже если бы он знал тогда, это ничего бы не изменило. Проходит несколько недель, и по почте, без какой-либо записки, доставляют серебряную погремушку. Тед смеется, что она стоит больше, чем половина их скарба, и удивлённо интересуется: кто мог послать им такую дорогую вещицу. Дромеда лишь пожимает плечами, отвечая, что иногда люди совершают что-то неожиданное.

* * *

Младшая сестра носит белый шелк и выходит замуж весной.

В абсолютном одиночестве Нарцисса наряжается в собственной спальне. Взмахом палочки пристраивает в причёску розовый жемчуг и поворачивает голову то так, то сяк, наслаждаясь результатом. Вечерний ветерок тихо прокрадывается в комнату, лениво раздвигая шторы вездесущими руками. Цисси до сих пор не может удержаться и вскидывает взгляд, заслышав шорох крыльев за окном. Всё ещё ждёт письма, которое (она понимает это) никогда не придёт. Нарцисса даже не уверена, хочет ли ещё получить его, но всё-таки надеется. Она вспоминает, как ждала письма в одиннадцать лет, точно зная, что оно придёт, и всё же нервничала, взволнованная тем, что стала избранной.

Так или иначе, но ощущения тогда и сейчас совсем непохожи.

Раздаётся тихий стук, и в приоткрытые двери входит Друэлла.

— О-о, ты похожа на мечту, — выдыхает, с удовлетворённой улыбкой глядя на дочь. — Он забудет, что надо дышать, когда увидит тебя.

Она пересекает комнату, подходит ближе и взмахом палочки затягивает корсет ещё туже. Вскинув руки к рёбрам, Нарцисса пытается не задохнуться.

— Так-то лучше, — довольно посмеивается Друэлла, заставляя Цисси повернуться кругом, и дарит ей кокетливую улыбку. — Мы ведь хотим, чтобы он сразу понял, как ему повезло, не так ли?

— Да, — выдавливает Нарцисса спустя мгновение, когда догадывается, какого ответа от неё ждут.

Свадебное платье специально заказывали в «Твилфит и Таттинг». Три предыдущих Друэлла вернула в магазин, и лишь это посчитала идеальным. Люциус не смог удержаться от смеха, когда Цисси рассказала ему о трудностях с примеркой месяц назад.

— Да если понадобится, я на тебе хоть сегодня женюсь, даже если ты завернёшься в старую простыню, — заявил он, лениво рисуя пальцами круги на тыльной стороне её ладони…

— Так жаль, что твоя сестра не может присутствовать на свадьбе, — вздыхает Друэлла, суетливо поправляя рукава платья, пока Нарцисса разворачивается и смотрит в зеркало. — Ну да ладно… в сложившихся обстоятельствах…

Дочь ловит в отражении её многозначительный взгляд и опускает глаза.

Твоя сестра.

С того самого дня, когда родители нашли письмо Дромеды, Цисси ни разу не ошиблась, ни разу не употребила множественное число.

Тем вечером, свернувшись калачиком на кровати в своей комнате и вцепившись в подушку, она слушала крики и споры, а потом ощутила запах горящей ткани. Они ничего у неё не спросили, а Цисси не произнесла ни слова. Она больше не слышала имени Дромеды под крышей этого дома, разве что только тогда, когда сама бормотала его, чтобы не забыть, что сестра действительно жила здесь.

— Полагаю, у Бэллы есть более важные дела, — пытается улыбнуться Нарцисса и тянется за губной помадой, стоящей на маленьком столике.

Друэлла тут же цокает за её спиной.

— Ты же понимаешь, что она обязательно находилась бы здесь, если бы только смогла, — мягко говорит она и кладёт ладони на плечи дочери. — Однако нужды Тёмного Лорда всегда на первом месте. Это честь — быть призванным и служить ему.

— Да, мама, я понимаю.

Бэлла никогда не признается даже себе, но Нарцисса уверена: это ещё одно испытание, цель которого — определить глубину преданности сестры.

«Ему не стоит беспокоиться по этому поводу, — думает она, нанося на шею и запястья духи с ароматом ночного жасмина. — Бэлла всегда была предана только ему и никому больше».

— У меня есть кое-что для тебя, — гордо объявляет мать и достаёт из кармана тонкое серебряное ожерелье, не увесистое, как кулон Бэллы, а лёгкое, сплетённое из тонких сияющих нитей в виде фамильного герба. — Его носила твоя прапрабабушка. Твой отец хочет, чтобы теперь оно принадлежало тебе, — говорит она, аккуратно проносит его над головой дочери и укладывает вокруг шеи.

От него глаз отвести невозможно. Когда Друэлла застёгивает замочек и выпускает ожерелье из рук, Нарцисса касается его пальцами и заворожённо произносит:

— Красивое.

Возможно, действует какое-то заклинание, и поэтому ожерелье так волшебно отражает свет. На вид оно кажется невесомым, но Нарцисса чувствует, насколько плотно оно охватывает её шею.

— Она утверждала, что Салазар сделал его собственными руками для жены, — добавляет Друэлла, и в голосе её ярко звучит обычное тщеславие.

Нарциссе приходится улыбнуться. Она не очень-то верит в эту историю, но, как и со всем прочим, касающимся её свадьбы, понимает, что предметом гордости всей церемонии всё равно станет какой-нибудь пережиток прошлого, и подарят его с целью напомнить всем присутствующим: «Смотрите, как повезло жениху».

Почему-то Нарциссе никогда не удаётся быть просто собой, особенно в этом доме. Она — воплощение всего, что произошло в семье до неё, призраки и старые истории тащатся за ней, словно кружевной шлейф. Однако с Люциусом всё будет совсем иначе. Ведь в тот, самый первый вечер в Большом зале он улыбнулся ей до того, как узнал фамилию.

Нарцисса молчит, и Друэлла вновь поворачивает её к себе лицом.

— А ты, Цисси, — сдержанно и неторопливо говорит она, и это убеждает дочь, что её усилия не пропали даром. — Ведь вы с Люциусом тоже собираетесь почитать Тёмного Лорда? Я уверена в этом, — мать берёт обе её ладони в свои. — Сделаете всё, чтобы мы гордились вами так же, как и твоей сестрой, не правда ли? Постараетесь ради семьи?

Буквально мгновение Нарцисса ничего не отвечает.

Да. Они с Люциусом уже решили, что теперь могут последовать за ним когда угодно. После свадьбы они поклянутся ему в абсолютной преданности, и Нарцисса вновь сядет рядом с сестрой, там, где ей так давно хочется быть.

Серые глаза Люциуса темнеют, становятся почти чёрными, когда он говорит об этом. Но, стоит им остаться наедине, и он смотрит на невесту совсем по-другому: его глаза светлеют, иногда Нарциссе кажется, что она может даже различить в них голубоватый оттенок.

«Да, — думает она, — да, мы примкнём к нему, мы будем чтить его, мы станем всем, чем вы захотите. Но сегодня вечером я произнесу свою клятву не для него. И в моём сердце он никогда не займёт первое место».

— Да, — отвечает Нарцисса. — Конечно, постараемся.

Друэлла обнимает её, затем быстро отстраняется, одной рукой бодро утирая глаза, а второй поправляя и без того идеально сидящее платье дочери.

— Хорошо… Тогда заканчивай… без меня. Уверена, гости уже прибыли, — она торопливо выходит из комнаты, закрывая за собой дверь.

Кружась на одном месте, Цисси последний раз бросает внимательный, оценивающий взгляд в зеркало. На мгновение прикрыв глаза, она вновь распахивает их, гадая о том, как будет чувствовать себя, когда тоже покинет семью Блэк и, постепенно подстроившись, станет Малфой. Даже любопытно: понравится ли ей эта новая версия самой себя так же, как нравится ему?

— Ты прекрасна, — шепчет Люциус, когда Цисси встаёт рядом с ним под аркой.

Ему совершенно нет дела до мерцающего ожерелья или трижды идеального платья Нарциссы, на протяжении всей церемонии серые глаза неотрывно следят за её лицом, а ладони крепко стискивают её пальцы. От волнения Нарциссе кажется, что в животе трепещут крылья, но после его поцелуя это ощущение пропадает и больше не возвращается.

С каждым днём она забывает ещё какую-то малость и вскоре уже перестаёт высматривать сов, которые так никогда и не прилетают.