Суморок (джен)

Римма подставляет чашку под носик самовара, поворачивает краник, наливая кипяток, а Суморок любуется, как округлились за последние месяцы её, когда-то исхудалые, руки. У Риммы круглое личико и крупноватый нос, сама она невысокого роста и чем-то похожа на мокрую синичку. Но она пахнет чистой преданностью и даёт Сумороку тепло своих вен — и для него всё в ней прекрасно. Он забрал её, больную, с улиц, вылечил, поселил на квартире и обещал со временем организовать возвращение паспорта — и синичка отдалась ему душой и телом.

Суморок с благодарностью принимает свой чай, за беседой, не глядя, сыплет одну за одной три ложки сахара, но пока не пьёт: не любит горячий. Упырю нужно сладкое, много: так он меньше устаёт от дневного света и нервных перегрузок. Суморок когда-то слыхал, будто заплутавшие в безлюдных лесах одичалые собратья разоряли ульи в поисках мёда, совсем как медведи.

На столе стоят пирожные: воздушные горки взбитого крема соблазнительно возвышаются над корзинками из песочного теста. Суморок старается не глядеть на них: нарочно тянет время, выжидает, когда Римма вспомнит о лакомстве сама. Вот она, закончив эпизод своего рассказа, тянется к тарелке…

— Угостишь? — глаза у упыря хитрющие, но женщина не видит и не подозревает о задуманной им шалости. Она с улыбкой протягивает своему другу и покровителю угощение, но он нарочно принимает так, что пачкает её пальцы. Римма удивлённо смеётся его странной неловкости, а Суморок не выпускает её руки, отставляет пирожное в сторону, слизывает немного крема с её кожи и прихватывает зубами, выпуская клыки пока только для вида.

Ну вот, опять Римма обмирает, будто мышка перед котом. Спустя столько месяцев она хорошо знает: кто он и что он — пусть пока и не предупреждена о том, кто теперь она сама, — и знает, что боли не будет совсем, но каждый раз, как в первый, пугается, когда из-под маски молодого интеллигентного человека выглядывает хищник.

Римма не отдергивает кисть, покорно подставляет её под язык — длинный, весь в глубоких продольных прожилках, заостренный к концу. Как всегда пропускает момент укуса: две неглубокие ранки на подушечках среднего и безымянного появляются будто сами собой. Расширенными зрачками Римма наблюдает, как стекают в её ладонь красные капли, но не успевают собраться в лужицу — нелюдь слизывает кровь вместе с кремом.

— Озорник вы, Савва Маркович, — Римма ни в какую не хочет звать его настоящим именем, хотя Суморок не раз её просил. Цепляется за иллюзорную его человечность.

И никогда, никогда не говорит ему прямое “нет”.

К несчастью, ласки из того рода игр, в которые играть должны двое, иначе неинтересно. Римма остаётся незаинтересованной — и Суморок, чуть позабавившись, со вздохом залечивает ранки и вытирает её пальчики платком. Вот, он снова Савва Маркович, если ей так комфортнее. Треклятые моряки, что платили ей деньги, затоптали в этой женщине всякую живую чувственность.

Ничего, у Суморока будет достаточно времени отогреть и разбудить её снова.