Рождество и Аддамсы (джен)

Няни у Аддамсов менялись со скоростью Пьюбертова пука. От некоторых не оставалось и воспоминания, от других — только расплывчатое пятно на обоях в углу детской. От третьих... впрочем, это вам еще рано знать. А еще была няня Филлис.

Няня Филлис была особенной. Она не пыталась приучить (Пьюберта не пить до полудня ничего крепче коктейля) или отучить (Пагсли рыгать «Звезды и полосы»), не воспитывала из Венсди юную леди. Однажды она показала младшим Аддамсам, как делать секретики.

Ну, знаете: роешь ямку (если зимой, придется использовать пару толовых шашек дядюшки Фестера, но он точно не в обиде, это же ради красоты, а ради красоты на что только не пойдешь, даже на старое кладбище, но мы этого вам не говорили, правда?). Потом выстилаешь ямку перышками каких-нибудь неудачно пролетавших мимо соек, цветами, лоскутками, картинками из журналов (прости, дядя Фестер, придется принимать ванну без них), а в серединку — в серединку укладываешь сам секретик и бережно прикрываешь его стеклышком.

Пагсли тогда двое суток пилил лед на замерзшем озере, чтоб кусок был потолще. Никто не знает, где спрятан секретик, только Ларч, который тащил льдину, но он-то никому не скажет. Во-первых, он тонкий ценитель красоты, а во-вторых, он вообще не говорит. Поэтому ему разрешается (нечасто) приходить в тайное место, раскапывать снег, дышать на ледяную линзу и, протерев ее рукавом, долго сидеть, всматриваясь в мерцающую глубину подо льдом.

Радужные лунные блики, как крылья ледяных стрекоз, касаются нашего тайного секретика.

С Рождеством, няня Филлис!

Закапывай, Ларч.

— Венсди, Пагсли, Пьюберт, вы готовы?

В жизни каждого ребенка встречаются разные дни — желательно, конечно, чтоб мрачных было побольше, но ради этого дня можно было примириться даже со слишком белым покрывалом во дворе, еженощно перепахиваемым Ларчем и дядей Фестером, но все так же искрящемся поутру.

Этот день не могло испортить ничто, даже бабулин specialite de la maison («Начинайте с глаз!»), щедро даривший из-под котла сажу и копоть, а из-под крышки — умопомрачительный запах (главное — не вдыхать слишком глубоко).

Сумерки мягко обволакивали дом, обитатели которого, принарядившись, степенно прогуливались у окон, ожидая знака подняться на балкон. Наступал Сочельник.

Певчие переходили от дома к дому, звеня колокольчиками и на все лады славя праздник и щедрость жертвователей.

На лицах Аддамсов появилось предвкушение.

Еще чуть-чуть... Буквально пара минут... Рука, прищелкивавший в нетерпении пальцами, поймал взгляд волосатого кузена и стушевался. Мортиша прижалась к плечу мужа.

— Думали ли мы, что когда-нибудь наши дети сами, без нашей помощи, встретят Рождество...

—...как Аддамсы! — подхватил Гомес. Он отсалютовал Фестеру, раскланялся с тещей, кивнул Ларчу, подмигнул кузену Оно.

— Пьюберт, милый, ты заскучал и распотрошил подушку? — умилилась Мортиша. — Подожди минутку, хор уже на крыльце.

— Да начнется сезон праздников! — воодушевленно взревел Гомес. Венсди и Пагсли перевесились через перила балкона, посмотрели на певцов, разворачивающих ноты, переглянулись и опрокинули на них свой первый котел со смолой.

Венсди никогда не была как все. И даже среди всех, кто был не как все, она стояла особняком, спиной ко всем, кто не как все, и занималась чем-то настолько необычным, что все не как все украдкой постукивали по виску пальцем.

Тем неожиданнее было ее участие в пижамной вечеринке. То ли вечеринку назначили в ее собственной спальне, то ли новая тетушка Маргарет принесла в семью иные веяния... в общем, не как все прыгали по кроватям, кидались подушками, тайком курили отцовские сигары, обсыпая подоконник пеплом, ели что-то желтое-липкое-и-сладкое — то есть вели себя как обычные тинейджеры в Рождество, когда взрослые заняты друг другом и глобальными мировыми проблемами: голодом, геноцидом, демографией.

Младшие Аддамсы обливались какао и эгг-ногом, швырялись зефиром и поп-корном, а некоторые даже жарили в камине летучих мышей — не с голоду, конечно, а для антуража.

Венсди с раздражением посмотрела на свою новую пижаму в жизнерадостных пингвинчиках и поклялась никогда не простить дарителя. Она мрачно спихнула на пол каких-то носатых сиамских близнецов в футболке с надписью «Я и мой брат-урод», показательно закуталась с головой в одеяло и отвернулась к стене.

Наступало время Историй. Именно так. С большой буквы У. Ужасные истории про гроб на колесиках и заживо сваренных в супе детей не котировались как девчачьи уже лет сто — сто пятьдесят. Истории про замерзшего на долгие годы летчика нравились мальчишкам, обрастая все новыми в полном смысле слова леденящими подробностями, но женская половина спальни возражала подушками, названиями кофейной сети и криками «бакикрасивый».

Под одеялом, в колючей духоте, Венсди едва зажгла фонарь и раскрыла подарочное издание Некрономикона с дарственной надписью автора, как до нее донеслось:

— И тогда этот старик взял свою собственную дочку и отвез в лес. Зимой. И оставил там.

— Зачем? — пискнул кто-то придушенно.

— Не знаю. Может, за подснежниками...

— Зимой? Он что, был дурак?

— Нет, он был русский.

А, поняла Венсди. Это какая-то дальнеродственная kazatchka by-key travit tchtob nie zameowrznoot’. Дядя Фестер говорил, что они все там с белыми медведями в берлоге larpoo soo-soot, что бы то ни значило. Всю полярную ночь.

— И ему за это, кстати, ничего не было! А еще одну девушку, — продолжала беломедвежья соседка воодушевленно, но не слишком уверенно, — заставили через костер прыгать. Она прыгала-прыгала, а они ее раз — и сожгли!

Общий потрясенный вздох и шепот «она, наверное, ведьма была...» заставили Венсди буркнуть из-под одеяла: «У них что, женщин слишком много? С мужчинами, как я погляжу, ничего не происходит».

— А мужчин... живьем варят. В котлах. Сначала вроде бы в молоке, потом в кипятке, потом...

— Потом в прорубь кидают! — захохотал Пагсли.

— Не помню, — стушевалась полярная зимовщица. — Вроде бы в снег закапывают. Что останется. Выкинут из дома с голым задом — и в сугроб его.

Спальня возбужденно зашебуршала.

— С голым задом? Зачем?

— Ну, для красоты. Или для омоложения. Вместо пластической хирургии. Им так кони-мутанты велят.

— Они что, порабощены конями?!

— А-а-а-а-а-а! — не выдержала Венсди. — Вы ей верите? Это же глупые сказки, просто глупые сказки...

— Да?! — возмутилась рассказчица. — Между прочим, я на празднике была в прошлом году! Встреча старого нового года называется.

Все не как все недоуменно переглянулись.

— Там вместо толстого Санты, — зачастила героиня вечера, — дети хором звали Угрюмого Мертвеца! Он пришел с красным носом, поддельной бородой и с мешком, говорил женским голосом, а они быстро встали в магический круг и ходили вокруг него, распевая какие-то катрены, а он все не упокаивался, стал развязывать мешок, а они как побежали к нему, как начали тянуть руки и кричать «Умри! Умри!» — я чуть сама от страха...

— Ха. Ха. Ха. Задумка ничего, — по-взрослому покачала головой Венсди. — Исполнение подкачало. Неверибельно.

— Да?! — обиделась рассказчица. — Ну расскажи правдивую историю, а мы послушаем.

Венсди подумала, накинула на голову одеяло и шипящим шепотом начала рассказ:

— Один злобный англичанин решил завоевать весь мир и... отморозил себе нос!.. — Все внимательно ждали продолжения, затаив дыхание. — И нос у него совсем отвалился... И он почти совсем замерз. И когда понял, что замерзнет, — он... улетел. — Венсди оглядела спальню. На нее смотрели огромные глаза предвкушающей аудитории.

— Кхм. Улетел от смерти.

Все ждали продолжения.

Венсди пожала плечами, поднесла к подбородку фонарик и тихо сказала «Бу!».