Поплачьте, ваше высочество (джен)

— Постой, подожди! Да стой же!

Ноги не слушались, налились чугунной тяжестью — не то что бежать, и шагу не сделать. Худая фигура в черном удалялась, растворяясь в неясных тенях. Опять не догнала, опять.

Маришка заплакала, зарыдала в три ручья, завыла в голос — от души, как можно только во сне, — и проснулась. И только собралась со вкусом поплакать над своей несчастной жизнью, как в дверь спальни забарабанил Севка.

— Марина — прекрасный цветок Слизерина, минус сто баллов за очередное опоздание на работу! Вставай, я кофе сварил.

«Ну что это такое, у всех сыновья как сыновья, а этот? Я — никудышная мать, — шлёпая босыми ногами на кухню, Маришка предавалась самоедству. — Всё эти умные книжки и академии развития, лучше бы во дворе болтался с остальными». Сколько уже раз она пожалела о том, что так близко подпустила свекровь — теперь уже бывшую — к воспитанию сына.

«Мариночка, у Севочки «ай-кью» на десять пунктов выше, чем у Мишеньки. Это нельзя пустить на самотёк. Времена-то сейчас какие, а настоящий учёный всегда найдёт хорошо оплачиваемую работу». И что в итоге? У сына не было ни грамма почтения и ни капли страха.

— Если по каким-то причинам ты не можешь называть меня мамой, тогда зови по имени-отчеству: Марина Петровна, — ночные невыплаканные слёзы искали выход, и Маришка продолжала нудеть, — прояви хоть немного уважения, если не в силах любить.

Сын принял горделивую позу, вытянул вперёд руку и пафосно продекламировал:

— Люблю тебя, Петра творение, люблю твой заспанный унылый вид!

Увернувшись от материного подзатыльника, поставил перед Маришкой тарелку с омлетом.

— Мам, я тебя люблю, ешь, пожалуйста, а то действительно опоздаешь.

Маришка всхлипнула — омлет пах, кофе благоухал, часы показывали четверть восьмого — и принялась за завтрак.

Север мыл на кухне посуду и слушал, как его распустёха-мать с топотом носится по квартире, иногда, судя по звуку, прыгая на одной ноге. Стукнула входная дверь, заглушая быстрое: «Севка, пока, до вечера», по лестнице простучали каблуки, последняя тарелка заняла место в сушилке, и отчетливое бескомпромиссное желание не идти в школу вступило в свои права. Сев вытер руки и вместо того, чтобы пойти в свою комнату за школьным рюкзаком, потащился в комнату матери. Тут — как всегда — царило полное термодинамическое равновесие. Он вздохнул и начал заправлять кровать.

С пяти плакатов за ним следил артист Рикман в образе незабвенного Снейпа. Сев не понимал, как можно было обожать этого толстого старого мужика с обрюзгшим брылястым лицом, но ещё больше он не понимал восхищения тощим, накрашенным и наманикюренным Миком Игнисом, кривлявшимся с трёх плакатов по соседству с рикмановскими.

— У-у, пидарас, — тихо проговорил Север, — чего уставился?

Расставляя поаккуратнее баночки и тюбики на туалетном столике, Сев посмотрел на себя в зеркало. Рядом с зеркалом на стене висел простой листок формата А4 с распечатанной на принтере черно-белой фотографией какого-то неизвестного актера. Этот ему нравился. Этот был похож на Севкиного отца и на самого Севку. Сев повернулся вполоборота, как актёр на фотографии: ну, да — внушительный нос, тонкие губы, небольшие внимательные и чуть насмешливые глаза — похож. На Севку даже больше — у отца выражение лица другое. Если бы не холодная война между ним и матерью во всём, что касалось этой дурацкой поттерианы, он бы уже утащил этот листок к себе.

— Вот ты и есть Северус Снейп, — едва слышно прошептал Север и взял в руки то, что мать самым строжайшим образом запрещала брать, — «настоящую» волшебную палочку Снейпа, купленную за немалые деньги в Англии, в парке Гарри Поттера. Актер на фотографии вдруг как будто стал серьёзнее и внимательнее, он смотрел Севке прямо в глаза и словно чего-то ждал.

— Люмос! — сказал Севка.

И ничего не произошло. Он засмеялся: — «Вот я дурак, это же просто деревяшка», — и положил палочку на место и только тогда заметил, как светится его ладонь.

— Ах, ты, сучий потрох! — выругался Сев и метнулся в ванную, тряся кистью и дуя на пальцы.

Но даже подсунутые под струю воды пальцы продолжали светиться, хотя боли от ожога он не чувствовал.

«Так, опять за рыбу деньги, — вздохнул Севка, — стопятисотая часть дебильного марлезонского балета».

Только он забывал об этой своей тайне, как она напоминала о себе снова.

— Этот, как тебя там, Нокс, — зло выдохнул он.

Свечение замерцало, разбилось на огонёчки. Огонёчки замельтешили, забегали и опять слились в ровное свечение, но не по всей ладони — теперь у Севки ярко светились внутренние стороны указательного и среднего пальца и факелом полыхал большой.

— Издеваешься, да? Теперь я точно знаю, что такое «фигвам», — пробормотал Север и свернул волшебную огненную дулю.

Этого не могло быть, никак не могло, но оно было. Уже больше года с Севом происходила всякая чертовщина, а он и раньше боялся, просто ужасно боялся, что все эти бредни о волшебстве, этот Хогвартс — всё окажется реальным. А что ему было думать, когда он вырос, почитай, в филиале Хогвартса? Повсюду в доме валялись волшебные палочки, котлы; шкафы были забиты мантиями и шарфами зелёного цвета. Иногда Севка почти ненавидел мать. Ну как, скажите на милость, можно было назвать сына Севером, если его фамилия — Морозов. Ну решила ты — от большого ума! — что злой на язык, худой и носатый аспирант-химик — живое воплощение твоего разлюбезного профессора зелий, ну выскочила замуж за него, родила сына: ну почему Севером-то назвала?! Север-Северус — это твой муженёк, папка Мишка, а ребёнка нельзя в свои ролевые игры впутывать.

Север выключил воду и вернулся в комнату.

— Да я даже на Вовочку согласен, — грустно поведал он сурово глядевшему на него артисту Рикману.

Севу и отчества было достаточно. «Вот оно чё, Михалыч» преследовало его не меньше, чем «профессор Снейп», «Нюниус» и «после стольких лет — всегда». Но вдобавок ему ещё приходилось терпеть: «Как там, на севере, Морозов, тепло?» — и прочую ерунду в том же духе. Нет, конечно, если бы он был таким же тупым шкафом, как Витька Гаврилов, никто бы не рискнул подойти и спросить: «Нюниус, домашку сделал, дай посмотреть». Нет, крутились бы вокруг, поджав хвосты, и хихикали над каждой тупой шуткой: «Ну ты и сказанул, Айс, бро». Суки. И Гаврилов — сволочь… Север прерывисто вздохнул. Вот зачем надо было выпихнуть его в школу, да ещё в класс на год старше. Ну и учили бы дома до семнадцати лет. «Мальчику надо социализироваться». А то, что мальчику скучно, потому что мальчик уже всё знает, а что мальчика записали в ботаны и прессуют — так это никому не интересно.

Сев взял в руки фотографию матери в серебристой рамке: хогвартская форма слизеринской расцветки, на голове затейливые косы, в руках палочка — ну как такой рассказать про свои несчастья. Всё равно что котёнка пнуть. Мать будет плакать, звонить отцу: «Миша, надо что-то делать!» Миша приедет, привезёт новый гаджет, даст денег — много — спросит про его успехи: что прочёл, чего нахимичил; процитирует Билла Гейтса и уедет. А сука Гаврилов останется! И падле Гаврилову не скажешь: «Будьте обходительны с зубрилками и ботаниками. Не исключено, что вскоре вы будете работать на одного из них», — он в одно рыло столько букв сразу не усвоит.

В носу и глазах как будто что-то противно завозилось, сжалось: «Ну, всё, накрутил себя, ещё захныкать осталось», — Север решительно поставил на место фотографию, но, посмотрев на свои светящиеся пальцы, не смог сдержать злых слёз.

Ну, уж нет! В одно место этих волшебников! Какая школа волшебства — только Высший химический колледж. И красный диплом, а не синий, как у некоторых! Он учёный, а не колдунишко какой-нибудь! Слёзы высохли, пальцы потухли. И без всяких ноксов-хреноксов. Не, так не пойдёт. Не реветь же ему каждый раз, когда вылезет какая-нибудь вот такая волшебная фигня. С этим надо разобраться немедленно, но для начала ему нужно убедить мать отмазать его от сегодняшней школы.

Смартфон в Маришкиной руке вдруг заскрежетал, завопил голосом Мэрилина Мэнсона, высветив на экране зловеще улыбающуюся Севкину мордашку в прозрачных защитных очках на пол-лица. И когда только успел поменять настройки, паршивец? Маришка сердито ткнула пальцем в значок с зелёной трубкой, принимая вызов:

— Я слушаю!

— Ма, я совсем забыл утром, позвони Дарье Ивановне, скажи, что я заболел, пожалуйста, ма!

— Что с тобой, где болит, опять кашель?! — Маришка заоглядывалась. В окно — сколько до следующей остановки, на людей в автобусе — прикидывая маршрут к двери. Надо выйти, вернуться домой, проверить, что с сыном.

— Я здоров, просто у меня тут синтез…

— Какой синтез?

— Дифенилметилсульфинилацетамида.

— Какой, к чёрту, дифенилметилсульфин, ты меня в гроб вгонишь!

— Мать, не ругайся. Ну, правда, тебе Дарья Ивановна только спасибо скажет. У нас сегодня подготовительная к четвертной, я опять буду у неё под носом вместе с Танькой Лавровой на первой парте сидеть, пока эти балбесы будут меня дёргать: «Решил? Покажи». Ну, ма, ма, пожалуйста-а-а. А то оно без меня бабахнет!

— Что бабахнет? Я сейчас же возвращаюсь!

— Ну, не бабахнет, я загнул, но очень надо следить, всё интересное пропущу! Ну, ма-а.

— А что сегодня, кроме математики?

— Физра, география и музыка.

— Ладно, позвоню, но вечером мы поговорим!

— Ма, ты лучше всех! Пока.

— Пока.

Маришка вздохнула, придумывая, что сказать классной сына. Стоявший недалеко симпатичный парень, со стянутыми в толстый хвост черными волосами, с интересом посмотрел на неё и улыбнулся. Слегка обозначив полуулыбку, Маришка отвернулась к окну: «Спасибо, но — нет, только не на те же грабли. Найду какие-нибудь другие», — до начала уроков оставалось десять минут, и Маришка набрала номер Дарьи Ивановны.

Всё! Ура! Школа отменяется! Севка даже рассмеялся. И завтра из уроков только творчество, можно опять отпроситься. Что он, пикировать рассаду, что ли, не умеет? Ещё как умеет, завзятая дачница бабуля давно научила. А послезавтра воскресенье. Итого: три дня без одноклассников — красота! Эйфорию Севки прервал мелодично брякнувший смарт — пришло сообщение от Галки Идрисовой: «Сев, если ты идёшь в школу, учти, что Гаврилов что-то задумал, лучше тебе сегодня откосить».

Вот! Он как знал. Неужто опять магия? А Витька последнее время совсем с катушек слетел. Он ещё не дрался и денег не требовал, но уже повадился, кроме насмешек, и руки распускать. Лёгкие подзатыльники, якобы дружеские тычки локтём — начались цветочки, а там и до ягодок недалеко. Особенно бесила привычка Гаврилова брать Севкину бутылку с водой и пить из неё: потом воду приходилось выливать, бутылку мыть. А вода была не простая, а с коралловым кальцием — бабуля извращалась. Севке было плевать на кальций, но обидно было за бабулины труды и за облапанную гавриловскими погаными ручищами бутылку, купленную бабулей же. Поглядев на злополучную тару, торчащую из бокового кармана новенького швейцарского рюкзака, Севка перевёл взгляд на "Чёрную Акулу" в своей руке: конечно, Гаврилова бомбило от зависти. И зависти не к вещам — у Витьки был девятый "Самсунг" и рюкзак не хуже — а к заботе близких. Заботе, которая была видна и в игровом гаджете, явно купленном исключительно для Севки. И в добротной и удобной одежде, подобранной по цвету и стилю под Севкин характер. И, наверное, ещё в чём-нибудь, к чему Севка привык и не замечал, но замечали остальные. Вот он агрится на одноклассников, а ведь с ним подружилась одна из самых симпатичных девчонок в их школе — Идрисова Галка. И она не только симпатичная, а ещё и умная. Лёшка Половцев, Гришка Веденеев — отличные ребята. Они ведь старше его, но относятся, как к одногодку. Вот он точно — нюня: разнылся, разобижался.

Волна раскаяния захлестнула Севку — матери он наврал. Ну, не совсем наврал: синтез был, но уже закончился, и Севке требовалось только отфильтровать суспензию и дополнительно промыть полученный осадок водой, — но все равно это было враньё. И на отца он опять погнал, а ведь он сам такой же — одна химия на уме. Отец же умница. Да, работает в другом городе, но ведь одними мозгами нехилые деньги поднял. Да, приезжает не чаще раза в месяц. Но зато оборудовал на кухне настоящую лабораторию для Севки: возле раковины выложил кафелем пол и стены до потолка, приспособил подъёмный защитный экран из закалённого стекла, привесил добавочную вытяжку. И плюс к этому, договорился с друзьями-приятелями из местного универа насчёт проверки результатов Севкиных химических экзерсисов. Смарт, рюкзак, шмотки — хех, Гаврилов, это всё ерунда. Знал бы ты, сколько стоят приборы, посуда и реактивы, точно бы удавился от зависти. Ну и что, что частично оно не новое, списанное, надёрганное из разных лабораторий, зато полный комплект: мечта любого химика.

А то, что отец развёлся с матерью, — так Севка и сам бы с ней развёлся, если бы был её мужем. Как они вообще поженились? С матерью-снейпоманкой всё понятно, а отец-то как — «в раба мужчину превращает красота»? Она красивая и не выглядит на свои тридцать. Вот и Лешка, сыч озабоченный, всегда краснеет и блеет: «Здрасьте, Марина Петровна, как ваши дела», — надо пообещать ему кулак в глаз или кислоту в штаны. Но мать с отцом разные совсем и только бесят друг друга, хотя отец до сих пор ни на ком не женился. А вот у Галкиного предка обнаружилась ещё одна, параллельная семья, с сыном — Галкиным ровесником. Вот так. И Галкина мать уже два года на "колёсах" — депрессия.

А обе бабушки, а дед? Свинья — Севка нахмурился и сжал губы — он неблагодарная эгоистичная свинья.

Огромный плакат с таблицей Менделеева отлепился от стены, медленно пролетел через полкомнаты и с хрустким шорохом опустился Севке на голову. «Как развопившегося попугая тряпкой накрыло», — выбираясь из-под плаката, подумал Севка. С досадой убирая от лица наэлектризованные волосы, он глянул на неровный периметр голой стены и на кружевную кромку приклеенных к краю плаката криво оторванных обоев: «Хотел со своей магией разобраться — самое время начать».

Отец всегда заставлял Сева разбирать физическую суть любого явления: «Что значит — горячо? Это значит, что ты получаешь слишком много энергии в виде тепла, и кровь не успевает отводить этот излишек. Белок кожи денатурирует, скукоживается, стенки клеток разрушаются, кислое содержимое действует на нерв, ты чувствуешь боль. Что значит — холодно? Это значит, что ты отдаешь слишком много тепла, и твоя внутренняя теплостанция не успевает восполнить его недостаток. Вода в твоих клетках замерзает, разрывает их, кислое содержимое действует на нерв, ты чувствуешь боль. Что такое боль от удара — ты получаешь слишком сильный импульс, стенки клеток разрушаются, дальше ты уже знаешь, что. Запомни, боль — это всегда разрушение, потеря. Будь всегда внимателен и осторожен». Севку тогда, три года назад, знатно пробрало, все эти истекающие своим содержимым погибающие клетки ему чуть ли не снились. А ведь с тех пор он ни разу не обжёгся и не поломался, и не разодрался до крови. Получается, всё началось гораздо раньше позапрошлой весны, когда взорвалась его экспериментальная пиротехническая смесь, но ничего и никого не сгорело, и даже следов не осталось.

Но где физика, а где волшебство? Как же он это делает? Надо, что ли, сильно захотеть? Севка пристально уставился на плакат и попытался представить, как тот взлетает и прилепляется обратно на стену. Но плакат даже не шелохнулся. Сорок минут Север боролся с упрямым куском бумаги, так и эдак воображая воссоединение того со стеной, но потом сказал себе, что волшебство для лентяев, и сгонял в ближайший строймаркет за обойным клеем.

Потом он переоделся в любимые рабочие карго и в футболку с Дамблдором, с прожженной хромпиком дыркой прямо посередине лба великого чародея. Развел клей, нашёл ветошь и кисть, аккуратно намазал клеем стену и был вторично накрыт незаметно подлетевшим к стене плакатом.

— Да, б**дь! — Север вывернулся из-под бумаги, стараясь не обляпаться клеем с кисти. — Сожгу, на хрен!

Плакат, гладко распластавшись по стене и безупречно соединив края разрывов, демонстрировал всему миру логичность и изящество Периодического закона.

— Зашквар, — сказал Севка.

Это что же получается, его теперь, кроме родственников, ещё и собственная магия поучать будет? Типа: не истери, не сдавайся, надейся только на свои силы. Ладно, пусть поучает, такого учителя потерпеть можно. Отмывая от клея кисть и маленькое пластмассовое ведро, Сев думал, что волшебника быстро из него не получится, а с Гавриловым надо решать прямо сейчас, а то точно поздно будет. И истерики пора прекращать — «ой, мать, ой, папаша…» — пора за свою жизнь самому отвечать. Север решительным шагом направился в комнату матери, снял со стены листок с портретом актёра, назначенного им в Северусы Снейпы, вернулся к себе и прикрепил листок над своим верстаком.

— Говоришь, вокруг одни безмозглые бараны, неспособные оценить красоту науки? Будешь моим внутренним голосом. И разрешаю тебе и меня бараном называть, но только за дело!

Захотелось пить. Севка вытащил из рюкзака бутылку, открутил широкую и высокую крышку, глянул на сетчатый фильтр, предназначенный задерживать чаинки или травы, задумался, улыбнулся.

«Мучает жажда, Гаврилов, ну что ж, я тебя напою. Как там: «И слёзы ей — вода, и кровь — вода, — в крови, в слезах умылася». Обойдёмся, пожалуй, без крови, — Севка задумчиво вертел в руках бутылочную крышку. — А вот слёзок я тебе отолью…»

«Нет, ну надо же — «прекрасный цветок Слизерина», — Маришка поудобнее перехватила тяжёлые сумки и ловко втиснулась на освободившееся сиденье, игнорируя недовольное бурчание проигравших борьбу за место пассажиров. — Синтез у него, а я ври учителю. Поедешь теперь на дачу в выходные как миленький. Будет у тебя синтез на грядках». Ноги гудели от усталости — денёк был ещё тот, но зато она с добычей: утром не пришлось ждать маршрутку, пробок не было, и Маришка успела по дороге на работу заскочить в минимаркет. Купила по скидке отличный фарш, неплохой перец, ну, и всякого обычного: молока, хлеба, яблок. И после работы опять повезло с транспортом, так что ужину — быть! Если, конечно, Севка чего-нибудь не сварганил, чтобы её умаслить. И точно, подходя к квартире, Маришка почувствовала запах свежеприготовленной еды. Запах не разделялся на составляющие — наверное, опять покидал в мультиварку всё, что нашёл, — но аппетит вызывал просто неприличный. И как это у него получается? Маришка вздохнула и погнала прочь совершенно неуместную мысль о всяких мастерах медленно кипящего котла. Нажала на кнопку звонка и для верности ногой постучала. Но из-за двери доносились не только запахи, но и буханье тяжёлой музыки, пришлось ставить сумки, искать ключ и открывать замок самой.

Закинув сумки на кухню: «Потом разберу», — Маришка завернула к себе в комнату: скорее скинуть дресскодовое и в душ, хоть на пять минут, смыть усталость, но в дверях остановилась. Севка опять убрал весь тот бардак, который неизменно возникал у неё по утрам. «А ему ведь и двенадцати ещё нет, — Маришка иногда чувствовала себя младше собственного сына. — Ну, и чему я могу его научить: как жить нельзя? Не могу быть положительным примером, так стану отрицательным?»

Музыка стихла. Маришка прошла к сыну, захотелось сказать ему что-нибудь прямо сейчас, хоть «привет, я дома». Но тут опять взвыли электрогитары, и вкрадчивый мужской голос с придыханием сообщил ей, что у него теперь есть колдунья-смуглянка, и он околдован и влюблён. Севка возился в своём рабочем уголке, оборудованном на лоджии, и не видел мать. Пилил ножовкой что-то, зажатое в тисках, — лопатки ходили под узкой футболкой — да ещё и кивал головой под медленный и тягучий ритм.

«Как же он вырос! — у Маришки даже слёзы на глаза навернулись. — Ещё нет двенадцати? Да уже скоро двенадцать!»

Маришка с грустным умилением разглядывала торчащие из-под коротковатых штанов крупные щиколотки и потерявшие детскую пухлость узкие ступни. Локти, плечи смешно увеличились — сын напомнил ей страусёнка, — но футболка натянулась на широкой спине, обещая и рост, и силу.

«Не отворачивайся от меня, ты нужна мне, детка, о, как ты мне нужна», — страстно вздыхал под убыстряющийся ритм незнакомый певец. «А я, я нужна кому-нибудь? — ковырнула свои раны Маришка. — Севка через пять лет уедет в свой колледж, а я что буду делать, смотреть выматывающие душу сны?» Так вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь вот так же требовал: «Не отворачивайся от меня, люблю тебя, хочу тебя…»

Тридцать один год: жизнь почти прошла, мечты обманули, — и вот уже слёзы хлынули потоком. Маришка забежала в ванную, открыла на полную кран, сорвала с себя одежду, забралась под душ — слёзы смешались с водой.

Вода смыла не только усталость, но и приступ отчаянья. «Реву под душем, как в дурацком кино, вещи бросила, жакет смялся, придётся отпаривать. Детский сад!» — она завернулась в махровый халат и вышла в коридор. На кухне звенел посудой Севка — ужин накрывал. Маришка вернулась в ванную, к зеркалу, придирчиво посмотрела на своё отражение — нет, что плакала, не заметно, — накинула капюшон на влажные волосы и пошла к сыну.

Насыщенная эмоциями пятница стоила того, чтобы её надолго запомнить, а вот суббота пропала даром. Обещанный на вечер пятницы разговор состоялся в субботу утром. Пятничным вечером мама Марина куталась в халат, пряталась в тень капюшона, похоже — опять плакала. И утром Севка не стал ей возражать, покорно всё выслушал, со всем согласился и поехал на дачу, к тому же ему разрешили прогулять субботние уроки.

На даче он в который раз наблюдал столкновение парадигм его воспитания.

«Мариночка, может, пусть Севочка побудет в доме, что-нибудь там поделает, в траве могут быть клещи», — это бабуля.

«Маргарита Сергеевна, какая трава, везде дорожки и голая земля: прошлый раз Миша весь сушняк повыдергал, — нет тут никаких клещей. Пусть он лучше клумбы вскопает под цветы — ему полезно, в пятницу опять физкультуру прогулял», — это, в притворном гневе, Марина Петровна.

Но вообще на даче было хорошо. А руками Севка умел и любил работать. Хорошая лопата легко вонзалась в ещё не успевшую пересохнуть землю, солнце приятно пригревало, щебетали птицы, пахло зеленью и какими-то цветочками. Клумбы он вскопал быстро, помог с проливкой высаженной в землю рассады, раскочегарил мангал и пожарил на решётке замаринованные с вечера куриные крылышки. Хоть и напрасная была суббота, но приятная. А воскресенье он в ультимативном порядке оставил за собой.

— Химичить сегодня не буду, ничего не взорву, что поесть, найду, — Севка вытерпел поцелуи и объятия, прислонился спиной к закрытой за матерью и бабушкой двери, слегка ударил по ней кулаком. — Так, пора за дело!

И направился в кладовку за паяльной лампой.

Он всё прикинул, рассчитал и подготовил ещё в пятницу. Как удачно, что бутылок было две. Бабуля купила и Мариночке такую же, но другого цвета — ему светлый металлик, а ей ядовито-зелёную, — а крышки были одинаковые: из серебристого блестящего металла. Только своей Севка до сих пор пользуется и хотел бы пользоваться и дальше, а Мариночка на свою штангу уронила в одно из редких посещений фитнес-клуба. Бутылка сплющилась, погнулась и теперь валялась в кладовке, но крышка у неё была в норме. Вот эту крышку Севка и распилил, приспособив к части с резьбой тонкий металлический диск с сетчатой серединой. Но и над своей бутылкой ему пришлось поизгаляться — продублировать изнутри ход резьбы: теперь фильтр будет выкручиваться вслед за крышкой, но до определённого момента, а потом… А потом будет тебе «Агуаменти», Гаврилов. Оставалось теперь «наплакать» в эту конструкцию батавских слёзок, слепить обе части крышки, зафиксировать поилку, чтобы не откручивалась, и ждать в засаде. «Не случалось ли вам ловить тигра на привязанного козлёнка?» — да, именно так, мистер Холмс, именно так.

Но легко сказать — «наплакать». У забавных стеклянных головастиков — слёз принца Руперта⁽¹⁾ — хвостики обычно изогнуты змейкой, а ему надо, чтобы они были прямые. Вполне возможно, он зря возился с бутылками и крышками: не получится прямых хвостиков — про идею можно забыть. Но Севка привык идти до конца — не ошибается только тот, кто ничего не делает.

Севка притащил лампу на свою фабрику-кухню — дед зря насмехался. Приготовил литровый стакан с водой, зажёг лампу, сунул в пламя стеклянную палочку.

И вот! Всего-то час времени и десяток расплавленных палочек, и вот они: пять штук слёзок с идеальными, почти прямыми, хвостиками. Не бывает таких хвостиков? Магия — шмагия? Хм, ненулевую вероятность ещё никто не отменял! Сев подрастянул ячейки сеточки фильтра, аккуратно воткнул в них хвостики слёзок, подтолкнул, убедился, что сидят крепко, опустил фильтр в бутылку с водой. Накрутил на бутылку отпиленную нижнюю часть крышки, осторожно надел на торчащие стеклянные хвостики вторую сетку, склеил обе части крышки и сетку между собой. Запрятал бутылку подальше, чтобы никому на глаза не попалась. Всё. А теперь развалить на столе в зале учебники и тетрадки, чтобы всем было видно, чем он всё это время занимался.

За ужином — перец с фаршем дождались-таки своего часа — Севка был какой-то тихий, задумчивый: не подкалывал её, не строил устало-умудрённые рожицы, пару раз тяжеловато вздохнул. Маришка не выдержала, резко и быстро, чтобы Севка не успел отвернуться и начать своё «что за ерунда, это недостоверные данные, я лучше градусник возьму», приложила ладонь ко лбу сына. Вроде жара нет.

— Мать, ты что, — Севка вздрогнул от неожиданности, — я чуть не подавился!

— Неправда, — Маришка обличающе смотрела на сына, — ты уже с минуту в тарелку просто так глядишь. Говори, что случилось. И не трать попусту время на всякие «ну и что, а что — нельзя», я чувствую, знаю: что-то случилось. Говори!

— Мам, ничего не случилось, правда-правда, — Севка состроил честные глазки.

«Поранился! Опять что-то взорвал и поранился!» — Маришка молча начала ощупывать, тормошить сына, потянула с него футболку. Севка хихикал, выворачивался:

— Мать, что за принудительный стриптиз?

— Север, ты опять обжёгся? Покажи, где.

Севка выскользнул из её рук, отскочил в сторону, привёл в порядок одежду.

— Мам, я же обещал, что сегодня не буду химичить, и нигде я не обжёгся, я вообще последние три года не обжигался!

Маришка смотрела на по-подростковому нескладную, вытянувшуюся горделиво вверх фигурку сына и не могла успокоить тревожные мысли: «Севка что-то скрывает!»

— Сев, пожалуйста, я не знаю, как тебя убедить мне всё рассказать. Пожалуйста, просто поговори со мной, я всё пойму. И не потому, что я твоя мать, а потому, что я ещё хорошо помню, как это — учиться в школе.

Север хмыкнул и с удивлением посмотрел на неё.

«Ну вот, уже и этот за дурочку держит», — в глазах опять собрались слёзы.

— Мам, только не плачь, не стоит это твоих слёз. И ничего непоправимого пока не произошло. Просто у нас в классе есть парочка мобов, и они пытаются меня прессовать.

«Я так и знала! — Маришка пристально смотрела на сына. — Нельзя было соглашаться отдавать Севку в шестой класс. Он слишком умный и нетерпимый к чужой глупости, да ещё и гордый. Придётся переводить в другую школу».

— Мам, если ты думаешь про другую школу, то — не надо. У меня всё под контролем, и я не один, у меня есть друзья.

Севка подошёл ближе и погладил её по волосам. Маришка перехватила руку сына и по-мужски крепко пожала. Потом сама погладила Севку по голове, потрепала слегка за маленький хвостик, сжала плечо.

— Север, помни, даже у меня есть опыт и какие-никакие связи, — она подмигнула ошарашенному сыну, — а уж у твоего отца и деда — тем более. Ты действительно не один.

А потом они доели ужин, вместе убрали кухню, почти без разговоров, посмотрели немного телек — Сев почти всё вперёд знатоков отгадывал — и разошлись по спальням. Но сон не шёл. Севка взбивал по-разному подушку, накрывался одеялом с головой, раскрывался, ложился на один бок, на другой, на спину, на живот — сон не шёл. Он сел на кровати, обхватил коленки. Мать-то какова, а? Вот тебе и блондинка-слизеринка. И Половцева с Веденеевым он друзьями назвал, а друзья ли они ему? Севка вспомнил злой румянец на щеках Лёшки и сердитое сопение Гришки, когда Гаврилов хайпился за его счёт. Друзья! Это хорошо. Когда он будет драться с Гавриловым, а драться придётся, за тылы можно не переживать.

«Пойти молока, что ли, выпить: говорят — помогает от бессонницы... Так, а откуда свет? Это что, кое-кто до сих пор не спит? Уже почти час ночи!» — Севка тихо подошёл к полуоткрытой двери комнаты матери: точно — не спит, в планшет уставилась, опять какую-нибудь фанатскую муть читает.

— Спи, мама Марина, спи, — поддался искушению Севка, — сладких снов, мягких перин…

И мать вдруг сладко и протяжно зевнула, отложила в сторону планшет, выключила лампу, немного повозилась, укладываясь, и затихла.

— Опа! — восхищённо выдохнул Севка. — Получилось! Надо и себя так — сладких снов, Север Михайлович, мягких пери-и-и-а-а-а-а...

Молоко не понадобилось.

Школа была в пяти минутах ходьбы, и обычно Сев не торопился и приходил к самому звонку, но сегодня он не мог ждать и пришёл за полчаса до уроков. Сразу за воротами школы он увидел Лёшку, Гришку и Галку — они стояли группой возле ограды и оживлённо переговаривались, но заметив его, замолчали и повернулись к нему.

«А ведь меня ждут, точно меня!» — понял Севка. Внутри вдруг стало так легко и тепло, что он разулыбался и ускорил шаг.

— Здорово, други!

— Здоров, коль не шутишь, — протянул руку для пожатия Гришка.

— Бро! — хлопнул его по плечу Лёшка.

— Миледи! — Севка щёлкнул каблуками, изображая гусарский поклон.

— Позёр, — Галка не улыбалась, но было видно, что ей понравилось Севкино приветствие. — У нас тут, между прочим, важный разговор. О тебе и Гаврилове.

— Леди Галина, не забивайте вашу прелестную головку мыслями о столь ничтожном существе.

— Сев, я серьёзно.

— Народ, конфликта не избежать, вы же понимаете? — Сев двинулся к школе, ребята пошли за ним.

— Я давно хотел ему рыло начистить, — Гришка сжал тяжёлые кулаки, — да он повода мне не даёт.

— Я первый, — Севка посмотрел в глаза Гришке, — только после того, как он меня вырубит, тогда можешь.

— Никто никого не вырубит! — возмутилась Галка. — Надо рассказать Дарье Ивановне!

— Гал, — Лёшка подхватил Галку под локоть, — сейчас пипл поделился пятьдесят на пятьдесят, а если Проф пожалуется, то тогда — бизец.

«Проф, — зафиксировал Севка, — а совсем не обидно, пусть будет и проф, и профессор, и Снейп. И чего я так заводился?»

— Соображаешь, Шарукан.

— Почему Шарукан? — удивился Лёшка.

— Потому что Половцев, — пробурчал Гришка. — А меня как назовёшь?

Севка оглядел крепко сбитого, с уверенной осанкой, Гришку.

— Муромец.

— Годно!

И они все рассмеялись.

— А чё ты такой весь на расслабоне? — спросил Лёшка-Шарукан. — Фичу, что ли, скрафтил?

— Да так — бафф. Хочу Витеньку жизни поучить.

— Вон он, возле колонны со своими стоит, — проговорила Галка.

— Так, народ, ни во что пока не вмешивайтесь, ничего не говорите. Пока — ждём.

Севка остановился неподалёку от компашки Григорьева, ребята развернулись лицом друг к другу. У пацанов заметно играл адреналин, только Галке всё происходящее явно не нравилось.

— Муромец, значит, — усмехнулся Лёшка, — Что за ху… хм, хрен на горизонте, надо дать ему…

— Баян, баянище, — похохатывал ломающимся баском Гришка, — свистишь, хан половецкий.

Сев с удовольствием смотрел на затеявших шутливую потасовку друзей — тоже хотелось так же, сбросив рюкзак, толкаться, хватать друг друга за загривки, изображать маваши-гери, — но доносившийся из-за спины, со стороны гавриловской банды, гогот не давал забыть, зачем он тут. Судя по всему, Витька притащил какую-то дебильную игрушку. Его смарт издавал противные плюхающие и шмякаюшие звуки, каждый раз сопровождающиеся взрывами грубого смеха.

Но вот смех стих. «Начинается», — подумал Севка, стряхнул рюкзак с одного плеча и немного подвигал лямку, заставляя бликовать на солнце блестящую крышку бутылки. Лёшка и Гришка прекратили возню и уставились на Севку. Он прикрыл глаза, слегка качнул головой — «всё нормально».

— Профессор Север, чё на контрошку в пятницу не пришёл, замёрз? — глумливо растягивая слова, довольно громко произнёс Гаврилов.

Севка закатил глаза: «Вылупился, дебил! Ты выбрал…» — и повернулся к Гаврилову.

— Как сам, Витёк? Так контрошка-то для мэнээсов, что мне на ней делать? И где бы мне замёрзнуть? Кругом жара-теплынь.

Слева от Севки встал Гришка, Лёшка — за спиной, Галка — справа, чуть-чуть поодаль. Гаврилов переводил взгляд от одного к другому: явно понял, что что-то изменилось, клешни не тянул. Одноклассники почуяли назревающую разборку, выстроились вокруг.

— Точно, жара, — попался на крючок Гаврилов, — пить охота, — и выдернул бутылку из Севкиного рюкзака.

Мелкота верещала как резаная, старшаки ржали как кони, но Севка знал, что надо услышать, и не пропустил это тихое «крак».

— А, бля! — заорал Гаврилов.

Из-под крышки бутылки вырвался фонтан воды и окатил Витьку с ног до головы.

— Какого ты не своё хапаешь! — Сев ловко выхватил бутылку с крышкой из рук опешившего Гаврилова, быстро сунул в руки Галке, прошептал: — Не пролей.

— Ты, нуб, ты чего туда налил? — вытаращив глаза, вопил Гаврилов.

— Там простая вода! — не отставал Севка. — Дрочить меньше надо, чтобы руки не дёргались!

— Ах, ты! — Гаврилов схватил Севку за лацканы пиджака.

— Руки убрал! — низко и глухо прорычал Севка.

Он ясно почувствовал, как побледнело и закаменело его лицо, как сузились от ярости глаза. Гаврилов не отпустил его пиджак, но больше ничего не делал: стоял как истукан и пялился на Севку.

— Всё, Витька, получи Аваду Кедавру, — засмеялся кто-то в толпе.

— Здрасьте, Евгений Васильевич! — вдруг громко, перекрывая шум во дворе, прокричала Танька Лаврова.

— Здравствуй, Лаврова, — откликнулся вышедший на двор школьный физрук, внимательно посмотрел в их сторону и быстро направился к ним сквозь толпу, раздвигая школоту, как ледокол льдины. — Чего мнёмся возле почек, на уроки не идём?

— Евгений Васильевич, — быстро сориентировался Гаврилов, — меня Морозов из своей бутылки какой-то химозой облил!

— Врёшь, собака. Ты сам облился, — презрительно улыбаясь, пробасил Гришка.

Физрук одобрительно хохотнул.

— Морозов, вижу, ты выздоровел? Шестидесятиметровку не забудь мне сдать на следующем уроке. Так, и что у тебя там в бутылке?

— Простая вода, — спокойно глядя в глаза физруку, ответил Севка.

— Он врёт, он врёт, Евгений Васильевич, — не унимался Гаврилов, — посмотрите, как меня всего окатило, выплеснулось, как шампанское!

Физрук принюхался, но, видимо, никакого запаха не почувствовал.

— Так, Морозов, Гаврилов, Веденеев, со мной в химкабинет, — выдал длинную трель свистка, крикнул: — Семь минут до звонка, восьмой "Б", быстро в раздевалку! Идрисова, тоже с нами. Пошли.

Кабинет химии был на втором этаже, и они почти бежали, пытаясь успеть за широко и стремительно шагающим физруком. Дверь класса была открыта, и из него доносились разговоры и смех. Физрук заглянул внутрь:

— Ирина Константиновна, есть пять минут?

Ему, похоже, ответили утвердительно, и он жестом подозвал к себе ребят:

— Так, быстро и по делу, сначала Гаврилов, потом Морозов и Веденеев. Идрисова, давай сюда бутылку.

Гаврилов явно струхнул, но деваться было некуда, и он забухтел:

— Было жарко, я попросил у Морозова воды…

— Ничего ты не просил! — взорвался Гришка. — Нагло хапнул, и не в первый раз!

— Чё, ему воды жалко, что ли! — Витька тоже повысил голос. — Чё он туда налил, какую дрянь, что она меня всего облила?!

И вытянул вперёд полы пиджака, демонстрируя всем тёмные пятна на ткани.

— Так, тихо! — скомандовал физрук. — Морозов?

А Севка жадно разглядывал класс: лабораторные химические столы с наборами посуды, кранами и электрическими розетками, завешанные плакатами стены, объёмные модели молекул за стеклянными дверцами шкафов, всякие разные богатства препараторской. Ему давно хотелось сюда попасть. Конечно, он видел разные крутые химические лаборатории, но в школьном классе была своя, какая-то особая прелесть.

— А? — он невидяще глянул на физрука, перевёл взгляд на учительницу, кивнул в сторону Периодической таблицы необычного вида. — Система Жанета? Здесь это востребовано?

Ирина Константиновна с изумлением посмотрела на Севку:

— Морозов? Михаил Морозов тебе, случаем, не родственник?

— Отец, — ответил Севка.

— И это ты два года назад в домашних условиях восстановил рубидий из хлорида?

— Было дело, — ухмыльнулся Севка. — А вы откуда знаете?

— Мы с твоим отцом учились вместе в школе, он на прошлой встрече выпускников хвастался. Да, жаль… В этом году на олимпиаду ты уже опоздал…

— Ирина Константиновна, — взял инициативу в свои руки физрук, — можно быстро проверить, что за жидкость в этой бутылке?

— Конечно, — она выдвинула ящик стола, достала маленький приборчик — «Кондуктометр», — шепнул Севка Гришке, — сняла с сушки мензурку, взяла у физрука бутылку, плесканула из неё в мензурку, погрузила в жидкость приборчик. — Простая вода.

— Ну вот, инцидент исчерпан. Гаврилов, инцидент исчерпан? — физрук отдал бутылку Севке. — Не слышу ответа, Гаврилов.

— Исчерпан, — Витька зло зыркнул в сторону Севки.

— Так, Ирина Константиновна, я позаимствую у вас Лысько? Лысько, ко мне. Отведёшь этих в класс, — вопросительно глянул на Галку, кивнул в ответ на её «русского и литературы», — Русского языка и литературы. Шести минут тебе хватит. Выполняй. И шевелись быстрее, время пошло. Спасибо, Ирина Константиновна, хорошего дня.

Физрук дождался, пока высокий и широкоплечий десятиклассник вальяжной походкой погонит перед собой кучку шестиклассников, развернулся и поспешил в спортзал.

Севка, Галка и Гришка улыбались и молча переглядывались между собой. Гаврилов, пыхтя от злости, тащился сбоку.

— Рано радуешься, Нюниус, — прошипел он Севке, — у меня память хорошая.

— Эй, ты, который Морозов, — окликнул Севку старшеклассник, — так ты химический гений, что ли?

— Не знаю, — растерялся Севка, — но химию я люблю.

— Ага, в теме, значит. И что, в Периодическом законе шаришь?

— А что там шарить: порядковый номер — это количество протонов в ядре. Сколько протонов, столько и электронов, после водорода — плюс нейтрон. Оболочки заполняются по принципу Паули…

— Стопэ, стопэ. И газовые законы?

— Да там вообще ерунда.

— Консультации даешь?

Севка удивлённо взглянул на старшеклассника.

— Значит, даешь. Сегодня, на большой перемене, мы с пацанами к тебе подойдём. А ты, — он ткнул указательным пальцем Гаврилова между лопаток и многозначительно посмотрел на него, когда тот оглянулся. — Уймись!

— И если ты ещё раз вмешаешься в работу академика, — подытожил Гришка, — задавлю, шляпа.

Прозвенел звонок. До кабинета оставалось метра два.

— Людмила Анатольевна, утречка вам, — крикнул выглянувшей закрыть дверь класса учительнице их сопровождающий, — этих впустите, пожалуйста, их Евгений Васильевич задержал.

Засунул руки в карманы и не торопясь пошёл обратно.

Ребята быстро расселись по местам. Гришка подмигнул Лёшке и показал большой палец. Галка зашепталась с Танькой Лавровой. Гаврилов, хмурый как туча, плюхнулся на свой стул, игнорируя «ну, что, ну, что» своих приятелей.

— Тишина в классе! — Людмила Анатольевна немного подождала, пока все не угомонились. — Записываем тему сегодняшнего урока.

«Молодец, неплохо для начала, — вдруг прозвучал в Севкиной голове тихий, но отчётливый голос. — Не упусти преимущество. И ещё: сила и покровительство власть предержащих это хорошо, но не повтори моих ошибок».

— Не упущу и не повторю, обещаю, — прошептал Севка и вслед за учительницей записал: «Проблема отцов и детей на примере избранных произведений зарубежной литературы XIX-го и XX-го веков».

1) Слёзы (капли) принца Руперта, батавские или голландские капли (слёзы), слёзы дьявола, болонские склянки — застывшие капли закалённого стекла. Эти капли обладают чрезвычайно высокими внутренними механическими напряжениями. Круглая часть такой слезы — сверхпрочное стекло, а ее хвост — ее Ахиллесова пята. Если этот хвост отломать поближе к основанию, слеза взорвётся, превращаясь буквально в пыль.

Вернуться к тексту