До рассвета... (гет)

Лунный свет мазнул по умиротворенному лицу и исчез, скрывшись за очередной мохнатой тучей. Драко возбужденно поёрзал: ему нужен был этот свет, нужна была луна, и он не мог дождаться её повторного появления, чтобы увидеть Её.

Гермиона, такая прекрасная и спокойная, в его постели — это было странно и волнительно, и ещё очень приятно.

Её тихое дыхание так быстро и так резко стало самой любимой музыкой, что Драко поначалу даже испугался. Того, что сходит с ума, но ещё больше того, что превращается в очередного подкаблучника, вроде Поттера и Уизела, над которыми всегда только смеялся.

Только в какой-то момент он понял, что ему плевать, как это выглядит со стороны. Он любил это размеренное дыхание, любил это тоненькое тельце на расстоянии всего лишь ладони. Он любил её.

Поначалу это выглядело, как наваждение. Она раздражала. Сильно раздражала целых семь лет. Хотелось уколоть побольнее, задеть грубым словом. Только время шло, а с ним приходило и понимание, что не меньше, чем задеть, её хочется целовать. Просто зарыться пальцами в её непослушные локоны, припасть к пухлым губкам, ощутить тепло её тела под своими руками.

Теперь она была совсем рядом, но Драко боялся коснуться. Боялся разбудить, спугнуть. Боялся, что она исчезнет, оставит ему лишь холодную постель и уйдёт. Он слишком боялся, что она передумает, начнёт сожалеть о своём опрометчивом поступке.

Они никогда не были парой. Грызлись до последнего, брызгая ядом друг на друга, а заодно и на окружающих, и Драко вовсе не думал, что когда он сорвётся и в разгар очередной ссоры поцелует её, она ответит. Но он поцеловал, и она ответила. Она отвечала ему несколько часов. Несколько жарких часов. Невозможная, ненормальная девчонка. Такая нужная ему.

Лунный свет милостиво вернулся на её лицо, и Драко, пользуясь предоставленной щедростью, снова залюбовался идеальными чертами её лица. Пушистыми ресницами, припухшими от долгих поцелуев губами, лёгкой улыбкой.

Так хотелось, чтобы эта ночь не кончалась!

Никто и никогда не оставался с Драко до утра. Всех своих подружек он прогонял, Гермиону же хотелось связать покрепче, наложить на неё какое-то хитромудрое заклинание, чтобы осталась.

То, что она заснула, стало подарком судьбы, не иначе, но время неумолимо приближалось к рассвету, и Драко очень боялся, что совсем скоро его сердце разобьется.

Он хотел обнять её, хотел разбудить поцелуями, хотел вновь заставить её тело трепетать под его ласками. Хотел услышать снова её рваное дыхание и своё имя на её губах.

Но — Мерлин! — он не мог себе позволить даже шелохнуться.

Небо за окном серело, и Драко проклял рассвет и себя за то, что после войны решил перебраться из слизеринских подвалов на нейтральную территорию. Там бы её не разбудило взошедшее солнце. Однако туда, впрочем, она бы с ним и не спустилась.

Пушистые ресницы дрогнули, и Драко закусил губу, боясь, что вот сейчас она проснётся и всё закончится. Но ему повезло, Гермиона лишь повернулась на бок, не просыпаясь, и вновь затихла.

И тогда он решился: её пробуждение было неизбежно, а потому хоть несколько мгновений подержать её в руках перед уходом — это было лучше, чем дождаться рассвета и пожалеть, что не коснулся вовсе.

Он подался вперёд, обвил рукой её плечо, коснулся губами тёплого лба и вдохнул поглубже цветочный аромат её волос.

Она ожидаемо напряглась, и Драко напрягся вместе с ней.

Тоненькая ручка оторвалась от простыни и неожиданно легла на его бок, а подбородок взметнулся вверх, подставляя губы его губам. Она то ли всё ещё находилась в полусне, то ли не спала, но не открывала глаза, но в любом случае, не спешила уходить.

Драко невесомо поцеловал её, боясь спугнуть. Боясь, что очарование сна унесёт с собой и всю недавнюю нежность, но Гермиона ответила на поцелуй. Сильнее, жарче, а её узкая ладошка скользнула под футболку, опаляя его кожу таким нехитрым прикосновением.

— Драко… — прошептали губы.

Она всё же отчётливо понимала, где находится и что происходит. Драко казалось, что это то, чего он хочет, но в последний миг мелькнула мысль, что лучше бы оттолкнуть, закрыть своё сердце от возможного разочарования и боли.

Любви в его жизни не было, мог ли он ожидать её теперь?

Вот сейчас отстраниться, сказать пару резких слов и всё, снова быть хозяином положения.

Подобную мысль Драко в ужасе отогнал. Да, Гермиона могла разбить ему сердце, как и он ей. В этом они были в равных условиях, а значит, оба сейчас доверяли сердца друг другу.

Руки обхватили увереннее, привлекая Гермиону ближе. Страшно — да, но так бесконечно необходимо.

— Доброе утро, — прошептал он, чувствуя себя полным идиотом. Ничего умнее придумать не мог?

Желая скрыть смущение, он опустил поцелуи на её лебединую шею, прихватил губами ключицу, рукой скользнув вдоль тела, к пояснице.

Гермиона выгнулась, подставив тело для поцелуев и также пожелала доброго утра довольным и очень нежным голосом.

Она не уходила, не сожалела — она была рядом, с ним, теснее прижимала его к себе, обхватив ногой его ногу, и Драко не знал, как долго продлится эта милость, но не хотел терять ни одной предложенной ему минуты.

Она была нежной, страстной, умела не только брать, но и отдавать, хоть явно опыта у неё в этом было чуть — ночью он убедился, что стал у неё первым. Словно ждала всё это время только его, чтобы обрушить именно на него все свои ласки и всю свою нежность.

— Гермиона, — промурлыкал он ей на ухо, осторожно толкаясь в неё.

Одежда давно была сброшена, и теперь их не разделяло ничего. Кожа к коже. Горячо. Приятно.

— Драко… — прошелестела она, выворачивая голову для поцелуя.

И он поцеловал. Вложив в это прикосновение всю гамму чувств. Целовал так, чтобы у неё не осталось сомнений в его любви — признаваться-то наследнику древнего рода не пристало.

Она всё ещё была грязнокровкой, но он с радостью смешивал их кровь. Ему было плевать, что скажет дорогой папаша или их треклятое аристократическое общество.

Война стёрла границы, одних отправив в опалу, из других сделав героев. И это она, Гермиона, снисходила сейчас до него, а не наоборот.

Он двигался осторожно, чтобы не причинить боль, да и потому ещё, что с ней не хотелось быть грубым. Она походила на фарфоровую куколку — одно неверное движение, и разлетится на сотню осколков.

— Ты моя, — выдохнул он, не зная, как ещё передать всё, что чувствует.

— А ты — мой? — Гермиона замерла, ожидая ответа, и было в ней что-то настолько трогательное и невинное, что Драко рискнул обнажить перед ней не только тело, но и душу.

— Я твой, твой, — проговорил он хрипло и надрывно. — И всегда был твоим.

Всё. Признался. Назад дороги нет.

— И я, — ответила она, заливаясь краской. — Всегда была твоей.

Драко показалось, он ослышался. Ведь не могло всё быть так чудесно. Не у него. Отец учил: чувств не бывает — только осознанный выбор и поиск выгоды.

И всё же Драко видел жизнь иначе. Он видел Гермиону, такую счастливую, и он чувствовал, что это не выбор, не выгода, а что-то более крепкое и надёжное.

Было жарко. Тела, такие горячие и влажные, казались всё смелее. Гермиона становилась всё увереннее, словно понимание, что она имеет над ним власть, подстегнуло её.

Драко отдавался ощущениям. Отдавался тихой радости, охватывающей при мысли, что она здесь и не собирается уходить. И потом, когда она просто лежала в его объятьях, разморенная и податливая, он всё же рискнул наклониться ближе и прошептал:

— Я тебя люблю.

Гермиона не ушла, не сбежала от сожаления или понимания ошибки. Она придвинулась теснее и призналась:

— Я тоже люблю тебя, Драко.

Солнце поднялось над землёй. Двое спали, влюблённые и счастливые.