Фантастические драбблы (джен)

Золотистый затылок с аккуратными кудряшками всё дальше, тонкий стан, облачённый в бежевое пальто, выглядит иначе. Другой шаг, движения более резкие, грубые.

— Куинни!

Оборачивается. В глазах — ни тени узнавания. Смотрит равнодушно, будто чужая.

— Куинни… — чуть более тихо. Тина плачет за спиной, а Ньют пытается её утешить. Но никакие утешения не помогут. Куинни другая, во всём.

Отворачивается и продолжает ход. За ней? Хоть в бездну. Вот только это не поможет. Куинни не спасти, всё кончилось, не начавшись.

Всё равно бежит, будто это что-то изменит.

— Ты ведь помнишь меня? Помнишь? — спрашивает, хватая за острый локоть.

Куинни выдергивает руку и, не глядя на него, отвечает:

— Помню, Якоб.

И уходит. Уходит, несмотря на то, что помнит. А он стоит, не в силах сделать и шага, хватает ртом воздух и повторяет как мантру: «Обернись, обернись, обернись».

Он верит: обернётся — значит, не всё потеряно.

Она продолжает идти, цокая по каменной дороге тонкими каблучками. Скоро растает в дали.

«Обернись, обернись, обернись».

Поворот, последний шанс. Якоб забывает дышать.

«Обернись, ну же, ну…»

А Куинни… Она… Оборачивается?

— Подойди, — шепотом.

Приглашающий взмах рукой, которому Тина и не думает противиться.

Подходит ближе, тихо и осторожно, потому что перед Ньютом гнездо, и она знает, что это может означать. Малыши.

Но знать и видеть — разные вещи, а потому Тина громко охает от умиления, различая среди обломков цветастой скорлупы четверых новорожденных нюхлеров. Белые и пушистые, чуть нахохленные, нескладные. Пытаются передвигаться, но постоянно спотыкаются о собственные лапы, зарываясь в солому носами.

Мать в стороне, наблюдает с выражением гордости на мордочке за своими чадами. В лапах очередная золотая цепочка, но Ньют и не думает сейчас её отчитывать.

Тина присаживается на корточки, и особенно любопытный малыш тотчас начинает движение в её сторону.

— Можно? — спрашивает Тина, протягивая ладонь чуть вперёд и, дождавшись кивка от Ньюта, приближает пальцы к белой мордочке.

Малыш обнюхивает её настороженно, но с интересом, ныряет под ладонь.

— Я понравилась ему? — в голосе Тины неподдельный восторг, но Ньют лишь насмешливо фыркает.

Щелчок, сопровождающийся ослабление часового браслета, и вот уже маленький нюхлер заталкивает наручные часы Тины себе под живот. Сумка на его брюшке ещё не развита, но инстинкты направляют верно.

— О, ему понравились мои часы… — Тина ласково улыбается, сердиться на милое создание она не может.

— Пожалуй, стоит крепче запирать чемодан, — задумчиво тянет Ньют. — Четверо малолетних нюхлеров на свободе… Представить страшно.

— Точно, — Тина переводит взгляд на гнездо. — Эммм, Ньют, запирать, кажется, уже поздно.

— Мерлинова борода, — выдыхает Ньют с отчаянием.

В гнезде одни лишь скорлупки.

Я не сумасшедшая, слышишь —

Я просто так хочу быть с тобой.

Но ты не понимаешь, не видишь —

Для счастья нужен мир нам другой.

Нам так нужны другие законы,

Где нам бы разрешили любить.

Сейчас я ухожу, но ты помни —

Для нас пытаюсь мир изменить.

Пускай злодей, но он обещает,

И я ему вверяю себя.

Нас с тобой судьба обвенчает,

Обещаю, радость моя.

Ждут любовь, свобода и вечность,

Бороться ведь за них не грешно.

Взвалить борьбу на хрупкие плечи

Не трудно — это мне суждено.

Так что не пугайся прощаний,

Наша вечность ждёт впереди.

Сбудется о чем мы мечтали,

Лишь прошу сейчас отпусти.

Я не сумасшедшая, слышишь,

Просто так надежда нужна.

Для любви моей, так уж вышло,

Оправдана любая цена.

Ты не обвиняй, я не стану

Слушать, хоть сто раз проклинай.

Светлой быть я не перестану,

Только это, я прошу, знай.

Передай сестре: сожалею,

Что, не попрощавшись, ушла.

Ей в глаза смотреть я не смею,

Но рада, что она не одна.

Ты не оставляй их, бедовых,

Им так нужен именно ты.

Не грусти, мы встретимся снова.

Жди, вернусь. Люблю. И прости.

Так гулко.

Забившись в угол, Криденс обхватывает голову руками. На арене выступают клоуны, и за кулисы врывается звонкий смех зрителей. Тех самых, что потом заглянут сюда, на Шоу Уродов, где его проклятье станет причиной многочисленных восторгов. Проклятье, которое он ненавидит всей душой. Оно пугает, вызывает сожаление. Криденс не хотел убивать всех тех людей. Он не хочет быть носителем сил, которые не понимает. Шоу Уродов — единственное место, где тварь внутри него, Обскур, может получить право быть собой. Она, но не он.

— Ненавижу всё это, — слышит голос Нагини за своей спиной.

Подплывает плавно, будто змея ползёт. Желтоватые радужки глаз с вертикальным зрачком устремлены на тяжёлый грязноватый занавес.

— Ненавижу быть просто уродом в цирке, — поясняет, трогая пальцами ткань. Через образовавшуюся щель разглядывает зрителей. — Тешить розовощеких эгоистичных ребятишек, раз за разом принимая ненавистную форму… Опостылело.

Криденс кивает. «Опостылело» — какое верное слово. Именно так. Но что можно поделать?

— Сбежим? — вдруг предлагает Нагини, переводя на него свой змеиный взгляд. — Правда, давай, нам ведь будет нетрудно сделать это.

Ничего сложного, особенно для Обскура, но только куда идти? Что там есть для них двоих?

— Всяко лучше, чем здесь, верно? Где угодно, только не здесь, не в клетке, не уродцами на потеху этим…

Нагини кивает на занавес, за которым раздаются громкие хлопки. Выступление клоунов закончено, основная программа отработана, теперь вся масса хлынет к клеткам. Будет тыкать пальцами, ужасаться или осмеивать.

«Опостылело». Верно.

Криденс кивает. Немного неуверенно, потому что будущее страшит. Но Нагини права. Во всём. Лучше там, где угодно там, но не здесь.

— Идём. — Голос неестественно хриплый. Так страшно делать первый шаг, но они ведь вместе.

— На свободу, — последнее слово Нагини выделяет. Произносит с благоговением.

«Свобода», — вот как это называется? Пожалуй, что да.

Криденс поднимается на ноги, и Нагини отвечает на это улыбкой, тянет к нему чешуйчатые пальцы.

Сделать шаг. Всего один, но такой важный. Вместе.

Криденс делает глубокий вдох и принимает протянутую руку.

Шаг сделан.

Текст, заученный чуть не на память, заканчивается, Тина перелистывает страницу. С той стороны большой, на весь разворот, рисунок, на котором изображён нюхлер, а вокруг него — всё, что касается его жизни: среда обитания, рацион питания, количество малышей в выводке.

Тина в тысячный раз рассматривает эту иллюстрацию, в тысячный раз читает тексты. Да и вообще, вся книга прочитана от корки до корки как минимум трижды. Так сохраняется ощущение присутствия Ньюта, что ли.

Дважды в неделю Тина получает совиную почту из Лондона. Короткие емкие сообщения, Ньют не любитель говорить, если дело не касается его подопечных. О них он присылает целые статьи из журналов и газет, и Тина приклеивает их в свой блокнот. А сам Ньют… О нём она знает лишь то, что с него всё ещё не сняли запрет на выезд из страны. Её саму крепко держит работа, не вырваться.

Да и, откровенно говоря, на основании чего вырываться? В качестве кого она приедет в Лондон? Подруги, знакомой, коллеги, туристки?

Пока нет ответа на этот вопрос, Тина даже не думает о поездке. Девичья гордость не позволяет делать первые шаги. В конце концов, сам же Ньют не звал её к себе. С чего она вообще взяла, что нужна ему?

В прихожей загорается свет. Очевидно, Куинни трансгрессировала домой. Тина слышит, как звенит подставка для зонтов, как с характерным шелестом оказывается на вешалке пальто, и всё это сопровождается стуком каблучков.

— Всё те же, всё там же, — слышится голос сестры из коридора, и вот Куинни входит в комнату, попутно доставая из сумочки свежий номер журнала «Увлекало».

Тина откладывает книгу. Меньше всего ей хочется, чтобы сестра была свидетельницей её нездорового интереса к магозоологии. Ещё чего доброго Куинни решит, что дело не в магозоологии, а в одном конкретном магозоологе, а с характером сестры это тотчас обратится в разговоры о свадьбе.

— Именно в них и обратится, — чуть раздраженно бросает Куинни, пуская журнал по воздуху в сторону дивана.

Тина не любит, когда сестра копается у неё в голове, но у той это происходит неконтролируемо, так что обижаться на подобное просто глупо.

— Какая свадьба? Перестань. Мы четыре месяца не виделись, до того общались — раз, два, обчёлся, а переписки так вообще не в счёт. Так что никакой свадьбы не может быть даже в очень далёких планах, — сбивчиво тараторит Тина, пытаясь показать сестре всю абсурдность выбранной темы.

— Может. И будет, — отзывается Куинни, одним лишь взмахом волшебной палочки пуская всю посуду в доме в действие. Чайник подныривает под кран и набирает себя водой, яйца вылетают из корзинки и, разбившись друг о друга, шлёпаются в миску, сверху на них сыплются соль и мука, и тут-то Тина перестаёт наблюдать, потому как «Увлекало» опускается ей на колени и, зашелестев страницами, открывается на объявлении о свадьбе.

Сперва Тине кажется, что её подводит зрение. Может, освещение недостаточно яркое, либо же она перетрудила себя чтением магозоологического учебника, потому что то, что она видит, не может быть правдой. Фотография Ньюта и какой-то смуглой английской магички и размашистая надпись: «Свадьба года. Ньют Саламандер и Лита Лестрейндж».

Не правда. Не может быть Ньют. Но это он, рассеянно улыбается, смущённо ссутулив плечи, пока его «невеста» поправляет пиджак у него на спине.

— Мне очень жаль, — сочувственно заверяет Куинни. — Но говорила я: он бы давно приехал, если бы хотел. Ну ничего, сейчас испеку такой пирог, что все твои горести пройдут сами собой.

В глазах Куинни горит решимость, и Тина благодарна сестре за попытку приободрить, но ей этого не нужно. Ни сочувствия, ни разговоров, ни пирога.

— Я не горюю, — Тина старается говорить как можно ровнее.

А ещё пытается думать разом о сотне безделиц, лишь бы сестра не уловила одну единственную важную мысль. Не надо её жалеть. Всё нормально. По крайней мере, должно казаться таковым.

— Это было ожидаемо. Никто никому ничего не обещал. И вообще, я и сама на прошлой неделе дважды была на свидании, так что никто никого не ждал.

Тина не знает, зачем говорит это. С Ахиллесом Толливером у них сугубо деловые отношения и сугубо деловые обеды. Но Куинни не ощущает подвоха, неопределённо кивает и уходит на кухню.

— И как тебе этот твой мракоборец? — раздаётся её вопрос через несколько минут.

Тина видит перед глазами Ньюта. Она всегда видит перед собой только его. И всё же она говорит, прогоняя из головы и из сердца широкую улыбку веснушчатого паренька:

— Ахиллес крайне милый и деликатный. У нас может что-то получиться.

Не может. Как, когда все мысли об одном только Ньюте и смуглой руке, касающейся его спины? Ни у кого другого просто нет шансов в соревновании с этим призраком.

И всё же, когда Куинни предлагает пригласить Ахиллеса на семейный ужин завтра вечером, Тина согласно кивает. Она не слабая. Ей не больно. Остаётся лишь самой поверить в это.

— Ты как огонь. Кажется, коснусь — обожгусь. Ты настолько сильно горишь идеями, что мне верится — ты достигнешь всего, чего только пожелаешь. Я хочу помочь тебе в этом. Хочу воплотить твои мечты в явь. Желать лучшего мира, где все равны — очень благородно, и твой азарт, с которым ты берёшься за дело, воодушевляет.

— Тогда ты — вода. Тихая гавань, в которой я могу укрыться от всех бед. Где мне не приходится ощущать свою непохожесть. Знаешь, я так устал от этого. Устал быть объектом насмешек, устал быть на вторых планах. Я ведь не злой человек, Альбус. Просто мне одиноко. А с тобой… С тобой я не ощущаю этого.

— Ты не одинок больше, Геллерт, ты же знаешь. Куда ни решишь пойти, я с тобой. Что ни сделаешь, я поддержу. Наша клятва — не пустой звук. Я не нарушу её, клянусь Мерлином.

— Я знаю, Альбус. Что бы я ни сделал. Спасибо. Мне важно это знать.

— Ты мой самый лучший друг, Геллерт. Ты мне брат. Больше, чем брат.

— Ты мечтатель, Альбус.

— Как и ты.

— Пожалуй. Как и я.

Дверной колокольчик приветливо зазвенел, и Куинни, подарив улыбку пожилой леди, впорхнула в пекарню, громко поприветствовав клиентов. Кое-кого она знала, чьё-то лицо видела впервые, но все они были как на ладони, благодаря её дару легилименции. Вот, например, у того джентльмена со вчерашнего дня болит голова. Нужное заклинание, и он уже чувствует себя значительно лучше. А у той леди с утра украли кошелёк, и она одолжила денег у соседки только лишь для того, чтобы купить сыну печенья к чаю. Здесь Куинни тоже могла помочь.

— Якоб, милый, этой доброй леди передай десять «нюхлей» за мой счёт, — проворковала она, заскакивая за стойку и целуя любимого в обе щеки.

День обещал быть прекрасным: печенье продавалось на ура, Якоб широко улыбался от одного её вида, и Куинни, дабы не отвлекать его, проскользнула в подсобку, где с чувством всепоглощающего счастья принялась заваривать чай.

Оставалось дождаться шести часов, повесить табличку «закрыто» и отправиться гулять по вечернему городу. Пройтись по набережной, зайти в кафе-мороженое, а потом завернуть в кинотеатр, посмотреть «Метрополис». Энн Эшвуд из отдела Стирания Памяти трижды стирала память сама себе, чтобы снова и снова смотреть этот фильм будто впервые. Для Куинни это являлось лучшей рекомендацией.

Напевая под нос очередную не-маговскую песенку, она расставила сервиз и, сцепив ладони в замок, довольно осмотрела плоды своих трудов. От чашек вверх вился густой ароматный пар, а от выложенного сердечком печенья рот набирался слюной. Якобу должен был понравиться её сюрприз.

— Так значит, вот где ты пропадаешь вечерами. — Холодный голос Тины заставил Куинни подпрыгнуть и, нервно улыбнувшись, обернуться.

Она знала, что когда-то этот день настанет. Ждала момента, чтобы рассказать сестре о романе с не-магом. О запрещённом магическими законами романе, прознав о котором, Министерство могло не только лишить её волшебной палочки, но и упечь за решётку. Но Тина — её сестра. Не стоит ведь переживать о её реакции?

Куинни взглянула в мысли сестры. Переживать стоило. Не произнося ни слова, Тина мысленно яростно отчитывала её, напоминая о безответственности, эгоизме и глупости, коими, по мнению сестры, Куинни обладала. Слежку за ней Тина считала полностью оправданной и даже не думала извиняться за этот бестактный поступок.

Слышать это было горько. Рано лишившись родителей, сёстры учились выживать вместе. Куинни всегда старалась поддерживать Тину не меньше, чем та её, и теперь очень надеялась снова ощутить поддержку сестры.

— Я ведь не хочу ничего дурного, — пробормотала Куинни, надеясь, что сможет достучаться до Тины. — Неужели я не заслуживаю счастья? Неужели не могу просто любить, пусть и не-мага?

Тина снова завела мысленную лекцию о нарушении законов, сведя всё к одному: она лучше знает, что будет хорошо для Куинни.

Якоб, распрощавшись с последним посетителем, присоединился к ним. Он стоял в дверях и наблюдал за тем, как Куинни спорит с тишиной, а ей хотелось под землю провалиться, лишь бы убраться от этого разговора, а ещё плакать, за себя и за Якоба, проклиная дурацкие правила, которые не давали ей радоваться счастью в полной мере.

— Хорошо, — сдалась она, наконец. Смахнула слезу, которую всё же не смогла удержать, как ни старалась, и, подойдя к Якобу, взяла его под руку. — Если это твоя позиция, вот тебе моя: этот мужчина — мой. Я его люблю. Я сейчас же сломаю свою волшебную палочку, если вам всем это нужно… Нет, мне плевать на твоё неодобрение. Я буду с Якобом, нравится тебе это или нет… Ладно, если тебе так хочется. Я соберу вещи сегодня же.

— Куинни, — первое слово, произнесённое Тиной за всё время, сочилось болью. Сестра вовсе не хотела ссориться, Куинни понимала это. Она чувствовала смятение Тины, ей даже было жаль сестру. Но больше Куинни было жаль себя и Якоба, и потому, ухватившись за замечание сестры, что им лучше тогда и не жить вместе, она захлопнула дверь в своё прошлое. Поставила точку в противостоянии. Без Тины ей будет плохо, Куинни знала это. Но знала она и то, что без Якоба её жизнь вовсе закончится.

Нет, есть вещи, за которые стоит бороться. Их с Якобом любовь — одна из этих вещей.

— Уходи, Тина, — опустив глаза, попросила Куинни. — Я теперь сама по себе. Не бойся, не пропаду.

Она криво улыбнулась и кивнула куда-то вверх.

— Над пекарней у Якоба есть квартирка, места на двоих хватит.

— Но… — Тина перевела взгляд на Якоба, тот, не понимая, что вообще происходит, неуверенно пожал плечами.

— Тебе лучше уйти, — повторила Куинни, отворачиваясь. Сделала вид, что её очень интересует расстановка специй на полках. Обернулась только тогда, когда дверной звоночек возвестил об уходе Тины.

Тогда лишь Куинни расслабилась, плюхнулась на стул и прикрыла глаза.

Аромат чая напомнил, что этот день должен был пройти совершенно по другому сценарию. Было горько и грустно.

— Куинни, детка, — обратил на себя внимание Якоб. — Правильно ли я понял, что мы только что съехались?

Куинни пожала плечами. Не хотелось ставить Якоба перед фактом.

— Если ты против, я могу снять квартиру, — шмыгнув носом, сказала она.

Якоб с шумом выдохнул и, вытащив из нагрудного кармана платок, вытер выступивший на лбу пот. Якоб нервничал, даже мысли читать не приходилось, чтобы понимать это.

— Нет, детка, что ты, я совсем не против, — проговорил он, присаживаясь рядом на корточки и беря её руки в ладони. — Я очень хочу, чтобы ты улыбнулась. Ну же, ради меня. Тебе очень идёт улыбка.

— Якоб, — Куинни улыбнулась сквозь слёзы, — булочка ты моя с корицей…

Не в силах больше сдерживаться, Куинни зашлась рыданиями, и Якоб, крепко обняв её, шептал слова утешения.

А в паре кварталов от пекарни Тина, прижавшись лбом к холодной стене подъезда, глотала слёзы, крупно дрожа, и её не обнимал никто.

Ньют Саламандер никогда не думал, что у него возникнут проблемы с женщинами. Единственной дамой, с которой случались трения, была самка Сносорога, и Ньют пребывал в стойкой уверенности, что ни одна особь женского пола не может принести больше неприятностей, чем упрямое крупное животное в гоне. С появлением в жизни Тины, он пересмотрел свои взгляды.

Всегда себе на уме и с собственными, отличными от его, взглядами на жизнь, Тина пошатнула его привычный мир. Ньют бы предпочёл ловить Нюхлера по всему Нью-Йорку или выслеживать невидимую Камуфлори, чем успокаивать рассерженную женщину, спорить буквально на каждом шагу и беспрестанно доказывать, что он чего-то стоит. Появление Тины в его жизни было подобно цунами: она ворвалась неожиданно, перевернула его спокойную, а порой даже унылую жизнь магозоолога с ног на голову. С Тиной приходилось считаться, иной раз даже идти на поводу у её упрямства, и чем больше Ньют узнавал её, в тем больший ужас он приходил, понимая, что реальных границ возможной катастрофы он и близко не достиг.

Повадки человеческой самки не имели никакой закономерности, не поддавались статистике. Они не зависели ни от ареала обитания, ни от климатических условий, ни даже от рациона питания. Главной двигательной силой Тины было настроение, которое менялось так часто и необъяснимо, что Ньют просто впадал в ступор. Но больше всего страшило его другое: кажется, эта взбалмошная, нелогичная и импульсивная женщина вопреки всякому здравому смыслу, притягивала к себе.

Все мысли Ньюта витали вокруг неё одной, и если поначалу он пытался списать это на научный интерес, то в какой-то момент понял: его тяга к Тине перестала носить сугубо исследовательский характер.

Когда же они на целых полгода оказались разделены океаном, Ньют даже признал, что скучает. По звонкому смеху, напоминающему крик Окками, по чудесным глазам, совсем как у саламандры, по тонким длинным пальцам, которыми она когда-то касалась его ладони. По тем пальцам, о которых он постоянно вспоминал, глядя на Пикетта, свою ручную Лечурку.

Когда они встретились вновь, Ньют понял, что пропал окончательно. Рядом с Тиной нормальный мир взрывался сотней фейерверков. Она более не воспринималась им как простая женская особь, в ней он видел нечто большее, чем статистическую женщину. Если Банти, Куинни и даже Лита были ему на одно лицо, то Тина среди них выбивалась своей необычностью и уникальностью. И потому ему было важно её одобрение, потому он так сильно хотел, чтобы у неё постоянно было хорошее настроение, и потому так больно было слышать от неё безликое «мистер Саламандер».

Тина кружила ему голову одним своим присутствием, делая рассеянным, зависимым. Прежде всех иных дел — без сомнения важных — самым важным он считал признание ей, что он так и не смог её забыть. И ещё очень хотелось сказать, как прекрасны её саламандровые глаза, и, может, коснуться пару раз невзначай её похожих на конечности Личурки пальцев.

А потом случилось то, что подтолкнуло их друг к другу. Уход Куинни, гибель Литы. Тогда Ньют впервые ощутил себя не учёным, а самцом, главное желание которого — защитить свою самку. Новое амплуа пугало и в то же время удивляло Ньюта, и, решив не спорить с судьбой, он принял нового себя, пусть это и продолжало страшить до колик в желудке.

Именно тогда Ньют узнал особенно явственно: пределов катастрофе под именем «женщина» действительно нет. А ещё случайно обнаружил, что женщин на его территории в общем-то две.

Признаться, прежде Ньют никогда особо не задумывался, какого пола его помощница. То есть, он конечно знал, что Банти — человеческая самка, но она не была настолько интересна, чтобы изучать её повадки. Однако с появлением в квартирке Ньюта Тины, Банти открыла свою гендерную идентичность во всей красе. Подобно всякому разумному существу, Банти тотчас попыталась обозначить границы территории, заявить о своих правах на жилище и его обителей, и указать Тине на её место в этом доме. Тина со своей стороны попробовала расширить выделенные Банти границы, и неизвестно, чем бы всё кончилось, не вмешайся Ньют и не установи между ними иерархию. Банти его видение ситуации явно не понравилось, но она уступила часть владений Тине, а Ньюту осталось лишь присматривать за ними и прикидывать, как скоро стоит ожидать нового конфликта.

А потом, Мерлин разбери почему, Ньюта дёрнуло поведать Тине о физиологической потребности быть рядом, а она, поди пойми логику, решила, что это его объяснение в любви, и добавила, что испытывает нечто похожее. Ньют долго думал над тем, что такое любовь, но так и не смог найти объяснение этому психическому отклонению, смирился в итоге с тем, что сам, кажется, стал жертвой этого недуга, и просто расслабился. Опытный глаз учёного много раз сталкивался с подобной напастью у других, а потому Ньют знал, что сопротивляться бесполезно. Женщина вошла в его жизнь, женщина вызвала у него слабоумие, и всё, что Ньют мог совершить в данной ситуации — принять это. И ожидать новых сюрпризов от женской особи по имени «Тина», а в том, что эти сюрпризы будут, Ньют Саламандер даже не сомневался.

«Посмотри, ты увидишь там самые сокровенные желания своего сердца».

Голос Дамблдора всё ещё звучал в голове. Тесеус сделал шаг. Большое зеркало в тяжёлой золочёной раме так и манило подойти. Манило и пугало.

— Ты знаешь, — отозвался Ньют, раскачиваясь на носках и заглядывая в самое сердце волшебного зеркала. — Я думал, что увижу здесь Литу. Мне казалось, что вернуть её — большее, чего я хочу. Но здесь мы с Тиной, и мы открываем новый, прежде неизвестный науке вид.

Он пожал плечами и, присмотревшись к отражению, почесал бровь.

— Странное зеркало, я так скажу. Бессмысленное. Стоя здесь, я новый вид никогда не открою. Пустая трата времени.

Слова брата звучали будто издалека. Тесеус подходил всё ближе, а ноги казались свинцовыми.

Он боялся. Боялся, что тоже не увидит Литу. Что найдётся в этом мире что-то, чего внутренне «Я» жаждет больше, чем её возвращения. Это было нечестно по отношению к ней. Она спасла их, пожертвовала собой, выиграв для них время. Она любила его, и очень скоро они должны были стать семьёй. Тесеус до дрожи боялся, что предаст её, увидев в зеркале что-то другое. Мелькнула сумасшедшая мысль сорваться с места и убежать, избрать лёгкий путь. Но он не мог поступить так. Хотелось быть честным к себе.

Ещё шаг, давшийся невероятно трудно. Внутреннее напряжение достигло своего апогея.

Ньют всё ещё что-то говорил, но слова не задерживались в голове, буквально влетали в одно, а вылетали в другое ухо. Слышался лишь бой, похожий на барабанный, который сопровождался пульсацией висков. Громко, быстро.

Сердце сжимало тисками, словно поцелуй дементора выпил всю радость. Тесеус был уже очень близко к зеркалу, и изображение понемногу начинало складываться.

— Отсюда будет лучше видно, — ворвался в сознание голос Ньюта.

Брат не понимал. Не видел ужаса в его глазах.

Вместо шага вперёд — два назад. Бесконечная пляска перед неизбежностью. Он не трус. Он взрослый мужчина, старший брат. Не Ньют должен быть примером отваги, а он, Тесеус.

Сделав глубокий вдох, он закрыл глаза и сосчитал три размашистых шага. По прикидкам, он уже стоял прямо перед зеркалом, оставалось открыть глаза и принять правду, какой бы она ни была.

Тесеус распахнул глаза, и так и прилип к месту. Он видел Ньюта, видел Тину, видел непонятное существо, которое они пытались поймать. Не его мечта, Ньютова. Тогда почему…

В отражении не было Литы, но Тесеус вдруг поймал себя на мысли, что это не печалит его. Он видел светящееся восторгом лицо брата, и от вида счастливого Ньюта на душе становилось теплее. Стоя рядом с братом и глядя на то, как, пусть и в зеркале, но сбывается его мечта, Тесеус вдруг понял, что это — достойное видение. Увидеть вместо Литы счастье Ньюта — не предательство.

— Что ты видишь?

Вопрос брата застал Тесеуса врасплох.

— Литу, я вижу Литу, — солгал он, и улыбнулся видению, где Ньют, поймав наконец очередного зверька, с нежностью поцеловал того в нос.

«Ирма. Ирма, вы дома? Я искал вас, Ирма. Я ваш сын».

Криденс просыпается в холодном поту, а перед глазами всё ещё мелькают белые простыни. Воспоминание о том дне ещё слишком яркое и болезненное.

— Нагини, — зовёт он, обращаясь ко мраку перед собой, и запоздало вспоминает: её здесь нет.

Вчера вечером он выбрал свою сторону, перешёл огненную черту, оставил ту, в которой так сильно нуждается.

Нагини была с ними в тот день, когда он нашёл Ирму. Присутствовала при разговоре, стала свидетельницей разочарования. Она без колебаний приняла змеиную форму, чтобы защитить его, хоть Криденс знал: для неё это крайне болезненно, а каждое обращение приближает её к моменту, когда пути назад уже не будет. И всё же, она сделала это ради него, а он… Подло бросил её одну ради ненавистного имени, узнав которое, лишь добавил себе проблем.

Волшебная палочка в кармане не могла заменить ту, к которой рвалось сердце после ночного кошмара. Но было поздно что-либо менять. Он принял сторону, разорвав все былые связи. Оставил надёжную подругу ради правды, принять которую оказалось слишком сложно.

Попробовать сбежать? Для Обскура это не проблема. Но тогда Гриндевальд будет его искать. Либо убить Дамблдора и просто уйти? Исполнивший миссию, он станет ненужным Гриндевальду. А может… Убить Его? Принять сторону Дамблдора, мракоборцев?

Но нет, это ведь мракоборец убил невинную во время собрания. Криденс не любил, когда невинные страдали, путь пару раз и становился причиной их гибели.

Ни один из вариантов не казался удачным. Какой бы он ни выбрал, оставалась вероятность, что он ошибётся. А ради хорошего будущего для Нагини, он должен был выбрать лучший из лучших. Может, даже найти лекарство, способное снять с неё проклятье. Кто как не величайший волшебник современности может помочь ему с этим? Если такое лекарство и есть, только Гриндевальд способен его отыскать.

Опуская голову на подушки, Криденс воспроизвёл образ Нагини и, слабо улыбнувшись, пообещал ей, что всё будет хорошо. Он поймет, что ему делать и снова воссоединится с ней.

Лишь только щемящая тоска в сердце подсказывала: это лживое успокоение. У таких как он не бывает счастливого конца.

Тина никогда особо не любила зверей. Некоторых она побаивалась, другие вызвали чувство гадливости, третьих, как подсказывал некоторый опыт, следовало сторониться, а четвёртые, да, вызывали умиление, не более. Впрочем, недостаточное для того, чтобы завести в собственном доме живое существо. Как мракоборец, Тина прекрасно осознавала, что постоянные разъезды, слишком нестабильный график работы и полное отсутствие всяких сил после этого — её максимум. Тратить время на уборку за каким-то там низлом или чистить одежду за линяющей пушишкой — на это не было ни времени, ни желания. Да и, в общем-то, от этого Тина совершенно не страдала. Хорошее было время.

Сейчас, стоя на пороге их с Ньютом дома, она мысленно возвращается к той прекрасной жизни, что у неё была, и задаётся вопросом, кому и когда она перешла дорогу, и за что её прокляли.

Её гостиная. Прекрасная гостиная с большим дубовым столом, кружевной скатертью, столовым серебром и фарфором, с резными столиками, светлыми шторами и мягким диваном стали жертвой сносорога, не иначе. Ну или же малыши нюхлеров в очередной раз выбрались из клетки, что тоже не слишком утешительно. Впрочем, виновников раздрая нет, есть одни лишь последствия: сорванные с петель шторы, перевёрнутый стол, битый фарфор. Из бедного дивана торчат пружины, нож и вилка катаются на люстре, чудом не срываясь вниз с вершины треснутого плафона. И всё бы ничего, но подобная картина встречает её уже четвёртый раз за неделю.

— Ньют, милый… — Тина делает нажим на последнее слово, которое выходит более похожим на рык, чем на ласковое обращение.

— Иду, саламандрочка моя, — слышится голос Ньюта со стороны зверятника.

Тина не проходит в комнату, остаётся ждать на пороге, скучающе стуча носком туфли по фарфоровой ручке от чайничка — всё, что осталось от свадебного сервиза. Снова.

— Не ожидал тебя так рано, мы тут… — начинает ещё на лестнице Ньют и запинается на полуслове, оказавшись в гостиной. — Хм… Ого… Эммм…

Он выглядит растерянным, а если добавить к этому взъерошенные волосы, чёрное пятно на кончике носа и перья на воротнике, образ можно было бы счесть комичным, не будь Тина столь сердита. На самом деле, она ощущает себя скорее уставшей, чем злой или раздражённой.

— И кто на этот раз, Ньют?

На веснушчатой физиономии можно разглядеть серьёзные мыслительные процессы, но в итоге Ньют лишь пожимает плечами.

— Только что прошёлся по списку как раз, — отвечает он, почёсывая затылок. — Все были. Кто бы ни нашкодил, он уже в зверятнике.

— Ну-ну, — Тина не собирается спорить, Ньют и его фантастические звери — это как Хогвартс и распределяющая шляпа, одно без другого представить нельзя. Нет смысла даже пытаться возмущаться, всё равно всё непременно повторится. И не раз, уж точно. — Я — мыть руки.

Тина уходит, оставляя Ньюта восстанавливать гостиную после набега его милых питомцев. В конце концов, нет ничего, чего нельзя было бы исправить заклинанием. И, может, со временем она даже привыкнет к этому. Нет, домашние питомцы — явно не то, о чём Тина мечтала, но ради Ньюта она готова смириться с их присутствием и, возможно, однажды даже полюбить. С этой мыслью она открывает дверь ванной комнаты, и крик ужаса сотрясает их квартирку.

— МИЛЫ-Ы-ЫЙ!!!

За свою насыщенную жизнь, Ньют видел много странностей, ужасов и диковин, и он думал, что правда готов ко всему. Оказалось, не ко всему.

Когда он, придя домой, застал Тину плачущей на диване, земля буквально ушла из-под его ног. Он влетел в гостиную, в два шага преодолев разделяющее их расстояние, упал к ногам жены и, взяв её ладони в свои, наспех осмотрел на предмет повреждений. Первой мыслью было: келпи укусил её. Но нет, кожа на руках была нежной, мягкой, без единой царапины.

— Тебе больно, саламандрочка моя? Что случилось?

Тина снова всхлипнула, и в душе Ньюта словно низлы заскребли.

— Тебя кто-то обидел? Поссорились с Банти? Нюхль опять что-то стащил? Сносорог разнес кухню?

Тина лишь шмыгнула носом и отрицательно покачала головой. Опустила голову ему на плечо, обвила шею руками.

— Нью-у-у-ут… — протянула жалобно и зашлась новыми рыданиями.

— Да что случилось-то? — Ньют попытался отстраниться, но Тина крепче обвила его руками, утыкаясь носом в подбородок. Пришлось прибегать к другим методам. — Банти-и-и!

Ассистентка прибежала в тот же час, словно до тех пор только и ждала этого зова.

Однако же резиновые перчатки и глупая шляпа с москитной сеткой говорили о том, что Банти оторвали от работы.

— Что с ней? — сходу спросил Ньют, не давая помощнице времени на приветствия.

— Я-то почём знаю? — фыркнула Банти. — Я вообще-то работаю. Аквариум муховёрткам чищу. А миссис как села с утра читать, так и не вставала.

Ньют решил не выяснять, откуда Банти знает, вставала ли Тина, когда, по её словам, всё время она провела за работой. Куда важнее было то, что именно читала Тина, что могло её так расстроить. Отпустив Банти заниматься делами, Ньют вернулся к насущным проблемам.

Супруга всё ещё хлюпала носом, а щека Ньюта стала влажной от её слёз. Искать причину нужно было немедленно, потому что видеть Тину такой он просто не мог.

Отыскав книгу глазами, Ньют потянулся к ней и, дотянувшись до корешка пальцами, чуть придвинул к себе. Тина всё ещё держала крепко, но, изловчившись, Ньют смог развернуть книгу так, чтобы разглядеть название.

— Эрнест Сетон-Томпсон, — зачитал он вслух. — Тина, саламандрочка моя, дело в книге?

Тина выдавила тихое «да-а» и, чуть отстранившись, вытерла слёзы рукавом.

— Но это же просто книга, так? Про животных, насколько я понимаю.

— Лобо… Иноходец… — речь Тины наконец звучала осмысленно, хоть она и гундосила после длительного плача. — Бедные звери…

Ньют отложил злосчастную книгу и взял жену за плечи.

— Саламандрочка моя, у нас в зверятнике триста пятнадцать особей разных размеров и видов, неужели тебе их мало? Зачем тебе понадобилась эта маггловская книга?

Тина отвернулась, высморкалась, и только после этого ответила.

— Ты сам говорил, что будет неплохо, если мы подружимся, — голос её звучал немного обвиняюще. Будто Ньют подбросил ей это расстраивающее чтение. — Я хотела понять, как себя вести с твоими монстрами на примере не-маговских питомцев. А они, Ньют... Они…

Губы её снова задрожали, и Ньют, зашептав слова успокоения, крепче обнял её.

— Тина, ты — мракоборец. За свою жизнь ты видела много плохих вещей, человеческих смертей, а сейчас бьешься в истерике из-за книги?

Ньют правда не понимал, что такого случилось с его супругой и отчего она ведёт себя таким странным образом. Но Тину его слова задели.

— Я не бьюсь в истерике над книгой, Ньют. Я просто сочувствую животным. Это нормально для женщины!

Её губы были сжаты в упрямую твёрдую линию, и Ньют понял: спорить бесполезно.

— Ладно, — он примирительно вскинул руки вверх. — Должно быть, все женщины льют слёзы над судьбами выдуманных персонажей. — Даже мракоборцы.

— Во-первых, — Тина выпрямила спину и встретилась с Ньютом ясным взглядом, показывающим, что она окончательно успокоилась, — я переживаю не конкретно за этих животных, а в принципе потому, что подобные ситуации могли где-то произойти на самом деле, а, во-вторых, даже мракоборцы плачут, когда на них действуют гормоны.

С последними словами она опустила глаза в пол, а щёки её вспыхнули румянцем.

— Полагаю, я имею право на истерику, когда меня круглые сутки тошнит, да?

На Ньюта словно наложили оцепенение, он смотрел на жену и пытался понять, правильно ли он всё понял. Он не раз наблюдал за потомством своих подопечных, знал и о человеческих реакциях организма на ожидаемое пополнение, и сейчас Тина ему говорила… Говорила…

Ньют вскочил на ноги, запустил руки в волосы, хорошенько взъерошил их. Сделал пару шагов по паркету, подпрыгнул и, наконец, издал крик брачующегося горегубки. Он не знал, что именно он ощущает, но, определённо, что-то очень хорошее.

— Ну, а теперь, — вторглась в его уединённое ликование Тина, — ты ведь почитаешь мне вслух? Да, и не забудь носовые платки. Они, не сомневаюсь, понадобятся нам обоим.

Ньют не стал спорить. Он уже не был уверен ни в чём.

Здравствуй, Лита, любовь моя. Я спешу тебе сообщить, что сейчас нахожусь в Нурменгарде. Час назад Дамблдор победил Гриндевальда, всё закончилось. То, к чему мы шли почти двадцать лет, наконец свершилось! Никаких больше маглоубийств, никаких дуэлей и бунтов. Мирное небо, представляешь? Сейчас канун Рождества, и я постараюсь успеть вернуться домой к празднованию. Привезу племянникам подарки, хотя пока понятия не имею, какие. Что нравится нынешним подросткам, а? Ох, сложная задача, но я справлюсь. Постараюсь, по крайней мере. Потом приеду к тебе, проведем вечер вместе. Я так соскучился, Лита, ты даже не представляешь, насколько. Где бы я ни был, мыслями всё время возвращаюсь к тебе. Твоя нежная улыбка и ласковый голос берегут меня подобно талисманам. Я так счастлив быть рядом с тобой, родная.

Вспоминаю добрые тридцатые, мы тогда только познакомились, помнишь? Уже через год я понял, что не вижу будущего без тебя. Крайне сложно было держать в себе чувства, но я продержался целых два года, до сих пор не верится! Каким глупцом я себя ощущал, собираясь на то свидание. Я планировал рассказать о своих чувствах, но никак не мог подобрать нужных слов. До бесконечности репетировал перед зеркалом, а в итоге всё равно запнулся, растеряв всякую решимость. Спасибо, что поцеловала меня тогда. Если бы не тот поцелуй, я бы точно сквозь землю провалился. Тогда тоже был сочельник, так что поздравляю тебя ещё и с годовщиной, милая.

Гляжу в окно, на пролетающие снежинки, и вспоминаю все сочельники, что мы провели вместе. Мне всегда будет мало их. Мне всегда будет мало наших встреч и нашей любви. Всегда мало слов и писем.

Этот год будет совершенно особенным, ведь мы победили. Первое рождество за двадцать лет, когда можно просто расслабиться и по-настоящему порадоваться. Я знаю, ты тоже рада, жаль, что не могу увидеть этого воочию. Сбылось всё то, о чем мы мечтали, сидя вечерами у камина, и я рад, что могу сообщить тебе эту чудесную новость. Я люблю тебя, Лита. Счастливого рождества. До встречи.

Навеки твой. Т. Саламандер.»

Тесеус отложил ручку и, сложив лист вчетверо, сунул его в конверт. Чтобы вечером, после семейного ужина у Ньюта и Тины, вернувшись домой, спрятать письмо в ящик комода, к двадцати другим таким же, а потом, устроившись в кресле с фотографией Литы, встретить их личное Рождество.

Литы не было уже восемнадцать лет, но Тесеус из года в год продолжал праздновать с ней их самый главный праздник. Ведь в такие моменты он снова был счастлив, а сегодня для счастья появился ещё один повод.

Тина едва поспевает за Ньютом. Она знает, что спешка необходима, потому что оборотное зелье обещает выветриться с минуты на минуту, и это добавляет нервозности в её и без того расшатанное состояние. Страшит будущее, волнами захлёстывает гнев, подкатывает к горлу обида и горечь от той дурацкой статьи в «Увлекало».

Она смотрит на спину незнакомого человека, и всё равно видит перед собой Ньюта, от которого поклялась держаться подальше. Ей не хочется находиться рядом, не хочется создавать иллюзию их прежнего тандема. Не хочется…

Мулатка в лиловом выныривает из-за угла, тотчас подхватывает Ньюта под руку. Вероятно, принимает за его брата. Крайне невовремя. В довершение ко всему Тина узнаёт в девушке невесту Ньюта, и боль сильнее скребёт по сердцу.

Сбавив ход, Тина старается, не привлекая к себе внимания, слиться с толпой.

— Что происходит? — спрашивает девушка. Её фамилия Лестрейндж, кажется. — Что за спешка?

Ньют выглядит растерянным. Тину удивляет его реакция, своей-то невесте он может доверять. Наоборот, она поможет им добраться до архива, пока действие эликсира не закончилось. Но Ньют отчего-то не выдаёт себя.

— Гриндевальд собирает приспешников, — отмахивается он, не сбавляя темпа. Невеста семенит за ним на высоких каблуках, едва поспевая за размашистым шагом. Она миниатюрная и красивая, для Тины это ещё одна причина не любить ее.

— Да постой же! — резкий рывок, и Лестрейндж, захватив ладонями воротник Ньюта, притягивает его к себе и впивается в губы своими. Она целует Тесеуса, старшего из братьев Скамандеров. Но она также целует Ньюта. Тина ощущает жгучую ревность, хотя, казалось бы, должна смириться с помолвкой. Невеста целует Ньюта, очевидно, узнав его даже под другой личиной. Вот она — истинная любовь. Стоять на пути таких чувств глупо и подло. Едва подавляя желание сбежать, Тина всё же подходит чуть ближе, своим присутствием напоминая Ньюту о скоротечности зелья.

Но он и сам уже отстранил невесту, и вид у него такой, будто ему стыдно и неловко. Ещё бы, они с Тиной ведь вопрос его помолвки не поднимали, наверняка он хотел избежать щепетильной темы.

— Будь осторожен, — просит Лестрейндж, поглаживая Ньюта по щеке.

— И ты, — отвечает он несколько рассеянно. — Прости, мне пора.

Пользуясь замешательством невесты, Ньют быстро уходит, и Тина, не дождавшись приглашения, спешит следом. Они, хоть и не без трудностей, всё же добираются до архива, по пути Ньют снова становится Ньютом, и от этого находиться рядом с ним кажется ещё больнее. Когда же у стойки архивариуса он представляет Тину Литой Лестрейндж, она и вовсе ощущает приступ дурноты. Слышать имя соперницы, привязанное к собственной личности, Тине неприятно, но ради благой цели приходится перетерпеть. На вопрос архивариуса, кто такой Ньют, Тина без колебаний и с нескрываемой тоской отвечает:

— Жених.

Их пропускают, двери архива закрываются за их спинами.

— Тина, по поводу моей помолвки…

Конечно же, теперь Ньют считает себя обязанным объясниться. Только Тине это не нужно. Не после страстного поцелуя, свидетельницей которому ей пришлось стать. Если до того она могла держать себя в руках, то теперь находится на грани срыва.

— Прости, не успела тебя поздравить, — холодно перебивает она и вырывается вперёд. Создаёт видимость полной сосредоточенности делом, хотя хочется язвительно добавить, что их с невестой светлой и чистой любви она несказанно рада. Тина сдерживается, потому что боится, что эти слова станут спусковым механизмом её надёжно закрытых чувств. Плакать перед Ньютом она себе позволить не может. Слишком унизительно.

— Насчёт Литы, я… — не унимается Ньют.

Тина снова перебивает.

— Да, я безумно счастлива за вас, и… — броня трескается, в голосе появляются первые дрожащие нотки.

— Не надо! — с горячностью восклицает Ньют, пытаясь взять её за руку. Тина ускользает. — Не надо тебе быть счастливой!

А вот это уже возмутительно! Тина оборачивается, чтобы взглянуть в его бесстыжие глаза. Но Ньют не выглядит насмехающимся. Он по-прежнему растерянный и напуганный.

— Нет-нет, прости, я не то хотел сказать.

Он перебирает в руках ручку своего чемодана и кажется таким уязвимым, что злость Тины моментально проходит.

— Разумеется, я хочу, чтобы ты была счастлива, — продолжает он, и чемодан едва не выскальзывает из его рук. Ньют ловит его у самой земли и прижимает к груди, словно пытаясь спрятаться за ним от наступившей неловкости. — Я слышал, ты уже счастлива, и это просто прекрасно. Прости, я пытаюсь сказать, что ты будь счастлива, только, пожалуйста, не будь счастлива за меня, потому что я… Несчастлив.

Он замолкает и, ссутулившись, обращает на неё доверчивый взгляд. Словно просит прощения и выражает свою симпатию одновременно.

— Я не… — Тина не знает, что собирается сказать, да Ньют и не даёт.

— И не помолвлен… — он закусывает губу, отчего становится ещё более милым, хотя, казалось, ещё более милым он стать просто не может.

— Что? — у Тины обрывается что-то внутри. Былая тяжесть сменяется робкой надеждой.

— В том глупом журнале была ошибка, — поясняет Ньют со скоростью муховёртки. — Мой брат женится на Лите шестого июня, а я буду шафером, что, конечно, тоже весьма странно… Да ты же стала свидетельницей поцелуя. Их поцелуя.

Тина вообще ничего не понимает.

— Я решила, что она узнала тебя под зельем… — шепчет она, делая шаг по направлению к Ньюту. В груди гулко колотит растревоженное сердце.

Ньют отрицательно качает головой.

— Ты приехал, чтобы вернуть её? — спрашивает Тина, очень боясь получить положительный ответ.

— Нет… Я приехал, чтоб… — Ньют, наконец, выпрямляется. Смотрит не в глаза, а словно в саму душу. — Знаешь, у тебя глаза как…

— Как что? — на самом деле, Тине не важно. Важнее то, что Ньют не помолвлен. От одной этой мысли по телу разливается приятное тело, а руки покрывают мурашки.

— Я не должен это говорить. — Ньют в смущении опускает глаза. Он такой взволнованный, что Тине хочется помочь ему. Потому что не важно, чего он там не может сказать. Не важно! Он не с Литой, может ли быть что-то важнее этого?

— Я читала твою книгу, — выпаливает она, стараясь поскорее сменить тему.

— Постой, ты читала? — Ньют, кажется, начинает выглядеть ещё более встревоженным и напуганным, чем прежде. Шевелит губами, так и не произнеся ни слова. Что-то продолжает беспокоить его, только Тина не может понять, что именно. Между тем Ньют ставит, наконец, свой чемоданчик на пол, чем-то шуршит в кармане.

Газетная вырезка, сложенная вчетверо.

— У меня тут… — Ньют разворачивает бумагу, попутно то краснея, то бледнея. — То есть, это твоя фотография из одной газеты… Знаешь, у тебя глаза тут такие необычные. И в жизни они такие же, Тина, как будто… Как будто огонёк в воде, в тёмной воде.

От его слов начинают подкашиваться ноги, а в уголках глаз щиплет от внутренней тоски, готовой вот-вот выплеснуться слезами.

— Такие глаза я видел только… Такие глаза я видел только…

Ньют трогательный до невозможности, и Тина понимает, что если сейчас не поможет ему, то расплачутся они оба.

— У саламандры… — тихо говорит она, замечая, как светлеет его лицо.

Глаза Ньюта блестят в неясном освещении архива. Всё же, слёзы подошли слишком близко, теперь их не просушить одной лишь силой воли.

Но Тина больше не сдерживается. Она даёт слезе скатиться по щеке, и видит, как по щеке Ньюта скользит слеза тоже.

Ещё недавно Тина была разбита, а теперь она купается в бесконечном облегчении. Остаётся лишь заменить воспоминания о поцелуе Литы чем-то более тёплым. Не задумываясь над тем, насколько это правильно, Тина преодолевает остатки разделяющего их расстояния и прижимается губами к уголку рта Ньюта. Целомудренный поцелуй, от которого ей безумно страшно. Оттолкнет? Отпрянет?

Но руки Ньюта крепче прижимают к себе, а губы отвечают. Неумело, осторожно, до бесконечного бережно. Ньюту и самому страшно, Тина не может этого не замечать. Всё что она может — помочь ему, как он помогает ей. Запуская пальцы в его волосы, Тина прикрывает глаза. Они нравятся друг другу, а может даже больше, чем нравятся. Им предстоит многое открыть друг в друге, переступить через бездну смущений и беспокойств. Но главное то, что Ньют готов предложить ей руку помощи, а она никогда не оставит его.

Газетная вырезка летит к ногам, шуршит по мрамору, но этого Тина уже не замечает.

Ньют всегда знал, что с нюхлерами шутки плохи. То и дело ему приходилось гоняться по городу в поисках то одного, то другого, то сразу всех шестерых. Четверо малышей и их родители стали чем-то вроде личного кошмара магозоолога, и всё равно, несмотря ни на что, Ньют не ощущал раздражения из-за выходок мохнатого семейства. Усталость, да, но не более. Однако настал день, когда терпению пришёл конец.

— Банти, ты не видела нюхлей? — спросил Ньют как можно спокойнее и в который раз похлопал себя по карманам. Это точно должен был быть один из них.

— Что-то важное стащили? — не отрываясь от работы поинтересовалась ассистентка и только после этого взглянула на Ньюта. По её удивленному выражению лица Ньют понял, что перестарался. На нём был костюм-тройка, темно-синий, с белой накрахмаленной рубашкой, чёрным шёлковым галстуком и начищенными туфлями. К такому образу Ньют и сам не привык, а потому тотчас стянул раздражающий галстук. Таких взглядов ещё и от Тины он не хотел.

— Не то, чтобы важное. Пожалуй, слишком важное. Важное не потому, что ценное. То есть, ценное, но это не главное. Главное то, что это нужно сейчас… — Ньют замолчал, а кончики его ушей покраснели. Он опять говорил слишком быстро, едва ли Банти что-то поняла.

— Мелкие нюхли в клетке, — отозвалась, наконец, ассистентка. — И не покидали её с утра. Где родители — не знаю.

Четыре нюхля из шести — уже что-то, Ньюта это обнадежило.

— Вингардиум Левиоса! — проговорил он ещё на пути к клетке. Рассек воздух и взмахнул.

Четверо нюхлеров поднялись в воздух и повисли под потолком. Им это явно понравилось, они начали отталкиваться от твёрдой поверхности и, врезаясь друг в друга, тихонько попискивать от восторга.

Ну нет, Ньют не собирался их развлекать. Сделав парочку резких движений палочкой, он потряс каждого из нюхлеров. Из потайных сумок посыпались монеты, пуговицы, даже пара ключей, но ничего похожего на то, что Ньют искал.

Раскрутив палочку по кругу, Ньют устроил малышам нечто вроде карусели и плавно опустил их на землю.

Нужно было найти родителей, причём срочно, Тина должна была прийти с минуты на минуту. Помочь могла только хитрость.

Сорвав с запястья часы, Ньют громко ими потряс, а затем опустил на столик. Встал в стороне, изобразив полную увлечённость зеркалом. Очень удобная позиция: в отражение он видел часы прекрасно. И так же прекрасно разглядел чёрную шкурку, крадущуюся к столику.

Резкий разворот и «Акцио нюхль» не дали воришке исполнить намеченное.

Ухватив нюхлера за хвост, Ньют не церемонясь потряс его. Вывалился полный набор столового серебра, пара ёлочных игрушек из чулана и браслет Куинни, который она потеряла ещё много недель назад.

— Мерлинова борода, — здесь тоже нет! — Ньют открыл клетку и забросил мамашу к малышам. — Место, нюхль! — скомандовал он и обернулся к столику, забрать часы. Само собой разумеющееся: их там уже не было, как и половины столовых приборов на полу.

— Банти, помоги мне найти папашу, вопрос жизни и смерти!

Раздражение на нюхлеров и их привычки всё усиливалось. Конечно, Ньют понимал, что кража блестяшек у этих зверьков в крови, но когда дело касалось чего-то очень важного, понимание уходило на второй план.

Раздавшийся наверху звонок в дверь нарушил все планы и пустил волны паники по телу.

— Найди его, милая, — с горячностью попросил Ньют, хватая Банти за плечи. — Очень поможешь.

Ассистентка промямлила что-то на придыхании, что Ньют счёл за согласие. Прислушиваться времени не было, он уже бежал встречать Тину.

— Хорошо выглядишь, — сказали они оба, оценивающе глядя друг на друга. На Тине было нежно-розовое пальтишко и элегантная шляпка, и вся она словно горела внутренним светом.

— Спасибо, что пригласил, — проговорила она смущённо.

— Спасибо, что пришла. — Ньют помог ей снять верхнюю одежду и оценил бежевое платье, которое выгодно подчёркивало хрупкую фигуру. Хотелось сказать что-то вроде: «ты — само очарование», но слова застряли в горле. Вместо того Ньют сообщил, что ужин уже готов, стол накрыт, и вообще, кажется, протараторил кучу чего не по теме. Впрочем, Тина продолжила улыбаться.

Всё время закусок и горячего Ньют поглядывал на двери Зверятника, надеясь, что Банти вот-вот явится с нюхлером подмышкой. Чуда, однако, не произошло, на столе появился десерт, а настроение Ньюта ухудшалось на глазах.

— Тина, знаешь, я… — начал он безрадостно. — Я пригласил тебя сегодня, и… Думал… Я думал…

Он не мог подобрать слов, а воздух вокруг, казалось, сгущался и тяжестью оседал на плечи.

— То есть, я рад просто поужинать вместе, но я… Нюхлер… Я не…

— О, вот и он! — воскликнула Тина и вскочила из-за стола. — Пропажа, иди-ка сюда. Твой хозяин, кажется, снова тебя потерял!

Она потянулась под диван и вытащила папашу-нюхлера собственной пыльной персоной.

— Он нашёлся, расслабься. — Тина обернулась к Ньюту и, смахнув с нюхлера пыль, усадила на колени хозяина. — Теперь всё будет хорошо и мы сможем приятно провести вечер?

Она вернулась за стол, а Ньют тем временем потряс воришку. Столовое серебро оказалось у него на коленях, пара вилок даже кольнула через штанины, но Ньют словно бы не замечал. Он тряс и тряс, пока на свет не появились его часы, а вслед за ними — о радость! — выпала маленькая бархатная коробочка, криво перевязанная золотистой лентой. Именно эта злосчастная лента и привлекла внимание нюхлера. К счастью, Тина спасла вечер.

Ньют пересадил нюхлера на стол, смахнул на пол вилки и ложки, сорвал ленту, выглядевшую теперь слишком неаккуратно, и повернулся к ничего не подозревающей Тине.

— Я пытался сказать вовсе не это, — он протянул руку ей навстречу, и Тина, сама того не замечая, подвинула пальцы вперёд. — Порпентина Гольдштейн, я…

Ньют крепче сжал коробочку в правой руке, левой накрывая пальцы Тины своими.

— Я хотел… Я думал…

— Да, Ньют? — глаза Тины горели, как у саламандры. Завораживающее зрелище.

— Я хотел сегодня… Нюхль тут стащил, и я… На самом деле, я даже речь написал, и я её тоже потерял. Нет, я помню, что там написано, я же сам её составлял, но просто я не знаю, как всё это сказать. Просто я, Тина…

Ньют ощутил непреодолимое желание стукнуть себя по лбу. Тина всё ещё ждала, заинтересованно и доверчиво глядя на него.

— Просто я болван, Тина, а потому просто дам тебе это, и…

Он вытащил из-под стола коробочку и поставил перед Тиной. В смущении опустил глаза, чтобы она не поняла, как сильно он нервничает. Хотя, она наверняка это уже давно поняла.

— Помнишь, я сказал, что не помолвлен… Так вот я… Тина, я…

Её ладонь опустилась на его, всё ещё крепко сжимающую алый бархат.

— Я согласна, Ньют, — растроганно проговорила она, и, подняв глаза, Ньют увидел, что она улыбается.

— Мерлинова борода, — выдохнул он, всё ещё не до конца веря в произошедшее. — Я… Помолвлен…

— Может, наденешь мне на палец кольцо? — подсказала Тина, смущаясь не меньше него.

— Да-да, — спохватился Ньют. — Сейчас. Я просто. Да.

Он открыл коробочку, и комнату наполнил смех Тины. Ньют не сразу сообразил, в чем дело, но, повернув коробочку к себе лицом, понял причину смеха. Она была пуста. Нюхль-проныра, естественно, уже исчез в неизвестном направлении.

— Лента была сдвинута, — проговорил Ньют разочарованно. — Как я сразу не понял, что нюхлер добрался до содержимого?

— Я сказала «да», — Тина поднялась и обошла стол, протянула Ньюту руки. — Я сказала «да», остальное — формальности.

— Подожди, я до него ещё доберусь, — начал Ньют, беря ладони Тины в свои, но она крепче сжала пальцы, заставив его замолчать.

— Всё потом, Ньют, — убеждающим, но мягким тоном проговорила она. — Наличие или отсутствие кольца не делает тебя мне более или менее женихом. Вот он ты, вот она я… — она на секунду запнулась, глядя поверх его головы, и следующие слова произнесла очень тихо: — А вот Он… Ньют, у тебя за спиной, за подставкой для зонтов…

— Акцио нюхль!

…

— Оно прекрасно…

Ньют в тысячный раз поправил галстук-бабочку, и не потому, что он съезжал в бок, а в попытке скрыть нервозность. Мероприятия такого рода, как сегодняшний бал, он в принципе не любил, а когда приходилось становиться главным действующим лицом, то и подавно хотелось провалиться сквозь землю.

Не стоило говорить Куинни об их с Тиной помолвке. Младшая Гольдштейн, девушка деятельная, тотчас принялась составлять план торжества, а он, Ньют, не сумел вовремя сказать «нет». Он думал, что соберутся сугубо все свои: Куинни и Якоб, Тесеус с Литой, Дамблдор, Криденс и Нагини, Банти. Ну, максимум, придёт ещё человек пять с работы. Когда же он понял, что количество гостей перешагнуло отметку в сорок человек, отменять что-либо было поздно. Куинни никогда не простила бы ему подобного. Пришлось смириться и принять неизбежное.

Впрочем, пока Тина была рядом, она перетягивала внимание гостей на себя, но после того, как Лита и Куинни утащили её сплетничать в сад, Ньют остался отбиваться от многочисленной родни и друзей, коих видел впервые, один на один. Если не считать Пиккета, конечно.

Ненадолго подходил Дамблдор, но его быстро увела «по важному делу» Серафина Пиквери. Ещё была попытка Тесеуса составить ему компанию, но Ньют поспешил отделаться от брата сам: тот только и говорил о необходимости держать осанку и сохранять приветливое выражение лица. Якоб же явно боялся стоять посреди зала и предпочёл распоряжаться на кухне. Среди сорока человек Ньют ощущал себя абсолютно одиноким.

— Я вижу, вам очень неловко здесь находиться. — Голос Банти вырвал Ньюта из задумчивости. Вот оно, знакомое привычное лицо, с которым можно скоротать досуг. Ньют обернулся в сторону ассистентки. На Банти было нелепое цветастое платье с рюшами, а волосы, заплетенные в две косички, пестрели яркими бантами.

— Ты тоже здесь не в своей тарелке, — констатировал Ньют. — Может, разыщешь Тину, она где-то в саду. С ней всяко будет интереснее, чем здесь.

Он бы и сам с удовольствием отправился на поиски Тины, если бы правила приличия не требовали его присутствия.

— Здесь тоже интересно, — с жаром заверила Банти и встала совсем близко. — Вы — интересный собеседник, мистер Саламандер.

Ньют хмыкнул. Он не видел в себе интересного собеседника. По крайней мере, не сейчас. В который раз поправив галстук-бабочку, он дежурно улыбнулся очередному проходящему мимо гостю.

Они с Банти стояли молча уже минут пять, и её, по всей видимости, вовсе не напрягало молчание. Выпрямив спину и гордо вскинув голову, она словно бы приветствовала гостей вместе с ним. Ньют представил на её месте Тину и горько вздохнул — той не было слишком долго.

— Может, сбежим отсюда? — неожиданно спросила Банти и обратила на него доверчивый взгляд своих больших дромароговых глаз. — Вы проявили достаточно любезности в отношении своих гостей. А в Зверятнике очень уютно в это время суток.

Да, Ньют знал это. Зверятник всегда был лучшим местом для отдыха. Там, в присутствии одних лишь зверей, он бы и хотел отметить помолвку — не в шумном бальном зале с кучей незнакомых личностей.

Ньют сделал вывод, что большинство здесь всё же из круга общения Куинни, даже не Тины, и потому сбежать из этого места казалось самой лучшей идеей. Но не с Банти.

— Прости, — отозвался он. — Ты можешь возвращаться в Зверятник или сразу идти домой, но я должен дождаться невесту.

— Вся ваша жизнь теперь подстраивается под неё. — В голосе ассистентки слышалась обида. — Вы теряете себя, как личность. Где тот авантюрный магозоолог, который заразил меня страстью к магическим созданиям?

Слова Банти неприятно царапнули.

— Я — всё ещё я. Не так часто от меня требуется играть роль сдержанного джентльмена. И всё же ты права, за сегодня я подарил уже достаточно фальшивых улыбок.

Он обернулся к Банти и заметил на её лице выражение триумфа. Коснувшись её локтя, Ньют ненавязчиво подтолкнул девушку в сторону выхода. Она не пошла — полетела, посылая во все стороны торжествующие взгляды.

Лакей с лёгким поклоном открыл дверь — Куинни не поскупилась на антураж.

Они вышли в коридор, и пальцы Ньюта соскользнули с локтя ассистентки.

— Доброй ночи, Банти, — пожелал он. — На сегодня вы совершенно свободны, я прослежу за Зверятником.

Блеск в глазах Банти моментально потух.

— Но… Я думала… Вы же сказали, что собираетесь уходить? — в её голосе звучала непонятная Ньюту мольба. Он не стал задумываться над этим.

— Да-да, я ухожу. Только за Тиной заскочу. Доброй ночи.

Не дожидаясь ответа, Ньют вернулся в зал, столкнулся с Тесеусом, и только и бросил ему, что уходит.

— Как? Уже? Ты должен…

Ньют не стал слушать. Он никому ничего не был должен.

— Идём домой, Пиккет, — прошептал он, сворачивая в сад. Из-за ближайшей колонны, словно всполошенные окками, выпорхнули Криденс и Нагини и, пролепетав что-то невразумительное, поспешили вернуться к прочим гостям.

Ньют лишь пожал плечами. Он не понял, что в нём их так напугало, но в очередной раз за день решил просто выбросить это из головы.

То, что было действительно важно, находилось в дальней беседке. Нечто черноволосое в золотистом платье в пол.

— Тина, можно тебя на минутку? — без предисловий позвал он, игнорируя возмущённые взгляды Куинни, которую, кажется, прервал на полуслове.

— Тина, мы ещё не… — в этот раз договорить Куинни не дала Лита.

— Мы подождем, — с нажимом проговорила она. — Сейчас Тина вернётся.

— В том-то и дело, — хмыкнула Куинни. — Я подсмотрела в его голове, и… Я не согласна, Ньют!

Тина, впрочем, совершенно не собиралась слушать уговоры сестры, выскочила из беседки, словно этого и ждала, и, взяв Ньюта под локоть, сама же оттащила подальше.

— Давай сбежим отсюда, — взмолилась она в отчаянии. — Я не могу больше выдерживать это…

Фразу это Ньют слышал уже не впервые за вечер, но, сказанная Тиной, она звучала совсем иначе.

— Я пришёл предложить то же самое, — Ньют неловко улыбнулся, опуская ладонь ей на пальчики. — Это не приём — это Азкабан, а все эти… Гости… Хуже дементоров. Давай вернёмся в Зверятник? Пиккету уже спать пора.

На его слова лечурка, до того робко выглядывающая из кармана, демонстративно глубоко зевнула. Тина рассмеялась.

— Да, конечно, Пиккету пора спать, это основная причина.

В её глазах Ньют заметил игривые огоньки. Ему понравилось то, как Тина смотрела на него. Отправить Пиккета спать, прогуляться по бескрайним просторам Зверятника. Возможно даже, взявшись за руки? Ньют блаженно выдохнул. Будет хорошо.

— Давай только с Дамблдором попрощаемся, — он сделал шаг в сторону двойных дверей, но Тина удержала его.

— Сбегать так сбегать, Ньют. Никаких Дамблдоров.

— Одного. Дамблдора. Аберфорт не прие… — он замолчал, заметив строгий взгляд Тины. — Ладно, понял: никаких Дамблдоров. Напишу ему извинительное письмо и отправлю с совой с утра.

— Конечно, — Тина взяла его за руку, переплетя пальцы, пустила по телу мурашки от волнительной близости. Кольцо на её безымянном пальце ярко поблескивало, напоминая, что сегодня их день. Не Куинни, не Дамблдора, не Тесеуса. Их.

— Готова? — спросил Ньют, уже зная ответ. Сжав пальцы ещё крепче, он представил уютную квартирку с витой лестницей, ведущей в милый сердцу Зверятник, и трансгрессировал. По-настоящему ИХ вечер начинался только сейчас.

Косой свет софитов неприятно бил по глазам. Ньют прищурился, дабы хоть как-то защититься от этого, и неуверенно прошёл внутрь помещения. В закрытом клубе стоял тяжёлый запах духов и сигар, и Ньют очень сильно пожалел, что не может задерживать дыхание более, чем на пару-тройку минут. Впрочем, и это бы сейчас едва ли вышло — слишком агрессивной была обстановка, с собой в таких обстоятельствах не совладать.

Однако то, что он прибыл сюда с Тиной, стоило всех мучений. Она явно была на подъёме эмоций: сегодня должен был выступать Луи Армстронг, выходец Ильвермони, который работе в магической среде предпочёл музыку. А хорошая музыка, как Ньют успел уяснить, Тину вдохновляла. Приехать сюда, чтобы хоть немного отвлечь её от печальной истории с Куинни, было лучшей идеей. Конечно, Ньют чувствовал себя немного неуютно без привычного чемодана, но отвлекаться на проделки нюхлера у него не было времени. Банти, разумеется, говорила что-то о неуместности развлечений, но в Зверятнике подежурить согласилась.

— Куинни была бы рада увидеть мистера Армстронга, — меланхолично протянула Тина, занимая свободное место за столиком. — Она любит хорошую музыку.

Ньют примостился рядом, не зная, что сказать в ответ.

— Вы ещё сходите на его выступление вместе, — как можно более оптимистично пообещал он. — А сейчас просто отдыхай, ты заслужила.

Тина кивнула, ткнула пальцем в подлетевший лист меню, и тот, взмахнув бумажными крыльями, переместился к Ньюту. Ньют выбрал чай с лимоном, просто так, чтобы поддержать спутницу.

Меню устремилось прочь, а вслед за ним полетел горький вздох Тины. В ней сейчас явно боролись музыкальный эстет и скорбящая сестра, и сестра, без сомнения, брала верх.

— Мы могли бы… — начал Ньют и осекся. Он не знал, чем поднять Тине настроение, но понимал, что сделать это нужно.

Тина вскинула голову.

— Потанцевать? Да, я за. Спасибо.

Она снова опустила глаза к столу, тронула картонную подставку с логотипом клуба — большой чёрной совой. Сова подалась головой под её пальцы, и Тина рассеянно огладила глянец картона.

В помещении лишь приглушенно звучал саксофон, все ждали главную знаменитость.

Ньют не любил танцевать, да и не умел, но решил, что когда мистер Армстронг появится, то они с Тиной непременно отправятся танцевать. Лишь бы она улыбалась, как когда-то. Тина, в принципе, уже выглядела не такой грустной, как всю прошлую неделю. Она то и дело с любопытством осматривалась, а носок её туфли двигался в такт мелодии.

— Буду рад потанцевать с тобой, — пробубнил Ньют, чуть отпрянув в сторону: вернулся их заказ — поднос с двумя чашками. Пока чашки разлетались по подставкам, за столиком стояла абсолютная тишина, но когда поднос улетел, Тина улыбнулась и тихо поблагодарила за вечер.

— Я ничего не сделал… — Ньют ощутил, как краснеет. — Просто я хотел послушать джаз… Всегда мечтал… И…

Он не был уверен, что Тина верит ему, но убедиться в том или ином он не успел — два подвыпивших волшебника, громко гогоча, показались со стороны чёрного входа и, затянув следом за собой большой ящик, затащили его на сцену.

— Гспда и дмы, — заплетающимся языком начал первый, тощий мужчина средних лет в замызганном пиджаке. — У нас тут пдарчек для истных лбитлей мстра Армстрнга.

Краем глаза Ньют заметил, как Тина напряглась.

— Джек Салливан, — тихо проговорила она. — Контрабандист. Я арестовывала его однажды.

В этот момент водянистые глаза контрабандиста остановились на их столике и впились в Тину.

— Гспжа аврор, хтите снва зсдить мня за ршетку? — он сплюнул себе под ноги и кивнул товарищу. — Пкажи ншей увжмой мсс МКУСЕ наш пдарчек.

Второй, крупный и плотный, в потрепанной кепи, сверкнул золотыми зубами.

— С радостью, Джек, — елейно протянул он и отхлопнул крышку ящика.

Чёрная тень моментально взвилась в воздух и зависла над ближайшим к сцене столиком, впившись чёрнотой своего лица в сидящую за ним женщину.

— Боггарт! — догадалась Тина, моментально вскочила с места и извлекла волшебную палочку.

Она не была при исполнении, но проигнорировать жестокую шутку пропитого контрабандиста не могла. Ньют понимал это, как понимал и то, что он не останется в стороне. Он не хотел, чтобы боггарт пострадал, он не хотел, чтобы волшебники, пришедшие просто отдохнуть, перепугались до полусмерти.

— Всем сгрудиться у сцены! — громко скомандовала Тина.

За всеобщей суетой и паникой оба нарушителя спокойствия успели скрыться из виду, а застигнутые врасплох отдыхающие даже не пытались загнать боггарта обратно в ящик, наоборот, старались поскорее убраться из помещения.

Совершенно неверно. Победить боггарта достаточно просто. Главное оружие против него — многолюдная толпа. Но зал с каждой секундой становился всё более пустым. Наконец, не осталось никого, кроме испуганной женщины за столиком, её более молодой спутницы и Ньюта с Тиной.

— Прекрасный выходной, — проворчала Тина, оттаскивая молодую девушку от столика. Не получалось взять боггарта численностью, нужно было убрать подальше возможных жертв.

Девушка, оказавшись вне поля зрения чёрной тени, отбежала ко входной двери, но совсем не ушла. Она явно не планировала бросать свою старшую подругу. Мать, возможно.

— Мэм, — начала Тина осторожно, медленно продвигаясь на ту сторону стола, где зависло в воздухе мрачное создание. — У вас при себе волшебная палочка? Вы помните заклинание?

Но женщина была в шоке, она явно не слышала Тину, всё её внимание было обращено в чёрную бездну, парящую возле самого лица.

Ньют шагнул ближе, готовый в любой момент перехватить внимание боггарта на себя. Он не был уверен, что точно знает, чего на самом деле боится, но готовился обратить свой страх в смех. Каким бы этот страх ни был.

— Мэм… — Тина сделала ещё шаг, боггарт резко развернулся и, признав её более интересным соперником, подплыл ближе. По ходу дела он менялся. Тёмная кожа превратилась в розовое пальтишко, отороченное мехом, на голове зазолотились кудри, и ясные глаза Куинни обратились к Тине с мягкостью и любовью. И в тот же миг синее пламя заструилось по телу. Куинни вскрикнула. Это было пламя Гриндевальда, но в этот раз оно убивало младшую Гольдштейн. Тина замерла, забыв о том, что только что советовала сама. Она даже не подняла палочки, загипнотизированная ужасом.

Ньют не мог допустить, чтобы боггарт причинял Тине боль, а потому он ринулся наперерез, закрывая тело девушки своим.

Куинни исчезла. Моментально, как будто щелкнули переключателем. На Ньюта смотрели тёмные саламандровые глаза Тины. Он понимал, знал, что настоящая Тина сейчас за его спиной, но всё равно напрягся всем телом. Потому, что боггарт-Тина нежно улыбнулась и протянула ему руку, и когда он не принял её, скользнула ближе. Её узкие ладони легли ему на плечи, и боггарт-Тина, приблизив своё лицо к его, спросила на выдохе:

— Ты хочешь меня поцеловать?

Она говорила тихо, но Ньют не был уверен, что настоящая Тина не услышала. Впрочем, страшило его даже не это. А то, что боггарт-Тина явно не была намерена останавливаться на одном только вопросе.

— Риддикулус! — выкрикнул он прежде, чем её губы коснулись его. Он представил себе то, что пережить будет куда проще…

— Ты вечно делаешь всё не так! — взвилась боггарт-Тина, всплеснув руками. — Ты должен был представить что-то смешное, а ты как всегда напутал! Что смешного в том, что я на тебя ору?! Неужели тебе так нравится чувствовать себя олухом?! Невыносимый глупейший маг-недоучка в безвкусном тряпье!

Ньют не боялся. К такой Тине он привык. Не к такой скандальной, но к такой далёкой. Такой Тину выносить было куда проще. Он сделал шаг вперёд, вынуждая её отступить. Потом ещё. И ещё. Пока боггарт не оказался возле ящика, в котором его принесли. Взмахнув волшебной палочкой, Ньют заставил крышку воспарить, и начал теснить боггарта ещё и сверху.

Боггарт-Тина продолжала возмущаться, напоминая Ньюту самое лучшее время его жизни — первый приезд в Америку, первую встречу. Чудесную встречу. Ругающаяся Тина была хорошим воспоминанием, которое загоняло боггарта не хуже крышки. Наконец, сдавшись, создание скрылось в ящике, Ньют тотчас запечатал его и, облегчённо выдохнув, сел сверху. Только теперь он заметил, что в зале не осталось совсем никого, кроме них с Тиной. Она продолжала стоять у столика, нахмурив брови, и явно хотела задать ему вопрос, но не решалась.

— Что? — смущённо спросил Ньют, скрыв глаза под густой чёлкой.

— Твой боггарт — я? — Тина наконец отмерла и подошла ближе. — Я, Ньют? И твоё счастливое воспоминание — мои крики?!

Ньют пожал плечами, не зная, что и сказать. Тина кивнула, чтоб он подвинулся, села рядом. Во всем клубе они были одни. Наверняка ненадолго, но поговорить время оставалось. Только Ньют не был уверен, что он хочет говорить. Вопрос был весьма деликатный и непростой.

— Моё счастливое воспоминание — наше знакомство, — признался он, старательно изучая взглядом свои ботинки. — А тогда ты кричала много.

Боковым зрением он заметил, как Тина покраснела.

— Извини за это, — пролепетала она. — Со стороны выглядит ужасно.

— Ничего, — отозвался Ньют с улыбкой. — Хорошие воспоминания.

В зал проходили первые посетители. Самые смелые из них прошли к своим местам и сели, чашки с остывшими напитками метнулись в сторону кухни, оттуда же уже летели другие, от который исходил приятный глазу пар.

Вечер словно был поставлен на паузу, а теперь снова завертелся в привычном ритме. Нужно было покидать сцену.

Ньют поднялся на ноги, Тина, не теряя времени, сделала то же самое. Взмахнув волшебными палочками, они переместили ящик за сцену, откуда Ньют в конце вечера планировал его забрать. Нарушители спокойствия исчезли безвозвратно, ловить их теперь было задачей уже совсем других структур. Ньют же, ощущая, что сделал всё от него зависящее, попробовал расслабиться. Взмахом руки он предложил Тине вернуться за столик.

Следующие полчаса они молча пили чай и поглядывали на сцену, где Луи Армстронг и его труба выделывали удивительные вещи.

— Ты обещал мне танец, — напомнила Тина в какой-то момент.

Ньют помнил о своём обещании. Но ещё перед глазами ярким пятном стояла боггарт-Тина, нереально близкая. Пугающе близкая. Ньют не был уверен, что после этого сможет танцевать с Тиной, касаться её руки, спины. Он хотел держаться как минимум на расстоянии стола. Так было проще. Так было спокойнее.

— Идём, — глухо проговорил он, протягивая ладонь.

Он помнил, что боггарт показал Тине: смерть её сестры. Вот, чего Тина боялась больше всего на свете. Вот, что занимало все её мысли, когда, казалось, она витала в облаках. Ньют знал, что отвлечь её от этих мыслей и переживаний он обязан, а потому решил не думать о своих собственных сомнениях и волнениях. Танец — это то, от чего он точно не умрёт, но что несколько успокоит Тину.

Они вышли к танцующим, держась за руки. К счастью, танец был быстрый и бодрый, всего-то и требовалось не разжимать пальцев. Жить можно.

Ньют начал неловко выплясывать, поражаясь, как грациозно это делает Тина. Нет, в их танце не было ничего страшного. Глупые тревоги. В самом-то деле, что такого ужасного может произойти во время танца?

Мелодия сменилась. Из заразительно быстрой перетекла в плавную и медленную. Сердце забилось быстрее, а ладони в тот же миг вспотели. Тина, подобно своему боггарту, приблизилась вплотную и опустила ладони ему на плечи.

— Ты должен положить руки мне на талию, — подсказала она.

Говорить ей было легко, Ньюту же исполнить такие простые движения — мучительно сложно. Деревянные пальцы опустились на блестящие чешуйки платья. Ньют не ощущал ткань под ладонью, только указательный и безымянный пальцы, неестественно скрюченные, касались кожи через материал. Даже этого было куда больше, чем Ньют готов был пережить. Слишком близко. Слишком волнительно. Снова страшно, будто перед ним боггарт, а не Тина.

— Каков ваш боггарт, мистер Саламандер? — спросила Тина, чуть подавшись вперёд. Её дыхание опалило подбородок. — Чего ты боишься? Кого ты боишься?

Ньют забыл о необходимости дышать, не слышал он и музыки. Они так и не начали танцевать, просто стояли посреди зала, окружённые парочками. Над головой перекрещивались цветные блики от софитов, и волосы Тины горели зелёным и красным огоньками одновременно.

Нет, он не боялся её. Вернее, не совсем её. Он боялся не оправдать ожиданий. Боялся разочаровать. Оказаться ненужным.

— Что с тобой, Ньют? — пальцы Тины прошлись по плечу в сторону шеи, легли на затылок, перебрали волосы. — Почему я так пугаю тебя?

— Не ты, — выдохнул Ньют, ощущая ком в горле, который не прокашлять — он глубоко внутри, в каждой клеточке тела. — Я просто… Ты… Я не думаю, что я тот, кто…

— Ты хочешь поцеловать меня?

Вопрос Тины — вопрос боггарта — заставил колени подогнуться. Таки слышала. Теперь насмехается.

— Я… Извини за это… Глупый страх. Я не думаю, что… То есть… Извини, что посмел предполагать такое…

Ньют не знал, под какую землю ему провалиться от пронзительного взгляда тёмных глаз, от таких прямых вопросов, от ощущения беспомощности.

— Ньют, ты чего? — ладонь опустилась ему на щеку. — За что ты извиняешься? Твой страх — я. Поцелуй со мной, верно? Ты боишься, что буду наседать на тебя, навязывать тебе свои желания? Так? Я не стану, не бойся. Я никогда не сделаю того, чего ты не хочешь.

Вот он — шанс опять отдалиться на комфортное расстояние. Снова оказаться так далеко друг от друга, что не придётся поднимать сложные вопросы. Никогда.

Но проблема в том, что больше всего прочего, больше всех этих выяснений и поцелуя он боялся, что «никогда» станет вечным. Он не мог этого допустить.

— Я хочу. — Пальцы непроизвольно дернулись, обхватив талию Тины сильнее. Словно огонь пробежал по ладони. Приятный огонь. — Я боюсь не тебя. Не чувств, на которые якобы не хочу отвечать. Я боюсь, что Ты не захочешь отвечать на мои. Боюсь, что разочарую тебя и оттолкну. Но сильнее я боюсь, что ты уйдёшь, так и не узнав всего этого.

Рискнув встретиться с Тиной взглядом, Ньют нашёл в прекрасных саламандровых глазах нежность и тепло. Точь-в-точь как у боггарта-Тины, перед тем, как ее губы оказались так близко к его.

И, как дежавю, это случилось. Тина потянулась к нему. Против подобного не могло бы сработать ни одно заклинание. Но Ньют и не хотел ничего заклинать. Ему было страшно. Страшнее, чем когда-либо. Но он видел в глазах Тины то, чего не было в глазах боггарта — трепетную надежду. Она что — и правда хотела, чтобы он поцеловал её? Он, нескладный магозоолог неряшливой наружности? Волшебник с целым чемоданом проблем? Она была так красива, почти идеальна, и она хотела всего лишь одного. Того, что было самым главным его страхом.

Ньют сделал глубокий вдох, желая оттянуть момент. Вокруг была масса волшебников, сам человек-легенда играл для них романтическую мелодию, но Ньют вдруг ощутил, что они снова одни. В пустом зале. И всё, кроме сияющих глаз Тины, перестало существовать.

Поцелуй — она всё ещё ждала его. Но было что-то неправильное в этом. Не та последовательность.

— Ялюблютебя, — выдохнул Ньют, ощутив озноб по телу, и тотчас поспешил скрыть его неловким прикосновением губ.

Губы Тины, неожиданно очень мягкие и сладкие, показались финалом всего. Главный страх треснул и разорвался. Будь что будет. Сейчас Тина вынесет свой вердикт. Есть у него шанс или всё загублено безвозвратно?

— И я люблю тебя, — прошептала, смущаясь, Тина, прижимаясь к его щеке своей. — Никогда не бойся меня, ладно?

Ньют кивнул. Он больше не боялся. Потому что тот страх, которым сегодня пытался подействовать на него боггарт, кажется, превратился в то самое счастливое воспоминание, каким его можно отогнать.

Куинни нашла кольцо. Она не шпионила за Якобом, не рылась в ящиках в поисках рождественского подарка, совсем нет. Она просто хотела прибраться, перестирать одежду перед праздником, протереть полки, и как-то само собой, совершенно случайно, заглянула в маленький сейф за фоторамкой. Она даже не могла точно сказать, хотела ли она стряхнуть пыль с портрета миссис Ковальски или просто поправить съехавшую в бок раму, но в какой-то момент фотография оказалась в её руках, а глаза Куинни непроизвольно пробежали по потайному ящику и замерли на тёмной коробочке, лежащей поверх паспорта и прочих бумаг.

Не любопытство потянуло её отложить фотографию и потянуться к коробочке. Исключительно желание поправить стопку документов. А то, что та в итоге попала ей в руки и открылась, так то абсолютная случайность. Вероятно, Куинни задела механизм, который слишком легко привёл в действие крышку, откинув её наверх. Случайность, чистая случайность.

Но потом, увидев блестящий золотой ободок с прозрачным искрящимся камешком, закованным в украшение золотыми пластинами, словно лепестками, Куинни совершенно не случайно извлекла его из бархата и примерила на палец. В исследовательских целях, разумеется. Она просто хотела узнать, её ли это размер, и крайне огорчилась, когда кольцо оказалось ей велико. Впрочем, нужное заклинание тотчас исправило эту оплошность. Его она, впрочем, тоже наложила скорее по инерции.

Кольцо, правда, пришлось в итоге вернуть обратно и забыть о нём, словно его и не было. У Куинни, конечно же, вышло это достаточно легко. Ну, а то, что она пересолила суп и пережарила курицу — ну с кем не бывает. Это случилось вовсе не потому, что золотое украшение занимало все её мысли. Не потому она с такой радостью и воодушевлением встречала Якоба после работы. Не потому она надела лучшее платье и не потому поставила самую романтичную из музыкальных пластинок. И томные взгляды с её половины стола летели тоже вовсе не из-за утренней находки.

Не из-за этого всю последующую неделю Куинни тайком забиралась в сейф и, достав кольцо, вертела его на пальце. Ей просто хотелось удостовериться, что кольцо ей не приснилось. Да, все семь дней она проверяла именно это.

А потом кольцо пропало. В преддверии Рождества, что Куинни приняла как знак, что это кольцо, настоящее, неприснившееся ей, скоро дойдёт до получателя.

Коробочка такого размера действительно оказалась под пушистой сосной среди прочих подарков. Белая, с ярким бантом, но Куинни, разумеется, не подала виду, что догадывается о её содержимом. Она совсем не косилась на неё весь сочельник, а от широкой улыбки не сводило скулы. И ещё Куинни, конечно же, абсолютно не пыталась влезть в голову Якоба, чтобы найти там те самые слова признания, которые, вполне закономерно, должны были прозвучать во время вручения подарка.

Мысли Якоба, направленные на что угодно, но не на ожидаемые слова, само собой, совершенно не расстроили Куинни.

— Вскроем подарки? — предложила она — совершенно не потому, что терпение иссякло — просто ей хотелось увидеть, пойдёт ли Якобу новая рубашка.

Тот занервничал.

— Подарки. Да, пожалуй. Я… — Он нервно отер ладони о брюки. — Я хотел бы подарить тебе кое-что особенное.

Куинни совсем не стоило большого труда вытолкнуть себя из головы Якоба. Она хотела, чтобы он всё сказал вслух, а потому с лёгкостью отрешилась от подслушиваний. А то, что она услышала слово «чёрт», мысленно произнесенное им трижды, так это чистая случайность. Просто подумал Якоб их слишком громко, тут только глухой не расслышал бы.

— Это исключительно для тебя, — продолжил Якоб, нервно ослабив узел галстука. — Кое-что уникальное. Единственное в своём роде.

Куинни вовсе не выхватила коробочку из его рук, это Якоб буквально втолкнул подарок ей в ладони. Разумеется, Якоб.

Обёртка вместе с лентой поспешно улетели на пол, Якоб ведь ждал, ему нетерпелось, чтобы она взглянула, Куинни просто не хотела томить его.

Крышка отлетела в сторону, и Куинни не скривилась от досады и недоумения, ей просто пылинки защекотали нос. А пирожное в коробочке оказалось изумительным. Настолько, что Куинни просто не нашла правильных эмоций для восхищения.

— Оу, прелесть, — проговорила она совершенно не разочарованно.

— Новый рецепт и очень необычная начинка, — довольно надулся Якоб. — Уверен, такого ты ещё никогда не пробовала.

Нет, Куинни не возликовала, услышав его намёк. И она не потому так яростно впилась в пирожное зубами, что ожидала в его сердцевине сокрытое украшение, просто пирожное оказалось действительно умопомрачительно вкусным. А то, что она раздраженно фыркнула, когда доела до последней крошки, так вовсе не потому, что не нашла кольца, а потому, что расстроилась, что такая вкуснотища слишком быстро закончилась.

«Нет», — Куинни решительно мотнула головой: она больше не планировала себя обманывать. Да, она разозлилась из-за кольца. Из-за того, что оно сперва было, а потом…

— И где же начинка, которую ты обещал? — нахмурилась она.

Якоб казался растерянным.

— Куинни, детка, ты ведь только что съела пирожное. Разве ты не почувствовала пряные нотки нового крема? Я три дня бился над вкусом, половину запасов извел. Ты слишком быстро его съела, наверное. Ну ничего, у меня ещё есть. Я сейчас принесу…

Он рассеянно метнулся в кухню, но голос Куинни остановил его.

— Сядь.

Она говорила так твёрдо, что Якоб, предпочтя не спорить с ней, сел прямо на пол. Он ничего не мог понять и был чуточку расстроен. Куинни ощутила всё это, заглянув в его мысли, и тотчас убралась оттуда. Она не была намерена жалеть Якоба сейчас. Пожалеть нужно было её, ведь это она осталась ни с чём в рождественскую ночь. Ведь это её палец одиноко страдал без кольца. Обсудить это было первой необходимостью.

— Я видела. Прибиралась и случайно нашла. — Куинни села на стул и сложила руки на груди.

Якоб лишь клипал глазами, мысленно вопрошая, что она имеет в виду.

— Кольцо, Якоб. Не отпирайся, бесполезно. Я держала его в собственных руках, я вертела его на собственном пальце. Целую неделю. И я точно знаю, что оно мне не приснилось!

— Ты о кольце, которое Ньют купил для Тины? — Якоб клипнул ещё пару раз и добавил: — То, которое он отдал мне, чтобы нюхль до него не добрался, и которое я вернул ему сегодня утром?

Новая информация приложила Куинни по голове не слабее «Петрификус Тоталус». Чувства раздирали. В них смешались непомерная радость за сестру, бесконечная обида за себя, стыд и разочарование.

— Вот как… — глухо протянула она. — Что ж, я рада, что Ньют наконец решился. Он что — сегодня, да?

— Предложение? — Якоб рискнул всё же подобраться ближе, сделав пару коротких ползков в сторону Куинни. — Да, сегодня сделал. С размером кольца, правда, не угадал, пришлось наносить там какое-то заклинание для расширения, но в остальном всё прошло… нормально…

Куинни не всхлипнула. А если и да, то не от досады и пристыженности, а от радости за сестру. Она, разумеется, также планировала сказать Якобу, что правильный размер кольца изменила она, но в последний миг передумала. Решила, что актуальнее признаться в этом лично сестре.

И, конечно же, она не собиралась клянчить кольцо для себя, просто вырвалось непроизвольно:

— А как же я?

Якоб побледнел, попятнел, покраснел и вспотел.

— Куинни, детка… — невнятно пробормотал он и окончательно стащил с шеи галстук. — Ну как ты себе это представляешь? Предложение, подготовка к нему. Ты ведь всё время в моей голове, можно ли скрыть такое? Я, наверное, и не посмею думать о подобном… Ни-ко… гда…

Он обречённо опустил голову и выдавил из себя хриплое «Прости».

Куинни совершенно не хотелось ругаться, совершенно не хотелось обвинять ни Якоба, ни себя. Особенно Якоба, конечно. Да и в его словах, откровенно говоря, был смысл. Её особенности действительно лишали его всякого личного пространства. А потому Куинни просто поджала губы и вернулась к ёлке.

— Что ж, — проговорила она не то что безрадостно — просто устало, — давай посмотрим, что нам подготовили Ньют с Тиной.

Коробка оказалась большая. С росписью в виде нюхлевых лапок. По крайней мере, Куинни хотелось думать, что это роспись, а не реальные следы не совсем чистых звериных лап.

Куинни открывала её не без энтузиазма, а просто крайне медленно и бережно, ведь наверняка же там было что-то ценное. Не такое ценное, как пирожное — вкус которого она бы ощутила, не будь оно такое маленькое — но тоже крайне значимое.

— Здесь две пары перчаток, — рассказала она Якобу, вовсе не печально, нет, это голос подвёл. — И учебник Ньюта. «Фантастические звери и места их обитания», — прочла она надпись с обложки. — «Издание второе. Дополненное». Якоб, у нас теперь есть дополненное издание по магозоологии. Ты рад?

Ответ Якоба прозвучал у него в голове. Он не был рад. Он ощущал себя виноватым.

— Ты не испортил Рождество, — выдохнула Куинни и оглянулась на него.

За это время Якоб, так и не поднявшись на ноги, пересёк всю комнату и теперь сидел на расстоянии вытянутой руки.

— Меня действительно невозможно удивить, — добавила Куинни. — Но я не хочу, чтобы из-за этого ты отказывался от нашего будущего. Просто я спрошу тебя, а ты скажи: ты хочешь жениться на мне? И не нужно мне никаких колец в пирожных, не нужно романтического ужина и жарких признаний. Просто одно слово. Якоб?

Она отвернулась. Не потому, что ощущала себя уязвимо и неуверенно в этот момент. Не потому, что хотела скрыть смущение. Просто ей хотелось рассмотреть подарки поближе.

Взяв пару перчаток в руки, она, не глядя, протянула их Якобу. Он по-прежнему молчал, и даже в голове его не созрел ответ. Он словно запутался в своих желаниях, и Куинни совершенно не было больно, а слёзы появились на глазах потому, что её растрогал подарок сестры. Ткань была мягкая и приятная, и Куинни не потому прислонили перчатки к щекам, что пыталась промокнуть слёзы, она просто хотела поближе ощутить эту удивительную мягкость.

Куинни фактически сделала Якобу предложение, и её совершенно не беспокоил тот факт, что он пока не нашёл для неё ответа.

— Тут ещё открытка, — бесцветно заметила она, извлекая из коробки конверт. Он был наглухо заклеен и заштампован магической печатью, не позволяющей вскрыть сообщение никому, кроме адресата. Куинни сломать печать смогла, разорвала бумагу, и тотчас ей на руку выпали два сложенных листка. Один был заштампован так же, как и конверт, другой представлял собой письмо.

Куинни всё ещё ждала хоть какого-то ответа от Якоба, но сложная упаковка всё же перетянула её внимание. Раскрыв письмо, Куинни охнула. В груди её не загрохотало в бешеном ритме сердце, наверняка это желудок натужно переваривал ужин. И ладони вспотели не потому, что на бумаге отчётливо узнавался почерк Якоба, а от близкого присутствия камина.

«Куинни, детка, — писал Якоб. — Я нахожусь в крайне непростом положении. За время жизни с тобой я понял много вещей: ты красивая, умная, весёлая, добрая и хозяйственная. Прекрасные качества. Но я также понял другое: тебя не выйдет удивить. Никогда. И потому в день, когда я принял самое важное решение в своей жизни, я вынужден идти на магическую хитрость. Не заставляй меня объяснять. Я думаю, ты и сама знаешь, что к чему. В общем: как только я допишу это письмо, Ньют сотрет мне память. И я не буду помнить ничего ни о письме, ни о своём решении, которое озарило меня, когда я наблюдал за тобой, безмятежно спящей этим утром. Я забуду весь этот день, а Ньют со своей стороны обещает сделать всё от него зависящее, чтобы сохранить мой секрет даже от Тины. Ты, я надеюсь, не узнаешь, что к чему раньше срока. В Рождество — именно тогда я попросил прислать тебе этот конверт. Я очень надеюсь, что ты скажешь «да». С искренней любовью, твой Якоб».

— Куинни, что там? — послышался вопрос из-за спины, но Куинни не отреагировала.

Она, конечно же, просто не расслышала слов Якоба. Дело не в том, что все её мысли занимал второй лист, сложенный конвертиком. Не потому она так лихорадочно бросилась взламывать печать, что её волновало содержимое. Просто…

Да, её волновало содержимое. Волновал тот золотой ободок с тремя крохотными рубинами, который оказался между складок бумаги. Волновало, как точно он сел на палец, и безумно волновало, как Якоб отреагировал на произошедшее, когда она вернула ему память.

Волновало сказанное «да», скрепленное горячим поцелуем, волновали неловкие признания Якоба и собственные слёзы радости. Волновали настолько, что она не заметила приписку Ньюта на обороте листа. Действительно не заметила.

«Пришлось стирать Якобу воспоминания шесть раз. Шесть раз за последний месяц его осеняла идея сделать тебе предложение. Он очень любит тебя, Куинни».

Совершенно не важно, что Куинни не увидела этих слов. Ведь она это знала и так.

Малыш нюхль заболел. Ньют сообщил об этом Тине, когда она запаковывала подарки, разложив их на столе стопками, и прикидывала, ничего ли не забыла. Они разделили обязанности, чтобы успеть всё вовремя, и свою часть подготовки Тина уже заканчивала. Осталось упаковать только три подарка: для Криденса, Нагини и Банти. Но слова Ньюта немного изменили планы и общий рождественский настрой.

— А? С чего ты взял? — она вскинула голову и взглянула на жениха. — Сегодня утром все четверо были активны и веселы.

Если Ньют, будучи магозоологом, также был и ветеринаром немного, то Тина вообще не представляла, каким болезням подвержены нюхли и каким образом их нужно лечить, а оттого паника тотчас завладела ею. Она всё ещё надеялась, что ослышалась, но поникшие плечи Ньюта говорили об обратном.

— Сама взгляни, — он кивком пригласил Тину в гостиную, и она, отложив подарочную упаковку, без пререканий последовала за ним.

Картина её ожидала, в принципе, привычная. Один из малышей силился запихнуть в сумку целую гирлянду. Получалось у него, к слову, успешно: от гирлянды остался буквально самый хвостик, но ловкие лапки поспешно затолкали и его. Второй детёныш балансировал на стеклянном шаре с росписью в виде снежинок, полностью сосредоточившись на этом нелегком деле. Лапы третьего торчали из яркого красного носка, висящего над камином. А вот четвёртый… Четвёртый просто лежал на подлокотнике кресла, печально опустив голову на сложенные лапы.

— Он в этом положении уже час, — сказал Ньют тихо, склонившись к уху Тины. — Окрас клюва и лап яркий, лоб холодный, шерстка блестящая. Никаких признаков из тех, которые свойственны больному нюхлеру, но само поведение…

Он замялся, подбирая слово.

— Нетипично, — закончила за него Тина.

Вокруг было столько красочной мишуры, шуршащих блестящих оберток, ёлочных игрушек и огоньков — раздолье для нюхлера. Откровенно говоря, Ньют потому и взял детёнышей из Зверятника — порадовать. Вот только радовались не все, и это, определённо, было плохим признаком.

Тина прошла к креслу, опустилась на пуфик и аккуратно пересадила маленького рыжего нюхлера к себе на колени. Он выглядел вялым, лапы расслабленно болтались, маленькие ушки плотно прижались к голове. Дыхание нюхлера было тяжёлым, надрывным — Тину его состояние перепугало до полусмерти.

— Ньют, я, конечно, не сомневаюсь в твоих способностях магозоолога, но не вызвать ли врача? — обеспокоенно спросила она. — А до тех пор мы бы могли… Не знаю… Температуру ему измерить хотя бы…

Она погладила нюхлера по пушистой шерстке, пока ещё мягкой и тонкой, нисколько не похожей на жёсткую шкурку старших особей. Малыш был ещё таким уязвимым и неокрепшим…

— И, может, выпустить его маму?

Ньют окинул взглядом гостиную. Вторая гирлянда также успела скрыться в нюхлесумке, носок — свалиться с крючка на пол, а шар балансировал уже у самого края стола. Очевидно, Ньюту идея привести сюда ещё и мамочку не особо пришлась по душе. Более того, он применил «акцио» к трём нарушителям спокойствия и взмахом волшебной палочки направил их в Зверятник. Как есть, с гирляндами и серпантином.

— Я позвоню в клинику, — рассеянно сказал Ньют, направляясь к телефонному аппарату. — Сочельник. Но всё же, я надеюсь, врач на месте.

После непродолжительного разговора стало понятно: врача нет. Если бы обнаружился хоть секретарь… Но, увы, на звонок вовсе никто не ответил.

— Тогда свяжусь с Дамблдором, — решил Ньют, опуская телефонную трубку на аппарат. — В Хогвартсе есть специалисты. Хотя честно, Тина, я многие годы изучал фантастических созданий, их болезни в том числе. Его состояние не похоже ни на одну болезнь ни одного справочника.

Он почесал затылок, прикусил губу и, подойдя к креслу, опустил пальцы на голову малыша, рядом с пальцами Тины. В любой другой момент она испытала бы приятное волнение от случайного касания, но сейчас было не до этого. Ни до чего.

— Как считаешь… — Тина запнулась, а через миг выдала тихо: — Это опасно?

Ньют не ответил. Даже головой не махнул, дабы подтвердить или опровергнуть.

— Я измерю температуру, — сухо сказал он, убирая руку. — Дамблдор наверняка спросит об этом.

Когда Ньют скрылся в подсобке, где наряду со съестными запасами держал и лекарственные препараты, Тина, аккуратно просунув ладонь под брюшко детёныша, приподняла его повыше и прижала к груди. Тот тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Крохотный розовый язычок вывалился из клюва, и малыш не стал его подбирать. Не очень хороший признак.

— Ньют… — осторожно, чтобы не напугать детёныша, позвала Тина. — Мне кажется, что-то с ним не то.

Ньют ворвался в помещение как вихрь. Движения его были резкие и грубые. Не обратив внимания на слова Тины, он взял малыша из её рук и бесцеремонно сунул пальцы в нюхлесумку.

— Я знаю, что с ним не так… — проговорил он немного сердито, но Тина ощущала, что его злость напускная.

Схватив малыша за хвост, Ньют перевернул его и почесал пузико. Что-то оранжевое скользнуло к ногам и практически бесшумно опустилось на пол. Затем ещё. И ещё. Много оранжевых ленточек разного размера. Запахло мандаринами.

Ньют всё щекотал малыша, а шкурки — теперь Тина не сомневалась, что это именно они — в бесконечном потоке сыпались на ковёр.

— Недельный запас, Тина, — Ньют нахмурился и усилил щекотку. — Он слопал недельный запас мандаринов. Конечно, теперь ему нехорошо. А я-то всё гадаю, с чего это ему блестяшки не интересны, а он просто пошевелиться не может!

Ньют перевёл взгляд на нюхлера и любовно улыбнулся.

— Толстое ты пузико, любишь мандаринки?

Тина, осознав, что детёнышу ничего не грозит, с шумом выдохнула. Тяжесть, лежавшая на её плечах, испарилась бесследно. Нюхлер не был болен, он просто не смог вовремя остановиться. Впрочем, когда нюхлеры отличались сдержанностью?

Глядя на спокойного Ньюта, чешущего лохматый животик нюхлёнка, Тина поняла, что рождеству больше ничего не угрожает. Осталось всего-то вытряхнуть из остальных трёх сумок праздничные украшения и допаковать, наконец, подарки.

Это должно было стать их первым совместным Рождеством. Идеальным Рождеством. Призвав на помощь деятельную сестру и знающего в Рождестве толк не-мага, Тина приступила к подготовке. Ёлку решено было не покупать, а привезти из леса, а позже — вернуть обратно. Якоб перевёз её на машине, так как привлекать внимание МАКУСА из-за нецелесообразного использования магии не хотелось. Тогда бы Ньют непременно узнал о её выходке, сюрприз не удался б, и все планы Тины пошли бы прахом.

Ёлка оказалась не такой уж неподъемной, Якоб фактически сделал всё сам, Тина лишь немного помогла придержать ствол, когда грузили в машину. Царапины и уколы от иголок, хоть и жутко чесались, но при этом вызвали чувство гордости и удовлетворения. Шаг к заветной цели. Удивить или порадовать — Тина не знала, чего хочет больше, но оба этих желания были связаны с Ньютом, для неё этот фактор был самым главным.

Выставить деревце было решено в дальней комнате. Зная Ньюта, Тина была уверена, что туда он не сунется ближайшее никогда, а если каким-то образом всё же окажется в той комнате, на новую деталь интерьера внимания и не обратит.

В расчётах она не ошиблась. Ньют пропадал в Зверятнике большую часть времени, а оставшиеся часы коротал в кухне-спальне-гостиной, и тогда он был занят книгами более, чем разглядыванием окружающих его предметов. Другая бы ревновала к работе, но Тина знала, за кого выходила замуж. Откровенно говоря, полюбила она Ньюта именно за его непохожесть на других. За некоторую отстраненность от простых человеческих вещей. Впрочем, в невнимании Ньюта обвинить было нельзя. Даже читая, он старался не выпускать её руки, обнимать и время от времени целовать в макушку.

Время до Рождества неумолимо сокращалось. Тина благоразумно не торопилась украшать ёлку, потому как, зная пристрастия маленьких нюхлеров, не была до конца уверена, что ёлочные шары доживут до праздника. Но что она могла сделать, не привлекая внимания ни Ньюта, ни его живности, так это что-то связать. Ньюту она решила подарить перчатки с мордочками камуфлори, Пиккету изготовила удобный вязаный конвертик, вставку в карман Ньюта, которая бы облегчила зимовку бедной ручной лечурки. А вот нюхлеру, поборов желание связать рукавицы, Тина сделала удобную жилетку длиной до потайной сумки. Она работала над подарками, пока Ньют возился с питомцами, и у него даже повода не появилось в чем-то её заподозрить. Когда он покидал Зверятник, она бралась за чтение, а даже если Ньют и заставал её со спицами, то ни разу не поинтересовался, что именно она мастерит.

Лишь в сочельник Тина упаковала подарки в пакеты, повязала банты и выложила всё под ёлку. Тогда же она рискнула, наконец, достать из чулана ёлочные игрушки и кукольного Санту. Удостоверившись, что нюхлеров поблизости нет, Тина развесила гирлянды, хлопушки и яркие шары, довершив образ серебристой звездой. Дух рождества витал в воздухе, смешиваясь с запахом хвои, и оседая на лёгких ощущением радости и счастья.

Чесались руки окружить всё невидимым барьером, на всякий случай, но Ньют снова же мог прознать о бесконтрольном использовании магии раньше положенного.

Тина решила пойти другим путём: просто заперла комнату на ключ и спрятала тот в карман брюк. Оставалось надеяться, что нюхль не вступит в сговор с кем-то из лечурок, известных своим умением вскрывать любые замки.

Следующий час Тина только и делала, что поглядывала на часы. До шести вечера, когда планировался праздничный ужин, было ещё очень долго. Она успела испечь мясо с овощами, сварить спагетти, нарезать салат и подготовить бутылочку сливочного пива для Ньюта, а часы к тому времени показывали всего-то 17:20.

Впрочем, если бы Ньют покинул Зверятник раньше, Тина не стала бы оттягивать с празднованием. Однако он был занят работой, словно и забыл о празднике. А ведь, вероятно, забыл. Он ни разу не заикнулся про ёлку или рождественский ужин, не заводил речь и о подарках. Мысли Ньюта всегда были далеки от стандартов. Именно потому Тина всё и затеяла: если Ньют не идёт к Рождеству, Рождество придёт к Ньюту.

Когда часы показали без пяти шесть, Тина решила не оттягивать и, подойдя к дверям Зверятника, позвала в темноту.

— Ньют, поднимись на минуточку, нужна твоя помощь, — исхитрилась она. Только так можно было пригласить мужа, не вызывая подозрений.

Она накрыла стол в дальней комнате, зажгла свечи, сунула вилку гирлянды в розетку. Всё было идеально, не хватало только Ньюта. Последний штрих перед чудесным ужином.

— Саламандрочка моя, тут небольшая проблемка, — раздался слегка рассеянный голос Ньюта из глубины Зверятника. — Если поможешь мне, я потом смогу помочь тебе.

Тина ещё раз глянула на часы. До шести оставалось три минуты. Её идеальный ужин трещал по швам. И всё же, когда Ньют говорил, что у него проблемка, это могло означать одно — катастрофа размером со сносорога не за горами.

Забыв обо всём и оставив все сожаления, Тина рванула вниз, попутно извлекая из кармана волшебную палочку. Она ожидала чего угодно. Потопа. Пожара. Вселенского хаоса.

Тина замерла на нижних ступенях, разинув рот. Вместо Зверятника перед ней расстилалась снежная равнина, за которой стройным рядом стояли наряженные яркими огнями ёлки. Не одна: десять, пятнадцать. Цветастое великолепие смешалось в один удивительный образ, сказочный и, несмотря на пролетающие снежинки, тёплый.

Ньют стоял у ближней колонны, одной ногой ступив на снег, другой же оставаясь на каменных плитах Зверятника. На нём была красная шапка Санты и ботинки с бубенчиками. Он широко улыбался, хотя щёки его и горели смущением.

— С рождеством, родная, — почти шёпотом поздравил он и протянул руку.

Тина, напомнив себе, что пора бы отмереть, сделала шаг по направлению к мужу и вложила пальцы в его ладонь. Тотчас он притянул её ближе и закружил в шутливом танце. В какой-то миг Тина ощутила, что её ноги коснулись снега, и приятный холодок обжег щиколотки.

Ньют продолжал вести её в своём резвом танце, звеня бубенцами ботинок, и Тина, отдавшись рождественскому безумию, начала высоко подпрыгивать, взметая снежные столпы ногами.

Наконец, Ньют остановился и сжал её в объятиях, крепких и надёжных. Шапка Санты съехала чуть вперёд, и это выглядело так мило, что Тина невольно улыбнулась.

— Там наверху у меня ёлка и праздничный ужин, — рассказала она, всё ещё шумно дыша после танца, и кончиками пальцев погладила мужа по щеке.

Ньют по-собачьи склонил голову на бок.

— Правда? Для меня? — он выглядел удивлённым и одновременно расстроенным. — А здесь у нас целый рождественский лес, сани Санты и какао, — Ньют кивнул на стоящую чуть поодаль упряжку, с дромарогом во главе. — Но ты так старалась, и я не могу это игнорировать…

Тина прикрыла ему рот ладонью. Она так сильно хотела подарить Ньюту праздничное настроение… Всё дулась, что он торчит в Зверятнике часами… А он, выходит, всё это время творил для неё сказку. Как можно даже думать о каком-то банальном ужине после этого?

— В семь придут Куинни и Якоб, — успокоила она. — Тогда будет кому посидеть у ёлки и поесть моих угощений, верно?

Ньют с некоторым сомнением, но всё же улыбнулся.

— Ты правда не считаешь, что нам стоит подняться наверх? — спросил он растроганным тоном.

Тина огляделась, делая вид, что никак не может решить, где хочет провести этот вечер. Хотя она уже давно знала ответ.

— Хочу подняться наверх, — ответила она, указывая глазами в небо, — на санях Санты. С горячим шоколадом и вездесущим нюхлером. В бескрайнее небо твоего Зверятника — вот, чего я хочу.

— Чего хотим мы оба, — поправил её Ньют, улыбаясь уже шире и смелее. — Саламандрочка, будь уверена — твою ёлку я тоже очень хочу увидеть. И попробовать угощения. И мы сделаем это, непременно, но я рад, что ты решила остаться здесь. Потому что… Потому...

Он замолчал, прикусив губу.

— Почему? — подтолкнула Тина. — Что ты пытаешься сказать мне?

Лицо Ньюта посветлело. Смущение ушло, как не бывало.

— Потому что иначе ты бы пропустила это, — выдохнул он, делая взмах рукой в сторону ёлок.

В тот же миг от земли подобно салюту взлетели красочные снопы снега, и осели на небесном полотне разноцветными переливами. Красный, оранжевый, зелёный, синий — эти цвета смешивались, разделялись, наплывали друг на друга хаотично, а от того особенно прекрасно.

Глядя на магическое северное сияние, Тина понимала, что сделала правильный выбор. Ей было плевать. На ёлку, установленную в дальней комнате, на праздничный ужин, на все собственные приготовления. Северное сияние, отражённое в глазах мужа, его руки на талии, его губы, нежные и ласковые — это было куда важнее всего, что принято у всех не-магов и у всех волшебников вместе взятых. Ньют такой один, и рождество — единственное и неповторимое — только его. Только её. Только их.

Настроение было совершенно не праздничное. За окном вспыхивали яркими огнями салюты, взрываясь образами фантастических птиц и драконов. Громкие хлопки, которыми сопровождалось это цветастое представление, заставляли хрусталь на столе дрожать, а игрушки на ёлке тихо позвякивать. Однако Куинни было не до этого. Ни удивительные всполохи в небе, ни мягкий снег, кружащий за окном, нисколько не привлекали. Все фантастические животные, выходящие из кончиков волшебных палочек её новой семьи, напоминали лишь о Якобе и его пекарне. О его булочках разных затейливых форм. Не этого она хотела. Не чахнуть в холодном неприветливом замке, не дрожать от одиночества и грусти. Её решение примкнуть к Гриндевальду было продиктовано только желанием быть с Якобом, но вместо этого она стала от него только дальше.

Выбор, в ту минуту кажущийся верным, теперь вызвал множество запоздалых сомнений. Волшебники вокруг неё были жестокосердны и холодны, а убеждающие речи Геллерта более не казались такими уж верными и непреложными. Куинни не видела будущего в этой шайке, но просто взять и уйти она не могла. Не потому, что не хотела — ей бы просто не дали этого сделать.

За окном снова полыхнуло ярко малиновыми гиппогрифами, которые пронеслись от скалы до скалы, покружили над пиками гор и растаяли, как и не было.

Волшебники, стоящие на нижних ступенях лестницы, радостно заулюлюкали. Гриндевальд был среди них, но стоял в отдалении — молча и сдержанно наблюдал за своими детьми. При взгляде на него Куинни не ощутила покорности и уважения. Этот человек был ей неприятен. Он лгал, и с каждой секундой это становилось всё яснее.

Убраться. Сбежать отсюда. Попытаться, по крайней мере. Вернуться туда, где действительно ждут и скучают.

«Якоб, милый», — тихий шёпот и страх, что кто-то услышит. Хотя кто? Вся шайка Гриндевальда во дворе. Кроме Криденса, пожалуй.

Куинни окинула взглядом собравшихся, чтобы удостовериться: мальчика среди них нет. А ведь ему наверняка сейчас тоже тяжело. Он не только вдали от подруги, так ещё и прибит силой, которую не готов принять. Его настроение уж точно не новогоднее.

Куинни отошла от окна и осмотрела комнату: огонь в камине, наряженная ёлка, ужин на столе. Вернее, то, что от него осталось, но всё равно довольно много: запеченная утка, маринованные грибы, бутерброды и пудинг. Пара тарталеток, безе и морс. Из этого всего можно сделать отличный праздничный ужин для двоих. Остальная компашка рано или поздно должна была вернуться сюда, а проводить ещё хоть какое-то время с ними Куинни совершенно не хотелось. Прихватив на поднос пудинг, тарталетки, два бутерброда, утиную ногу и графин с морсом, она выскользнула из гостиной, совершенно не жалея, что пропускает салют.

Криденс нашёлся в своих покоях, Куинни ожидала увидеть его именно здесь. Он сидел на постели, прижав к груди колени, и буравил взглядом стену перед собой.

— Аурелиус, милый, к тебе можно? — спросила Куинни и ощутила, как в Криденсе поднялась волна негодования. Ему явно не нравилось имя, применённое в отношении к нему. Куинни поспешила исправиться: — Прости, Криденс, милый. Я не стану больше называть тебя так.

Она всё же вошла, не дождавшись приглашения, и установила поднос на краю комода.

Криденс всё ещё сидел к ней спиной, но немного развернул голову в её сторону. Негодование сменилось грустью.

— Я никогда не был Дамблдором и не ощущаю себя таковым, — наконец сказал он. — Это имя я могу только ненавидеть. Альбус Дамблдор — наш враг, могу ли я любить это имя, приклеенное ко мне как ярлык? Я не знаю, недостоин ли я этого имени или имя недостойно меня, но я не хочу быть частью той семьи, понимаете?

Куинни кивнула, подошла ближе.

— Милый, кто тебе сказал, что Дамблдор наш враг? — осторожно спросила она, проведя пальцами по его затылку. — Он враг Гриндевальда, да. Но не наш с тобой. И тебе вовсе не обязательно ненавидеть его, ты понимаешь это?

Криденс вскинул голову, словно услышал откровение. Неужели он никогда не задумывался над природой этой войны? Не задумывался над тем, что враги Гриндевальда — враги Гриндевальда, не более?

— Впрочем, я пришла не за тем, чтобы тебя наставлять. — Куинни нарочно решила сменить тему, потому что горячность молодого человека могла толкнуть его на ошибки. Сейчас не уйти, слишком они свежие члены "семьи", слишком мало доверия со стороны Гриндевальда к каждому из них. А значит, он ожидает их неповиновения и сумеет отразить любой бунт. Нет, уйти можно, но далеко не сейчас. Через месяц, а то и больше. Когда контроль над ними несколько ослабнет. Тогда можно будет потянуть за ниточки и перевернуть восприятие мальчика, вернув его на сторону добра и правды.

— Ты слишком рано ушёл из-за стола, я принесла немного поесть.

— Я не голоден, — буркнул Криденс несколько расстроенно. Куинни смогла ухватить суть его подавленности. Девушка азиатской внешности. Мысли мальчика были о ней.

— Нагини поймет и простит тебя, — попыталась утешить Куинни, но тотчас поняла, что делать этого не следовало. Гневный взгляд тёмных глаз словно метнул в неё молнии.

— Не читайте мои мысли, пожалуйста, — голос Криденса, однако, звучал совсем не мило и ни капли не учтиво. Всем своим видом он показывал: она пересекла границы дозволенного.

— Прости, милый, — стушевалась Куинни. — Я не должна была. Просто… Это происходит неумышленно, само собой. Извинишь?

Криденс медлил с ответом. Развернулся всем телом, взглянул сперва на поднос, затем на дверь и только после этого — на Куинни.

— Ваша сущность приносит вам неприятности. Вы ведь ненавидите это, как и я своё имя? Правда?

Куинни кивнула. Впервые она встретила человека, который понял оборотную сторону легилименции.

— Постоянно, — прошелестела она, комкая ткань платья.

— Ладно, я поем. — Криденс подвинулся, давая ей место на кровати.

Куинни, ощутив облегчение, не заставила себя упрашивать: подхватила поднос и водрузила на простынь. Криденс больше не ощущал неприязни, и она позволила себе расслабиться.

— Чего тебе положить, милый? — спросила она, беря в руки пустую тарелку.

— Я сам, — Криденс взял тарталетку и задумчиво её надкусил. Мысленно он был не здесь.

Новогодняя ночь — время, которое нужно проводить с близкими и любимыми. Его сожаление и грусть были понятны Куинни из личного опыта.

— Я очень скучаю по Якобу, — сказала она, следуя его примеру и беря с блюда закуску. — Хотелось бы быть сейчас рядом с ним. Гулять по городу, вскрывать подарки, наблюдать салюты…

Её слова нашли отклик в душе Криденса. Внутренне он кричал, что понимает её, что хочет того же, что сожалеет о том же.

— Знаешь, а ведь у меня есть кое-что для тебя. — Куинни сняла с шеи кулон Ильвермони. — Ты не учился в магической школе, но я уверена, что теперь у тебя есть все шансы на это. Считай, что этот кулон — залог, что однажды всё снова станет нормально, что ты сможешь жить, как обычный парень, а рядом будут те, кто тебе дорог и кому дорог ты.

Криденс взял кулон робко, словно это первый дар, который он получил в жизни. А может, и правда первый?

Тихое «спасибо», неловкая попытка застегнуть цепочку на шее.

— Давай я. — Куинни перехватила замочек и защелкнула его, а пыльцы Криденса с трепетом и благоговением прошлись по подвеске.

— Мне нечего подарить вам в ответ, — смущаясь, пробубнил он.

Куинни мягко улыбнулась.

— Ты уже подарил. Подарил возможность встретить праздник рядом с другом. С Новым Годом, Криденс.

Она накрыла его ладонь своей, и, прежде такой колючий, он не убрал пальцы.

— С Новым Годом, Куинни. Желаю вам в новом году вернуться к своему Якобу.

Куинни не ответила. Она знала, что так и будет. Она верила в это всем сердцем, потому что рядом был друг, вместе с которым шанс вернуться к родным уже не казался несбыточной фантазией.

За окном полыхали салюты. Куинни и Криденс сидели рука в руке и мечтали. Каждый о своём, но об одном и том же.