Наследство (джен)

— Господи, какой кошмар, — тихо шепчет мама.

Аня с ней вполне согласна. Это кошмар. Она такого даже в кино никогда не видела! Это не квартира — это склад какой-то! Или даже свалка. Вещи здесь везде: громоздятся по стенам, устилают собой пол… Их так много, что они с мамой едва сумели открыть дверь, от которой вглубь ведёт один узкий коридор, скоро разветвляющийся ещё вправо.

— Мам, — Аня осторожно трогает маму за рукав. — Но ведь это лучше, чем сейчас?

— Лучше, — неуверенно отвечает мама.

Ей всего двадцать шесть, её зовут Тамила — спасибо маме за имя, над которым в детстве все смеялись — и квартиру эту она совершенно неожиданно унаследовала несколько месяцев назад от двоюродной бабки, невесть почему выбравшей в наследницы её, а не других внучек или внуков. Почему так, Тамила не имеет никакого представления, но наследство это уже рассорило её со всей роднёй, которая считала, что Тамиле незачем хоромы аж в самой Москве. Пусть даже она мыкается с дочкой по съёмным комнатам.

Хоромы оказываются, правда, двухкомнатной хрущёвкой на первом этаже в пятнадцати минутах езды автобусом от метро, но Тамилу это не пугает. Это квартира! Своё жильё, откуда их с дочкой никто и никогда не выгонит. И, что самое смешное, квартира-то почти в их нынешнем районе! Ане даже школу менять не придётся — а это важно, школа-то хорошая. Пешком она до школы, правда, теперь не дойдёт, но туда идёт автобус — ничего. Они с этим справятся.

Впрочем, так Тамила думает до того, как открывает дверь. Это просто свалка! Как, как здесь можно жить, да ещё с ребёнком! И куда поставить вещи… их вещи. Их немного, но сюда, как кажется Тамиле, не влезет ничего. А ведь комната у них оплачена ещё всего на две недели.

Хорошо, конечно, что сейчас лето и каникулы. И отпуск у Тамилы. Но…

— Думаешь, мы это разберём за две недели? — спрашивает она дочку.

Ане восемь, но она на редкость умный и самостоятельный ребёнок. Впрочем, у неё нет выбора: мама у неё одна, папы нет, а бабушка… ну, Аня рада, что мама с ней не очень-то общается. Бабушка всегда кричит на всех и ругает маму, Аню, продавцов, соседей и правительство. Нет, определённо, вдвоём с мамой лучше, а в школу она и сама как-нибудь дойдёт. И в магазин потом — когда пойдёт обратно.

— Думаю, что да, — уверенно говорит Аня.

— Можно же сперва расчистить кухню с ванной, — предлагает мама. — И одну из комнат. А потом всё остальное. Да?

— Ага! — радостно говорит Аня и уверенно идёт в квартиру.

…Они быстро делят обязанности: Аня складывает всё ненужное в пакеты, а мама их выносит, а потом решает, что из того, что показалось дочке нужным, оставить, а что выбросить. Чего здесь только нет! Пакеты, банки, бутылки, журналы, ещё пакеты, упаковки, тряпки, куски мебели, старая одежда, обувь, тряпки… иногда им попадается, к примеру, новое, даже в упаковках, постельное бельё, или туалетная бумага, или, например, сервиз, или целая коробка хозяйственного мыла, но подобные находки — редкость. Большая часть хлама — никому не нужное старьё, взятое, кажется, со свалки.

Зато холодильник оказывается неожиданно рабочим. И плита. И унитаз. Душ, правда, оказался сломан, и двери в ванную и в туалет не закрывались, но, на взгляд Тамилы, это были мелочи. Зато стёкла в окнах целы — хоть и жутко, просто невероятно грязные. На них даже марля есть — от комаров — правда, вся истлевшая.

Линолеум что в кухне, что в коридоре в грязных и ничем не оттираемых пятнах, но Тамила полагает это ерундой: со временем она всё тут поменяет, а пока что они поживут и так. В конце концов, это просто пятна, а в остальном пол чистый. Кафель, правда, наполовину отвалился что на кухне, что в ванной, что в туалете, но и это Тамилу не расстраивает — всё равно он весь в трещинах и сколах. Ничего. Постепенно она всё исправит.

Кухню они разбирают быстро, а затем берутся за комнату, в которой, судя по всему, жила хозяйка: туда, по крайней мере, можно и войти, и добраться до кровати и даже до окна. Комната, правда, меньшая из двух, заметно меньшая, но это даже хорошо: они быстрей закончат. А потом уже, вселившись, разберут большую часть коридора.

До конца Тамилиного отпуска они успевают справиться и с комнатой — ну, почти. Завалы в углах пока что остаются, но большая часть комнаты свободна — и, кстати, диван-кровать оказывается вполне пригодным для использования. Так же, как и шкаф, внутри которого обнаруживаются целые залежи постельного белья, покрывал и почему-то придверных ковриков, причём совершенно новых.

Оставляя Аню в их новой квартире в первый свой рабочий день одну, Тамила строго-настрого ей запрещает продолжать разбор.

— Рухнет что-то, упадёшь, завалит — и конец, — строго говорит она. — Пообещай мне, что не будешь делать ничего. Сиди читай или мультики смотри, или поиграй в планшет, — просит она дочь. — Или можешь погулять… вот, — она даёт ей пятьдесят рублей. — Купи мороженое. Обещаешь мне?

— Угу, — кивает Аня.

Она честно держит слово в этот день. И в следующий. Но в среду на улице с утра идёт противный дождь, очередную книжку Аня дочитала, а мультики ей смотреть скучно и не хочется. Жаль, что школы нет и не будет ещё долго: Ане нравится учиться, нравится учительница, и там, в классе, у неё подружки. Но сейчас они все поразъехались — кто к бабушке на дачу, кто на море, и Ане не с кем поболтать. А там, совсем рядом, коридор — и вторая комната… ничего же не случится, если она тихонечко посмотрит, что там? Правда? Она не будет разбирать — она посмотрит. Осторожно. Она же не обещала не смотреть?

Дверь приходится толкать, но она поддаётся довольно быстро. У Ани нет фонарика, и она светит себе телефоном: комната забита так, что света из грязного окна явно недостаточно, чтобы разглядеть хоть что-то, кроме смутных очертаний каких-то гор. Пахнет здесь довольно неприятно, но интерес сильней брезгливости — Аня терпит.

Фонарик выхватывает составленные друг на друга коробки, на которых — высоко, почти у потолка — лежат то ли пальто, то ли одеяла, в общем, нечто толстое и тёмное. Аня осторожно трогает коробки — они стоят плотно и ни капли не шатаются, и она делает осторожный шаг вглубь комнаты. Затем ещё один, ещё — и упирается в груду тряпья. Кажется, одежды, но она в этом не уверена.

Аня разочарованно вздыхает. Путь вперёд отрезан: чтобы двигаться, груду нужно разобрать, а она обещала этого не делать. Постояв немного, она глубоко вздыхает и уже почти идёт назад, когда краем глаза видит какое-то шевеление. От неожиданности Аня вскрикивает и отскакивает, больно стукнувшись локтем обо что-то твёрдое. И так и останавливается, замерев и только потирая локоть, в возбуждении часто дыша и светя телефонным фонариком на груду тряпок. Тайна! Там какая-то тайна! Настоящая, не выдуманная, книжная!

Ничего не происходит. Время тянется и тянется, но Аня не уходит. Стоять ей надоедает, и она садится на пол и всё смотрит, смотрит, смотрит на тёмную поверхность… да, похоже, это старое пальто. Коричневое. А вон там торчит кусок чего-то шерстяного, грязно-серого. А там — чёрное… опять пальто? Рукав? И что там блестящее такое? Пуговица?

Пуговица вдруг чуть вздрагивает, тянется вперёд — и оказывается чёрным носом. Крохотным и окружённым тоже чёрными усами. Аня, замерев от изумления, умиления, восторга и до смерти боясь спугнуть котёнка, наблюдает, как тот выбирается из рукава и начинает неумело, но упрямо спускаться по тряпью в сторону её ноги.

А потом видит ещё одну мордашку.

И ещё.

Их четыре — совершенно одинаковых чёрных маленьких котёнка, не обращающих пока что на неё ни малейшего внимания. Аня никогда не видела таких крохотных котят — хотя, сказать по правде, она вообще никогда вблизи котят не видела. Негде было. Ей ужасно хочется погладить их, но она боится испугать их, и поэтому сидит, не шевелясь.

И буквально подскакивает на месте, слыша поворачивающийся в замке ключ. Мама! Котят будто бы сдувает ветром, но Ане не до них — она буквально вылетает из комнаты и, одним резким рывком закрыв дверь, еле успевает добежать до уже разобранной половины коридора, когда мама, наконец, справляется с заедающим замком и входит в дом.

— Ты что так дышишь? — спрашивает она Аню.

— Я прыгала, — врёт первое, что ей приходит в голову, Аня и краснеет. Врать она не то что не умеет — как без этого, — но не очень любит.

Но мама верит и вопросов больше ей не задаёт, так что Аня остаётся со своей чудесной тайной.

И это мука. Тайна Аню раздирает, не даёт больше думать ни о чём — но ведь она даже у себя вКонтакте об этом написать пока не может! Нужно сперва сказать маме, а то выйдет ну совсем уж некрасиво. Только как?

Аня думает и думает об этом, но так ничего и не придумывает — а назавтра первым делом бежит в магазин и там покупает на полученные от мамы сегодня и вчера уже целых сто рублей две баночки паштета для котят. Хорошего: она весь вечер читала в планшете, чем кормят таких маленьких, и покупает, ну, не самый-самый лучший, но «Роял Канин». Потом, дома, берёт блюдечко, выкладывает в него содержимое одной из баночек и, поставив его на пол у той самой горы тряпок, садится рядом и начинает ждать.

На сей раз котята появляются довольно быстро — некоторые из них кубарем скатываются к блюдцу, другие сползают вниз поаккуратнее, но все торопятся. Они накидываются на еду так жадно, что залезают в блюдце лапками и сталкиваются лбами. Аня и сама не знает, как удерживается от того, чтоб не погладить их — но ей так не хочется спугнуть котят!

…Постепенно это превращается в традицию: когда мама уходит, Аня покупает в магазине баночку паштета и кормит своих неожиданных друзей. В какой-то момент она приносит с собой привязанную к нитке бумажку и начинает играть с ними — и так начинается их дружба.

Маму-кошку — тоже чёрную — Аня видит приблизительно через неделю. Та появляется в самый разгар игры и… нет, она не присоединяется к ней, но сидит и смотрит, а затем подходит к Ане и вдруг начинает тереться о её ноги и мурлыкать.

А потом даже позволяет ей взять себя на руки.

Это-то Аню и подводит: ей просто не приходит в голову почистить свою жёлтую футболку от чёрных волосков. И когда вечером, перед ужином, мама замечает это и спрашивает:

— Ты подружилась с какой-то местной кошкой? — Аню прорывает, и она, даже не подумав, что мама имела в виду обычную дворовую кошку, наконец, рассказывает ей всю правду.

— Я не разбирала ничего! — заканчивает она свой слегка сумбурный, но зато невероятно эмоциональный рассказ. — Я вообще не трогала вещей! Мама, правда! Там коробки стоят ровно, оттуда ничего упасть не может!

— Ань, — мама смотрит на неё довольно озадаченно. — Ты хочешь сказать, что у нас в соседней комнате живёт кошка с четырьмя котятами? А мы понятия об этом не имеем?

— Я имею, — счастливо смеётся Аня. И смущается. И просит: — Мамочка, давай их всех оставим! Ну пожалуйста!

— Я… подожди, — мама качает головой. — Дай мне их увидеть, что ли. Для начала.

Она вдруг смеётся, и Аня смеётся вслед за ней.

— Ты разрешишь же? Да? Ты разрешишь?

— Пять кошек — это слишком, — возражает мама. — Мы потом их раздадим. Поверить не могу…

— Но ма-ама! — стонет Аня. — Нет! Пожалуйста, ну нет!

— Ну, посмотрим, — отвечает мама. — Пять — это всё же слишком. Но я не понимаю, как это вообще возможно… Сказать кому — ведь не поверят. Пойдём, посмотрим.

— Нужно принести паштет, — говорит авторитетно Аня. — Только у меня больше нету.

— Думаю, котлета подойдёт, — предлагает мама.

— Нет! — возмущённо вскрикивает Аня. — Мама, я читала — их нельзя кормить…

— Я полагаю, мама-кошка кормит их не только молоком и твоим паштетом, — возражает мама. — Один раз съедят котлету. Идём посмотрим.

…Дверь в ту комнату они не закрывают. Вечером, уложив дочь, Тамила заходит туда и говорит куда-то в темноту, в которой, разумеется, не видно чёрной кошки и котят:

— Присмотришь тут и за моей? Ты тоже мама — нам бы помогать друг другу. Да?

Некоторое время Тамила стоит, вслушиваясь в тишину, потом кладёт на пол ещё одну котлету, размятую на мелкие куски и, уже уходя, слышит тихое мяуканье.

И думает, что теперь у неё есть шанс проверить, правду ли говорят, что кошка в доме — к счастью.

Тем более, что у неё их целых пять.