Пробуждение (гет)

Есть множество самых различных способов проснуться, когда тебе двадцать пять, когда ты молод и здоров, когда у тебя впереди вся жизнь, а позади половина бессонной ночи, после которой не остается ни одной связной мысли, только ощущение теплой тропической волны голубого прибоя, где шторм сменяет штиль, а ты успеваешь пересчитать все звезды на небе и все жемчужные раковины, что таятся на недостижимой глубине… Особенно если это твоя последняя ночь. В случившейся с ними безрассудности было какое-то свое, особое очарование, совсем как в детстве, когда они с головой окунались в очередное приключение и всегда точно знали, что ничего плохого с ними в принципе случиться не может, потому что весь мир принадлежит им. Но вот детство кончилось, они изменились, а это чувство безрассудства почему-то вдруг вернулось. В самый неожиданный момент.

Алиса вынырнула из сна, щурясь от солнечного луча, что настырно пробрался сквозь предусмотрительно задернутые вечером жалюзи, и теперь танцевал на ее лице, раскачиваясь в такт молодым зеленым веткам за окном, подпевая птичьему щебету и ласкаясь к ней, подобно ветерку, легкому и проказливому, что сразу становилось понятно — это не Москва…

Алиса улыбнулась, так и не открывая глаз, и несколько секунд еще лежала именно так, зажмурившись, словно хотела запомнить это ощущение обычного повседневного счастья , счастливое ощущение легкости и свобода полета — не надо бежать, вскакивать, куда-то торопиться, на ходу отвечая на звонки… Она хотела убедиться в том, что уже не спит, но эта зыбкая граница сна была еще так близко, за ее закрытыми веками, но там она была совершенно другой, чем когда Алиса думала о себе последний раз.

Алиса потянулась и с сонной улыбкой открыла глаза. На часах было без десяти семь, и она не смогла отказать себе в радости сделать то, что за нее собирался вскоре сделать предусмотрительно поставленный будильник. Самой разбудить Пашку, что самым нахальным образом дрых, повернувшись к Алисе спиной, спрятав светлую голову в сгибе локтя и сбросив с себя одеяло, явив взору Алисы красивое загорелое тело с узкой полоской плавок. И дышал так мирно и свободно, что Алиса невольно залюбовалась им. Спящий Пашка был совершенно другим, чем, например, Пашка, сосредоточенно гребущий на противоположный берег или Пашка голодный, но так деликатно берущий двумя пальцами крохотную булочку, что она казалась какой-то игрушечной в его огромных загорелых лапищах. Или вчерашний, вечерне-лунный Пашка, переплетающий свои ладони вместе с ее…

Алиса повернулась на бок и ласково коснулась оголенного плеча. Позвала тихонько:

— Паша… Пашенька…

Пашка заворчал что-то такое сонное, не открывая глаз, перевернулся на живот, нарочито хрустнул суставами и потянулся к сидящей, поджав под себя голые ступни, Алисе. Обхватил ее за талию, уютно устроил голову на ее голенях и, кажется, снова заснул. Алиса улыбнулась, глядя на ручного зверя, что спал на ее руках.

— Паша… Паш… нам пора вставать.

Все еще не открывая глаза, словно не желая расставаться с приятным сном, он почти замурлыкал, как большой домашний кот, когда пальцы Алисы безжалостно прошлись по его рельефному боку, скользнули чуть выше, слегка царапнув чувствительные точечки на груди, и исчезли в светлых отросших прядях.

— Неа… не хочу… не буду… рано еще, — мотнул головой Пашка, глубже зарываясь в Алисины колени. Голос со сна был хриплый, с недовольными ворчаще-мурчащими нотками.

Но Алиса не собиралась сдаваться так легко. В ее взгляде появился задорный блеск, и она принялась активно шевелить кончиками пальцев. Пока на это не было никакой ответной реакции, но она знала — так продлится очень недолгое время.

— Не рано, солнце уже давно встало. И нам тоже пора…

— Черт… — пробормотал Пашка и вытянулся во весь свой почти двухметровый рост. — Ну вот… А мне снился такой сон… ну дай досмотреть, имей совесть…

— И что снилось?

Недовольный Пашка приоткрыл глаза, стараясь не рассмеяться в голос от щекочуще быстрых прикосновений Алисиных пальчиков. Щекотки он боялся с детства.

— Мне и сейчас все еще он снится… кажется… ты снишься. Или это уже не сон?

Каким-то невероятным образом ему удалось изогнуться, уронить Алису на себя, завладеть ее пальцами и завести кисти рук себе за голову. Щурясь от яркого утреннего света, он стал внимательно разглядывать сияющее Алисино лицо.

— Злая ты, — сказал Пашка жалобно.

Алиса улыбнулась.

— Нет.

— Да, — настаивал Паша, — ты и сама это знаешь. Ты злая и вредная.

— Я? Да я раза три пыталась разбудить тебя нормально! Разве я виновата, что ты спишь, будто медведь в зимней спячке? Ночью спать надо было. Между прочим, я тоже не выспалась… и тоже хочу спать!

— Зачем же ты тогда меня разбудила? Ты нелогичный человек, Алиска. Зануда. Вредина.

— Ах так! Да если хочешь знать, я просто не могла больше ждать!

В ответ на эти слова Пашкины глаза распахнулись, щекоча мягкими ресницами щеку Алисы.

— Что? Как интересно…

Алиса удивленно приподняла бровь.

— И чего же интересного?

— Да вот…

Изловчившись, Пашка подмял Алису под себя, осторожно вжав ее в заскрипевший диван. Зафиксировав на всякий случай ногами острые коленки и зажав локти, чтобы снова не прилетело, он принялся нарочито медленно изучать Алису заново, и там, где ее кожи касались губы или язык, утренняя прохлада словно улетучивалась, превращаясь в сладостный жар. Алиса широко распахнула глаза, будто перед ними клубился туман. Она захихикала, когда губы Пашки особо щекотно прошлись по ее шее и придвинулась еще ближе, обвивая ногами его талию…

— А-ли-са… — с удивительным рычанием произнес, задыхаясь Пашка. И сам удивился — как можно рычать слово, в котором нет ни одной твердой согласной? И тут же перешел на мурлыкающий, самый нежный шепот: — Алисочка… Лисенок…

Пашка склонился над ней и тронул губами ее губы, украл ее мысли и дыхание. Их пальцы по-прежнему были переплетены.

Алисе совершенно не хотелось его останавливать. Но выхода не было. Нужно сказать ему. Немедленно. Но как сказать, когда он так целует ее?

— Стой… — Алиса уже стонала. — Остановись… пожалуйста… Пашка!

Пашка ухмыльнулся.

— И что мне за это будет?

— Николай Николаевич скоро приедет, — сказала Алиса, переводя дыхание и все еще не отводя глаз от Пашкиного лица, — мы опоздаем на машину Времени.

— Не опоздаем. Ну, еще чуть-чуть! Полчасика…

— Через полчасика нам голову оторвут. Обоим. Ну же, Пашка!

Пашка страдальчески вздохнул, ощутив, как руки Алисы готовятся к новой атаке на его ребра.

— Я сошел с ума, — сказал он, — так не бывает у нормальных людей, да?

— Тогда мы оба сошли. Так ни у кого не бывает… но все-таки есть.

— А я не сплю? И это точно не сон?

Алиса рассмеялась.

— И кто может быть в этом уверен? Или сейчас ты тоже всего лишь мне снишься?

— Но я не променяю три последних с тобою дня ни на какие сны…. Всю свою жизнь не променяю. Даже когда ты далеко. Даже на самые невероятные и счастливые сны.

— Ну, это был только твой сон, — пожимая плечами, сказала Алиса. — Откуда же мне знать, что в нем было?

— Тогда ты можешь всегда будить меня, как сегодня, — прошептал Пашка, — если я буду просыпаться именно так…

— Именно как?

Сцепившись взглядами, они продолжали пристально всматриваться друг в друга, словно заново признавались друг другу в любви.

— А вот так…

У калитки сигналит, распугивая птиц и звенящую тишину утра, автомобиль. Они вздрагивают, не в силах оторваться друг от друга. Но их волшебство не рассеивается, наоборот, связывает их накрепко легким ветром, что овевает холодком согретую солнцем кожу, выцветшей серебристой луной, что тает в синем небе, капельками холодной росы на скрипучих ступенях. Это клятва. А сейчас нужно возвращаться. Там их ждут. Ждет Николай Николаевич, ждет вездесущий Милодар, ждет «Меркурий». Ждет будущее. И еще новые звезды. Целое море звезд.