Четыре осени Северуса Снейпа (гет)

 Девочка с копной каштановых волос и янтарными глазами изводила его жизнь прошедшие семь лет и не спросила разрешения появиться в ней вновь, когда прошло еще около декады. Она всегда знала всё лучше других и не искала место в этом мире, уверенно утвердившись в нем с самого начала. Она переживала какие-то свои потери, смотрела в пустоту по ночам и верила в одной ей известные идеалы. И портила жизнь одному профессору, как в юности портила ему зелья и поджигала мантии.

  Он стал для всех героем и отказывался верить в это, а она стала его ассистенткой в кабинете зелий, заявив о своем праве Героини Войны учиться у самых лучших. С каждым днем она делала его жизнь еще невыносимее, занимаясь поисками средства от всех проблем, помогая всем обездоленным и доказывая ему, что не всё еще потеряно.

 Она, конечно же, причислила его к сотне своих бесконечных проектов, словно он был эльфом или бродячей собакой, которая нуждалась в тепле и миске супа. Она вела с ним разговоры на равных и молчала, когда из комнаты доносилась печальная мелодия, сыгранная на пианино, а после никак не комментировала услышанное.

  Она не стремилась подчинить себе и играть по своим правилам, но она была рядом и в затянувшиеся теплые деньки сентября, и в роковой октябрь, и в промозглые ноябрьские ночи, когда единственными его собеседниками были бутылка виски и серебряная лань. Она молчала, понимая без слов — невыносимая девчонка Грейнджер, верившая в чудо тогда, когда никаких чудес уже не осталось.

  И вот, когда в одну из таких вязких, как смола ночей к его ногам вместо лани слетел черный ворон и недоуменно уставился немигающим взглядом, именно она сказала, что так и должно было быть с самого начала, и что ему, как всегда, никто не дал выбора. Он, помнится, кричал, что сам во всем виноват, и кто она такая, чтобы лезть в его жизнь, и, кажется, даже швырнул бутылку в стену, а после, когда она заснула, скрючившись на диване в лаборатории, совсем рядом со входом в его личные покои, он накрыл ее одеялом и пообещал самому себе, что станет лучше.

 А после, когда он привычно опустил на надгробья Лили и матери лилии и астры, именно она сказала ему: «Они простили тебя, пора простить себя самому».

 И в его жизнь ворвалось капризное и теплое бабье лето, чтобы показать ему то чудо, в которое он уже и не надеялся поверить.