Счастливый человек (джен)

«Ежедневный пророк» довольно равнодушно сообщал об очередных убитых мятежниках, и я отбросил газету в сторону. Как же это надоело. Почти каждый день — одно и то же. Аресты, суды, смерти… Все настолько привыкли к смертям, что новые имена уже не вызывали ни малейшего отклика.

Я помнил, как это было в начале — по работе оказался не в том месте не в то время: скорбные лица в Косом, пинты за упокой в «Котле», приглушённые обсуждения в коридорах Министерства, и на всех лицах вопрос — когда Аврорат что-то предпримет, когда преступников накажут? А теперь — не я один раздражённо морщусь, видя незнакомые имена на передовице — нам всем стало плевать, ведь не преступники обеспечивают работой гробовщика, а авроры.

Иногда мне кажется, что я мог бы изменить ситуацию, но обычно это бывает после лишней рюмки. На самом деле я, конечно, так не думаю, у меня всё в порядке с головой, но, отстранившись, я поступил весьма эгоистично.

«И правильно сделал!» — безапелляционно воскликнула моя жена, когда услышала от меня рассуждения на эту тему в первый раз. И я был с ней согласен: когда представилась возможность «уйти на покой», я обеими руками, ногами и всеми тридцатью зубами (два зуба мудрости тогда у меня ещё не выросли) ухватился за этот шанс. И не пожалел. Теперь у меня есть жена, сын, свой магазин и любимая работа, а ещё, что, пожалуй, даже важнее, я не имею никакого отношения к противостоянию официальной власти и издыхающей оппозиции… вынужденной воевать детскими руками — я наконец-то заметил на передовице имя, которое было мне знакомо.

«Вот и всё, — подумалось мне. — Пророчество оказалось ложным».

Хоть и не касалось меня всё это, хоть и прошло много лет, видеть это имя под заголовком «устранённые мятежники» было… волнительно. Я знал, что всё шло к этому уже не первый год, и то, что он столько прожил — почти чудо, но…

«Если бы я остался, если бы согласился…» — мысль мелькнула на периферии сознания, и я досадливо поморщился: какая глупость! Я ничего бы не смог изменить, зато себя бы обрёк на жалкое и бессмысленное существование.

Конечно же дети не должны воевать; мне было жалко этих детей, но…

Но тогда, когда этот шанс только появился, я не думал ни о чем подобном, мне было наплевать на всех детей мира — я хотел сдохнуть и всё делал для того, чтобы добиться этого.

Мои губы растянулись в невесёлой усмешке. Ну да, сейчас, будучи счастливым семейным человеком, я могу усмехаться, вспоминая собственную подростковую глупость: и юношеский максимализм, и неуёмную гордыню, и обострённое чувство справедливости. А тогда мне казалось, что жизнь моя больше не имеет смысла и все попытки продолжать дышать — бессмысленная трата воздуха.

Со двора донёсся звонкий лай, и я не удержался от улыбки. Каким же идиотом я был в двадцать один год… Мерлин! Я же едва не лишил себя всего этого из-за…

Откинувшись на спинку кресла, я прикрыл глаза и позволил воспоминаниям унести меня в далекий восемьдесят первый год…

* * *

Я всегда, сколько себя вообще помнил, мечтал о признании. Мне не хотелось громкой славы или парадов в мою честь — подобное меня вовсе не привлекало. А вот самостоятельно, собственным талантом добиться признания — это да. Вот только у меня совершенно не выходило.

Я был нелюдимым, закомплексованным замарашкой, везде видел второе дно, ждал подвоха, и в конце концов оттолкнул от себя всех, кто готов был дружить со мной, несмотря на мои (по большей части мною же придуманные) недостатки. К шестнадцати я окончательно смирился, что в моей жизни никогда не произойдёт ничего хорошего, и махнул а себя рукой. Демонстративно, с надрывом, театрально изображая трагический образ. Да только всем было плевать.

Все годы в школе я цеплялся за единственную знакомую, которая была согласна общаться со мной. Неудивительно, что когда гормоны наполнили собой кровь, я решил, что влюблён.

Конечно же безответно.

Не знаю, были ли у меня объективно шансы на взаимность, мне это, кажется, даже не было нужно. Да, мне нравилась Лили, но в гомеопатических дозах. Пожалуй, правильнее было даже сказать так: мне нравилось считаться другом Лили, а вот дружить и проводить с ней время — не очень. Мы слишком сильно отличались в девять лет, когда только познакомились, а уж в шестнадцать у нас вообще не осталось ничего общего, кроме детских воспоминаний. Однако я до последнего цеплялся за неё — даже когда мы поссорились и вообще перестали общаться.

Я словно внушал себе, что должен страдать без неё. К тому моменту в моей жизни уже наступили серьёзные перемены, однако я был ужасно одинок, и, как всякие психи придумывают себе воображаемых друзей, так и я убедил себя, что люблю Лили. Это добавляло моему образу глубины — ну как же, несчастная любовь!

Два года после школы были на тот моменты самыми счастливыми в моей жизни. Шла война, было неспокойно, но я наслаждался ощущением нужности. Мои зелья спасали жизни в самом прямом смысле слова, и даже те люди, что в школе с презрением смотрели на мои обноски и воротили носы при виде моей немытой головы, теперь готовы были пресмыкаться, лишь бы я им помог. И я помогал. Частенько меня срывали с места для того, чтобы срочно сварить какое-нибудь лекарственное зелье, и я мог позволить себе такую роскошь, как язвительность и демонстрация недовольства — меня терпели, проглатывая проявление моего мерзкого характера, потому я был нужен им.

А потом Тёмный Лорд решил отправить меня шпионить за Дамблдором, я подслушал проклятое пророчество, и…

Я винил себя в смерти Лили. По большому счёту, вины моей было на кнат. Мы были врагами, примкнув после школы к противоборствующим сторонам, и всё же, когда я понял, что именно Лили попала в фокус внимания Лорда, я сделал всё, чтобы её уберечь: поставил на кон не только расположение Лорда и уважение его людей, но и свою жизнь — просьба пощадить его врагов была равносильна самоубийству.

Но я же убедил себя, что люблю Лили, вот и действовал в соответствии с легендой.

Я изворачивался, лгал, унижался, угрожал и умолял — я был готов на всё, лишь бы Лили жила.

«А что я получу взамен, Северус?»

Эти слова Дамблдора до сих пор звучат у меня в ушат так, словно старик стоит напротив и смотрит на меня своими ледяными глазами. Все так привыкли к его образу чудаковатого доброго дедушки, что совершенно упускают из виду, что добрый дедушка ну никак не мог бы победить величайшего тёмного мага столетия. Вот и я упустил.

Конечно же я согласился на всё, ещё и благодарил за эту кабальную сделку.

А потом Лили погибла, несмотря на обещания Дамблдора и все предпринятые мной шаги, и я сорвался.

Мне не было дела ни до чего. Я не ел, не пил, не пытался замести следы или сбежать, мне стало наплевать абсолютно на всё. Я сидел на полу в кухне своего дома и выл, размазывая слёзы по щекам.

Таким меня и нашли авроры.

Мне было наплевать.

Допрашивать меня пытались несколько дней, но я ни на что не реагировал, погружаясь всё глубже и глубже в собственный разум, отрешаясь от реальности, не желая жить в реальности, где больше не было Лили. И даже дементоры не сумели повлиять на меня — хуже мне просто не могло стать.

В себя я пришёл от ведра ледяной воды, наколдованного над моей головой и выплеснутого на меня посреди той же гостиной, где я провёл всё время после смерти Лили. Напротив стоял хмурый Дамблдор и смотрел на меня с неодобрением.

— С вас сняты все обвинения, — сообщил он таким тоном, будто это имело какое-то значение.

Я посмотрел на него без всякого интереса.

— Вас мучает совесть, Северус?

Мне хотелось рассмеяться. Совесть? Что это? Что старик вообще несёт? Меня мучают мои собственные демоны, но совесть к ним не имеет никакого отношения.

— Лучше бы… лучше бы умер…

— И какая от этого была бы польза? — холодно спросил Дамблдор. — Если вы любили Лили Эванс, если вы действительно любили ее, то ваш дальнейший путь ясен.

Я едва ли воспринимал слова. В забытьи мне было плохо, очень плохо, но хотя бы не приходилось напрягаться, пытаясь понять, что мне пытаются сказать.

— Что… что вы хотите этим сказать?

— Вы знаете, как и почему она погибла. Сделайте так, чтобы это было не зря. Помогите мне защитить сына Лили.

И тогда я засмеялся. Я хохотал, слёзы текли по щекам, должно быть, зрелище было жалким — Дамблдор его не выдержал и наколдовал второе ведро.

Истерика чуть отступила, я прекратил ржать и рыдать, и теперь дрожал от холода, но всё же слегка издевательски улыбнулся:

— Неужели вы насколько глупы, Дамблдор, что считаете, будто мне есть дело до щенка Поттера? — от злости я даже сумел встать на ноги. С директором мы были почти одного роста, но только когда я сутулился, сейчас же я смотрел на него сверху вниз и буквально выплёвывал слова. — Я умолял Лорда сохранить ей жизнь. Ей, Дамблдор, не им. Вспомните, о чём я просил вас? О том же. Я буду рад, если мальчишка сдохнет. Это он виноват, что Лили…

— Это вы передали Волдеморту текст пророчества, — жёстко перебил Дамблдор.

— Я, — смысла спорить не было, и я кивнул. — И я поплатился за это — единственный человек в мире, которого я любил, мёртв. Но я не обещал защищать её. Я не обещал спасти её. Это вы виноваты в её смерти. А теперь, — прежде, чем он успел что-то ответить, продолжил я, — раз уж вы любезно помогли мне избавиться от всех обвинений… Убирайтесь из моего дома.

— Северус…

— Вон!

Конечно же, так просто от Дамблдора мне не удалось избавиться, но в тот момент я впервые со смерти Лили ненавидел не себя, а другого человека, и это помогло мне выстоять.

У меня не было палочки (как выяснилось намного позже, она оказалась выброшена в окно первого ноября, и потому при аресте её не прибрали к рукам авторы), иначе я бы точно устроил дуэль, зато желчность и язвительность всегда были при мне, и, напрочь игнорируя жалкие попытки Дамблдора «достучаться до моей сознательности», я крыл его всеми известными ругательствами, проклинал и обвинял, орал на него, брызгая слюной, хватал за грудки, мечтая разбить его мерзкую физиономию, и желал самой мучительной смерти Гарри Поттеру.

И Дамблдор сдался. Брезгливо переступив через моё обездвиженное тело, он толкнул речь о разочаровании, постигшем его при виде жалкого меня, и наконец-то покинул моё скромное жилище.

На полу я пролежал почти сутки, пока не спало заклинание. Но двусторонняя пневмония и отбитые в Аврорате почки стали моим спасением — я занялся собой, прекратив попытки самоуничтожения и запретив упиваться жалостью к себе.

Лечение заняло три дня, а затем я решил, что мне не помешает смена обстановки, и отправился в Италию — с самого детства я мечтал посетить знаменитые зельеварни Борджиа, куда даже пускали туристов, и посмотреть на работу величайших зельеваров мира, каждый год устраивающих целые спектакли на потеху публике. А ещё там можно было поступить в ученичество, заявить о себе, приобрести без наценки самые лучшие новинки инструментов и увидеть их в работе, в руках настоящих гениев…

Работа на Тёмного Лорда позволила мне здорово подняться из той финансовой ямы, в которой я родился и прожил большую часть жизни, так что с деньгами у меня не было проблем, ну а гибель Лили и исчезновение его самого обрубила последние связи, что держали меня в мире живых вообще и в Британии в частности. Обвинения были сняты (не стал бы Дамблдор лгать в этом, а открыть дело заново только потому, что я отказался от сотрудничества, даже ему было не под силу), но оставаться в доме я счёл неблагоразумным — неприятности директор Хогвартса мог устроить без труда.

Проскользнув через Косой переулок, я незаметно прошмыгнул в Гринготтс, снял деньги со счёта, купил международный порт-ключ минуя Министерство и…

В Италии было невероятно всё. Удача подстерегали меня буквально на каждом шагу.

Я без усилий сумел впечатлить одного из маэстро — всего лишь рассказав о тех зельях, что изобрёл в школе. Он пригласил меня к себе на обед, где мы продолжили разговор, по итогам которого я получил неплохо оплачиваемую работу, возможность самосовершенствования и — учителя, о котором мечтал с самого детства. А через полгода, в начале лета, к учителю приехала его дочь, восхитительная Аурелия, которая только что закончила Ильверморни и готова была со всей итальянской страстью окунуться в семейный бизнес.

* * *

— Папа! Ты что, спишь?

Неподдельное возмущение в голосе сына заставило меня вынырнуть из размышлений.

— Нет, задумался. А что ты хотел?

— Джек загнал Сэра Томаса на дерево! — «сдал» своего лучшего друга, палевого спаниеля, тот. — Ты должен сказать Джеку, что нельзя так с Сэром Томасом!

— Пойдём скажем вместе, — пряча улыбку, серьёзно кивнул я и, взяв сына за руку, повёл его во двор, где продолжал заливаться весёлым лаем Джек.

Я не знаю, как сложилась бы моя судьба, не откажи я тогда Дамблдору. Судя по новостям с Родины — плачевно. Тёмный Лорд вернулся в девяносто втором году (я почувствовал, как метка оживает, но расстояние сыграло свою роль, и игнорировать слабые призывы было просто) и сразу же возродил организацию. Захват власти был вопросом времени, как и дни, оставшиеся Дамблдору на посту верховного чародея и директора Хогвартса. Лорду потребовалось всего два года, чтобы подмять под себя Министерство и скинуть директора с трона. А затем началась партизанская война, в которой Дамблдор терял людей — как своих, так и тех, кому не посчастливилось быть заподозренными в лояльном отношении к членам Ордена Феникса. Новых сторонников, готовых отдавать жизни за его дело, находить было непросто, но у Дамблдора был стяг, под которым он собирал свою мини армию — Гарри Поттер, мальчик из пророчества, Мальчик-Который-Выжил, избранный, что уже победил Волдеморта один раз, и теперь должен бы победить снова. Но сегодня «Пророк» сообщил не только о смерти Поттера. Его имя в колонке «убитые при задержании» было приговором и диагнозом для всего Ордена Феникса и, в первую очередь, для Дамблдора. Теперь они были обречены. Война подошла к логическому концу.

Что ж, я рад, что сумел избежать участия во всём этом. И совесть моя чиста. Чем спасать ненавистного мальчишку, я лучше спасу кота от непомерного собачьего энтузиазма.

— Сэр Томас, спускайся, — приглашающе позвал я, беря Джека за ошейник. — Ты теперь в безопасности.

— Папа никому не даст нас в обиду, Сэр Томас! — восторженно завопил сын, снимая спустившегося на нижнюю ветку котёнка.

— Папа всегда на страже маленьких мальчиков и попавших в передрягу котов, — добродушно проворчал я и тут же широко улыбнулся.

Я самый счастливый человек. Назло и вопреки.