Догорающая Молли (гет)

— Мерлин великий, я так волнуюсь, — тараторила сухопарая и длинная, похожая на жердь, дамочка. — Наконец-то я его увижу! Мы только переписывались… Интересно, он меня узнает?

— Погоди, переписывались? — другая волшебница, с собранными в неаккуратный узел мышиного цвета волосами, дернула длинную за мантию.

— Да-да, — подтвердила та с придыханием. — Я написала ему, попросила автограф. Ну и приложила свою карточку.

— И он ответил? — с сомнением протянула мышастая.

Молли, которая стояла как раз за двумя болтливыми волшебницами, придвинулась к ним немного ближе — она тоже сомневалась, что сам Гилдерой Локхарт мог лично ответить на письмо неизвестной поклонницы. Благо, во «Флориш и Блоттс» была ужасная толкучка, и то, что Молли практически подперла длинную дамочку грудью, никому не показалось странным.

— О да! Выслал открытку со своим портретом и письмо. Он похвалил мою внешность!

— Да ну? — мышастая бегло оглядела подругу, Молли сделала то же самое.

— Написал, что среди его поклонниц самые красивые женщины мира, — сказала длинная.

— Глупышка Зельда, — хохотнула мышастая, — он такое, небось, пишет всем, кто шлет ему сов. Он про тебя и думать забыл!

— Вот и нет! Посмотрим, что ты скажешь, когда придет следующее письмо! — Зельда гневно топнула.

Она отвернулась, сложила на груди руки. Мышастая, мелко похихикивая, бросала на нее ироничные взгляды.

Молли вздохнула. Если бы она решилась написать Гилдерою, то обязательно поблагодарила бы за то, что он делал, не жалея себя, на благо всего мира, и, наверное, упомянула бы его невероятные глаза.

— Спокойнее, леди, спокойнее! Не толкайтесь! Пожалуйста, аккуратней с книгами! — раздался чей-то возглас.

Спустя пару минут рядом возникли Гарри, Рон и Гермиона. Молли пригладила волосы и постаралась унять взволнованное дыхание.

— Вот и вы! Прекрасно! Еще минута — и мы увидим его!

Когда Гилдерой Локхарт собственной персоной появился перед публикой, все женщины и девушки, набившиеся в магазин, дружно выдохнули. И было от чего: он облачился в мантию нежнейшего незабудкового цвета, яркие голубые глаза загадочно мерцали, золотистые волосы изящными локонами покоились на плечах. Гилдерой был чудо как хорош. Он устроился за столом, в окружении собственных портретов, и улыбнулся так, что каждая дама в магазине, наверное, решила, что эта улыбка предназначалась именно ей. Молли, во всяком случае, именно так и подумала, а еще — что ей стоило все же перебороть робость перед знаменитостью и написать ему по примеру длинной Зельды. Было бы приятно иметь что-то, чего касалась его рука. Не просто книгу с автографом, но что-то более личное.

* * *

Молли не возвращалась к идее написать Локхарту до середины осени. Точнее, она думала об этом постоянно, но тут же неизменно вспоминала скандал, который разгорелся в книжном при участии ее семьи. Щеки заливал жаркий румянец, и Молли со стыдом и грустью заставляла себя забыть о Гилдерое — на время. Но к октябрю в опустевшем без детей доме закончились, казалось, все возможные дела: Молли провела генеральную уборку, разобрала хлам на дворе, подновила мебель, залатала попорченную мальчишками за лето одежду, перестала злиться на угнавшего «Фордик» Рона и — заскучала. Она вновь и вновь думала о том, что могла бы написать Гилдерою, составляла в уме предложения и целые абзацы, и даже письма детей, которых она всегда ждала с большим нетерпением, не особо отвлекали, ведь и в них речь частенько шла о Локхарте. Близнецы и Рон ругали нового профессора на все лады, Джинни описывала его наряды, улыбки и позы, Перси выражался сдержанно и обходил в формулировках острые углы, а Молли представляла Гилдероя в строгих мантиях темных тонов (которые ему, без сомнения, невероятно шли), склонившегося над стопкой эссе, и глупо, совсем как девчонка, улыбалась.

Она решилась спонтанно. С вечера зарядил мелкий монотонный дождик, и к утру погода ничуть не улучшилась. Артур проспал и убежал на работу, даже не позавтракав, и Молли, сидя над чашкой дымящегося чая, почувствовала себя вдруг совершенно несчастной и всеми покинутой. Она подумала, что совершенно точно заслужила хоть немного радости, пусть даже задуманное казалось ей ребячеством.

Молли устроилась за кухонным столом, предварительно начисто вымытым и несколько раз насухо протертым, призвала пергамент и перо с чернильницей и принялась писать. Слова находились без проблем: она столько раз проговаривала про себя все, о чем хотела бы сказать, что составление письма заняло у нее не больше десяти минут. Молли могла бы уложиться и в пять, но она старалась как никогда и следила, чтобы буковки получались аккуратными — одна к одной.

— Дорогой мистер Локхарт! Я долго не решалась вам написать, но желание поблагодарить вас за те подвиги, которые вы совершаете ради нас, ради всего мира, переполняет меня. Спасибо, что вы есть, спасибо за ваши книги и за вашу улыбку. Я буду надеяться, что удача всегда будет сопутствовать вам в опасных приключениях, и ждать новых книг. Искренне ваша, миссис Уизли, — прочитала вслух Молли, когда закончила.

Она недовольно посмотрела на письмо, поцокала языком. Что-то было не так, чего-то не хватало. Молли почесала ухо кончиком пера и взмахом палочки стерла последнюю строку. «Искренне ваша, Молли Уизли», — написала она, затем вновь стерла и вывела аккуратно: «С любовью, ваша преданная поклонница М.».

Неплохо было бы приложить свой снимок, как Зельда из «Флориш и Блоттс», но Молли не нашла ни одной фотографии, где была бы одна. Рядом обязательно толпились дети или стоял Артур, да и выглядела она на этих снимках не очень — усталая, немолодая. Молли тоскливо перелистывала альбом, пока не наткнулась на пачку не разложенных снимков, а среди них на один, сделанный много-много лет назад. Молодая и счастливая, Молли на карточке опиралась на деревянный забор, окружавший заросшее лютиками поле, солнце било ей в глаза, заставляя щуриться, волосы пламенели огнем. Она смеялась, и ее полная грудь соблазнительно вздрагивала под платьем. Такой молодой Молли ощущала себя до сих пор, хотя внешне была уже иной. Не дав себе передумать, она засунула фотографию в конверт, быстро запечатала его и привязала к лапе сонной Стрелки. Не стоило отправлять старушку в плохую погоду аж в Шотландию, но Молли была так захвачена мыслью об ответе, который мог прийти от Локхарта, что даже не заметила укоризненного и печального взгляда птичьих глаз.

* * *

Спустя пару недель чувство выматывающего ожидания притупилось. Протекла крыша, и Молли, сколько ни пыталась залатать дыру, каждое утро находила в коридоре на втором этаже лужу. Минерва прислала гневное письмо, от первой до последней строки посвященное близнецам, разбежались по округе куры, перелезшие не пойми как через ограду, и Молли пришлось выслеживать их и ловить — с тех пор она больше не считала кур глупыми созданиями, а, наоборот, уверилась в их невероятном коварстве и хитрости. Все это вытеснило из головы мысли о Локхарте, и, когда незнакомая птица постучала клювом в ее окно, Молли приготовилась узнать об очередных проказах своих детей или получить какой-нибудь счет. Тем волнительнее было найти в конверте тонкий надушенный пергамент с несколькими абзацами написанного лиловыми чернилами текста и снимок, с которого улыбался, сверкая белоснежными зубами, Гилдерой Локхарт.

Он писал, что его долг, как мужчины и как умелого мага, сделать все от него зависящее, чтобы мир стал лучше. Что в следующий раз, когда пойдет на бой с чудищем, обязательно вспомнит загадочную М. и ее сияющие глаза, лучезарную улыбку, и это воспоминание придаст ему сил и решительности. А еще обещал, что, стоит только прекрасной М. испугаться чего-нибудь или заподозрить опасность, примчится на помощь, просил не стесняться и писать ему еще.

Молли, прижав к пылающим щекам ладони, еще раз перечитала письмо. Гилдерой Локхарт, пятикратный обладатель приза «Магического еженедельника» за самую обаятельную улыбку, считал ее, пусть и ту, прошлую, красивой! Он хотел узнать о ней больше! Молли казалось, что все это — сон, но аромат духов щекотал ее ноздри, пергамент нагрелся под пальцами, заставляя поверить в то, что она не спит. Письмо отправилось за вырез платья, и Молли, глупо улыбаясь, принялась сочинять ответ.

* * *

Они переписывались вплоть до начала декабря. Гилдерой (он настаивал, чтобы Молли обращалась к нему по имени) много рассказывал о своих приключениях, дополняя мелкими деталями уже известные истории, и неустанно осыпал ее комплиментами, отмечая и красоту, и ум. Молли радовалась его посланиям, как дети рождественским подаркам, каждый благоухающий пергамент вырывал ее из серости будней.

Когда Гилдерой неожиданно предложил встретиться, Молли вдруг почувствовала укол ревности. Она ревновала сама к себе, к той юной Молли, что еще не была загнана круговертью вечных домашних дел, ведь именно ее желал видеть Локхарт. На нее накатила горькая тоска по молодости, а на смену ей пришла вина. Перед Артуром, который, даже несмотря на всю свою рассеянность, заметил, как она вдохновенно строчит что-то по вечерам, и начал жаловаться на ее невнимание, и перед Гилдероем, которому она соврала. Все это незаметно переросло из лестной, но безобидной переписки знаменитости и поклонницы во что-то, начинавшее походить на измену. Конечно, Молли не собиралась являться на встречу — даже если бы не чувство вины, как она могла? Ведь тогда Гилдерой узнал бы, что его «пылающая М.» — всего лишь догорающая Молли Уизли.

Впервые Молли не ответила Гилдерою сразу же после получения письма. Не ответила она и на следующий день, и через неделю, зато старалась додать мужу всего того внимания, которого он недополучил за последнее время. Артур принимал ее заботу благосклонно, но дать ей того же в ответ не мог — загнанный на работе, он засыпал сразу после ужина. Зато послания от Гилдероя приходили одно за другим. Сжечь их у Молли не поднималась рука, но и спрятать, не распечатывая, тоже. Она читала строки, в которых Гилдерой укорял ее в холодности, жаловался на тоску и отсутствие аппетита, и тихонько плакала.

Очередное письмо, написанное уже ставшими родными сиреневыми чернилами словно впопыхах, пришло за несколько дней до начала Рождественских каникул. Гилдерой умолял свою М. сказать, если у нее появился кто-то, и не мучить его. Он обещал ждать ее назавтра с семи вечера и до самого утра в баре «Крылья феи» на Косой аллее и больше не беспокоить, если она так и не придет. Молли была в отчаянии. Ей казалось, что каждая строчка так и кричала о страдании. Она готова была проклясть себя собственной палочкой за то, что заставила человека (и не просто человека, а самого Локхарта!) увлечься не существующей более девушкой, а затем разбила его сердце. Молли рыдала в подушку до тех пор, пока не проснулся Артур. Он, позевывая, потрепал ее по плечу, пробормотал что-то про прореху на мантии и пошлепал разношенными тапочками в ванную.

Артур молча завтракал, куски яичницы падали с вилки обратно на его тарелку, а Молли чистила заштопанную мантию и думала, что все же пойдет в «Крылья феи». Не на свидание, нет, — об этом даже думать было бы глупо, а чтобы признаться в своей лжи, сбросить с души камень и вернуть жизнь в привычное тихое русло. Внимание такого мужчины, пусть даже полученное обманом, казалось слишком роскошным для нее — оно не вязалось с потускневшим платьем, огрубевшими руками, наскоро сооруженной прической и со всей Молли целиком.

Наскоро закончив домашние дела, Молли начала готовиться к встрече с Гилдероем. Она перебрала свои старые снимки, нашла тот, что был сделан вскоре после того, что она послала Локхарту, закрепила его на раме зеркала и придирчиво сравнила с ним свое отражение. Не то чтобы она надеялась обмануть Гилдероя, но все же хотела выглядеть достойно. Отражение было безжалостно: годы, бессонные ночи и реки выплаканных слез испортили ее лицо. Въелись в кожу носогубные складки, сетки морщин окружили глаза, уголки губ скорбно опустились. Ее все еще можно было назвать женщиной приятной наружности, хоть уже не молодой, но стоило признать: от былой красоты осталось лишь воспоминание. Молли вздохнула и полезла в сундуки со старыми журналами и потрепанными учебниками. Где-то там должны были пылиться подшивки «Ведьмополитена». И пусть им было примерно столько же лет, сколько Перси, там могли отыскаться полезные в ее ситуации советы.

* * *

Молли долго топталась у входа в «Крылья феи». Сквозь темное, почти бутылочно-зеленое, стекло витрины она могла легко рассмотреть освещенный зал. Посетителей было немного — как-никак шел к концу вечер буднего дня. Из-за этого ли, или оттого, что волосы Гилдероя словно светились, не заметить его было невозможно. Он сидел за небольшим столиком в самом центре бара и потягивал замысловатый коктейль, украшенный шапкой взбитых сливок и кусочками ананаса, из высокого бокала. Несчастным Гилдерой вовсе не выглядел, и Молли засомневалась в своем решении. Но тут Локхарт вынул из кармана золотые часы на цепочке, нахмурился на миг, постучал пальцем по циферблату, словно сомневаясь, что механизм исправен. У Молли защемило в груди — может, из-за туго затянутого древнего корсета, а может, из-за чувства вины, что не покидало ее в последнее время. Она стиснула зубы и толкнула дверь.

В лицо ей ударил теплый ароматный воздух — тут пахло грогом и хвоей. Где-то зазвенели колокольчики, извещая о посетителе, и немногочисленные гости бара оглянулись посмотреть, вдруг на огонек заглянул кто-то интересный. Окинул ее рассеянным взглядом и Гилдерой. Молли задержала дыхание, но он только отвел глаза и отхлебнул из своего бокала. «Не узнал», — подумала Молли с некоторым разочарованием. Она все же надеялась, что пропасть между ней и Молли со снимка была не так уж велика.

Несколько шагов до столика, за которым сидел Гилдерой, дались ей с невероятным трудом. Она прокручивала в уме все, что хотела сказать (принести извинения, объяснить, что не задумывала зла, предложить дружбу), но стоило ему снова взглянуть на нее, как все заготовленные фразы просто испарились. Молли стояла напротив Гилдероя и комкала край теплой мантии.

— Вы что-то хотели? — улыбнулся Гилдерой, демонстрируя, кажется, все свои белоснежные зубы.

— Я… Это я, Мо… — забормотала Молли, но Локхарт словно не слышал.

— А, вы, наверное, хотите попросить автограф? Не смущайтесь, не стоит, я давно к такому привык.

Он порылся в карманах мантии, достал уже подписанную открытку со своим портретом и протянул ее Молли.

— Всегда ношу с собой десяток-другой, на всякий случай, — подмигнул он.

— Мистер Локхарт, Гилдерой… — Молли зажмурилась и уже собиралась выпалить, пока не передумала, свое признание.

— Простите, я бы с удовольствием поболтал, обожаю своих поклонниц, знаете ли, но сейчас у меня вроде как, — он понизил голос и заговорщицки склонился над столом, — свидание. Да-да, она вот-вот будет здесь.

Он еще раз ослепительно улыбнулся, и Молли сделала шаг назад — он не узнал ее даже при ярком свете, он, судя по всему, и мысли не мог допустить, что женщина перед ним — его пламенная М. Слезы вдруг подступили к глазам Молли, она поспешно отвернулась и вытерла их кулаками. «Дура, дура, — твердила она себе. — На что ты надеялась, старая дура?»

— Они всегда приходят, — раздался приглушенный голос Гилдероя, и Молли прислушалась. — Я, Мерлин свидетель, умею влюблять в себя женщин. Моя М. достаточно поводила меня за нос и заставляет ждать, но она придет, эта горячая штучка, и уж я не выпущу ее, пока не наиграюсь.

Молли не помнила, как выскочила на улицу. Начался мелкий снег с дождем, капли смешивались со слезами на ее щеках. Ей даже не пришло в голову аппарировать — она так и неслась, не разбирая дороги, по Косой аллее, а из ее кулака торчал уголок открытки. Если бы Молли остановилась, можно было бы разглядеть изображенный на нем ярко-голубой хитро прищуренный глаз и золотистые аккуратные локоны; но она бежала, и открытка все больше намокала — до тех пор, пока глаз не потерял свою форму и окончательно не расплылся.