Танатофилия (гет)

Ночь. Улица. Фонарь. Кажется, ни один человек не опишет живее это гнетущее ночное чувство, чем давно уже мёртвый поэт. В такие мгновенья я завидую каждому фонарю у дороги, чувствуя себя гораздо более бессмысленным и тусклым, чем их свет.

Иду по пустой улице, каждым шагом подкидывая как можно больше сухих листьев. В ушах — затычки, в ушах — запись крика мёртвого человека. Я гуляю, гуляю один. В этом городе есть люди, есть места, но я не смог ничего придумать, не смог никого позвать. Иногда мне кажется, что я — ненастоящий, что меня таким выдумали — бесполезным, как куча лома, человеком без цели. Ну, как в школе, у учительницы — образ "лишнего человека" в литературе, все дела. Даже в мыслях это звучит глупым оправданием — себя придумал всё-таки я сам, наверное. Может быть. А может, и не сам, ведь бывает, что каждую мысль в своей голове я узнаю, как чужую — уже слышал, уже видел, уже читал. Каждое слово. Если это в самом деле так, то я чудовище, поразившее бы даже доктора Франкенштейна. Его творение хоть и было сшито из множества стылых тел, всё же обладало своим собственным разумом, тогда как я не владею ни одной собственной мыслью.

Мимо проезжает машина, ревя мотором и плюясь грязью из-под колёс. Кому-то может показаться, что проводить время, шатаясь по городу с откровенно шизофреничными мыслями не очень весело, так я с ним соглашусь. Сидеть в квартире еще хуже. Дома нет никого, кто бы ждал меня, так что остаётся бродить по городу с затаённым желанием встретить банду гопников — чтобы подраться и почувствовать вкус крови, чтобы возвращаться домой из боя, чтобы ненадолго захлебнуться в злобной радости от попадания в лицо противнику. К чёрту выбитые зубы! Они того стоили. Сегодняшнее пиво — нет. Сплёвываю гадостную жижу слюны.

В наушниках сменяется песня. Бодрый ритм, знакомая мелодия — от нечего делать я скачу по пустой улице, размахивая руками, кружась и крича. Песня забавным образом подходит под мои последние размышления о чудовище Франкенштейна, и я громко смеюсь. “Рождённому мёртвым пришейте пуговицы вместо глаз!” — в полный голос подпеваю я, радуясь тому, что, возможно, нарушаю чей-то покой. Со мной такое бывает, музыка подходит под мою жизнь, будто саундтрэк к фильму. Впрочем, с вами, наверное, тоже. Чего у вас скорее всего не бывает — так это строк из песен, появляющихся в вашей голове скорее всех прочих мыслей по любому поводу. Вот, опять. Если я — выдуманный кем-то литературный персонаж, то зачем мне было рождаться в насквозь постмодернистском произведении?

Ненавижу постмодерн. Я пробовал писать: стихи, песни, рассказы — и не мог родить ничего, кроме очередной склейки пережеванных цитат. Порой мне кажется, что в таком положении все ныне живые. Этот мир переполнен до краёв, он полон информацией так, что ноосфера становится осязаемой. Думаю, проект О-сознание уже давным-давно перерастает в Комплементацию Человечества, настолько успешным он мог быть. Печальна для меня мысль, что даже если эпоха постмодерна закончится раньше моей жизни, я, скорее всего, не пойму и не приму того, что её сменит.

Круг моей прогулки замкнулся. Я подхожу к своему двору, уже виден старый дом с клёном. Мимо меня в сторону помойки пробегает здоровый чёрный пёс. На секунду он останавливается, коротко смотрит на меня и бежит дальше.

Город стих, воцарилась абсолютная тишина. Отпираю дверь в подъезд — ключ как гром гремит среди густой тишины, тяжелая деревянная дверь с глухим стоном отворяется.

Что-то мягко касается моего левого плеча. Разворачиваюсь, роняю ключ — и теряю дар речи. Девушка с голубыми волосами молча подходит ближе. От неё пахнет сигаретами и духами, как от десятиклассницы.

Я... знаю её! Знал. Мы были знакомы.

Девушка улыбается и подходит ближе. Она прижимается к моей груди, и мне становится жарко. Черная перчатка летит на землю, девушка проводит ладонью по моей щеке. Ладонь ледяная. Весь остальной мир перестаёт существовать — поцелуй, столь же неожиданный, как сессия, обжигает губы.

— К-кто? — последнее слово встаёт комом в горле.

Холодные нежные руки аккуратно направляют, находят ключи и помогают открыть двери. Я не помню ничего, знаю лишь — я есть, и есть девушка со мной, есть мы. Всё более тёплые руки осторожно помогают раздеться, мы падаем на кровать. Она ложится на меня и давит мне на грудь, я забываю дышать. Тёплые пальцы закрывают мне глаза.

— Твоя Смерть, — слышу я тихий шепот и перестаю быть.