Хрустальная Эва (джен)

Али отжал мокрую тряпку и протер подоконник. За окном под разноцветными зонтами уже собралась толпа. Люди занимали очередь, чтобы утром в первых рядах оказаться в музее и собственными глазами увидеть скандальную экспозицию. В очереди было немало тех, кто надеялся продать свое место за приличные деньги. Неподалеку от основной толпы кучковались активисты-правозащитники. Они кутались в пледы и согревались горячим кофе. Завтра их должны были сменить товарищи, чтобы продолжить скандировать и размахивать плакатами, отстаивая право мертвого оставаться мертвым, а живого живым.

Али продолжил уборку. Охрана могла что-то заподозрить, если уже не взяла на заметку ни в меру любознательного уборщика. Он прошелся вдоль витрин, стараясь не смотреть в центр зала. В них были ее детские фотографии. Со снимка, сделанного в честь выпускного, она смотрела на Али с лучезарной улыбкой. Уборщик поднял голову и залюбовался портретом в полный рост, где она грациозно восседала на вороном скакуне. Али с трудом заставил себя отвести взгляд, который скользнул по витрине и остановился на изящных перчатках. Эксперты обещали выручить за них не менее миллиона евро. Но Али знал, что претендентов было слишком много, и вряд ли эта сумма стала бы окончательной ценой.

То, что находилось в центре зала, манило Али. Он знал, что если он осмелится посмотреть, то надолго останется стоять заворожённым, а это, естественно, заметит охрана. «В последний раз, я посмотрю на тебя в последний раз, — пообещал Али. — А завтра мы навсегда расстанемся». Он бросил на пол тряпку и часто заморгал от яркого освещения, работавшего в полную силу. Лучи профессионально подобранных светильников подсвечивали оргстекло с разных сторон. Оно прекрасно пропускало свет, оставаясь едва различимым. Крошечные пузырьки переливались всеми цветами радуги. Они сверкающим жемчугом были рассыпаны по крыльям рукавов из органзы, по пепельно-розовым волосам. Небольшие пузырьки застыли возле приоткрытого рта. Еще по-меньше стояли в уголках глаз подобно навернувшимся слезам. В самих же глазах, удивленно распахнутых, с расширившимися зрачками, Али видел сразу и неизбывную тоску по оборвавшейся жизни, и благодарность за прекратившиеся страдания. Порой ему казалось, что заточенный в стекле ангел все еще не умер. Тогда в сказочно прекрасном лице ему виделись агония, трепет неприкаянной души.

Ее боготворили, ей поклонялись, ее ненавидели и проклинали, ее хотели увековечить и стереть с лица земли. Буквально вчера кто-то из активистов облил стекло краской. К досаде посетителей, экспозицию пришлось завершить раньше времени. Публика неистовствовала: одни были обескуражены напрасно потраченным временем, а других опечалила невозможность сделать эффектное селфи на фоне спящей вечным сном красавицы.

* * *

Пятью годами ранее.

В кабинете директора французского филиала химического концерна BASF⁽¹⁾ повисла неловкая пауза. Николя Бланш стоял, заложив руки за спину, и смотрел через панорамное окно на вечерний Париж. Он силился заглянуть за горизонт и найти там ответ на давно мучивший его вопрос. Однако все было тщетно, его внутренний протест разбивался об неумолимую действительность.

— Месье Бланш, у вас нет никаких законных оснований помешать дочери, — извиняющимся тоном прошептал мэтр Солье. Директор много лет знал своего адвоката, и у него не было оснований не доверять ему.

— Несколько месяцев, Солье, осталось всего несколько месяцев, — тихо пробормотал Николя Бланш и сел в кожаное кресло. Он постучал карандашом по столешнице, ослабил узел галстука и дрогнувшим голосом добавил: — Я не отказался бы от этих месяцев даже за все сокровища мира.

— Я понимаю вас, господин директор, у меня тоже есть дети и…

Месье Бланш прикрыл глаза рукой и жестом прервал излияния адвоката. Тот выпрямился и тяжело вздохнул. На столе звякнул коммутатор, и секретарша по громкой связи объявила:

— Господин директор, в восемь часов у вас деловая встреча в ресторане Гранд Вефу, шофер уже ожидает на парковке возле центрального входа.

— Благодарю, Кристин, я уже выхожу. Месье Солье, вас подбросить до дома? Мне по пути.

— Спасибо, господин директор, я сегодня на своей машине.

Попрощавшись с адвокатом, Николя Бланш вышел из здания и сел в служебный BMW. Погруженный в свои раздумья, он не заметил, как подъехал к фешенебельному ресторану. Администратор любезно проводил его к заборонованному столику, за которым уже сидел заместитель по финансам месье Леже. Директор не любил помпезную обстановку дорогих ресторанов. Сусальное золото и витиеватости рококо, щедро залитые электрическим светом, утомляли своей вычурностью. Вся эта архаичная роскошь, в которой можно было увязнуть подобно мухе в меду. Но Николя Бланш сегодня домой все равно не торопился. Он поприветствовал коллегу и открыл винную карту. Подошел сомелье и с приторной улыбкой посоветовал к запечённому фазану взять бутылочку Божоле Вилляж. Директор отверг предложение и сделал выбор в пользу старого доброго арманьяка.

— Как прошла встреча с адвокатом? — спросил месье Леже.

— Он утверждает, что способов помешать ей не существует. Советует принять неизбежное.

— С другой стороны, господин директор, мы должны уважать ее выбор. Хотя вы знаете, насколько мне трудно это говорить.

Николя Бланш исподлобья посмотрел на своего зама, протянул руку через стол и схватил его за горло. Заместитель по финансам ловко высвободился и отодвинулся от стола. Посетители и официанты с недоумением посмотрели на разыгравшуюся сцену, Леже заулыбался и во всеуслышание заявил:

— Все в порядке, дамы и господа, мой друг пошутил. Не обращайте внимания.

— Ты злорадствуешь. Я вижу, как ты злорадствуешь, — зашипел директор. — Еще бы, раз она не достанется тебе, пусть тогда никому не достанется.

— Я люблю Эву, и мне тяжело принять ее решение так же, как и вам. Но разве это гуманно продлевать бессмысленные мучения. Медицина бессильна, никакие деньги не смогут ей помочь.

— Зачем сейчас об этом? Перейдем к делу: о чем ты хотел со мной поговорить?

Леже достал из портфеля небольшую папку и почтительно протянул ее директору. Тот пролистал бумаги и устремил на заместителя по финансам вопросительный взгляд.

— Что это за фокусы, Леже? Изволь объясниться.

— Эти фокусы нам обоим хорошо известны, — с улыбкой ответил заместитель по финансам. — Жаль, что немцы их не оценят по достоинству. Если они узнают про ваши спекуляции с подрядами при строительстве завода удобрений, думаю, вам не избежать большого скандала и… не менее большого тюремного срока. А ведь есть еще бельгийская увертюра⁽²⁾, как мы с вами знаем.

— Негодяй, чего ты от меня хочешь? Сколько тебе заплатить за молчание?

— Мне нужно совсем немного. Позвольте мне самому похоронить Эву.

— Что? — директор выпучил глаза и с остервенением бросил папку на стол. — Моя дочь не хочет знать тебя при жизни. Вряд ли ей прийдется по вкусу твое общество после смерти.

— Ей уже будет все равно, а вас может спасти. Подумайте над моим предложением, господин директор.

* * *

Наше время.

Али шел привычными коридорами музея. В них было сумрачно и пусто, с темных полотен на него бесстрастно взирали давно почившие аристократы, куртизанки и натурщики. В окно заглядывал единственный посетитель музея — полная луна. В ее призрачном свете купались мраморные нимфы, их волнистые волосы струились шелковыми ручьями. Али катил перед собой тележку с ведром и шваброй, ее навязчивый скрип нарушал царившую в музее тишину. Он распахнул дверь и вошел в просторный зал. В его центре в неестественно ярком для луны свете мерцала стеклянная глыба. Быть может, стекло подсвечивало что-то изнутри. Али в благоговейном трепете замер перед своей святыней. В вязкой субстанции узница зашевелилась, она протянула к нему руки. Подобно тому, как русалки заманивали моряков в пучину, она звала его скрасить свое хрустальное заточение. Ее глаза были закрыты, на губах играла томная улыбка, обещающая сладкие поцелуи. Али дотронулся до стекла, и оно задрожало от его прикосновения. В запястье вцепилась ледяная рука ангела, затягивая Али в тягучий плен. Раздался телефонный звонок, Али в холодном поту сел на постели. Он взял трубку и услышал голос Мустафы:

— Али, ты смотрел вечерние новости?

— Нет.

— Тогда сейчас же включай Франсе 24⁽³⁾. Больше нельзя медлить, Али, не подведи своих братьев. Ты меня понял?

— Да.

Али отбросил телефон в сторону и включил телевизор. По новостям показывали сюжет про успевшую нашуметь выставку. Диктор вещала об вызванных ею акциях протеста, спорах по поводу эвтаназии, а также взрывоопасной ситуации в населенных мигрантами пригородах. Али уже знал все это, поскольку подобные сюжеты видел не один раз. Он уже хотел было выключить телевизор, но его заинтересовало выступление директора музея по поводу досрочного завершения выставки. Он извинялся и обещал, что экспозицию откроют для посещения, как только все судебные разбирательства с корпорацией BASF и правозащитниками будут урегулированы. Али потер усталые глаза и откинулся на подушку. Мустафа был прав: больше шанса не представится. Значит завтра все должно закончиться. Как ни странно, мысли о грядущем его не пугали, и он провалился в сон.

Ночной кошмар продолжался. Теперь Али находился внутри расплавленного стекла. Оно заполняло тягучей массой его рот и нос, проникало в уши. Али видел перед собой прозрачные пузырьки воздуха. Ему не было страшно. Ему было все равно. Он безразлично смотрел на пляшущие пузырьки и единственное, что его хоть как-то волновало, был вопрос: «А что будет дальше?».

* * *

Пятью годами ранее.

— Эва, ты опять не принимала лекарства. Почему?

— Папа, мы уже все обсудили. Хватит.

— Я знаю, но процедура через неделю, а пропущенный прием лекарств скажется на твоем самочувствии.

— И что?

— Ты можешь передумать, а…

— Я не передумаю! Папа, я не хочу больше ходить по врачам, есть таблетки горстями. Это бессмысленно. Сколько ты отдал индийским гуру, буддийским монахам и прочим шарлатанам за мое исцеление?

— Решение может найтись через две недели или два месяца. Вдруг врачи ошибаются, и тебе отпущено больше. Нужно бороться, нужно использовать любой шанс!

— Я не такая, как ты, папа. Я не боец, — Эва молитвенно сложила руки. — За эти месяцы или полгода я превращусь в высохшую щепку. От моей красоты, которой ты так гордишься, не останется и следа.

— Мне ценна ты сама по себе. Разве из-за моего тщеславия следует лишать себя жизни? — с жаром возразил Николя Бланш.

— Папа, я устала страдать, прости меня.

Николя Бланш вышел из комнаты дочери, его правый глаз подергивало от нервного тика. Самым невыносимым для него было ощущать свое бессилие. Он не знал, как повлиять на дочь, как избавиться от неотступного преследования стервятника Леже. Последнего мог устранить киллер, но директор решил пойти по другому пути. Недавно он получил по электронной почте сообщение из научной лаборатории. Для уникальной технологии уже было подготовлено все необходимое, пройдет неделя, и все закончится.

По прошествии полутора недель в светских хрониках сообщалось, что Эва Бланш была кремирована, а ее прах развеян над Северным морем. Однако директор сдержал свое обещание, и Леже получил страшную плату за свое молчание. К несчастью, заместитель по финансам не смог выдержать исполнения своего каприза. Леже вскоре стал одним из пациентов психиатрической лечебницы и часто повторял: «Она все еще жива, она все еще жива». Николя Бланш ненамного пережил дочь и скончался от сердечного приступа. Эта трагическая история из жизни главы французского филиала BASF могла бы кануть в Лету, если бы не ажиотажный интерес журналистов и представителей богемы к стеклянной глыбе с увековеченной в ней Эвой. Для ученых муха, застывшая в янтаре, — это источник знаний о доисторической фауне. А для пресыщенных эстетов Эва⁽⁴⁾ стала олицетворением скоротечности жизни, последним дыханием в тисках неотвратимой смерти.

* * *

Наше время.

Утренние часы для Али тянулись мучительно долго. Мустафа больше не звонил, но без сомнения контролировал ситуацию. Сегодня или никогда. Отступать было поздно и некуда.

Али умылся и посмотрел на себя в треснувшее зеркало. В нищей комнатенке, которую он делил с еще двумя мигрантами из Сенегала, не было целых и приличных вещей. Али спал на продавленном диване, опиравшимся на кирпич вместо отломанной ножки.

Он поспешно собрался и отправился на автобусную остановку. С недавнего времени разница между пригородами и центром постепенно стиралась. Тот же мусор, запах мочи из подворотен, группы агрессивно настроенных мигрантов на тротуарах. Эхо колониализма прокатывалось по всей стране, особенно звонко оно звучало в столице бывшей метрополии.

Начальник охраны окинул придирчивым взглядом Али, проходившего через рамку металлодетектора:

— Что-то ты сегодня рановато явился?

— Мне надо прибраться в подсобке, месье. Там завал из коробок и хлама, оставшихся после ремонта.

— А, тогда все понятно, проходи.

Али переоделся в просторную униформу. На дне одной из коробок лежала заблаговременно отправленная Мустафой посылка. Все шло по задуманному плану, Али нашептывал шахаду. Он завершил все необходимые приготовления и отправился в выставочный зал. Охрана, избегая давки, пропускала посетителей небольшими группами. Люди радовались своей удаче побывать на выставке в день ее закрытия. Они усиленно фотографировали экспозицию и стремились во все глаза рассмотреть главный экспонат. Появление уборщика первое время оставалось незамеченным, затем, когда он направился в центр зала, охрана немного насторожилась. Али шел, не реагируя на оклики и не поднимая глаз. Он боялся, что, посмотрев на Эву, не сможет осуществить задуманное. За секунду перед тем, как привести пояс шахида в действие, он все же взглянул на заточенного в стекло ангела. Эва улыбалась ему и протягивала навстречу руки. «Клянусь, я освобожу твою душу», — пронеслось в сознании Али. Раздался взрыв, и бытие разбилось на сотни сверкающих обломков прежде, чем утонуть во мраке.

1) Мировой лидер химической промышленности, штаб-квартира концерна располагается в Германии.

Вернуться к тексту

2) Увертюра — инструментальное вступление к музыкальному спектаклю. В данном случае финансовые махинации, предшествующие назначению Бланша на пост директора.

Вернуться к тексту

3) Круглосуточный канал новостей на французском телевидении.

Вернуться к тексту

4) Игра слов: Эва или Ева (ивр. ‏חוה‏‎, Хава) — буквально «дающая жизнь».

Вернуться к тексту