Хроники Леды (джен)

Тяжёлые, тёмные и очень низкие тучи, пришедшие со стороны моря, из которого вырастали стеной горы, застилали небо, и предрассветный воздух был душным, слишком влажным и теплым даже для этой части их мира — прохлада всегда должна была брать верх в такой час, но явно не в эту ночь. Закат до этого был ясным, но каким-то беспокойным, словно он пророчил что-то ужасное, или просто повествовал о какой-то случившейся или только грядущей беде.

Где-то южнее, в степных регионах, Иса, звезда их мира, в то утро, должно быть, как-то по-особенному заливала мир кровью рассвета, окрашивая бескрайнюю равнину во все оттенки алого, и у самого горизонта, должно быть, уже появлялись первые проблески золота — новый день там, наверняка, обещал быть по обыкновению ясным и жарким. Но это были только предположения, с действительностью слабо связанные, ведь здесь и сейчас они были далеко от тех степей, высоко в Священных Горах, чьи вершины поднимались выше облаков.

Деревни и три несчастных города этой части мира, правда, все находились ниже той черты, выше которой всегда было ясное небо, и потому совсем ещё юная девчонка, которую даже едва ли можно было назвать подростком, смотрела на приближавшуюся к её родному поселению грозу с мучительной тревогой.

Девочку звали Дана. Она, одиннадцатилетняя послушница Таурийского Храма, его будущая Защитница, совсем ненадолго вернулась домой, к родителям, получив эту возможность как награду за успехи в учебе. Не многим, на самом деле выдавалась такая возможность.

Рядом с девчушкой сидела очень большая птица, наверняка напугавшая бы своими размерами любого чужака, а ведь она едва-едва перестала считаться совсем детёнышем и только начала условно самостоятельную жизнь. Вернее было бы сказать, что не «она», а «он». Шаас, лучший и, пожалуй, единственный друг Даны, был птенцом азафа, созданием необычным и прекрасным в своей смертоносности.

Азафами называли особый вид местных птиц, которые, уже будучи взрослыми, достигали размаха крыльев в пятнадцать метров, и использовались горцами в качестве ездовых животных. Конечно, там, внизу, в городах, существовали различные породы подобных существ, однако ни одна из них не могла сравниться с дикой птицей, яйцо которой каждый местный ребенок должен был найти, сберечь и вывести из него птенца. И с момента появления детёныша на свет он становился неразлучен со своим хозяином — это было известно всем, у азафов был достаточно развитый интеллект, как у семилетнего ребенка, и не менее развитый инстинкт защищать свою стаю, коей и становился для него наездник.

На самом деле азафы были не столько птицами, сколько чем-то переходным от рептилий к пернатым, что Дана любила повторять своим ещё более юным товарищам.

Девочка же, которой почему-то не спалось в ту ночь, только посмеивалась про себя, радуясь, что с вечера натаскала воды в большую бочку рядом с домом, и этого не пришлось делать теперь, с утра пораньше. Собственная внезапная предусмотрительность порадовала, ведь к роднику ещё дойти надо было, по мокрой и холодной от росы траве, которой заросли нынче слишком многие тропы. Да и родителям это лишняя пара минут на сон, тоже неплохо.

Светало медленно и как-то неохотно.

Обычно в такой час, Дана помнила это по тем временам, когда она ещё не была отдана в Храм, там, за ущельем, через которое были перекинуты несколько мостов, постоянно возводимых заново сразу после зимы, уносившей бурями все их старания в неизвестном направлении, виднелись несколько домиков, выкрашенных в разные цвета, словно имитируя этим самым окрас азафов.

Однако сейчас они лишь неясно темнели вдали, и пестрые цвета были совсем скудными, практически серыми. Последовавший спустя несколько мгновений после уже далеко не первых молний дождь вновь вернул только-только ушедшую темноту, и он совсем не был неожиданным.

Холодные капли барабанили по крыше, и этот звук убаюкивал лучше любых колыбельных, которых, впрочем, Дане и так никогда не пели. Шаас свернулся у нее под боком, пушистый и теплый, и они вместе все же задремали.

Девочке снились далёкие миры и яркие звёзды, которые отсюда, с гор, казались чуть-чуть ближе, золотые небеса и незнакомые лица.

Дана любила слушать рассказы одной пожилой человеческой пары, которая часто баловала соседскую малышню всякими историями вплоть до легенды о космическом происхождении людей на Леде. Словно первые люди были родом не из этого мира — и у них даже сохранились какие-то доказательства этой теории, словно они пришли с неба, прямо от одной из тех горящих на небе звёзд.

Это было интересно.

Захватывающе.

И… пусть не совсем правдоподобно — в это хотелось верить, как и в другие обитаемые миры, ведь это так здорово — знать, что в бескрайней Вселенной они — не одни. Что где-то там точно такие же, как и они разумные создания сидели, и всматривались в звёздное небо, думая о прекрасном, о вечном.

Уже позже, годы спустя, она, конечно же, узнает, что и другие миры, и другие люди очень даже были, и многие из них даже знали о Леде, мире, где родилась и жила Дана. Впрочем, не только узнает про них, но и столкнется с ними лицом к лицу, и тогда уже девушке по-настоящему пригодятся все те знания, полученные ею в Храме во время ее ученичества, и истории, услышанные ею когда-то. Кто бы мог подумать, что детские сказки в будущем спасут ей жизнь…

А пока Дана мирно спала, не зная, что грозило ей в пока ещё нескором будущем.

Они — таурийцы — были детьми неба и ветра.

Детьми гор.

Все они, жители Тау-Ри, как назывались и сами горы, и весь этот регион, старались не гадать о грядущем, живя настоящим и радуясь уединённости своего быта и безмерно ценя её — сюда никто из внешнего мира (ну, практически никто) не был способен проникнуть.

Как сюда попали разумные — большой вопрос, на самом деле. Но те, кто стал первыми таурийцами, точно сумели приручить диких азафов, этих гордых и умных созданий, и уже с их помощью всадники могли перемещаться и за пределы гор — но делали это с неохотой. Тысячелетия, минувшие с тех замечательных пор, мало, что изменили — разве что численность населения Тау-Ри, размеры городов и само по себе их наличие, да разнообразнее стал местный народ. Мало кто из пришлых соглашался вернуться в большой мир, к его бесконечной суете и безнравственности.

В Священных Горах было несколько монастырей и Храм — Тау-Ри остались одним из немногих оплотов древней, многотысячелетней веры, согласно которой их миру покровительствовала Великая Странница, подарившая им знания о магии и устройстве вселенной. Правда, там, в степных городах, от веры остались лишь традиции.

Но что такое традиции, если никто не помнил, во имя чего они затевались, создавались?

Грустно, одним словом.

А у таурийцев за эти века сложилась своя неповторимая культура — Дети Гор и сами нашли Покой, и дарили его всем пришлым. И умение оседлать азафа было одним из основных — ребёнок мог как угодно плохо учиться в школе, которая, к слову, была обязательной (по крайней мере самое начальное образование стоило получить, мало ли — так рассуждало их государство) и бесплатной, в отличие от многих столичных гимназий, если он хорошо ладил с собственноручно приручёнными птенцом. Степным было не понять этой связи между птицей и её всадником. Ведь азаф — это жизнь, это твой товарищ, который никогда не бросит, это самый верный друг.

Когда-то жители Степей знали, что это такое — они тоже были наездниками, и даже во многом превосходили таурийцев, но с минувшими веками они забросили это искусство, и только редкие скитальцы могли знать об этой связи.

И ценить её.

Чем больше становились города — тем меньше было души.

Впрочем, им, жителям Тау-Ри, бояться было нечего — вся смута была где-то далеко, за такой родной сердцу Даны горной грядой, и не добрались эти забавные в наивности своей повстанцы до их городов и деревень.

Дана не волновалась за своё завтра — мудрый правитель уж точно позаботится о владениях славного рода Расери и народе своей Нурии.

Никакие мятежники не принесут войну в её дом.

Она была в этом абсолютно уверена.

А в ту ночь в столице Глава Священного рода Расери, правитель их Нурии, устроил великое празднество в честь рождения у его дочери, и народ, счастливый и беззаботный, не знал, как мало у него осталось мирного времени. Юный принц же, Наследник своего отца, со смешанными чувствами приветствовал в этом мире свою самую младшую сестру, в которой потом души не будет чаять. Он тоже ещё ничего не знал…

До трагедии, что станет отправной точкой событий, навсегда изменивших их мир, оставалось ровно пять лет.

Многие народы многих миров размышляли о том, как появилась вселенная и те самые миры, что они населяли. Много теорий было придумано, много песен написано, но мудрецы и поэты всё не унимались. Ничто из тех размышлений и догадок нельзя назвать ни истиной, ни ложью, а потому их просто называли легендами, ибо все они повествовали о событиях многотысячелетней давности.

И непокорные шесс’ен, дети золотых небес и холодного света Шесс’Вод’е, и дети полных темноты подземных гор и умирающей Звезды сорен, и дети прекрасной Леды — горделивые лед’ен, и терпеливые, способные ко всему привыкнуть люди могли рассказать свои идеи по этому поводу, у каждого были свои верования.

То, как всё было на самом деле, как же всё-таки появилась Ианэ (так называлась Вселенная на большинстве языков Пятимирья) неведомо ныне никому из смертных народов. И лишь Высшие существа, равнодушные к судьбе прочих, о истину знали, но и они — молчали…

И пусть для большей части пресвященных народов истинными считались Легенды Небесных Странников о великой Праматери и её экспериментах, речь сейчас зайдёт не о том.

И раз эта история будет о Леде, о её судьбе в последние годы и в минувшие века, её народе и войнах, её сотрясавших, то стоит рассказать главные Легенды народа именно этого мира… Ведь, зная во что верит народ, проще понять его поступки и решения.

* * *

Изначально не было ничего, кроме чёрной пустоты, абсолютного Ничто. Не было пространства, миров и звёзд, не было магии и света, не было звука и жизни. Неизвестного сколько существовала эта пустота — времени тоже не было в ту эпоху. И тогда, в волшебный, самый прекрасный миг из всех из этой тьмы, пока ещё не из крови и плоти, соткалось первое существо — Эирен, воплощённый мрак, живой и мыслящий, отец всего живого, создатель всего сущего и даже самого себя.

В тот же миг появилось время. И промчалось оно, неумолимо отсчитывая жизнь Первого, одинокого и печального, как и мрак, из которого он был создан собственною мыслью. Из этой чистой, искренней печали Эирена, из его вечного одиночества, из мысли, из идеи его появились первые звёзды, его добрые спутницы и советницы во всех последующих твореньях.

Звёзды, прекрасные звёзды рождались, жили и умирали, не успевая согреть тоскующее сердце Живого Мрака, вновь опечаленного тем, что светили, по-своему справедливые, они для всей Ианэ, а не лишь для него одного. И светили слишком уж далеко — не достать, не коснуться, не согреться. Решившись, просил тогда Эирен у прекрасных Звёзд, обученных им творить, создать мыслью своей и светом своим звезду такую, которая дарила бы своё сиянье лишь ему одному. И Звезды, самые первые Души, согласились.

Направили они лучи свои в одну точку, представляя себе желанную Первым звезду, но разнились их мысли и в том была их ошибка — вместо одной дочери своей, они создали двух.

Так, из звёздного света, появилась во тьме рождённого одновременно с нею мира прекрасная Иса, сестра печальной Леды.

…Несравненная Леда! Она была неотразима и прекрасна, но лишённая дара создавать собственный свет, не могла она творить, подобно родительницам своим. Безутешна была она в своей бледной тоске по новому творенью, но равнодушен к ней, к её красоте и уму был Эирен, увлечённый светящейся лишь для него Исой. Холодный и Тёмный, он жаждал тепла, а не единения гениальных разумов.

И, оскорблённая, разгневанная на слепца-Творца нежданная дочь звёзд, лишённая по их глупой оплошности собственного света, по повелению своих родительниц уснула вечным сном. Уснула, чтобы проснуться в последний миг Ианэ и сокрушить её в ярости и обиде, накопленных за минувшие с её сотворения эпохи. Но это случится ещё не скоро…

И тело Леды стало горами и равнинами, целым миром, его твердью, волосы её, голубые, обратились небом новорождённого мира, а злые слёзы стали Великими Пятью Озёрами, но и это — иная история.

Иса, златовласая красавица, своими лучами рождавшая жизнь, легкомысленная и восторженная, не видевшая тьмы Ианэ, лишь подивилась вниманию Эирена, но после приняла его как должное — как не любить такую, как она? И появились от их союза сын и дочь, Абеш и Дха, день и ночь. Воплощения Света и Тьмы.

Танцевала вокруг спящей сестры беспечная, горделивая Иса, радуя глаз супруга своего, чуть не ослепшего от счастья. Кружилась и смеялась Мать Жизни, нося сияющего сына на руках, даря ему свою силу и свой свет. Холила и лелеяла она его, совсем забыв про второе своё дитя. Дочь же оказалась во власти отца, в его равнодушии, печальная и столь же одинокая, как он, наблюдая за великолепием света, его и дара творить живые души лишённая, как и Леда.

И росла Дха, озлобленный, недолюбленный ветреной матерью и холодным отцом ребёнок, чтобы однажды совершить страшное преступление — убить во гневе горделивого и самолюбивого брата, слишком её раздразнившего, слишком похожего на свою мать.

Отвернулась тогда безутешная Иса от дочери, ушло последнее золото из кос Дха, чтобы обратиться Тьмою первозданной. Но не трогало теперь Ночь равнодушие матери, и тогда обратилась Звёздная Дочь к своим родительница за судом. Не ожидала она их приговора — те, светом своим воскресив День-Абеш, в наказание Исе приказали жить детям её попеременно, дабы им никогда не пересекаться. И коли уж брат и сестра жаждали крови друг друга — должно было поить новорождённого кровью убитого вместо молока, дабы помнил он или она цену своей жизни.

Палачами назначили братьев Дио и Элио, две зари, Восход и Закат, младших из Звёздных Детей, созданных скорбью о бесславной гибели Абеша.

И лишь одно сумела вымолить Иса у родительниц — позволить ей хранить сына от зари до зари. Позволили ей это Звёзды, сами храня Ночь, дабы не было нарушено Великое Равновесие, что не позволяло печаль всего существа Первого поглотить Ианэ.

Эирен же не мог с прежним равнодушием глядеть на страдания супруги и его же тьмой, его сутью отравленной дочери, и забрал у Исы все её страдания, но вместе с ними ушли и остальные эмоции. С тех пор безразличны ей стали любые судьбы, глуха она была к мольбам, и лишь судьба её была — сопровождать Абеша от рождения до гибели, до самого Пробуждения Леды.

Так и повелось с тех пор — короткий век брата и сестры стал сутками, а кровь их, на заре пролитая, орошала небеса — косы спящей Леды. Потому рассветы и закаты были алы, ночь была темна, а день — светел.

* * *

Седьмой Тысячи в последний миг

Последнего из Яростных первый крик

Разрежет самую тёмную ночь,

Напугает всех, и помчится прочь.

Ночи и Мрака сильнейшее дитя

Над миром власть возьмёт шутя.

Дабы веру Истинных искоренить,

Первые святыни осквернить.

Не будет Последнему покоя

Покуда не разрушат древние устои

Его Рыцари, отмеченные Тьмой.

И не вернутся Дети Звёзд домой.

Не знать пощады им, и уйти на Грань,

Своею кровью платя чужую дань.

Последний Спящую всю покорит,

Властью своей объединит.

И лишь последнее дитя осквернённых Гор

Яростному сумеет дать отпор.

А коли удача от горца отвернётся,

Леда Спящая проснётся.

И, Тьмой Последнего полна,

Уничтожит Ианэ она.

* * *

Холодный, чуть влажный ветер гулко пел в разрезавших пронзительно-синее небо башнях древнего Храма, сложенного из местного же, чуть красноватого, очень прочного и трудно поддававшегося обработке камня. Могучие его блоки внушали уверенность, ощущение причастности к чему-то таинственному и крайне важному. Они, надо полагать, многое повидали на своём веку, и были старше не просто цивилизации этого мира, но и самой жизни на их планете, а, быть может, старше её самой, и это было ещё удивительнее.

Священные Горы Тау-Ри таили в себе множество тайн, считаясь местом силы, сосредоточением всего духовного на Леде, и именно потому здесь было столько монастырей, отшельников и просто просветлённых личностей, нашедших Истину, но не спешивших рассказать её остальным, прекрасно зная, что эта жестокая и капризная дама любила тишину.

Храм Тау-Ри-Эˈвен был, пожалуй, древнейшим на этом континенте, и уж точно самым древним из тех, что продолжали функционировать, а не украшать местность своими живописными руинами. И именно здесь учились одарённые дети со всех поселений Священных Гор, а их, обладателей Дара, Благословлённых Звёздами, здесь было намного больше, чем в степях и непроходимых лесах, подконтрольных Древнейшим Шести и где властвовала дикая, варварская вера в Спящую Леду и Эирена-Отца.

Королевские рода извечно делили между собой те территории, никогда не претендуя на горы, прекрасно понимая, что не хватит у них духу осквернить святыню, пусть и чужую — известно всем, войны веры самые жестокие и долгие. Все короли прекрасно знали — условно мирные таурийцы были головы выжечь калёным железом угрозу своим территориям, бесплодным и суровым горам.

Хотя… Судя по тексту страшного пророчества, которое и было главной темой обсуждения Совета Мастеров, собравшегося на вершине одной из башен Храма, однажды у кого-то все же хватит наглости, или просто сил, чтобы пойти против них, нарушив хрупкий мир, установившийся после Объединения Пятимирья.

И вот, двенадцать самых-самых пытались понять, что же им делать, и как же не допустить катастрофы, ведь неизвестно, переживёт ли Леда, её народ, всё, что ему предстояло в том страшном будущем…

Хоть цивилизация Леды, их огромного и ещё такого непознанного мира, считалась одной из самых древних в Пятимирье, да и первые Храмы Старой Веры появились именно здесь, слишком многое оставалось неизвестным, забытым или специально спрятанным от недостойных. Спрятанным слишком давно и слишком хорошо, и потому до сих пор так и не найденным, пусть усилия для того прилагались неимоверные. Многие сотни исследователей из всех ныне немногочисленных сохранившихся Храмов Леды, спрятанных от посторонних глаз и особенно от пристального внимания Шести Королей, пытались отыскать следы Странницы, их божества, с чьего пришествия в этот мир и начинался отсчёт первой эры, впрочем, уже давно минувшей. Так же как минули и Вторая, и Третья, как готовился завершиться двадцать восьмой век Четвёртой.

Записанное на мёртвом в их мире языке Древнее пророчество, которое они внезапно всё же сумели расшифровать, прибегнув к помощи выходцев из мира, где это наречие до сих пор был в ходу, внушало немалые опасения, учитывая, что не так давно, если пересчитать, закончилось седьмое тысячелетие Первой Эры. И у главы Рода Яростных, древнейшей Королевской династии Расери, правителей одного из шести королевств Леды, родился ребёнок — юная принцесса, коей исполнилось уже пять лет, была смышлёна не по годам, и обладала Даром, подобно своему отцу, Королю ХешеˈВи Пятому.

Сомнений в личности Последнего не оставалось — теперь нужно было лишь решиться на страшное преступление во имя жизни всего их мира.

Они, Мастера Тау-Ри-Эˈвен, Таурийского Храма, должны были взять на себя эту страшную ношу, и, быть может, ценой собственных жизней предотвратить исполнение этого пророчества, чтобы спасти миллионы невинных, которые, несомненно, станут жертвами кровавой бойни, которую устроит Последний в своей жажде уничтожить учение о Странниках. В жажде доказать то, что он был истинным наследником Эирена-Отца, его тьмы и печали.

В отличие от представителей остальных вер Леды, Дети Странников не спешили отрицать главенствующее в их мире учение, для вида с ним соглашаясь, но только с небольшими поправками на то, что все это — одна из легенд Великой Странницы, красивая сказка, созданная на основе реальных, пусть и приукрашенных для поэтичности событий.

И только потому они были живы до сих пор, а не канули в небытие как все их товарищи по несчастью быть гонимыми.

Конечно, теперь это изменится, их за задуманное и в скором времени совершенное преступление будут ненавидеть, но пусть уж им, Мастерам Тау-Ри’Эвен придётся ощутить гнев и ярость живых, чем печаль по мёртвым.

И так — слишком много печали. На ней буквально строилось учение Спящей Леды. И именно поэтому, мол, черны были волосы лед’ен — напоминание о тьме и вечной скорби Эирена-Отца, и именно поэтому бела их кожа — символ того, что все они потомки сияющей Исы-Матери.

Трудно было найти более высокомерных и горделивых существ, чем ледианцы — воистину, Дети Исы…

Конечно, не ощущали в тот момент Мастера всей мрачной, страшной даже иронии ситуации, в которой все они оказались. Они, проповедники вечной жизни и бессмертия Души, всегда утверждавшие, что смерть для любого разумного была если не началом, то перерывом в долгом Странствии, отчаянно боялись этой самой смерти.

Много веков минуло с тех славных пор, когда Мастера действительно осознавали суть своего учения и в случае опасности без страха выходили на бой, зная, что даже их гибель — начало нового этапа в бесконечном цикле перерождений. Даже те, кто мнил себя хранителями древних знаний теперь были не более, чем рабами собственных догм и выдуманных неизвестными глупцами правил, потерявших не только актуальность в нынешних реалиях, но, порою, даже и здравый смысл.

Да, учение Детей Странников, даже будучи самым древним из всех известных, всё равно было подвержено тем же порокам, что и все остальные — в сытое и мирное время его последователи забывали о всём том, почему отрастили клыки и когти, и потом, не зная как ими пользоваться, сбрасывали свою защиту. И забывали ученики знания своих Учителей, заработанные ими потом, слезами и кровью.

Любым разумным, даже самым просветлённым, даже самым древним и мудрым было свойственно забывать о своём прошлом спустя века, переписывая историю себе в угоду.

И разве помнили теперь хоть кто-то, откуда пришли разумные создания в Священные горы, или, что важнее, почему они сюда пришли? Что осталось, кроме смутных и противоречивых легенд? Что же вынудило первых таурийцев стать таковыми, отправиться в холодные, скупые на пищу горы, богатые лишь ветрами и светов звёзд? Что же, какое древнее зло, какая беда заставили благополучный, сытый народ уйти далеко на восток, ближе к звёздам и небу?

За давностью лет не было ответов, и не сохранилось ни одного письменного свидетельства той эпохи — лишь неясные и имевшие мало общего с реальностью сказки, повествовавшие о большой войне лед’ен и невесть откуда взявшихся здесь людей, вынудившей некоторых обратить свой взор на непреступные горы, в которых можно было спокойно укрыться от всех напастей.

Случилось то, надо полагать, в самом Начале Времён, когда на Леду пришли из неведомых краёв люди и от которого шёл отсчёт лет Первой Эры, нулевой год которой оказался потерян в веках… Известно было, как уже упоминалось, что совсем недавно началось восьмое тысячелетие, что только подтверждало — всё сходилось.

Яростные, или же Расери, были одной из Неприкосновенных Шести — древнейших семей, объединивших под своим началом разрозненные Княжества-Нурии. Теперь они возглавляли шесть королевств их мира, каждая — своё. Расерийское же было самым большим из всех, включая в себя в нынешнее время двенадцать Нурий, что было не трудно понять по украшавшей флаг королевства двенадцатилучевой звезде. Конечно, помимо них были ещё и относительно независимые регионы, такие как Тау-Ри, подчинявшиеся королевской власти лишь формально, и, порою, годами не получавшие вестей из столицы.

Ныне в том роду было не столь много представителей, как в былые времена, хотя в истории эта фамилия гремела оглушительно, упоминаясь в каждой войне, в каждом хоть сколько-то значимом событии и это наводило на определённые мысли. Конечно, теперь от огромного клана осталось едва ли дюжина тех, кто мог претендовать на близкое кровное родство с королевской семьёй. Все тёти-дяди-братья-сёстры-племянники нынешнего короля не имели никаких прав и даже самой фамилии, как и все его дети, кроме старшего сына, наследника, и, надо полагать, самой младшей принцессы.

Принцессы, чья жизнь должна была стать платой за спасение мира. Точнее — её смерть.

* * *

День был ясным, но холодным, и пробиравшие до костей ветра, свидетельствовавшие о приближении морозного сезона, заставляли кутаться в плащ, искренне верить в свой иммунитет и стараться не заболеть страшным и загадочным «продуло». Горы, уже давно выгоревшие под жёстким светом Исы, сейчас и вовсе уныло золотились жухлой травой. А там, немного ниже, где ещё были деревья, они стояли голые и печальные — осень, агония года, никого не щадила, но она была естественной, неотъемлемой частью Круга Перерождений — они, разумные, как и природа, после сна-смерти-зимы возвращались в этот мир своими реинкарнациями, расцветая новыми красками.

Осень была печальной порой, самой прекрасной в понимании лед’ен, но слишком тоскливой для молодых послушников храма Тау-Ри’Эвен. Надо полагать, там, в предгорье, где стужа подкрадывалась к народу намного медленнее, только-только закончили уборку урожая. Там, расположившись в бесконечной степи, которая внезапно потом поднималась ввысь их горами, жила Нивейская Нурия — край земледельцев и кочевых племён, что всю свою жизнь пасли свои табуны, продавая их потом в города.

Удивительно, как переплетались на Спящей народы, расы и культуры — неизвестно, когда и откуда пришло слово «Нуур» на смену тогда ещё привычному всем «Князь», хотя, судя по всему, это слово появилось из какого-то древнего наречия. И, почему-то, оно казалось знакомым ей, Дане.

Несколько лет прошло с тех пор, как она была всего лишь послушницей в этом Храме — теперь она была полноправной Защитницей, со всеми причитающимися таким, как она правами и обязанностями. И, несмотря на свои немалые знания об их мире, как и о других частях Пятимирья, она так ни разу за свои семнадцать лет не побывала за пределами Священных Гор, а потому о нравах, царивших там, внизу, она могла сказать только приблизительно и все с чужих слов.

Душа рвалась в путь, куда-то за горизонт, седло для азафа стояло отполированное и готовое, да и сама девушка не видела проблем в виде долгого странствия и сопутствующих с ним неудобств — что, что, а превозмогать трудности её научили в первую очередь. Чем тяжелее путь к цели — тем ценнее опыт и тем слаще достижение той самой цели.

Впрочем, человек ко всему привыкал, и людская половина крови в ней учила молчать, терпеть и ждать, приспосабливаясь ко всему и не прося большего. Дана училась любить Храм, в который была отдана практически насильно («Доченька, это ведь так почётно! Какую славу ты принесёшь семье, наше украшение, единственная в деревне сайˈнел!»), всех Мастеров, Защитников и послушников в нём. Смиренно принимать исполнять решения Совета, безропотно следовать приказам и ни о чём не спрашивать.

Она научилась ждать и наблюдать. Храм воспитал в ней две практически противоположные черты — терпение и жажду действия, жажду свободы. И ей приходилось смирять свою гордость и терпеть. Ведь однажды за все воздастся — в конце любого Пути была долгожданная Свобода, ведь именно этому Дану учили.

Но разве этого она желала…?

На разве делала она вообще быть обладательницей дара, от которого было больше вреда и бед, чем пользы? Который лишь накладывал ответственность, но по-настоящему пользоваться им никого не учили? Ведь только своим преемникам Мастера раскрывали главные секреты, обделяя этими знаниями всех остальных.

Но и это терпела Дана, ведь за возмущения и попытки восстановить справедливость она могла лишиться единственной своей отрады — возможность отлучаться из храма и сопровождать торговые караваны в качестве проводника через Тау-Ри.

Храм ведь, помимо прочего, был пристанищем для тех путников, что отважились от портов Восточного Побережья добираться до торговых городов Пяти Озёр через Тау-Ри, а не в обход гор, не желая растягивать и так долгое путешествие на многого недель, а то и месяцев. Местный народ часто нанимался к таким вот чужеземцам проводниками, ибо заплутать здесь было проще простого, как и погибнуть от голода, холода, одного неверного шага или когтей хищников.

Быть проводником по горам было интересно, тут она знала каждый камушек, каждую травинку, и потому выполняла свои обязанности очень хорошо, без особых трудностей проводя караваны. Особенностью было то, что путники всегда брали у Храма азафов, чтобы именно по воздуху преодолеть горы. А уж с этими птицами Дана ладила получше иных.

Это, пожалуй, было единственное, помимо жажды путешествий, что отличало её от остальных храмовых. Ну и большая часть храмовых чужаков не любили, и старались с ними лишний раз не контактировать, считая, что те приносили в размеренную жизнь Мастеров и послушников никому не нужную и даже очень вредную суету, хотя никто и никогда даже не заикался о том, чтобы перестать давать кров и проводников путникам, ведь это полностью противоречило бы заветам Великой Странницы.

Дане, на самом деле, было плевать на правила и устои, что многих крайне раздражало, и потому она при любой возможность пыталась покинуть высокие каменные стены Храма — каждый чужак был для неё подобен глотку свежего воздуха, каждая история была похожа на маленькую жизнь. Да и была ей, по сути.

Это помогало ей узнавать о чужих народах, их традициях, законах, мышлении, истории, культуре, и многие из этих народов появились на Леде только на заря Четвёртой Эры (и как-то это было связано с другой планетой Пятимирья — А’Ксааном, с которым Леда, с переменным успехом, боролась за звание главного, самого важного мира). Вообще, началом Четвёртой Эры и было принято считать именно объединение Пятимирья в то, чем оно было теперь. Проще говоря, отсчёт лет теперь вёлся от года, когда великие Коридоры соединили Леду с А’Ксааном, ШиˈБой, Ти-Ола и Ету-Сор.

Уроженцев каждого из этих миров Дане довелось повидать, пусть всё чаще ей приходилось водить простых лед’ен, людей и полукровок, но всё же даже они могли многое рассказать о других территориях их мира.

Хотя намного интереснее было слушать от удивительных шесс’ен об их родине, А’Ксаане, о ШессˈВодˈе, звёздах-близнецах, освещавших их мир, о золотых небесах и голубых рассветах. И о Великих Коридорах, по легендам, созданным совместными усилиями Странницы и Стража, ставшего слишком уж важным персонажем преданий народов всего Пятимирья.

Одними из самых интересных рас, ею виденных, помимо столь яро воспевавших своего Владыку шесс’ен, были сорен — вечные скитальцы, изгнанные другой расой, етуру, более живучей и многочисленной, с их родной планеты. Только немногие, сумевшие приспособиться к жёстким условиям и отстоять свою территорию остались там, став ещё более жестокими, чем их извечные враги.

С тех пор Ету-Сор, мир с умирающей звездой, которому осталось несколько сот миллионов лет, был самым негостеприимным местом Пятимирья, ибо только в его знаменитых подземных городах можно было жить без опаски быть зажаренным под жёстким излучением днём или замёрзнуть насмерть ночью — поверхность некогда цветущего мира ныне была сплошной выжженной пустыней.

Бесформенные руины, наполовину похороненные в сером, безжизненном песке были последним и единственными напоминанием о былых днях величия и процветания этого мира. Правда, о тех эпохах забыли даже сами сорен — не в ходу у них была письменность, и книги все там имевшиеся были на афурите, языке А’Ксаана, много веков назад поддержавшего детей сгоревшей планеты, в обмен на руды и кристаллы снабжая их продовольствием.

Недра Ету-Сор поражали своими богатствами — множество редчайших минералов и металлов встречались там повсеместно, изумляя знающих им цену личностей. Сорен, более открытые к общению с другими расами, чем их соседи, снабжали А’Ксаан тиолом, металлом, крайне восприимчивом к особым видам энергии. Проще говоря, Сай’и, которую некоторые называли на свой манер магией, могла пропитывать изделия из тиола, даря им сверхъестественные свойства. По легенде, из этого почти угольно-чёрного металла был выкован меч Стража, героя многих легенд народов Пятимирья.

Страж, уже не раз упоминавшийся, в принципе был отдельной темой — страшный персонаж недоброй сказки, на А’Ксаане он почитался, как божество, а королевская династия считалась его прямыми потомками. Было и или не было — вопрос десятый, и гораздо важнее была вера народа в своего Владыку, и невероятный порядок А’Ксаана — там за сотни лет не было ни войн, не междоусобиц, ни дворцовых переворотов.

Но то Мир Голубых Рассветов, как поэтически называли некоторые А’Ксаан, был не главной темой её размышлений, хотя и являлся крайне любопытным краем.

Сорен были рослыми, совсем как лед’ен, но в отличие от коренного народа Леды — крепкими, сильными, а не изящными и тонкими. В их волосах не было какого-либо пигмента, и потому они, чисто белые, всегда притягивали взгляд, особенно на контрасте с чисто-алой кожей. Но особенно пугающими у сорен были глаза — полностью черные, они казались провалами в бездну, ибо ни радужки, ни зрачка в них определить было невозможно.

У них, в отличие от лучше приспособившихся етуру, были до крайности чувствительные к свету глаза и кожа, и яркий день приносил им невыносимые мучения, из-за которых вся эта раса вела полностью ночной образ жизни, и иначе это было только в уже упоминавшихся подземных городах. Зрение у сорен было относительно слабым, но зато в темноте они ориентировались не в пример лучше иных. Тому помогали и их особенно острые нюх и слух. Сорен, благодаря своей способности, подобно некоторым крылатым или морским тварям, улавливать вибрации, всегда ходили босяком.

Это всегда придавало небрежности их виду, но не мешало детям сгоревшего мира быть выносливыми путешественниками, умело и стойко выносивших все трудности дальней дороги без конечного пункта. Для многих из них дорога стала смыслом жизни, единственной причиной существовать.

Они очень стойко, почти без проблем выносили экстремальные холода, да и разряженный воздух для них не был проблемой, но жару они переносили отчаянно плохо, благо, ночью в любом из миров царствовала прохлада.

Ночные перелёты через Тау-Ри с сорен были особенными, в них было какое-то странное очарование. В темноте горы переставали быть приветливыми, особенно в глазах чужеземцев, да и Дана, в отличие от чистокровных лед’ен, в темноте видела не очень хорошо, хотя и лучше людей. До её спутников в таких случаях ей было далеко — они даже в воздухе в это время суток ориентировали получше ночных птиц.

Ледианцы не любили сорен — даже люди в их глазах казались более развитой и достойной расой, ведь кроме роста, дети сгоревшего мира были полной противоположностью лед’ен. Скитальцы, не державшиеся за свои города и семьи, одиночки, привыкшие полагаться только на себя, свои способности и судьбу, были непонятны утончённым хозяевам Леды.

А вот Дане они нравились — Яве’си, тот сорен, которого она проводила через горы в последний раз, рассказал ей о том, что, по преданию, Сориа, главное божество его народа, владыка звёздного света, в честь которого и назвали светило их мира, разгневался на своих сыновей, забрав их силы себе обратно, став стократно сильнее, и с тех пор жестокая звезда сжигала их мир, а сорен не могли вынести при свете дня и минуты, обречённые на мучительную гибель.

Было в них что-то такое, чего действительно не было у ледианцев — что-то такое странное, необъяснимое и прекрасное, что она не знала, как это описать.

Что-то свободное.

Изгнанники были сами себе хозяевами, и лишь собственной совесть, их разуму и Небесным Странникам они подчинялись.

В этом Дана им почти завидовала.

По-доброму, по-светлому, искренне радуясь за сорен, пусть те и пытались до неё донести мысль, что счастье и свобода, порою, были не синонимичными, а противоположными, и свободу эту они с радостью променяли бы на спокойную, тихую, сытую жизнь.

— Как осень позолотила горы, так Дана на стене! — вырвал девушку из её размышлений звонкий девичий голос, полный смешливых ноток.

Обернувшись, юная Защитница увидела, что рядом с ней стояла, улыбаясь, Эйрин Вел, одна из немногих храмовых девушек (все же Дар в большинстве своём появлялся у мальчишек, и на десять парней только одна девица была Сайˈнел), лучшая и, пожалуй, единственная подруга Даны. Это была тоже полукровка, но, в отличие от многих иных, она была дочкой лед’ен и шесс’ен, что было видно и по её высокому росту, и по крепкому телосложению, и по смуглой коже, и по глазам, радужка которых была фиолетовой, но зрачок — узким, вытянутым, как у хищной твари.

Будучи выше Даны почти на голову, Эйрин не казалась изящной и хрупкой, как все чистокровные ледианки, и в каждом движении её было что-то настораживающее, что-то текучее, опасное. И девушка не сомневалась — при в ей экзотичности внешности, Вел была больше шесс’ен, и от своего наследия она отказываться не собиралась, несмотря на то, что Король и все уважавшие себя столичные лед’ен аксаанцев терпеть не могли.

На самом деле, Дана восхищалась подругой, прекрасно зная о её способностях и в тайне печалясь, что ей не давалось все так легко — за каждую крупицу силы приходилось бороться потом и слезами, бесконечными тренировками и познаниями собственной души, порою, казавшимся бесполезными, злой насмешкой Мастеров.

— Осень — символ скорого очищения. И возрождения, — отозвалась наконец Дана на слова подруги. — Она не может не нравиться тем, кто жаждет этой чистоты и новой жизни.

— И все же она является символом Детей Спящей, не нашим, — задумчиво протянула Эйрин, кажется, тоже заражаясь этим несколько меланхоличным настроением и кутаясь в плащ, который хотя бы создавал видимость того, что грел. Вел, пусть она переносила холода стойко и без жалоб, предпочитала более тёплые края, в которых, если полагать родилась её мать, чья кожа была позолочена светом Шесс’Вод’е.

О светилах А’Ксаана было сложено не меньше песен и сказаний, чем про Ису, пусть, а большинстве своём они были более мрачные и величественные. Не было в них той странной, понятной простым смертным печали и не было присущих им, живым, пороков. Они, Звезды-Братья, никогда не были живыми. По крайней мере, о том говорили сами шесс’ен, по легендам, пришедшие на А’Ксаан из какого-то другого, далёкого и всеми давно забытого мира.

О об этом девушкам рассказывала мать Эйрин, бывшая одной из Защитников Тау-Ри-Э’вен. Не верить аксаанке, прожившей половину жизни в родном мире, прежде чем отправиться в странствия, причин не было.

— Глупо печалиться по умирающему году. Вообще скорбь здесь излишня, — привычными, давно зазубренными словами ответила Дана.

— Смерть — лишь остановка в пути, — в тон ей ответила Эйрин. — Кстати, чего я искала тебя! К нам последний в этом году караван пришёл. Мастера просили, чтобы ты проводила их.

* * *

Дана с хриплым криком вскочила, распахнув глаза, в которых застыли слезы — слишком яркие, слишком реалистичные сны преследовали её уже давно. И ладно бы это просто кошмары, причин для них вокруг было много, даже слишком… Но это были сны-воспоминания о тех прекрасных временах, когда все ещё было хорошо.

Эта соль на ещё не зажившую рану, это ненавязчивое, практически случайное напоминание о том, что она утратила просто выжигали ей душу дотла, показывая, насколько она была ничтожной, слабой и беспомощной против всего этого мира.

Она могла сколько угодно завидовать силе и умениям Эйрин, у Даны теперь всегда было неоспоримое преимущество — в отличие от своей подруги, Корс была всё ещё жива.

Пока жива.