Рабочие будни Уолдена МакНейра, ликвидатора опасных существ, часть 4. Котята (джен)

Котята были везде.

Как так могло выйти, не знал никто: лучшие специалисты только разводили руками и лишь выдвигали версии одна невероятней другой. А котята, тем временем, разбежались по всему министерству, и что делать с ними, было решительно непонятно.

Будь бы это живые зверьки, их бы просто быстро переловили — но они были нарисованными, и бегали не по коридорам, а по… документам. И если бы они по ним просто бегали, это ещё как-то можно было бы терпеть — но они умудрялись играть с буквами, словно настоящие котята со своими игрушками: раскидывали их по краям страниц в хаотичном порядке, смешивали в подобие клубков, наконец, зарывали одни в другие.

А ещё они их… ели. Что, как заметил один из сотрудников Отдела Тайн, было вполне логичным: котята ведь должны были чем-то питаться. Никакие заклинания не могли после этого вернуть тексту первоначальный вид, так что все испорченные документы оставалось лишь выбросить.

За несколько дней работа в министерстве оказалась практически парализована: вездесущие зверьки меньше, чем за неделю, умудрились полностью вывести из оборота большую часть документации. Некоторые не слишком сознательные работники Министерства, правда, говорили, что это даже и к лучшему — зато, мол, когда всё это безобразие завершится, легко будет навести порядок в бумагах.

Но если для министерства случившееся стало катастрофой, то для Долорес Амбридж — личной трагедией. И не только потому что на неё теперь нехорошо смотрело начальство, в её кабинете дневали и ночевали специалисты всех мастей и рангов, а вслед ей в коридорах неслись гаденькие шуточки, смешки и проклятья — в зависимости от тяжести понесённого их авторами ущерба. Это всё Долорес, вероятно, смогла бы вынести — но ведь она потеряла свою коллекцию. Вернее, разумеется, ту её часть, что хранила в служебном кабинете — но и этого было довольно, чтобы разбить её сердце.

Её дивные эксклюзивные тарелочки. Шестьдесят восемь штук. И на каждой — котёнок со своим уникальным характером и окрасом. Каких там только котят не было! Разве что лысых — потому что Долорес решительно отказывала этим уродцам в праве относить себя к великолепному племени кошачьих. Но все остальные были — от роскошных персидских котят с умилительно-младенческой мордочкой до горбоносых сиамов. И вот теперь все они бегали непонятно где, их тарелочки — каждая с уникальным, подобранным персонально для конкретного котёнка узором — сиротливо зияли белоснежной сердцевиной фарфора, а Долорес снедали обида и беспокойство. Как, как они могли от неё уйти? Почему так случилось? Что им не нравилось? Она каждый день протирала их — все шестьдесят восемь! — и каждый вечер желала им доброй ночи. И приветствовала каждое утро.

А они с ней так поступили!

Конечно же, у неё оставались те тарелочки, что висели дома, и их было даже больше, но она не могла больше им доверять. Вдруг те котята тоже только и думают о том, чтоб уйти и бросить её одну? Она спросила бы их, но они ведь не могли говорить…

Она даже спать стала хуже. И есть. И даже уникальные, сшитые на заказ розовые мантии Долорес больше не радовали.

А в министерстве, меж тем, продолжал множиться хаос: теперь котята носились по стенам, с которых совершенно непонятно как умудрялись сбрасывать штукатурку, причём обычно аккурат на головы идущим по коридору сотрудникам министерства. Попадание обычно сопровождалось восторженным мяуканьем и громким топаньем нарисованных лапок. Сделать с этим никто тоже ничего не смог — а Отдел Тайн разродился официальной рекомендацией укрывать головы чарами или же попросту ходить с зонтиками.

— Это новый дизайн такой? — на удивление миролюбиво поинтересовался вернувшийся из служебной командировки Уолден МакНейр. — Или ОТ опять что-то испытывает?

— Это помощник министра наше терпение испытывает, — буркнул в ответ Амос Диггори.

— Какой предполагается результат? — МакНейр успел выставить над головой щит, и кусок штукатурки, плюхнувшись на него, сполз и упал на пол. Котёнок на потолке — рыжий, с красивыми мраморными разводами на боках, обиженно взвыл и немедленно повторил попытку, скинув на Уолдена второй кусок, а затем и третий. После чего очень обиженно мяукнул и убежал, топоча и высоко задрав хвост.

МакНейр проводил его долгим взглядом.

— Да дура она розовая! — взорвался Диггори. — Сладкая идиотка!

— А можно подробности? — попросил МакНейр — и минут двадцать выслушивал возмущённо-страдальческую историю заместителя директора и, возможно, не только его самого, но и, как деликатно выразился Диггори, его супруги.

— Потому что я не представляю, почему ещё он её так выделяет!

Блямс!

На голову МакНейру свалился-таки кусок штукатурки. С потолка раздалось победное мяуканье, и рыжий котёнок радостно забегал по потолку, а потом вдруг оказался на обложке папки в руках МакНейра и тут же скрылся под ней.

— Ну всё, — обречённо сказал Диггори. — Плакал твой отчёт.

— Почему? — удивился МакНейр — и, открыв папку, изумлённо уставился на носящегося по странице котёнка. Буквы, словно мелкие камушки, буквально разлетались из-под его лап, и через несколько секунд на странице уже было непонятное месиво.

— Потом ещё раз напишешь, — сочувственно проговорил Диггори. — Но сюда пока что не приноси. Всё одно попортят, мерзавцы.

— Им бы кошку, — задумчиво протянул МакНейр. — Воспитанную. Она бы их быстро от хулиганства отучила. Или портрет какой понимающий…

— Зачем портрет? — озадаченно спросил Диггори.

— Котят воспитывать, — серьёзно сказал МакНейр.

— А оформи-ка это как предложение, — медленно проговорил Диггори. — Хотя нет, — возразил он сам себе. — А ну, идём, — он резко поднялся и, подталкивая МакНейра в спину, потащил его куда-то наверх.

В тот день МакНейр на работу уже не вернулся. Руководитель специально созданной в Отделе Тайн группы для борьбы с нарисованными котятами выслушал его очень внимательно, а потом спросил:

— Вы справились бы?

— Так они неживые же, — недоумённо сказал МакНейр. — С живыми-то да. А с этими…

— У вас подходящая кошка есть?

— Книззлы есть, — озадаченно ответил МакНейр. — Три штуки.

— Ждите, — велел невыразимец — и куда-то ушёл. Вернулся он минут через сорок с симпатичной невысокой женщиной лет, возможно, пятидесяти, на плече у которой висела сумка. — Летиция Амари, — представил он даму. — Уолден МакНейр. Мадам будет писать ваш портрет. С книззлами. У вас дома. Ваше командировочное я вам выпишу там же.

— Портрет? — переспросил МакНейр, но подумать ему не дали:

— У нас крайне мало времени, — заявил невыразимец. — Все вопросы вы можете задать дома, в процессе работы мадам Амари.

МакНейр спорить не стал — лишь спросил:

— Портрет мне потом отдадут?

— Какой разумный молодой человек, — заметила Амари. — Разумеется. Если, конечно, удастся вернуть его на холст.

…На портрет у мадам Амари ушло около двух недель. Правда, она ворчала, что при такой скорости не может гарантировать сохранность холста, и что, если портрет предполагается хранить долго, ей нужно будет потом ещё над ним поработать.

МакНейр не возражал. Хотя позирование оказалось адски сложной работой: он бы лучше всё это время отпахал, разыскивая какую-нибудь мантикору или отлавливая выводок нюхлеров. Сидеть, не шевелясь, было мучительно — а ведь ему ещё приходилось держать и уговаривать книззлов, совершенно не желавших подолгу сидеть на одном месте. И если чёрный, самый умный из троицы, терпеливо уступал его уговорам, то рыже-крапчатому терпения хватало от силы минут на пять. Что уж говорить про полосато-серого, обожавшего носиться за рыжим!

— Ничего страшного, — говорила мадам Амари, провожая взглядом выскакивающих в окно книззлов. — Я успела подметить главное.

К концу каждого сеанса МакНейру хотелось то ли сдохнуть самому, то ли применить все свои профессиональные навыки на Долорес Амбридж, а заодно и на министра, выбравшего себе такого заместителя. Одуревший от сидения на месте, он едва не позабыл про инвентарь, вспомнив о нём едва ли не в последний день.

Наконец, портрет был готов. Смотреть на самого себя, приветствующего себя же дружеским кивком, было донельзя странно. Как только люди это делают?

— Ну что вы, — ответила на его недоумение художница. — Многим нравится. Говорят, мол, всегда приятно поболтать с умным и приятным человеком.

— Может, с умным и приятным да, — скептически хмыкнул МакНейр. — Давайте его уже отнесём. Пусть работает.

Идея с портретом сработала, как говорится, на все сто: котят рисованный МакНейр с книззлами переловили буквально за пару суток и посадили в специально нарисованный Амари уже на другом холсте для этого вольер, где они возились и громко возмущались заточением.

Министерство вздохнуло с облегчением. Министр был так доволен, что даже выписал премию — правда, почему-то не МакНейру и даже не художнице, а Отделу Тайн. МакНейра он, впрочем, тоже поблагодарил и долго тряс ему руку, но ни денег, ни хотя бы дополнительного выходного не дал, вручив, правда, благодарственную грамоту в массивной нарядной рамке.

— Вот скотина, — прокомментировали действия министра коллеги МакНейра, и через пару дней преподнесли ему шикарный комплект краг и ботинок лучшей драконьей кожи.

На какое-то время МакНейр стал героем дня — ему жали руку даже незнакомцы, а спокойно поесть в столовой стало совершенно невозможно: кто-нибудь непременно к нему подсаживался, и большую часть «кого-нибудь» составляли, к его вящей досаде, дамы, с которыми ему приходилось быть вежливым.

А больше всех была счастлива Долорес Амбридж. Когда ей, как непосредственно пострадавшему от магического сбоя неизвестной этиологии лицу сообщили о том, что проблема решена, она почти что побежала посмотреть на малышей, а затем требовательно спросила стоящую рядом со своим творением художницу:

— Вы же вернёте их на место?

— Боюсь, что нет, — с затаённым удовольствием сказала та. — Я понятия не имею, как можно их там снова зафиксировать.

— Очень плохо! — возмутилась Амбридж, у которой от возмущения даже щёки задрожали. — Вопиющий непрофессионализм!

МакНейры — живой и нарисованный — переглянулись и синхронно покачали головами. И это вместо благодарности!

— Передо мной такую задачу не ставили, — пожала плечами художница.

— Но это же очевидно! — воскликнула Амбридж.

— Нет такого понятия «очевидность» — есть понятие «техническое задание», — с невиннейшим выражением возразила Амари. — В моём ничего подобного не было.

— Я с этим ещё разберусь, — пригрозила Амбридж, решительно подходя к картине с вольером. — Пока что это я заберу — но мы с вами ещё увидимся, — недобро пообещала она.

— Сожалею, — возразила Амари, заступив ей дорогу, — но данная картина написана не по заказу министерства, а исключительно по моей доброй воле. И, следовательно, принадлежит мне. Если я надумаю её продавать, я могу дать вам знать.

Её голубые глаза откровенно смеялись, но выражение лица было безукоризненно вежливым, а голос буквально сочился мёдом — куда там самой Амбридж.

— Вы не посмеете! — буквально прошипела та. — Они — моя собственность!

— Забирайте, — кивнула Амари. — Сейчас я сотру вольер — и они опять разбегутся. Как я сказала, я не знаю способа зафиксировать их на месте.

— Однажды вы горячо пожалеете о вашем упрямстве, — пообещала художнице красная от ярости Амбридж, а затем добавила, повернувшись к МакНейру: — И вы тоже! — и удалилась под его изумлённым недоумевающим взглядом, кажется, с трудом удержавшись от того, чтобы хлопнуть дверью.

— Они там так и останутся? — спросил Уолден, с некоторым сочувствием разглядывая настырно пытающихся выбраться из вольера малышей.

— Я дома их выпущу, — улыбнулась Амари. — У меня есть летний домик — он деревянный, без штукатурки и чего-то подобного. Пусть бегают. Надеюсь, от «Пророка» у них не будет расстройства желудка. Вы заходите как-нибудь в гости, — позвала она.

— Зайду, — кивнул он. Если вычесть опыт модели, знакомство с Амари он был склонен отнести к категории приятных.

Портрет ему, к слову, отдавать отказались: поскольку его заказчиком выступало министерство, тот теперь являлся его собственностью и частному лицу так просто передан быть не мог, и единственное, чего Отдел ликвидации опасных существ сумел добиться — это того, чтобы портрет был в итоге зарегистрирован за ним, а не за Отделом Тайн.

— Мы его через пару лет спишем, — пообещал Уолдену Диггори. — Как только случай представится. А пока пусть висит, — добавил он довольно, поглядывая на повешенное прямо напротив входной двери полотно.