Всадники Второго Сопряжения (джен)

В зеркале процессия — идут не спеша

Спроси: «Кого хоронят?», — ответят: «Тебя!»

Науменко

В дымке звёздных бурь она искала ответы. Но не находила. Зыбкие крылья мрака уносили прочь.

Ливень из звёзд закручивался, играющие светом рукава Спирали истончались, пока не превратились в одну маленькую отдаляющуюся точку. Очутиться в пустоте беззвёздного пространства оказалось неуютнее, чем думалось вначале.

Что там, за краем?

Тихое безбрежное море вечности. Холодное и одинокое ничто. Будто в зрачок морского монстра затянуло. Мир наизнанку.

Лишь в мириадах световых лет друг от друга то тут, то там загорались маяки галактик.

Когда она поверила, что достигла дна и бессмысленности окружавшего её, она захотела стать точкой, несоизмеримо мизерной, но быть.

Быть хоть чем-нибудь.

* * *

Бесконечность извне и вглубь, не зацепиться, не сопоставиться. Целое море вечности, омывающее её.

Она тонет, тонет в ледяном мраке, в искристых всполохах рубиновых туманностей.

Дна — нет.

* * *

Чадное облако выплыло навстречу из безвременья, балансируя на сколах отчаяния.

Призрак былой астросистемы. Кладбище звёзд — прах, пыль, пепел.

Она вплыла в туманность, как переживший кораблекрушение льнёт к призрачному берегу, не заботясь об опасности, там таящейся.

Туманность обступила её, сжала своими неощутимыми тисками. Она теперь часть этого непроглядья.

Она — ничто…

Но в жутком сером мраке что-то жило. Что-то тянуло, внутрь, всё глубже.

Пульсация света.

Сквозь песчинки и клубки, и соцветия серого вещества.

Глубже, ближе, на зов электромагнитных выбросов.

Чудовищная частота вращения. Хвосты из пепла на полюсах, бичом дыбящие окружающие пространства.

Космический маяк.

Пульсар.

Её сердце.

* * *

Билось.

Туманность обратилась туманом, в котором сложно рассмотреть ладонь вытянутой руки.

Веяло морем. Она шла сквозь паморок, поднималась по пологой круче. Единственная дорога — пятна света за мутными стёклами фонариков, убегающие во мглу.

Тангалоры в тумане и сами — туман. Голодные, злые. Слепые.

Лепет водниц.

И вой беса.

Веяло морем, гнилыми водорослями, землёй и смертью.

Смертью.

Фонарики привели её на гору к хижине, смутно знакомой. Сбитые еловые доски не чернели от сырости, но она знала, что хижина была построена многие века назад.

Время здесь не течёт.

Прикоснулась к двери рукой, ласково погладила древесину. В окошках горел свет; обещание уюта и спасения. Дом казался самой жизнью. В отличие от холодного и страшного тумана и остальной части острова, где опасностей больше, чем листов на древе, высящемся позади домика.

Она коротко постучалась. Ей отворили.

Внутри всё оказалось таким же мёртвым и холодным, несмотря на теплящиеся на стенах факелы, а её встретили семь слепых краснолюдов, в бородах которых запутались водоросли. Мидии наросли на страшных ранах, какие оставляют морские ехидны.

— Здравствуй, Госпожа. Не ждали мы, что ты вернёшься, — вода выливалась из обескровленного рта, когда заговорил старший.

Один краснолюд мучительно зевал, у него не было сапога, а на том, что осталось от ноги, гроздьями умостились полипы.

— А что, она разве уходила? Не помню.

Другой, со свернутой шеей, но без мидий, присвистнул.

— Ты опять все проспал, Гаспар. Ушла, ушла, ушла она, с тем, кто не смог меня спасти-и, у-у-у!

Сонный раскашлялся, и из лёгких с водой на доски пола повалился извивающийся угорь.

— Не дури, Иво, вот же она. Лежит на месте своём.

Все обернулись вглубь домика. И она с ужасом разобрала в темноте тело на ветхой койке. Её тело. Её и не её одновременно.

Та, что лежала, была другой.

Краснолюды, поснимав со стен факелы и заперев входную дверь на засов, двинулись к телу, и она вместе с ними.

Ни единого следа от шрамов не было на белой ровной коже, которая, несмотря на всю свою бледность, не казалась кожей трупа. Наоборот, покойница одна в этой комнате выглядела живой. Лицо ее, с чертами острыми и пронзительно, совершенно сообразными, пылало нездешней красотой. Длинное холёное тело сочетало в себе линии, одновременно заключающие резкость и плавность, завораживающую женственность и силу, но палящая мягкость, что туман, лишь укрывала неистовство застывшей стихии, обращенной в плоть. Она лежала как живая. Белое, как снег, лицо обрамлял ореол из мягких волн серебристых волос, острые линии бровей изгибались надменно, длинные ресницы отбрасывали стрелы теней на щёки; она лежала, безмятежная и тихая, с тенью улыбки на бледных губах.

— Вот посмотрю на неё и вспоминаю. То, что перед смертью было. Вспоминаю, что жил, — тихо и хрипло проговорил чернобородый краснолюд с галькой в глазнице.

Страшная, тёпло-холодная красота.

Её сковал необоримый, первобытный страх.

Моё тело. Недвижимое! Мама! Ма-а-амочка! Как мне в него вернуться?! Как мне верну-у-уться?!

Ветка оцарапала окно. А после донеслось эхо рога.

Неспешное. Как морской вал, тихое гудение переросло в гвалт.

— Нет…

— Три дня подряд её морской водой из глаз оплакивали мы. Теперь и пора, — замогильным голосом произнес старший краснолюд.

Паника, густая, горькая, оцепеняющая паника. Цири вздрогнула, когда знание поразило её.

Окошки домика медленно затягивало мутной коркой изморози. Туман хлынул из-под двери.

Первый удар метели оцарапал крышу.

— Не пускай… Не пускайте их… Не пускайте… Пожалуйста… Геральт! — хрипел призрак, не в силах двинуться, не в силах закричать, пригвождённый к смертному одру.

— Ess’tuath esse. Да будет так. Принц явился за ней. К сроку. Он пришёл за ней, чтобы забрать. Он разбудит.

— Не… Н-нет… Прошу… Спасите… Кто-нибудь… Спасите!.. хоть кто-нибудь…

Тишина.

Страшные тягучие мгновения тишины.

Дрожь, смертные судороги.

— П-пожалуйста... — хныкал, извивался в отчаянье призрак.

Беззвучие.

И стук. Град ударов с той стороны двери.

До скрипа петель, до треска древесины. Дверь тряслась от оглушительных ударов.

Она обмерла.

И водой хлынула в недвижимое, застывшее вечным сном тело.

* * *

— Очнулась.

Она почувствовала, как капелька пота скатилась по лбу. Разлепила веки. Было темно и зелено-серо, спину и шею колол грубый шерстяной войлок.

Из темно-зелёной темноты к ней приблизился светлый и неразборчивый эллипс, он завис над ней на пару мгновений и отдалился.

— Жива, — голос был незнаком ей и улавливался слухом ведьмачки чрезвычайно резонирующе, но она отчётливо различила неприкрытые нотки разочарования в нём.

— Оставь нас, Карантир.

Светлое пятно исчезло. Виски резануло болью, затошнило.

Цири передёрнуло от холода.

Конечности медленно наливались теплом и чувствительностью. Что-то задвигалось над ней. Сперва Цири не обратила на это внимания, потому что в глазах стоял туман. Но когда это «что-то» снова шевельнулось и подвинулось ближе, Цири попыталась дотянуться рукой.

Металл на ощупь, холодный металл. Но он был живым.

Лодыжки и запястья запульсировали от давления и холодка. Ведьмачка заторможенно моргала, а когда попыталась подняться, калейдоскоп невнятных цветов перед глазами поплыл и закружился.

Она полежала, отдыхая, пытаясь побороть приступ тошноты. Во рту противно горчило.

«Что-то» коснулось на этот раз запястья руки-исследовательницы, а зрение Цири, понемногу обрело фокус. Она уставилась на причудливую кованную вязь узоров новообретённого наруча, который был наверняка зачарованным. Волоски на руке электризовались. Она перевела удивлённый взгляд на металлическое «живое» нечто. Это оказалась огромная демоническая латная перчатка.

Цири крупно вздрогнула.

И глянула вверх, туда, где у её владельца предположительно должно было бы быть лицо. И как в любой страшной сказке, там не оказалось ничего утешительного.

Темнота. А из темноты на неё смотрело страшно бледное упыриное лицо Эредина.

Справиться с рвотными позывами на этот раз не было ни единой возможности.

— Cuach aep arse. Zireael.

* * *

— Где я? "Какой глупый вопрос".

* * *

Пристань сотрясалась от дыхания. Накаленное ожидание, тотальное напряжение. Самое сложное — выдержать его. Все ждали света.

* * *

Разгоняя тьму светом бумажных и стеклянных фонарей, стремился народный поток к пришвартовавшемуся Нагльфару. Не было ни смуты, ни давки, но как река темнеет от взметнувшегося со дна песка, так легко и гибко все отстоявшие позади проникли в первые ряды, насыщая процессию собравшихся всё большим количеством огоньков.

Алчущая толпа молчала.

Моряки-латники, молча салютуя с бортов, сгущались к трапам. На них больше не было пугающих шлемов, а открытые невозмутимые лица отмечала печать гордости.

Все ждали.

Видимо, среди встречающих нашлись маги, потому что огоньки некоторых взмыли в воздух и застремились, переплетаясь в дорожки света, аккурат к кораблю.

В следующий миг Красные Всадники начали расступаться.

Толпа зашелестела, зашевелилась, застыла.

Король с непокрытой головой вышел к толпе. И даже с высоты борта, на котором он находился, каждый разглядел прижавшийся к нему маленький светловолосый призрак той, что была призвана спасти.

Оглушительный и единый возглас вырвался из толпы и зазвенел в ночном воздухе.

Король Охоты неумолимо пересек палубу, пленница едва поспевала за ним, и приблизился к другом борту.

И снова грянул громогласный рёв.

И оборвался единым порывом, потому что в прохладном воздухе раздался раскатистый голос короля, на которого в этот миг каждый смотрел как на Бога. Слова его на их общем древнем языке заставляли сердца трепетать и гореть одновременно.

Есть слова, которые стоят тысячи. Произносимые им сейчас для собравшихся стоили в стократ дороже.

Они били в кровь, жгли. Они говорили о выполненном обещании и его преданности, о судьбе, о горнах возгоревшейся надежды. О спасении и Предназначении.

О реванше.

Только тогда, когда растаяло эхо его слов, толпа взорвалась отчаянным восхищённым ликованием и неудержимая волна упоения прокатилась по всей пристани.

Больше не прерываясь.

* * *

Тёмные воды были полны звёзд, а в её широко раскрытых зелёных глазах отражалось море огней.

Дикая, неистовая река народа. Поток, увлекающий в розблески десятков костров за деревьями. Она не могла поверить, что уже не спит.

Они сходили с корабля-призрака, навстречу живому бушующему потоку.

Дикая река.

«Волны» сошлись над ней. Цири бы разорвало, поглотило этим живым неистовым штормом из жителей Ольх, если бы не идущие впереди, воплощённая непоколебимость, воины Дикой Охоты, которых она каких-то… сколько? сколько-то часов назад остервенело резала на стенах ведьмачьей крепости. Если бы рядом не шёл, не держал за руку непреклонный, как Рок, Эредин Бреакк Глас…

Цири испуганно смотрела на лица в толпе и поражённо отмечала совершенно живые подлинные эмоции, отражающиеся на эльфьих лицах, которые, освещаясь светом фонариков, походили на ожившие гипсовые маски.

Босые ноги подкашивались.

Её приветствовали, её имя чествовали, её, восторгаясь, молили о спасении…

Она даже увидела слезы на раскрасневшихся щеках эльфок.

Слёзы…

Она не понимала слов…

Она дрожала, сквернословила под нос, а рука в мёртвой хватке короля Охоты отекла и онемела.

Её благоговейно касались…

Цири била дрожь от подступавших рыданий.

* * *

Это солнце не зайдёт сегодня ночью.

* * *

— Вы, люди, хрупки, что хворост. Не искушай судьбу.

Она сдастся. Она отступится, он знал, он видел это.

«Протяни руку и возьми»

Старик потерял сознание, и девчонка осталась без последней поддержки.

«…остановись и бери… »

Оцепенела, но не сломалась. Не имело значения.

«Да берёт рука сильного всё, что достойно того, берёт либо карает.»

— Иди ко мне.

Шаг за шагом. За шагом шаг. Триумф и поражение. Триумф — его.

Девчонка с неестественно прямой спиной дошла, в глазах — злая досада и опасение.

Бледная ладонь неохотно опустилась в стальной капкан его руки и его воли.

«…испокон веков так завелось…»

С латных ладоней Карантира синеватой молнией сорвалось заклинание, и девка, бесчувственно обмякнув, застремилась к земле, но не успела её коснуться. Ястреб хищно подхватил и крепко сжал свою ношу.

«испокон веков таков закон»

Посреди двора поверженной крепости дырами распахивались прорехи в пространстве, серые беззубые пасти порталов, впускающие ледяной ужас.

«Запомни, всё, что ты сможешь взять и удержать, — по праву твоё, сын.»

* * *

Хоть в рябяще-красный венок из шиповника и были вплетены веточки лиственницы для смягчения шипиков, но это нисколько не спасало от неприятных ощущений. Цири то и дело поднимала свободную руку, чтобы ногтями расчесать зудящую кожу головы.

Глаза её, безучастно скользящие по дымному пёстрому хороводу празднества, то и дело обречённо падали на переплетённые руки, её и её злейшего врага.

Смотреть в его сторону она отказывалась.

Замечала лишь порой боковым зрением блики костра на ощеренных рёбрах дьяволовой кирасы да мигание красных искр рябины в венке из перекрученных ветвей ольхи и мховых узоров, увенчивающих королевское чело вурдалака.

Она сидела, ровная, недвижимая и заплаканная. Лицо её не выражало никаких эмоций.

Река Easnadh смолой блестела в темноте, и шумели ивы. Как тогда.