Рабочие будни Уолдена МакНейра, ликвидатора опасных существ, часть 8. Погребин (джен)

Иногда, когда бывало совсем тяжело, он вспоминал свой первый курс. Как смеялись его одноклассники над каждым сказанным им словом, и как половину их них попросту не понимали из-за его шотландского акцента. Как он дрался поначалу едва ли не каждый день, и как декан гриффиндора, когда он в очередной раз попал в больничное крыло, молча принесла ему говорящий учебник английского языка и англо-гэльский словарь — потому что свой родной язык Уолден знал тогда куда лучше английского, хотя и говорил на последнем вроде бы с рождения. Он тогда ощущал себя настолько несчастным, что даже толком не поблагодарил её, выдавив дежурное «Спасибо», а потом тоже так и не собрался. А ведь эта книга стала для него спасением — она, а чуть позже ещё Люциус, который как-то после общей драки с гриффиндорцами сказал немного покровительственно:

— А ты хороший парень. Свой. Но ты ужасно разговариваешь! Давай я буду поправлять тебя?

— Давай, — сказал тогда Уолден, глядя на него с некоторым подозрением в ожидании очередной дурацкой шутки. Но подвоха в словах Люциуса Малфоя не оказалось: он добросовестно каждый раз поправлял Уолдена, когда они оказывались наедине, и даже не смеялся. Ну, почти — порой он морщил нос и кривил рот, чтобы сдержаться, но очень старался быть вежливым и даже деликатным.

И всё равно тот первый школьный год стал адом для МакНейра. К концу, правда, стало лучше: он уже и говорил намного чище, и завоевал репутацию человека, с которым лучше лишний раз не связываться — себе дороже выйдет. Его даже третьеклассники не трогали — а старшим было наплевать. Да он и сам привык — к тому же, они с Люциусом крепко подружились, а вместе с ним Уолден получил и если не друзей, то круг, в котором его приняли.

И всё-таки те первые месяцы он помнил. Сейчас, когда он давно вырос, эти воспоминания стали для него неожиданным спасением в те дни, когда ему хотелось не кивать вежливо коллегам и даже не охотиться, а тихо сдохнуть где-нибудь в углу, или хотя бы забиться куда-нибудь и повыть. В голос.

Как сегодня.

Нет, он отнюдь не был сентиментален, и, в отличие от многих, не испытывал особенного трепета в душе, уничтожая, скажем, полуручных и агрессивных жеребят пегасов, набросившихся как-то на хозяйку и почти затоптавших её насмерть. Жеребят было, конечно, жалко, и хозяйка получила — на его взгляд — по заслугам, потому что подопечных следует воспитывать — но теперь-то что? Перевоспитать их не получится — вернее, может быть, и выйдет, но кто станет этим заниматься? В дикую природу их не выпустишь: они не просто не боятся человека, они привыкли требовать от него своё. И что с ними делать?

Но сегодня…

Маленькая, не больше шести лет, девочка. Вампир. Кому, зачем вообще пришла в голову фантазия обратить ребёнка? Для чего? Ответ Уолден, впрочем, знал — родителям. Кретины, обратившиеся сперва сами — во время путешествия в Албанию — а затем и дочку сделавшие «как они». А что — зато она не вырастет и будет вечной куклой.

И так — тринадцать лет.

А ведь психика меняется — память-то и опыт не уходят. Вот ей крышу и снесло! Итог: убит соседский сын семи лет, который с ней пытался поиграть, но, как она сказала, «надоел. Смертельно. Сами бы играли с семилеткой!» Она выпила его всего — так, что крови в теле почти не было.

А тело бросила в окно родителей.

Арест, авроры… ну и протокол. И Уолден, посланный за ней — родители погибшего ведь знали, к кому в гости ушёл их сын.

Её родители, хлопающие глазами. «А мы не знали… мы не думали…»

Арест. Арест. Арест.

И вроде бы МакНейр сделал всё по протоколу, и никакой вины не ощущал — но от слов этой девчонки: «А я хочу в тюрьму. Мне не хватает воли просто взять — и выйти под солнце. А жить я так тоже больше не могу. В тюрьме от солнца же не спрятаться?»

— Там нет солнца, — сухо просветил её МакНейр. — Окна сконструированы так, что его лучи не попадают внутрь.

И тогда она завыла. Не заплакала — завыла, словно зверь. И забилась головой о стену — он, конечно, оттащил, но…

Он не знал, что с нею будет дальше: с одной стороны, она была уже вполне совершеннолетней, и судить её должны были как взрослую. Но с другой, перед МакНейром была девчонка шести лет с тёмными кудряшками и милым светлым личиком.

Она не выбирала этого — её даже не спросили. Родителям хотелось, видите ли, «сохранить нашу семью такой же идеальной, как сейчас».

Разумеется, их посадят тоже. И, конечно, навсегда: именно так и каралось насильственное обращение малолетней. Но кому от этого станет легче? Девочке? Соседскому мальчишке? Родителям, потерявшим единственного сына?

И ведь не напиться толком: лето, отпуска, дежурства… он до понедельника один в отделе. А ещё только суббота, и даже не вечер… Ему даже в тишине не посидеть: протоколы же, причём совместные с аврорами. Кто-то принёс ему кофе — кажется, даже чуть ли не сам зам. Главного. Да, точно — Робардс. Они ладили, но МакНейр понимал прекрасно, что тот думает о нём — и что Гавейн Робардс ни на миг не верит в то волшебное «Империо», которое когда-то защитило Уолдена от Азкабана. Но тут, похоже, пробрало даже его. В другой раз МакНейр оценил бы, но сегодня просто взял чашку и залпом выпил — и вернулся к протоколу.

Наконец, закончив всё, он спустился вниз, в пустое сейчас Подразделение — и, обессиленно усевшись за свой стол, уставился в фальшивое окно, за которым было голубое небо, сияло солнце и порхали птички.

В голове у Уолдена было пусто, а на душе — так тяжело и мрачно, что хоть вой — как та девчонка. Чем дальше Уолден здесь работал — тем больше убеждался, что хуже человека твари нет, и любые подопечные Отдела им в подмётки не годятся.

В дверь постучали, и МакНейр, встряхнувшись, крикнул:

— Заходите!

— Здравствуйте, — застенчиво проговорила остановившаяся на пороге девушка. У неё были густые русые волосы, очень пышные и кудрявые, и большие очки с выпуклыми стёклами в роговой оправе. — Мне бы кого-нибудь из отдела… я даже не знаю, какого, — она смешалась и замолчала, жалобно на него глядя.

Обычно такими «незнайками» занимался секретарь Отдела, но летом в выходные дни, во время общих отпусков, эта функция переходила к дежурному. И, поскольку МакНейр всё равно был тут один, он сказал — даже не пытаясь ей любезно улыбнуться: всё равно не выйдет ничего, но, по крайней мере, постаравшись говорить не слишком мрачно:

— Расскажите, что у вас случилось.

— Понимаете, — она сжала руки, — мы потеряли… то есть я… мы… я ищу погребина. Это я его потеряла, — покаянно проговорила она, виновато глядя куда-то к себе под ноги и теребя край рукава.

— Где и когда? — деловито спросил МакНейр. Хотелось ему сдохнуть или нет, а девица в этом точно была не виновата.

— Здесь, — совершенно несчастным голосом произнесла она и сделала неопределённо-широкий жест.

— Где именно? — уточнил МакНейр. Надо было бы начать заполнять протокол, подумал он, и неохотно притянул к себе свежий бланк. — Как вас зовут, мэм?

— Хестер Боукер, — она поправила очки и переступила с ноги на ногу. — Здесь.

— Я вижу, — кивнул МакНейр, начиная заполнять бланк заявки.

— Я имею в виду, что потеряла его здесь. Сэр. Извините, — она шмыгнула носом.

— Где конкретно? — МакНейр поднял голову и удивлённо поглядел на девицу.

— Ну, здесь, — она обвела комнату рукой. — В министерстве. Он ходит за мной… простите, — прошептала она.

— Вы позволяете погребину следовать за вами? — уже по-настоящему удивился Уолден. — Зачем?

— Ну… Понимаете, он наш, фамильный, — виновато проговорила она. — Прабабушка привезла его когда-то с собой… он — последнее, что мне осталось от мамы, — Боукер потянула себя за кудрявую прядку. — Он незлой совсем… его гонят все, и ему одиноко и грустно… мы с детства дружили… и вот, — она вздохнула, и в её голосе послышались слёзы. — Я разрешала ему ходить следом — я привыкла уже, и на меня почти и не действует… а теперь я его потеряла, — прошептала она расстроенно. — Пожалуйста, помогите его найти! Я… я заплачу штраф, — быстро добавила она. — Сколько надо!

МакНейр задумался. Погребины имели три креста опасности — то есть держать дома их не запрещалось, хотя на это и требовалось разрешение. Но Уолден никогда не слышал о существовании лицензий на содержание погребинов. Должны же быть, наверное? А если нет… то должен быть какой-то протокол о том, как составлять их. Нет, сам он за это не возьмётся — на то есть Диггори. Вот вернётся в понедельник — и пусть разбирается с девицей.

— Вам нужно оставить заявку, — сказал он, кивая ей на стул. — В свободной форме.

— Вы его найдёте? — спросила она, садясь на самый краешек и заглядывая МакНейру в лицо. — Его зовут Степан. Стёпа. Стёпушка, — ласково произнесла она и всхлипнула.

— Он на кличку откликается? — уточнил МакНейр. — В заявке укажите.

— Он вас не послушает, — помотала головой девица. — Меня только. Вы… вы же не изгоните его? — спросила она встревоженно, и перо, которое она едва взяла, замерло в её руках.

— В смысле? — озадаченно спросил МакНейр.

— Ну… туда, — девица покраснела и махнула рукой куда-то вниз.

— Он же материален, — недоумённо проговорил МакНейр. — Да и я не экзорцист — это по другому ведомству.

— Он же демон, — прошептала девушка. — Я думала…

— Вы в Хогвартсе учились? — спросил МакНейр. Она помотала головой, и он уточнил: — Или в любой другой школе?

Она снова помотала головой и сказала:

— Я дома училась. Потом экзамены сдавала просто…

— Почему? — вообще-то, это было не его дело, но МакНейр не удержался — а она ответила, как будто и не удивившись:

— Стёпушку туда бы не пустили. А я не хотела оставлять его одного дома. Он бы стал ходить за папой, он бы его выгнал, он бы к мачехе пристал или к братьям — и тогда его изгнали бы совсем. Я так не могла, вы понимаете?

— Ну да, — МакНейр подавил вздох и велел: — Пишите заявку. Я вам сообщу, когда найду его — но вам в любом случае придётся прийти в понедельник к руководителю отдела — он вас просветит по поводу лицензии.

— Лицензии? — переспросила эта Боукер.

— Погребины относятся к третьему классу опасности, — скучно сообщил ей МакНейр. — Существ этой категории можно содержать дома, но нужно получить лицензию. И, вероятно, вам придётся заплатить штраф — не слишком большой, — успокоил он её. — Галлеонов пятьдесят, я думаю.

— Сколько? — ахнула она, и её подбородок задрожал.

— Галлеонов пятьдесят примерно, — повторил МакНейр.

— У меня нет столько, — прошептала девица с отчаянием. — Совсем нет… А что будет…

— А сколько есть? — спросил МакНейр, раздумывая о том, как бы уменьшить размер штрафа.

— Четыре, — шёпотом ответила она. — И семь сиклей и двенадцать кнатов.

Значит, девица живёт от зарплаты до зарплаты, и накоплений не имеет. А ведь нужно будет ещё заплатить за лицензию. Она стоила немного — десять галлеонов в год, если заплатить аккордно. Если же платить помесячно, то она обходилась ровно в галлеон. Но, судя по всему, девица выберет именно этот вариант.

— Занять не у кого? — спросил он.

Девица замотала головой и надрывным шёпотом спросила:

— А что будет, если… если я не заплачу… не сразу… что с ним… сделают?

— Да ничего, — МакНейр пожал плечами. — У нас тут останется. Под надзором. Месяц, — добавил он без особой радости.

— А потом? — еле слышно прошептала девица.

— Потом, если вы его не выкупите, он будет ликвидирован, — ответил Уолден.

Ему почти никогда не приходилось сообщать такие вести — это и само по себе было неприятно, а уж на фоне его нынешнего настроения и совсем паршиво. Что ж за день такой сегодня мерзкий-то?

Кап!

Прозрачная капля сорвалась с подбородка девицы и шлёпнулась на пергамент. Боукер даже не пыталась стирать слёзы — сидела просто и плакала беззвучно, горько и так обречённо, словно бы Уолден отбирал её ребёнка.

Да к дракклам всё!

— Где вы его видели в последний раз? — сурово спросил МакНейр.

— Там, — девица подняла вверх руку. Её голос был насыщен слезами как… нет, у МакНейра не было сейчас фантазии и сил на всякие метафоры. Или как там это называется. Сравнения.

— Я понял — наверху, — кивнул он терпеливо. — Мы на четвёртом уровне. Над нами ещё три. Конкретно где?

— В лифте, — прошептала она — и вдруг совсем расплакалась. — Я выш… вышла… и не пос… мот… ре-е-е-е-ела! Он уе-е-е-е-ехал…

— Какой именно лифт, помните? — спросил он. — По счёту слева?

— Не знаю… — продолжала рыдать девица. Это не было истерикой в полном смысле слова — скорей, всепоглощающим отчаянием. — Справа… мы вошли… справа… второй… кажется, второй… да…

— Куда вы ехали? Вниз или наверх? — продолжал он её расспрашивать.

— Вни-и-из…

Она не просила его ни о чём — просто плакала, так горько и отчаянно, как будто потеряла разом всё.

— Сидите здесь, — велел МакНейр, поднимаясь. — Никуда не уходите, ничего не трогайте.

Она кивнула, но настолько слабо, что он тут же передумал и вывел её в приёмную, где и оставил плакать дальше на кушетке, а дверь самого Отдела запер. Да ну к дракклам этих истеричных дур — кто знает, что она натворит, оставшись за столом одна! К тому же, это против правил, вспомнил он — и тут же отругал себя: нельзя до такой степени поддаваться чувствам на работе.

Второй справа лифт оказался абсолютно пуст — если не считать трёх министерских служащих, которые сейчас МакНейра не интересовали.

А вот в углу третьего обнаружилось маленькое, с фут высотой, серое создание с огромной, похожей на большой и гладкий камень, головой создание, сидевшее на корточках и производящее впечатление нескладного, больного водянкой головы младенца. Оно — вернее, он — сидел в типичной позе: обхватив тоненькими ручками колени, и смотрел прямо перед собою так трагично, словно… как та девочка, когда МакНейр ей сообщил о том, что солнца в Азкабане не видать.

Да тьфу ты, пропасть же какая! И так день — хуже не придумать… хотя нет — придумать можно. И бывало даже, честно напомнил себе Уолден. Хотя давно и редко.

— А ну, вылезай, — приказал он, подходя поближе и вытаскивая погребина из угла. — Шагай давай. И только рыпнись мне сбежать!

Погребин тоненько и жалко запищал, но запасы жалости МакНейра на сегодня точно исчерпались, и он, пиная серое тонконогое создание, так и дотолкал его до приёмной отдела. Погребин, увидев свою так и разводящую сырость на кушетке хозяйку, на удивление громко запищал и кинулся к ней. Она встрепенулась, обернулась — и он, подбежав к ней, обхватил её за лодыжки и тоненько запищал. У него оказались неожиданно богатые интонации, и вкупе со счастливыми уже рыданьями девицы они сложились почти в музыкальную композицию.

— В понедельник, — строго сказал Уолден, — вы придёте к мистеру Амосу Диггори за лицензией. Если вас не будет, я…

— Я приду, — торопливо проговорила она, всхлипывая и беря погребина на руки. — Сколько она стоит?

— Галлеон в месяц или десять в год, — ответил Уолден.

— Я приду, — повторила она. — Спасибо вам!

— И скажете, — продолжил он, — что взяли его только что. Иначе вам придётся платить штраф. Скажете — прибился вот, решили взять. Держали в детстве. Вам понятно?

— Да! — она вскочила. — Спасибо вам, спасибо, мистер… э-э…

— Не потеряйте, — он не собирался представляться, разумеется.

Ещё не хватало.

День и так паршивый — не стоит делать его ещё хуже взысканием за нарушение десятка должностных инструкций.

Но ничего. Эти выходные кончатся, и будет новое, нормальное дело, и жизнь вернётся в свою колею, и можно будет порыбачить и посидеть в баре с приятелями. Жизнь всегда побеждает — рано или поздно.

Нужно просто этого дождаться.