Декабрьское полнолуние (джен)

Ремус проснулся от приглушённой и неразборчивой, но явной ругани и ещё какого-то постороннего шипения и резких хлопков. Ругался Джеймс. А шипела и хлопала очередная воспитательная нечисть. Мерлин сильный, с утра!

Люпин сел в кровати, раздвинул портьеры и обнаружил, что речь Джеймса невнятна потому, что он залез в свою прикроватную тумбочку мало не по пояс. Содержимое тумбочки было кучей вывалено на пол. На кровати у Джеймса был бедлам. Распахнутый сундук Джеймса стоял посередине дортуара, и в сундуке тоже был чудовищный бедлам. По бедламу скакали, бегали и шипели крупные пауки весёленьких расцветок. Время от времени пауки громко лопались и рассыпа́лись облачком цветной пыли.

— Что стряслось на этот раз? — мрачно осведомился Люпин.

Ему было нехорошо. Приближалось полнолуние, а это означало усиливающуюся ломоту в костях, приступы паники, сменяющиеся приступами болезненного предвкушения… и, вдобавок, тоскливые детские мысли о потерянном Рождестве. А тут ещё эта многоногая мерзость…

— Не слышу ответа, — злобно сказал он. У него сильно болела голова, потому что он почти не спал этой ночью.

— Атас, Поттер, ты разбудил Лунатика, — сообщил Сириус. Он сидел на подоконнике и рассеянно превращал Джеймсовы ругательства в пауков, — я бы даже сказал, что ты разбудил в Лунатике зверя.

Джеймс, пятясь, выполз из тумбочки и пополз под кровать.

— Для зверя ещё не время. Ещё целая неделя до полнолуния, — глухо сообщил он из-под кровати, — вряд ли он меня прямо сейчас укусит… — из-под кровати вылетел потерянный ещё в начале года учебник по травологии и очередное непечатное проклятие. Сириус лениво повёл палочкой — проклятие застыло на полузвуке, противно зашипело (Ремус поморщился, а ноги Джеймса, торчащие из-под кровати, досадливо отлягнулись), превратилось в ярко-синего, в серебряных снежинках, паука. Сириус поднял бровь, палочкой подманил паука поближе к себе, внимательно оглядел и самодовольно кивнул:

— Прекрасен, — сказал он, — такого и дамам не стыдно показать. — И велел пауку: — к дамам!

Паук улепетнул в камин.

— Я подожду до полнолуния, и тогда тебя укушу, — пообещал Люпин Джеймсу, сдерживаясь. — А прямо сейчас я, как староста, сниму с Гриффиндора пять баллов, если ты мне немедленно не скажешь, что здесь происходит!

Красный и потный Джеймс вылез из-под кровати и устремил на Ремуса негодующий взгляд.

— Два месяца назад я купил Лили подарок к Рождеству, — объявил он.

— В который раз я это слышу? — спросил Ремус у Сириуса.

— Ты — не знаю. А я, примерно, в трёхсотый. Точнее сказать не могу. Я маг, а Эванс говорит, что магия и математика две вещи несовместные.

— Я не могу его найти! — с нажимом продолжил Джеймс. — И Манящие чары не действуют!

— Куда же ты его так хорошо засунул? — осведомился Люпин и вызвал очередной залп ругани, на этот раз вполне членораздельной. Сириус поднял палочку, но Ремус быстро сказал:

— Минус балл за каждого паука.

Сириус подождал, пока поток красноречия иссякнет, и только тогда хладнокровно заметил:

— Моя мама умеет лучше.

Джеймс пнул распахнутый сундук.

— Ты положил подарок в сундук? — уточнил Ремус.

— В тумбочку я его положил, в тумбочку! — заорал Джеймс, — а теперь его там нет! И в сундуке нет, и под матрасом, и под кроватью!..

— Что ты орешь, как мандрагора, — поморщился Ремус, слезая с кровати, — отойди-ка, не мешай…

Чем хорош волк, так это чутьём. Даже в новолуние Ремус узнавал людей по запаху через две закрытые двери, а уж сейчас, когда распухающая Луна не даёт волку спать…

— Ты, ё...ный гений, Рем, — благодарно сказал Джеймс, — ты в два счёта его найдёшь.

— Лучше бы ты снимал баллы с Джеймса, — посоветовал Сириус, — за каждое бранное слово.

— Он говорит быстрее, чем ты творишь пауков, — пояснил Ремус, — у нас нет столько рубинов — он с трудом преодолел искушение подсказать Сириусу наложить заклинание непосредственно на Джеймса. Ещё не хватало, чтобы каждое ругательство Поттера превращалось в паука автоматически, непосредственно в момент произнесения. Тогда бы эти твари ползали по комнате и по ночам. Скорее всего, Сириус и сам это понимал, потому и предпочитал лично контролировать ситуацию

Ремус склонился над неаккуратной грудой Джеймсовых шмоток, стараясь не обращать внимания на пауков, втянул носом воздух, прикрыв глаза. К головной боли прибавилось головокружение, и он чуть не упал. Плохи его дела. Сириус именует такое состояние лунным похмельем. Интересное похмелье — перед попойкой...

— В чём он был, твой подарок?

— В резной коробочке слоновой кости, — немедленно отозвался Джеймс, — коробочка завёрнута в обёрточную бумагу, вощёную. Я купил его в “Боргине”...

— Что? — Ремусу решил, что ослышался.

— Поттер, ты обезумел? — осведомился Блэк.

— Я при чём? — буркнул Джеймс, — Лили сама попросила…

— Попросила?!

Сириус слез с подоконника, взял стул, развернул его спинкой вперёд, сел на стул верхом и склонил голову набок с выражением глубокого внимания:

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробней.

— Ну как — попросила. Захотела, скажем так, — Джеймс подёргал себя за волосы. — Девчонки затевают какие-то гадания на Рождество, и я случайно услышал…

Сириус хмыкнул, а Ремус вздохнул. Случайно, как же. Всем известно, что он ходит за Эванс, как присоленный, ловит каждое слово, каждый взгляд. А она, после того случая со Снейпом, вообще Джеймса в упор не видит. Впрочем, Снейпа она тоже в упор не видит, и поэтому Джеймс считает, что имеет право на надежду. Логика влюблённого.

— ... что им до зарезу нужны булавки...

— Всего лишь булавки?

— Да, но только не простые, а, ...ть, серебряные!

Серебряные. Ремус выпрямился и попятился. Поттер продолжал, ничего не замечая, как глухарь на току:

— Если ты знаешь хоть одно место в Лондоне, кроме "Боргина", где в наше время можно достать набор гадательных булавок гоблинова серебра, то скажи мне, где это, я смотаюсь туда и куплю. Потому что куда делись купленные, я не знаю!

— Упаси нас Мерлин влюбиться, — меланхолично адресовался Блэк к Ремусу, — не знаю, как тебе, Лунатик, а мне по душе старое доброе сватовство. Я согласен с тем, что жениться нужно по расчёту. Такой брак гарантирует безбедное существование, магически одарённое потомство, а главное, ясный рассудок. Я прав, Лунатик?

Ремус хотел было сказать, что ему лично жениться не светит ни по-какому, но сдержался. Ни у кого нет таких друзей, как у него, и самое малое, что он может для них сделать — не вешать на них свои проблемы. Но Сириус задел в его душе больное место, и Ремус всё-таки сказал:

— Кому доверишь сватовство? Своей маме?

— Не стоит, — невозмутимо парировал Сириус, — она спит и видит женить меня на моей кузине. А ведь бедняжка Белл⁽¹⁾ меня терпеть не может. Зачем портить девочке жизнь?

Люпин хмыкнул:

— Эта девочка сама кому хочешь жизнь испортит.

— Вот именно, — веско сказал Блэк. — Так что к моей маме по поводу сватовства обращаться не будем. Лучше уж…

Он вдруг поднял указательный палец, призывая ко вниманию. Ремус и даже Джеймс невольно прислушались. Издалека донёсся дружный визг и слабый хлопок. Надо было понимать так, что синий в снежинках паук добрался до девчоночьих комнат. Сириус встал со стула и скорбно склонил голову.

— Он был прекрасен, — произнёс Сириус, — и он исполнил свой долг. Почтим же память его…

— Джентльмены! — возмущённо воззвал Джеймс, — я нуждаюсь в вашей помощи, а вы валяете в ж...пу ё...ного дурака!

Сириус машинально поднял палочку, взглянул на старосту и передумал. Церемонно наклонил голову в сторону Джеймса:

— Прошу прощения, — и столь же церемонно указал Ремусу подбородком на кучу Джеймсовых вещей:

— Продолжай, друг мой.

Ремус покачал головой. От этого движения закачалась вся комната. Пришлось ухватиться за край стола.

— Боюсь, здесь я вам не помощник.

Он осторожно развернулся и направился в уборную. Озадаченное молчание за его спиной прервалось виноватым шёпотом Джеймса:

— Серебро! Что же я за долбо...б такой! — и мимо Люпина деловито прополз серый угрюмый паук.

Люпин вздрогнул, бросился в уборную и изо всех сил грохнул дверью.

1) — Беллатрикс старше Мародёров в среднем лет на восемь. Но, по некоторым источникам, она старше собственного мужа лет на тринадцать. Полагаю, на этакие мелочи можно не обращать внимания.

Вернуться к тексту

По дороге в Большой зал Ремус сказал Сириусу:

— Очень бы не хотелось мешать воспитательному процессу, но придётся тебе придумать что-нибудь другое, вместо пауков.

— Ничто другое не даст такого эффекта, — невозмутимо ответил Сириус, — Джеймс не выносит пауков, точно так же, как и ты.

— Сегодня утром он на них вообще не обращал внимания, в отличие от меня. Мне кажется, он уже к ним привык.

— Дело не только в нём, — Сириус выжидательно уставился на взъерошенный затылок Джеймса, идущего впереди. Вокруг него крутился целый рой девчонок, и хотя ни одной рыжей среди них не было, Джеймс исправно распускал хвост: что-то он девчонкам рассказывал, размахивая руками и поднимая эмоциональный накал с каждым словом. Сириус взял палочку наизготовку и принялся вполголоса отсчитывать:

— Четыре. Три. Два. Один. Внимание…

— О...еть! — сказал Джеймс. Девчонки захихикали. Сириус махнул палочкой, и обсценный глагол превратился в ало-золотого паука. Девчонки с визгом брызнули в стороны. Паук шмыгнул вверх по стене. Джеймс шибко взъерошил шевелюру и обернулся к Сириусу.

— Когда-нибудь я набью тебе морду, — мрачно пообещал он.

— Во-первых, неизвестно, кто кому набьёт. А во-вторых, уговор дороже денег. Мы с тобой договаривались, что я тебя отучу сквернословить, и я тебя отучу. И если ты вместо благодарности попытаешься набить мне морду, я тебя вызову на дуэль, и…

— И тогда я набью тебе морду, — мечтательно заключил Джеймс.

Они вошли в столовую и увидели Петтигрю. Питер уныло сидел над тарелкой с омлетом, вяло ковыряясь в ней вилкой, зажатой в левой руке. Правая рука его висела на перевязи. Джеймс сел рядом с ним и сказал:

— Ты почему не долечился?

Петтигрю поднял на него глаза, неуверенно улыбнулся и объяснил:

— Там очень скучно, в Больничном крыле, — и так ткнул вилкой в омлет, что тарелка свалилась Джеймсу на колени вместе с омлетом.

Ремус обречённо закрыл глаза, но произошло рождественское чудо: Джеймс просто произнёс Очищающее заклятие. Ремус открыл глаза, чтобы полюбоваться удивлённым лицом Сириуса. Джеймс хлопнул Петтигрю по плечу, чтобы тот перестал охать и извиняться. Питер перестал извиняться, но охнул ещё громче, потому что Джеймс хлопнул его как раз по больному плечу. Но Джеймс не обратил на него внимания, потому что торжествующе смотрел на Сириуса. Тот овладел собой и чопорно сказал:

— Я горжусь твоими успехами, мой друг. Если ты и дальше будешь столь же прилежен, я, пожалуй, возьму на эту методику магический патент и внесу в него не только своё, но и твоё имя, — тут он взглянул поверх головы Джеймса, и губы его сжались, а глаза сузились.

Ремус посмотрел в направлении его взгляда, хотя и так знал, кого увидит. Беллатрикс Блэк вступила в Большой зал в сопровождении свиты. И, как всегда, Большой зал на мгновение затих. Весь, включая гриффиндорский и учительский столы.

Да, в который раз вынужден был признать Люпин, рядом с ней любая девчонка выглядит простушкой. Хотя красавицей Блэк не назовёшь и под Империусом⁽¹⁾, что-то в ней приковывает внимание всерьёз и надолго. Может быть, полное равнодушие к этому самому вниманию? Её надменность и отрешённость не нарочиты — надменность течёт у неё в крови, она просто не умеет держаться по-другому. А отрешённость происходит от постоянной работы мысли, как и ранняя морщинка на чистом и нежном лбу. Люпин видит эту морщинку даже на таком расстоянии, но не может разглядеть цвета её глаз, так тяжелы, черны и длинны её ресницы.

— Сириус, — не дав себе возможности подумать, выпалил он, — какого цвета глаза у твоей кузины?

— Зелёные, — спокойно, точно на давно ожидаемый вопрос, ответил Сириус, — но не как волна на солнце, а как стоячее болото. И так же полны гнили. Таких, как ты, она и за людей не считает, друг мой Лунатик. По правде говоря, я считал тебя более проницательным.

— Прости, что разочаровал, — буркнул Люпин, — никак не пойму, что вы в детстве не поделили — плюшевого гоблина?

— И когда ты, наконец, поверишь, что в Слизерин попадают не просто так, — вздохнул Блэк, — уже и Нюниус себя показал во всей красе, а ты всё не веришь.

— Во всей красе — это подштанниками наружу? — осведомился Ремус, — так это не он, это Джеймс его показал.

— Ну и врезал бы Джеймсу, — пожал плечами Сириус, — это было бы естественно и даже, может быть, внушило бы уважение к нему. А он выплеснул всё своё мерзкое нутро на Эванс. На единственного человека, который всегда его защищал… по крайней мере, тогда она была единственной.

После разрыва детской дружбы с Эванс, Снейп окончательно присоединился к окружению Беллатрикс, и теперь шёл между братьями Лестрейндж, как между телохранителями. На их коренастом и плечистом фоне он выглядел весьма жалко. Сириус усмехнулся.

— Знаешь, почему моя кузина смотрится столь эффектно? Она правильно подобрала себе окружение.

С этим Люпин вынужден был согласиться. Лестрейнджи были похожи на ротвейлеров, идущих на задних лапах, Снейп — на полудохлого скорпиона, а несколько прибившихся сокурсниц — на стайку моли. Беллатрикс просто больше, чем все они, была похожа на человека. На фею. На богиню.

— Лунатик, — Сириус, похоже, разозлился, — ты вполне можешь присоединиться к её прихвостням. Конечно, не в качестве полноценного воздыхателя, но как ручной оборотень, я думаю, сойдёшь.

— Ты что, рассказал ей, что я оборотень? — рассеянно удивился Ремус. Он думал о том, что Беллатрикс никак не желает поддаваться духу “Детей Цветов”, овеявшему не только весь мир, но и магическое сообщество. Именно поэтому её волосы туго стянуты в узел, а не распущены вольно по спине и не украшены венком из… Он никак не мог подобрать подходящих ей цветов. И не нужно. Просто распустить волосы и смотреть, как льётся до пят блестящая смоль…

— Я ведь не такой дурак, как ты! Эй, Рем! Благодари Мерлина, что ты гриффиндорец и нищ, как домовик, и именно поэтому моя кузина не обращает на тебя никакого внимания. Если бы ты хоть чем-то её заинтересовал, она быстро бы вычислила, куда ты пропадаешь каждое полнолуние. И тогда… Даже я не знаю, что именно может придти ей в голову, но точно ничего хорошего. Берегись, Лунатик! Слышишь? Берегись!

Ремус не слышал, потому что в этот момент, впервые в жизни, Беллатрикс Блэк приподняла тяжёлые веки и взглянула ему прямо в глаза. И он убедился, что Сириус не совсем прав. Её глаза действительно зелёные, но не как стоячее болото. Хотя и не как волна. Как глубокий омут, глубокий до головокружения…

— Джеймс, будь добр, — донёсся, словно издалека, голос Сириуса.

— ...! — с готовностью отреагировал Джеймс.

Тошнотворно-зелёный паук, усаженный по периметру ярко-алыми блестящими глазками, пробежал по столу, сопровождаемый всеобщим визгом, кинулся под ноги Беллатрикс и там взорвался. Она не дрогнула, только брезгливо покривилась, и даже не отвела взгляд от Ремуса. Потом вновь приопустила веки и прошествовала к столу Слизерина. Королева...

Чья-то сильная рука сжала плечо Ремуса, надавила, заставила сесть на скамью. Перед носом вспыхнул оранжевым светом стакан тыквенного сока.

— Пей, — приказал голос Сириуса.

Ремус послушно глотнул сока, поперхнулся, откашлялся, и, под бешеным взглядом Сириуса, допил стакан до дна. И что на него нашло, в самом деле. То есть, не то, чтобы в первый раз нашло, но сегодня как-то слишком уж сильно.

Джеймс оторвался от яичницы и спросил:

— Всё нормально?

Питер обычным своим встревоженно-сочувственным взглядом задал тот же вопрос.

— Не смертельно, — буркнул Ремус. Он уже окончательно очнулся и очень злился на себя.

— Тогда ешь, — Джеймс грубовато-заботливо пододвинул к нему блюдо с ветчиной. — Наедайся.

Ешь, пей… Что он им — ребёнок, в самом деле? Хотя в этот период он, конечно, вполне может забыть и о еде, и о питье, и голову потерять из-за первой попавшейся ведьмы.

— Спасибо, — буркнул он, адресуясь ко всем сразу, и принялся за еду.

Питер повёл плечом. Рука болела уже меньше — хорошо, что он отпросился из больничного крыла. С друзьями всё проходит легче. Он посмотрел на склонённую голову Ремуса. Да, друзья всегда смогут помочь, даже в безнадёжной ситуации. И он тоже сможет. Он осознаёт, что он слабее всех в этой компании — не блестящий Ловец и капитан, как Джеймс, даже в четверть не так красив, как Сириус, никогда не будет старостой, как Ремус. Но он тоже кое на что способен, и скоро сможет это доказать.

1) — при всей симпатии к Хелене Бонэм Картер, мне всегда хотелось, чтобы роль Беллатрикс сыграла Сьюзэн Линч. Даю ей этот шанс.

Вернуться к тексту

В серебряном свете сверкали и струились смоль и шёлк, волны чёрных волос, сверкая, струились по сотканному из серебряного света телу и не могли затмить его. Она, нагая, кружилась и сияла совсем близко от него, стоит только протянуть руку — руку? — чтобы впиться когтями в это сияние и тьму…

— Лунатик! Эй, Лунатик! Рем!

Он попытался открыть глаза, моргнул, зажмурился. Ощущение было такое, будто кто-то светит ему фонарём прямо в лицо.

— Люпин!

Его отвернули от света, встряхнули за плечи.

— Очнись!

— Что с ним? — голос Джеймса.

— Откуда я знаю? Рем!

Он осторожно открыл глаза. Белый мёртвый свет шёл теперь слева, освещал половину встревоженного лица Сириуса, бельмом отражался у него в глазу.

Луна. Болезненно припухшая с одной стороны, словно страдающая флюсом. Такой он её боялся, потому что знал — это его последнее сознательное воспоминание. Скоро им овладеет боль, потом он провалится в темноту звериного полусознания. Полной луны он не боялся, потому что никогда её не видел. Может быть, в раннем детстве, таком раннем, что не запомнил ни её, ни себя. Полную луну может видеть только волк, а волк ничего не боится. Ничего. Скорее бы…

Сириус снова встряхнул его и грозно осведомился:

— Тебе врезать?

Луну закрыло тёмным облачным завитком. Ремус закрыл глаза и сглотнул, потом с трудом выговорил:

— Что случилось?

— Случилось то, что я снял тебя с подоконника, мой бедный друг, — спокойно объяснил Сириус сквозь сжатые зубы. Он отпустил Ремуса и скрестил руки на груди. Кажется, он дрожал, и немудрено — в комнате было очень холодно.

— И, ...ть, вовремя!, — добавил Джеймс, но Сириус не обратил на "...ть" никакого внимания.

Питер молча и деловито закрывал окно. На полу валялись куски замазки — окно, как и положено по зимнему времени, было запечатано, и на совесть запечатано. Кто-то расшатал окно так, что вылетела замазка и выпало несколько фрагментов витража. Кто-то распахнул окно настежь — навстречу кривомордой Луне и лютому холоду. С подоконника кое-где была содрана краска. Люпин вдруг понял, что не чувствует своих рук и посмотрел на них. Руки были разбиты в кровь, и кровь выступила под ногтями.

— Это… я сделал? — Люпина затрясло, и он опустился на пол. Сириус злобно швырнул в него одеялом, и Ремус благодарно в это одеяло закутался.

— Полагаю, ты, — сказал Сириус, — хотя гарантию дать не могу. Я проснулся, когда окно уже было открыто, а ты стоял на подоконнике и собирался на прогулку — не то по наружной стене, не то по воздуху...

— Но… такого ведь никогда раньше не было!

— Не было, — кивнул Сириус, — по спальне ты бродишь постоянно, по гостиной периодически, а в прошлом году тебя эльфы привели из кухни, но из окон ты ещё не бросался.

— Всё бывает в первый раз, — философски заметил Джеймс. В руках у него неизвестно откуда взялась банка сливочного пива. Джеймс с привычным шиком распечатал её и протянул Рему.

— Пей, парень. Тебе не повредит.

— Уроню, — коротко сказал Ремус, и Джеймс поставил банку на пол рядом с ним.

— А огневиски у тебя нет? — спросил Сириус, — согреться нам всем не повредит.

— Огневиски нет, — хладнокровно ответил Джеймс, — я — капитан команды Гриффиндора по квиддичу, а не е....тый бутлегер!

На этот раз Блэк среагировал молниеносно: крупный паук золотисто-коньячного цвета сбежал по плечу Джеймса и кинулся наутёк. Люпина бросило в жар от отвращения, онемение в руках тут же прошло, и руки стали ныть и саднить.

— Почему же сразу бутлегер? — удивился Сириус, — мы, хвала Мерлину, не в Америке, и сейчас не тридцатые годы. Я говорю о том, что у нас есть все шансы простудиться, и два глотка огневиски на душу могут спасти положение…

— Обойдёшься, — капитанским тоном отрезал Джеймс, — вот пиво. Пей.

Сириус посмотрел на Ремуса. Ремус приглашающе кивнул на пиво и сказал:

— Мне не холодно. Я обойдусь и без того, и без другого.

— Я ожидал от тебя большего, — с упрёком сказал ему Сириус, — я полагал, что ты присоединишься к моей просьбе. Мне казалось, что спасённая жизнь стоит глотка огневиски.

— Моя стоит банки сливочного пива, — ответил Ремус. — Целой банки.

— Половины, — подытожил Блэк. — Давай, начинай.

— Вы просто б...ские молодцы! — похвалил их Джеймс, щелчком сбросил с себя очередного паука и пошёл к Петтигрю. Тот кое-как вставил в прореху выпавший кусок витража, и теперь безуспешно пытался закрепить его.

— Отойди-ка, Пит, — без церемоний велел Джеймс, вынул неправильный кусок, подобрал с пола и вставил правильный. Кивнул Питеру:

— Закрепляй, — и снисходительно добавил, — очень-то не старайся. Нам главное до утра здесь не замёрзнуть, а там эльфы всё починят.

Пока Джеймс и Пит занимались окном, а Сириус приканчивал банку, Ремус залез в личную аптечку и намазал руки бадьяновой настойкой. Отметил, что нужно пополнить запас, и вдруг сообразил, что в этот раз просто не успеет этого сделать. Нужно было уходить — сегодня же. Он подождал, пока ослабнет боль в руках и выволок из-под кровати большой, видавший виды спальный мешок. От мешка тяжело пахло зверем.

— И куда ты собрался, Лунатик?, — удивлённо спросил Блэк, — у тебя ещё четыре дня… то есть, ночи.

— И что ты будешь делать в эти четыре ночи? — спросил Ремус со злостью. — Привязывать меня к кровати? А если мне приспичит в уборную?

— Завоешь погромче, — невозмутимо ответил Сириус, — кто-нибудь проснётся и развяжет тебя.

Ремус посмотрел на окно. На верху окна, под самым потолком, вниз головой висел Петтигрю, красный и старательный, и вставлял кусок малинового стекла в свинцовое гнездо, подсвечивая себе Люмосом. На этой — почти пятнадцатифутовой — высоте Питера удерживал Джеймс посредством славного заклятия Levicorpus. Держать Питера было нелегко, потому что он неуклюже перебирал ногами по потолку и всё время пытался перевернуться головой вверх.

— Не мельтеши, Пит, — увещевал Джеймс, — не то я тебя опять уроню. Ты ведь не хочешь сломать и вторую руку на ...? — и малиновый паук упал из-под потолка, но на полпути выстрелил в потолок зелёной паутиной и закачался на ней из стороны в сторону.

Бронзовая рама была высотой в два человеческих роста, тысячелетние витражи, несомненно, были заговорены на прочность — всё-таки комнаты предназначены для подростков. Им и вчетвером с этим окном не справиться, а он, Люпин, расшатал его в одиночку. Неужели Сириус так засмотрелся на малинового паука, что действительно не понимает всей опасности?

— Ты действительно не понимаешь? — с тоской спросил Люпин, — волк проснулся раньше времени. Я перережу вас всех во сне, может быть, уже следующей ночью, а наутро даже не вспомню, как это произошло. Мне надо уходить. Немедленно.

Питер закончил возиться с витражом. Джеймс, прищурясь, вгляделся в результат его работы, ни черта на такой высоте не разглядел и медленно опустил Пита на пол. Питер, не таясь, зажмурился. Он панически боялся высоты, но очень хотел играть в квиддич. Джеймс, блестяще овладевший Левитирующим заклятием, взялся при каждом удобном случае подвешивать Питера в воздухе, на предмет борьбы с фобией. Зажмуриваться при этом, ясное дело, Питеру не разрешалось. Каждая попытка Питера хотя бы моргнуть вызывала к жизни целое войско разноцветных членистоногих, но в этот раз Джеймс сосредоточился на том, чтобы сбить Питером малинового паука. Паук, не будь дурак, заработал всеми ногами, взлетел по паутине к потолку и там, в темноте, затерялся. От восхищения Джеймс всё-таки уронил Питера, но до пола уже оставалось не больше фута, и Питер не сильно ушибся. Он поднялся на ноги, отряхнулся и тихо сказал:

— А может быть, не надо уходить? Будем… дежурить.

Люпину стало смешно.

— Ага, посменно. Что ж, есть надежда, что дежурный успеет хотя бы заорать, когда я на него кинусь, если, конечно, не заснёт на посту.

Питер смотрел на него встревоженно и сочувственно, но безо всякого страха. Это было совсем на него не похоже. Пит побаивался Люпина даже в новолуние, и, при этом, всегда старался держаться поближе. Наверное думал, что Ремус внушает такой же безотчётный страх всем окружающим, и никто его, Петтигрю, не обидит, когда рядом Люпин. А сейчас он, кажется, совсем не боится. Годы пребывания в Гриффиндоре даром не проходят, подумал Люпин, улыбнулся Питеру и закинул мешок на плечо.

— Ладно, — сказал Джеймс, — в конце концов, тебе виднее. Я провожаю.

— Сейчас моя очередь, — напомнил Питер.

— У тебя плечо ещё болит, — не согласился Джемс, — и я тебя опять приложил. Травмированных на поле не выпускают.

Он достал из сундука Мантию-невидимку, взглянул на часы.

— Пошли. Скоро рассвет, а нам ещё на кухню надо зайти. В прошлый раз ты сожрал столько кровяной колбасы, что п...ц!

Багровый паук во весь дух чесанул по столу, но далеко не ушёл — Люпин припечатал его ладонью к столешнице гораздо быстрее, чем об этом можно прочитать. Паук рассыпался в пыль.

— Да, Лунатик, — сказал Сириус среди оглушительной тишины, — тебе действительно пора.

— Я не ожидала ничего подобного! Нужно это прекратить, это слишком опасно. Что было бы, если бы Сириус не проснулся вовремя?!

Рыжеволосая девушка отвернулась, чтобы скрыть от собеседника невольные слёзы. Её лицо ярко порозовело сквозь веснушки.

— Проснулся бы. Удивительно, что весь замок не проснулся — такой был грохот, когда Рем выломал окно. — Петтигрю посмотрел на её волосы, рдеющие в пасмурном зимнем свете, и покаянно добавил:

— Это я виноват. Я следил за ним две предыдущие ночи, но вчера у меня рука стала меньше болеть, вот я и заснул.

Лили покачала головой, зажмурилась, и слёзы покатились по её щекам.

— Нет, я это затеяла, значит, я во всём виновата. Нам невероятно повезло, но больше мы не можем рисковать. Пожалуйста, выброси их в озе… Ох, Мерлин, что это я несу. Его ведь потянет следом! Принеси их мне, хорошо?

— Ты ведь лучше меня знаешь, что это чуть ли не единственный его шанс на выздоровление. Мы просто обязаны довести дело до конца! Кроме того, сейчас можно не бояться, что он выпрыгнет из окна. Я не успел тебе сказать, он ведь ушёл из Башни. Ушёл в Визжащую хижину.

Зелёные глаза широко раскрылись на мгновение.

— Ах, вот как, — медленно произнесла Лили, — тогда... — мягкие брови сдвинулись. Она задумалась, покусывая нижнюю губу, потом вновь покачала головой.

— И всё-таки мне страшно. Я не могу продолжать. Принеси мне их, Питер. Пожалуйста.

— Я буду дежурить у Ивы, — заявил Питер. Он выпрямился и почти сравнялся в росте с Эванс. — Больше я Рема не упущу, обещаю.

— Не глупи. Во-первых, ты и так нездоров, а ночью, на морозе, разболеешься совсем. А во-вторых, что ты будешь с ним делать, если он всё-таки выберется из Хижины? По словам Ремуса, волк вступил в свои права...

— Только пока Рем спит. Если он попробует сбежать, я его просто-напросто разбужу.

— Нет! Это опасно.

— Не опасно, пока он в человеческом облике.

— А если ты его проспишь?

— Давай я всё-таки скажу ребятам, и мы будем меняться?

— Нет, — резко ответила Лили. — Я не доверяю Блэку. Я не знаю, каким чудом он попал к нам, а не в Слизерин. Я уверена, что именно он подбивает вас на все эти мерзкие выходки!

Петтигрю хмыкнул:

— Опять ты про Нюниуса. Забудь про него, Эванс, не стоит он того.

Она совсем съёжилась, поникла, и Питер почувствовал неловкость. Он тихо сказал:

— Хорошо, я ничего Сириусу не говорил и не скажу, раз ты этого так не хочешь. Но Капитан…

— О Поттере я не хочу даже слышать! — она отвернулась и отошла к краю поляны, потирая плечи маленькими руками в пёстрых варежках.

Питер почувствовал жалость и раздражение. Вот что с ней делать? Сириусу она, видите ли, не доверяет в силу его происхождения. Довольно странно для магглорождённой ведьмы, но, с другой стороны, по паролю и отзыв. Ведь, как ни крути, а все Блэки — “змеиные” выкормыши, и одному Сириусу не перевесить репутацию всей семьи, даже если семья уверена в обратном. Так что здесь Лили можно понять.

Что касается Джеймса, то он просто повёл себя, как кретин. Надо же ему было покуражиться над этим недоноском Снейпом у всех — а главное, у Лили — на глазах. После этого Лили относится к нему, как к убийце котёнка, и здесь её тоже можно понять.

Всё можно понять, но понимание не облегчает ситуацию. А ситуация такова, что Лили каким-то образом догадалась, чем болен Люпин. Догадалась и, повинуясь неуёмности рыжего своего характера, взялась за заведомо безнадёжное дело — исцеление оборотня. И его, Петтигрю, впрягла — давай, сказала, помогай, ты единственный друг Люпина, к которому я могу обратиться за поддержкой. Ты — не идиот Поттер, не злобный шкодник Блэк, ты — умный, добрый, и вдвоем мы перевернём горы. Он собирался заступиться за “идиота” и “шкодника”, он собирался напомнить ей, что оборотень — это на всю жизнь, но ему и рта раскрыть не дали. Он был подхвачен этим смерчем бешеной энергии, этим безжалостным напряжением доброй воли, И — рассказал бы кто, не поверил бы — но они нашли! Точнее, Лили нашла описание какого-то древнего северного обряда. У неё полгода ушло на расшифровку, и она не уставала повторять, что без него, Петтигрю, она провозилась бы впятеро дольше. Ему это было лестно, хоть он и сознавал в глубине души, что толку от него было чуть. Он был, главным образом, на подхвате и побегушках, но ему это было привычно и необидно. Да он и не поспел бы за Лили, если бы даже захотел, с такой скоростью работала её рыжая голова.

Как бы там ни было, расшифровку они закончили как раз вовремя. Вышло так, что крайне редкое совмещение календарных условий, необходимых для проведения этого обряда, приходится на ближайшее воскресенье, когда наступит третье и последнее в этом столетии Рождественское полнолуние. А следующего придётся ждать, наверное, целую жизнь. ⁽¹⁾

Казалось бы, самое время отбросить обиды и предубеждения, и выступить единым фронтом ради благой цели. А вот фигу. Мы же круты так, что не взобраться, нам никто не нужен. Всю подготовительную работу мы с тобой провели вдвоём. И для обряда достаточно двоих. Ну же, Пит, ничего в этом нет страшного!

Это как посмотреть. Ритуал должна будет творить Лили, потому что только женщина способна преобразовать силу Луны. Стало быть, он должен будет провести Рема по тропе Луны. Ему — слабосильному, малорослому, а теперь ещё и с повреждённой рукой — предстоит удерживать Рема на грани обращения. Не человека и не зверя, а какого-то промежуточного монстра, лишённого даже волчьего сознания.

Ну-ну, отвечала на это Лили, древние были не глупее нас. Ты сам подумай, ведь целитель должен обезопасить себя от оборотня. Поэтому описание обряда включает в себя и рецепт наркотического снадобья, предназначенного специально для таких переуженцев, каким сделается Люпин. Если верить описанию, после приёма этого зелья с Люпином справится и ребёнок, а ты-то, Пит, не ребёнок, да и я тоже. У нас обязательно всё получится.

Предположим, описание не врёт, и во время обряда Люпин будет кроток, как овечка. А до обряда что с ним делать? Первая и главная опасность состоит в том, что оборотень ступит на тропу Луны до того, как наступит полнолуние и начнётся обращение. Сила же притяжения Лунной тропы наглядно проявила себя прошлой ночью, когда Ремус высадил свинцовую раму — не просыпаясь, голыми руками. Это был последний шанс уговорить Лили принять помощь остальных, и он очень старался, расписывая перед ней, как Сириус подхватил Рема чуть ли не в воздухе. Кажется, перестарался и напугал настолько, что Лили готова пустить насмарку всю проделанную громадную работу, готова упустить этот редкий, почти уникальный шанс.

Петтигрю сделал последнюю попытку: сказал в спину Лили самым твёрдым тоном, на какой был способен:

— Свари мне Бессонного зелья. Ты ведь умеешь. И Перцового заодно, если уж мне придётся торчать возле Рема по ночам.

Лили обернулась и хмуро посмотрела на него, потом её лицо смягчилось и стало виноватым.

— Прости меня, Пит. Я знаю, ты считаешь, что я веду себя глупо, но, поверь, мне виднее. Так получилось, что я могу рассчитывать только на тебя. И мне повезло с тобой, — она чуть улыбнулась, — ты не сдаёшься, и мне не позволяешь. Это лишний раз доказывает, что мы обязательно справимся. Но один ты стеречь не будешь, будем сменять друг друга.

— Оставь, Эванс. Ты-то точно его не удержишь, он, знаешь, в этот период сильный и быстрый, как… как зверь, в общем. Кроме того, тебе не выйти ночью из замка…

— А тебе? — быстро спросила она.

Питера бросило в жар. Проболтался! Кэп его убьёт. А Сириус зароет.

Почти сразу он сообразил, что не проболтался. Просто на воре шапка горит.

— Я ведь пойду с вечера, — простодушно ответил он, — точнее, на закате. Когда Луна восходит. И сразу на всю ночь в караул. А в вечер полнолуния пойдём с тобой вместе, как планировали.

Лили, покусывая нижнюю губу, исподлобья рассматривала его. Глаза у неё стали ярче, а волосы заметно распушились, как шерсть у рассерженной кошки. Ого, уже и искра проскочила. Того и гляди, спалит что-нибудь магическим выбросом. Что-нибудь… или кого-нибудь. Питер почувствовал, как его собственные волосы под капюшоном встают дыбом и панически пропищал:

— Ой-ёй-ёй! Боюсь!

Лили невольно фыркнула, и грозовое напряжение ослабело. Питер перевёл дыхание — отнюдь не притворно — и примирительно сказал:

— Не злись, Эванс. Подумай и согласись со мной. В конце концов, самая тяжёлая часть обряда ложится именно на твои плечи. Если ты будешь усталой — бог знает, что может случится. Вдруг ты его убьёшь? Не верю я, что древние очень уж заботились о безопасности.

Она вздохнула и зябко поёжилась — всё-таки они уже довольно давно стояли на этой заснеженной поляне, Питер и сам начинал замерзать. А Эванс и вовсе чихнула, быстро нашарила в кармане склянку и, запрокинув голову, вылила в рот всё, что в склянке было. Было там немного. Потом она скривилась и сказала:

— Б-р-р-р! Ну и гадость это Перцовое, — она запнулась и виновато посмотрела на Питера:

— Извини, надо было тебе предложить.

— Сейчас мне оно не нужно, — терпеливо сказал он, — а ночью понадобится. Если, конечно, мы договорились.

— Договорились, — вздохнула она, — Перцовое и Бессонное я тебе оставлю… ты знаешь, где.

— Угу, — Питер кивнул, — тогда я пошёл?

— Давай. И… Питер?

Он обернулся:

— Да?

— Перед тем, как идти “в караул” — ну и словечко! — зайди на кухню, запасись чем-нибудь съедобным.

— Знаешь, — сказал он ей, — ты ведёшь себя в точности, как Капитан.

И рванул прочь, не разбирая дороги и не дожидаясь, пока с её волос опять посыпятся искры.

Лили проводила его взглядом, потом отвернулась. Рукой в пёстрой варежке она собрала немного снега с еловой лапы и приложила ко лбу, к щекам. Прикрыла глаза.

Из-за деревьев на противоположной стороне поляны выступил подросток — тощий, нескладный, поразительно некрасивый. Завораживающе некрасивый — его лицо хотелось разглядывать, как картину Пикассо, чтобы понять, как, чёрт возьми, эти искривлённые, словно бы неумело прорисованные черты, составляют единое выразительное целое. Всё это длинное, изжелта-бледное, угреватое лицо было скошено на правую сторону — от линии лба до подбородка, и правый глаз сидел ниже левого. Нос был тоже длинный и искривлённый, под стать лицу, а уж уши! Хорошо, конечно, что он приладился прятать их под волосами. Правда, волосы, свисая вдоль щёк, делали лицо ещё у́же, а нос — ещё длиннее, но с этим приходилось мириться. Ухмылка у него, натурально, была тоже кривая, как и зубы. Манера же горбиться и задирать правое плечо наводила на мысли не то о Калибане, не то о Квазимодо. Угрюмый, тяжёлый взгляд чёрных глаз, впрочем, давал решительный перевес в сторону Калибана.

Рыжеволосая девушка, несомненно, услышала хруст снега под его ногами, но не обернулась. Он остановился, глядя на её спину, окутанную прирученным пламенем. Его рот нервно дёрнулся, но он овладел собой. Завёл за спину большие сжатые кулаки и произнёс издевательски-сочувственно:

— Ничего не вышло? — голос был ещё хрипловатый, неустоявшийся, но уже гулкий, как в бочку.

— Ты ведь сам всё слышал, — отозвалась она безразлично. — Перцовое и Бессонное. И Веритасерум.

Он криво ухмыльнулся:

— Неужели сдаёшься?

— Мне нужно знать, как можно незаметно выйти из замка и вернуться в замок, — сказала она всё так же мягко и безразлично, — и я это узнаю, так или иначе. Времени остаётся всё меньше, и ты, — она повернулась к нему и взглянула, как ударила, — ты знаешь, что поставлено на карту.

Он встретил её взгляд не дрогнув, только зубы сжал. Так, сквозь зубы, и спросил:

— Ты уверена, что этот… крысёныш не сдаст тебя своим дружкам?

— Не нужно так говорить, — бронзовые ресницы затенили глаза, на розовых щеках появились ямочки, — Питер очень горд моим доверием и постарается его сохранить. И, обрати внимание, он до сих пор не открыл мне, как они выбираются из замка. На него можно положиться, нравится тебе это или нет.

Она устало потёрла переносицу. Спросила:

— Ты принёс?

Он молча протянул ей маленькую тёмную склянку. На его лице было странное выражение: он словно силился отвести от неё глаза — и не мог.

Она подошла к нему, вынула склянку из его пальцев и спрятала во внутренний карман своей мантии. Потом сняла варежку, собрала в маленькую горсть всю медную тяжесть своих волос и приложила к его щеке. Он весь застыл, оцепенел, только глаза лихорадочно блестели. Так они стояли несколько мгновений, глаза в глаза, и можно было видеть, как его шатает от ударов сердца. Потом она разжала пальцы, освобождённая шёлковая волна устремилась вниз, а освободившаяся горячая и чуть влажная ладонь коснулась его лица. Он вздрогнул всем телом и сглотнул.

— Тебе это нравится, верно? — спросил он более хрипло, чем обычно.

— Как и тебе, — она пожала плечами и направилась по протоптанной в снегу тропинке к замку.

Он перевёл дыхание. И вдох, и выдох дались ему с трудом, почти с болью. Щёку жгло, а во рту была сладость. Он снова сглотнул. Месть сладка.

Да, Лили, мне это нравится.

1) — до 2015 года.

Вернуться к тексту

— Питер!

Питер испуганно втянул голову в плечи и остановился. Его нагнала разгневанная Эванс.

— Я просила тебя поесть нормально! Ты не на прогулку в Хогсмит собираешься!

— Я ел… — несмело возразил он.

— Ничего ты не ел! Я за тобой наблюдала!

Как, интересно, она могла за ним наблюдать? Она сидела у дальнего конца стола, он сам видел только её голову, и только тогда, когда на волшебном потолке обеденного зала сквозь тучи проглядывало солнце, и все его лучи лились на волосы Эванс. А его — маленького, сидевшего в тени рослого Джеймса, она никак не могла разглядеть. Но, видимо, как-то разглядела, потому что говорила чистую правду — он почти ничего не ел. Ему кусок в горло не лез — от страха, от возбуждения и оттого, что за соседним, слизеринским столом, почти напротив Питера, сидел Снейп и изредка кидал на Петтигрю откровенно издевательские взгляды. Решил, надо полагать, поизводить самого слабого из гриффиндорской четвёрки. Питер терпел. Джеймс так и ищет предлог, чтобы вновь сцепиться с Нюниусом, а он, Питер, пообещал Эванс не привлекать внимания — к себе, к друзьям, к Ремусу. Нюниус своё получит — потом, когда Ремус будет здоров…

Интересно, не Нюниус ли стукнул Лили, что Питер ничего не ел? Нет, вряд ли. Зачем это ему, и кроме того, они ведь в ссоре…

Лили, между тем, сунула Питеру в зубы многослойный сандвич.

— Кусай! — велела она.

Ещё бы сказала: “Куси!”, угрюмо подумал Питер, взглянул на её суровые брови, послушно откусил от сандвича почти необъятный кусок и принялся трудолюбиво жевать. Она подождала, пока он прожуёт и сунула ему в зубы горлышко бутылки:

— Пей!

Питер глотнул приторного тыквенного сока и закашлялся. Лили нетерпеливо притопнула маленьким подкованным сапожком и снова сунула ему сандвич.

— Эванс! — взмолился Питер, отворачивая лицо — не так решительно! Я ведь больше давлюсь, чем ем!

— За обедом надо было есть по-человечески! — рявкнула она, но ослабила нажим, и Питер смог откусить кусок съедобного размера. Потом он взял бутылку у Лили и выпил её залпом. Лили следила за ним бдительно, как кошка.

— Я и не знал, что так хочу пить, — признался он, вернул бутылку Лили и взял у неё сандвич. — Нюниус на меня пялился весь обед, — пожаловался он неожиданно для себя.

Лили вспыхнула, как закат, и зло прищурилась.

— Ты хочешь сказать, что остался голодным из-за Снейпа?!

— Не могу я есть, когда на меня смотрят, — пояснил он, доедая сандвич. Она вдруг фыркнула:

— Я ведь на тебя смотрю.

— Ты — другое дело, — он отряхнул ладони, — спасибо. Пойду собираться.

— Подожди, — она запустила руку в свою котомку (замшевую, с бахромой, такую же вызывающе маггловскую, как и сапожки), — раз уж я тебя поймала, то забери их сейчас,— она сунула ему склянку коричневого стекла, — это Перцовое.

Следующая склянка была тёмно-красной.

— Это Бессонное.

Она ещё раз запустила руку в котомку и вытащила два толстых сандвича, упакованных в пергаментную бумагу.

— А это — чтобы ты не терял времени на кухне. А теперь иди.

Он кивнул, повернулся и пошёл по коридору.

— Постой, — сказала она вдруг ему вслед, — уже почти стемнело. Пока ты соберёшься, ворота могут закрыть. Как же ты выйдешь?

Он остановился и ответил, не оборачиваясь и не задумываясь:

— Через проход за большим зеркалом, на четвёртом этаже.

— И куда он ведёт? Нет, подожди, я сама угадаю. На опушку Запретного леса? К тому месту, откуда ты проложил Тропу?

Сдаваться, так сдаваться. Питер комично развёл руками и утвердительно наклонил голову. Лили хихикнула.

— Ладно уж, ступай, — сказала она. — Удачи!

Питер трусцой припустил к Гриффиндорской башне, но на полдороге был перехвачен грузным рыжим моржом — профессором Зельеварения Горацием Слагхорном.

— Э-э-э, мистер Петтигрю, — сдержанно проревел он, — будьте любезны, повремените минуту.

Было видно, что профессор сдерживает не только свой могучий голосовой аппарат, но и могучее раздражение. Как ни спешил Питер, ему пришлось остановиться. Не так уж много рубинов было у Гриффиндора.

— Мистер Петтигрю! — отдуваясь и страшно пуча глаза, заговорил Слагхорн. — Вам известно, что я иду в ногу с современностью, что я лишён предрассудков и снисходителен к человеческим слабостям, но всему есть предел! Да, молодой человек, есть предел!

Питер только глазами хлопал, пытаясь понять, что именно могло довести до предела слизеринского декана. Слагхорн, и верно, всегда был довольно доброжелателен — особенно на фоне своего факультета. Какая муха его укусила? А главное — при чём здесь он, Питер?

— Я не наивный юноша, — ревел Слагхорн, — я не верю сведениям, полученным из третьих, весьма вероятно, недружественных рук. Но собственным органам чувств я верить вправе, ибо, хоть я и не юн, но далеко не стар! Да, взор мой ещё остёр!

Питер окончательно утратил ощущение реальности происходящего и это, очевидно, отразилось на его лице, потому что Слагхорн заревел уже не как морж, а как целое моржовое лежбище:

— У вас недюжинный артистический талант, молодой человек! Но меня вы не проведёте! Я видел вас! — толстый указательный палец гневно и укоризненно устремился на Питера, — и, пусть со спины, но я узнал вас! Вы тайком проникли в мой кабинет! Вы унесли дорогостоящие компоненты! Вы, мистер Петтигрю, сделали это не в первый раз!

В голове у Питера воцарилась гулкая пустота.

— Да, мистер Петтигрю! И я заявляю вам, что не намерен этого терпеть!

— Профессор, могу я узнать, что случилось?

Из-за обширной спины зельевара выступила Эванс — наверное, не успела далеко уйти и вернулась на рёв Слагхорна. Она сухо кивнула Питеру и вновь обратилась к Слагхорну.

— Простите, что я вмешиваюсь, профессор, но Петтигрю — студент моего факультета, и я, как староста, обязана знать, в чём он провинился.

Старого ловеласа словно подменили. Усы у него перестали топорщиться, улеглись, а моржовый рёв превратился в несколько хриплое, но вполне бархатное мурлыканье. И весь он стал похож не на моржа, а на кота, этакого матёрого владыку крыш, султана окрестных кошек.

— Моя дорогая, — пророкотал он, — поверьте, вам не стоит беспокоиться. Я ни в коем случае не намерен снимать баллы с вашего факультета. То, что произошло, касается только мистера Петтигрю и меня.

— Простите меня, сэр, но я всё же беспокоюсь. Со стороны ваша беседа выглядит так, будто вы обвиняете Петтигрю в чём-то, а он слишком растерян, чтобы оправдываться.

— Всё обстоит именно так. И не думаете ли вы, моя дорогая, что ваш сокурсник растерян, потому что я обличил его?

— Вы очень расстроены,сэр, и потому судите предвзято!

— Мисс Эванс!

— Простите, сэр, но вы не даёте Питеру и слова сказать в свою защиту! Вы, при вашей доброте! Это совсем на вас непохоже!

Слагхорн посмотрел на Питера и снова стал похож на моржа.

— Ну-с, молодой человек, и что же вы можете сказать в своё оправдание?

Питер сглотнул.

— Смелее, Питер! — подбодрила Эванс.

— Я ничего у вас не брал, сэр, — пробормотал он.

Маленькие веснушчатые ноздри Эванс гневно раздулись.

— Вы обвиняете его в к р а ж е?! — напустилась она на Слагхорна.

— Да, дорогая мисс Эванс! Обвиняю! И имею для этого все основания! Я своими глазами видел, как этот субъект выходил из моего кабинета! И после этого я обнаружил убыль в своих запасах! Я обнаруживал её и раньше!

Эванс покусала губу.

— Вы не могли бы сказать мне, что именно пропало, сэр?

— Какое это имеет значение?

— Прошу вас, сэр. Если мы будем знать, для какого зелья у вас воруют ингридиенты, это может помочь нам найти виновника.

— Виновник найден! Вот он, перед нами!

— Вы так в этом уверены?

— Я видел, говорю вам, упрямица вы этакая, видел его своими глазами!

— Что именно пропало, сэр?

Слагхорн раздул усы, вынул из кармана сюртука платок и вытер вспотевший лоб.

— Шкура бумсланга, — буркнул он, — до этого пропадал рог двурога.

Питер, несмотря на свою растерянность, посочувствовал зельевару, как товарищу по несчастью. Эванс и из него вила верёвки.

— Сэр, вы меня просто поражаете! Если похищены компоненты Оборотного зелья, то как вы можете быть уверены, что видели именно Питера?

Слагхорн обалдело уставился на неё. Питер тоже.

— Полагаете, — медленно выговорил профессор, — кто-то попытался прикрыться его внешностью?

— При наличии Оборотного зелья — почему бы и нет? Я бы не стала сбрасывать со счетов подобную возможность.

— Это подло! — рявкнул Слагхорн, выкатывая глаза и багровея, — воровство отвратительно, но ещё более отвратительна попытка свалить вину на другого. Позор!

Питер увидел, как сжались губы Эванс. Веснушки проступили отчётливей на её побледневшем лице. Слагхорн смягчил голос и выражение лица, и похлопал её по плечу.

— Ну-ну, моя дорогая, — прогудел он, — не нужно так расстраиваться. Я обещаю вам, что буду сдержан и осторожен. Обещаю, что соберу доказательства, прежде чем обвинять кого бы то ни было. Мистер Петтигрю!

— Да, сэр?

— Вы можете дать мне слово, что ничего у меня не брали?

— Даю слово, сэр. Я… зачем мне?

По зельям Питер еле тянул на “удовлетворительно”.

— Пожалуй, — буркнул Слагхорн, — но вы могли взять не для себя.

— Я ничего у вас не брал, сэр, — с расстановкой повторил Питер. Шок, вызванный несправедливым обвинением, проходил, и Питер начинал злиться. Он с вызовом уставился в выпученные буркалы зельевара. Какое-то время они со Слагхорном гневно пялились друг на друга, потом Слагхорн, так и не моргнув буркалом, произнёс:

— Полагаю правильным вплоть до выяснения всех обстоятельств не предавать огласке это дело. Об этом же попрошу и вас, молодые люди. И кроме того, я прошу вас, именно вас, мистер Петтигрю, быть крайне внимательным и осторожным в своих поступках!

— Да, сэр, — отозвался Питер и покосился на Эванс. Она ушла в себя, и там, в себе, жила напряжённой внутренней жизнью — судя по отсутствующему взгляду.

— Надеюсь, что, когда всё разъяснится, я буду вынужден попросить у вас прощения, мистер Петтигрю, — величественно произнёс Слагхорн, — пока же желаю всего наилучшего. Доброго вам вечера, молодые люди!

И он величественно удалился.

— Спасибо, Эванс,— прочувствованно сказал Питер.

Она рассеянно взглянула на него и слабо улыбнулась.

— Вечно ты во что-то влипаешь…

Они направились к гриффиндорской башне — вместе. Видимо, Эванс до того расстроила эта история, что она забыла о конспирации. По дороге Эванс, мучимая тяжёлыми мыслями, так разогналась, что Питер, топоча, еле поспевал за нею.

— Эванс, не беги, — пропыхтел Питер. Лили хмуро глянула на него через плечо. Она уже не была бледной, наоборот, она раскраснелась и, кажется, собиралась плакать. И Питер вдруг понял, о чём, а точнее, о ком она думает. О Нюниусе, тролль его задери. И то сказать, кому ещё в этой школе могут понадобится составляющие такого сложного зелья? Но если сейчас он произнесёт имя Снейпа, Эванс его убьёт, к Трелони не ходи.

Но его словно дёрнуло за язык, и он сказал:

— Ох, не думай ты о Снейпе. Гнилой он, что тут сделаешь…

Она застыла на месте, уперев руки в бока.

— Господи, — сказала она, глядя поверх головы Питера и адресуясь, надо полагать, к высшим силам, — при чём здесь Снейп? Почему именно Снейп?

— А кто ещё? Кто может сварить Оборотное зелье?

— Да кто угодно. — Она отвечала явно не столько Питеру, сколько собственным мыслям. — Я, например. Или кто-нибудь с седьмого курса. На Рейвенкло знаешь, какие алхимики?

— Рейвенкловцы не стали бы меня подставлять.

Она мотнула волосами.

— И Снейп бы не стал.

— Да ладно тебе. Этот на всё способен.

— Ингридиенты стащить он может. Он же одержимый. Но подставить… Нет, нет, ты его не знаешь!

— А ты-то его знаешь?

Она постояла немного, покачиваясь с пятки на носок, потом вдруг легко развернулась на пятке и кинулась прочь.

— Эванс, стой! — крикнул Питер, но куда там — её и след простыл. Побежала вышибать из Снейпа признательные показания, не иначе. К совести, наверное, будет взывать, к былой дружбе. Она, бедняжка, всё ещё держит его за человека...

Питер задумался. Он чувствовал себя совсем беспомощным. Пойти к Слагхорну и сказать ему, что, кроме Снейпа, воровать ингридиенты некому? Так Слагхорн его и слушать не станет, и дело даже не в том, что Питер у него на подозрении, а в факультетском престиже. Не то, чтобы Снейп был любимчиком Слагхорна (Снейп — любимчик, ха!), но Снейп был гордостью — персонально декана и факультета Слизерин в целом. Если уж говорить о зельеварении, Снейп был своего рода звездой. Одним словом, Слагхорн Снейпа в обиду не даст. На слабость старого моржа к Лили надеяться не стоит — слабость слабостью, а факультет факультетом.

С одной стороны, он обещал Слагхорну хранить молчание. С другой стороны, он является пострадавшей стороной. И если в школе затевается нечто, явно поганое, в чём пытаются обвинить студента факультета Гриффиндор, уж кто-кто, а декан факультета Гриффиндор обязана об этом знать.

Питер чувствовал, что просто не в состоянии молчать. Обещание Слагхорну, а также обещание Лили не привлекать внимание к Гриффиндорской четвёрке, отошли на второй план. Питер быстро пошёл к кабинету Трансфигурации.

— Северус, ты до сих пор не удостоен Знака. Я ждал, пока ты сам заговоришь об этом, но я не взял в расчёт твою гордость.

— Мой Лорд, я...

— Я не порицаю тебя. Сам факт того, что ты являешься студентом Слизерина, есть повод для гордости. Твои же личные таланты ставят тебя на голову выше остальных твоих сокурсников, даже чистокровных по рождению. Обычно я не объясняю причин тех или иных своих действий, но ты — ты заслуживаешь объяснений.

— Мой Лорд, я не прошу объяснений. Но я прошу позволения сказать, что я думаю.

— Разумеется, говори, Северус. Ты весьма умён, и твоё мнение важно для меня.

— Полагаю, ваше нежелание отметить меня Знаком связано не с вашим недоверием ко мне, а с моим происхождением. Я полукровка, и не могу получить Знак по праву рождения. Я знаю, что вы выделяете меня среди всех, но я понимаю, что вы не можете принять меня в свой ближний круг, не подвергнув искусу.

— Ты понял меня правильно, мой друг. Сожалею, но ты прав.

Собеседник Снейпа прошёлся из угла в угол большой комнаты своей скользящей, неестественно бесшумной походкой. И весь он был неестественный, точнее, сверхъестественный — нечеловечески высокий, очень худой, с голой уродливой головой, с пронзительным голосом. Он был так уродлив, что мог бы быть даже смешным, жутко-смешным, как персонаж детского ужастика, если бы не чувствовалась за этим гротескным обликом тёмная неисчерпаемая мощь.

Северус знал, что собеседник его был когда-то красив, но заплатил благообразностью за знания, за овладение такими областями магии, о каких остальные волшебники и думать не смели. Снейп благоговел перед его самоотверженностью, перед его умением быть выше обычных человеческих слабостей. Собеседник, несомненно, был величайшим магом современности, и Северус давно бы, по примеру других, преклонил бы перед ним колени, добровольно и восхищённо, но Лорд ему этого не позволял. Ему — единственному из всех! Чтобы хоть как-нибудь выразить своё уважение, Снейп долго приучал себя твёрдо выдерживать взгляд огромных глаз собеседника — оголённых, цвета запёкшейся крови. Но сейчас он был взволнован разговором, выбит из колеи, и когда Тёмный Лорд развернулся на ходу и в упор посмотрел на Снейпа, тот всё же вздрогнул и опустил глаза. Но он знал, что ему незачем стыдиться своего страха. Ему случалось видеть, как под взглядом Лорда вздрагивали и склонялись взрослые и могучие маги — не чета ему, шестнадцатилетнему полукровке. Сила, обитавшая в теле Тёмного Лорда, скованная и направляемая его сверхчеловеческой волей, находила выход только в его взгляде, и ничто не могло противостоять этой силе.

Но ни разу ещё Лорд не смотрел на него так прямо и испытующе, он всегда словно щадил Снейпа, не позволял ему ощутить всю мощь своего взгляда. Ни разу — до сегодняшнего дня.

А значит — пришло его, Снейпа, время. Значит, он должен доказать свою преданность. Свою готовность следовать за величайшим волшебником современности — куда бы тот ни направлялся.

С головокружительным чувством не то падения, не то полёта, он опустился на колени и склонил голову.

— Я готов, — сказал он.

Холодная и лёгкая, почти бесплотная рука легла на его голову, слегка потянула за волосы, заставила поднять лицо навстречу страшным глазам.

— Готов ли? — спросил Тёмный Лорд.

Точно два лезвия приблизились к глазам Северуса. Он сразу ощутил жжение и набежавшие слёзы, но он знал, что не моргнёт. Ни в эту секунду, ни в следующую.

— Что ж, — очень медленно произнёс Темный Лорд, — если готов, то вот первое испытание: на правдивость. Скажи мне, Северус, зачем ты пришёл ко мне? Ты, повторю, умён, и пришёл ко мне не из юношеской восторженности. Ты горд, и пришёл ко мне не потому, что тебе нужен вождь. Я знаю, что ты пришёл ко мне за чистыми знаниями — так было вначале, но потом кое-что изменилось, у тебя появилась настоящая цель. Какая цель, Северус?

Постыдные воспоминания поднялись в нём, и жжение в глазах сразу прошло, а горло так сжалось от злобы, что он с трудом выдавил из себя заветное слово:

— Месть.

Глаза Лорда блестели. Так блестит только что пролитая кровь — ночью, в зареве пожара.

— Это правда, — констатировал он. — Но, если я дам тебе знания, то чем ты заплатишь мне за них? За возможность отомстить и остаться безнаказанным? За умение подчинять окружающих своей воле? За власть, невозможную в наше время для человека твоего возраста и происхождения? Что ты дашь мне взамен, Северус?

— Всё, — ответил он.

Во рту стало вдруг сладко, и он сглотнул. И повторил:

— Всё, что угодно.

Снейп вздрогнул, выйдя из задумчивости, поднял голову, прислушался. Нет, показалось. По этому коридору вообще мало кто ходит, а если кто и ходит, то мимо.

Про этот туалет рассказала ему когда-то Лили, и он, вскоре после того, втихую обустроил в нём лабораторию. Здесь он спокойно мог возиться со своими зельями, потому что живым в неисправный туалет заходить было незачем, а сортирному привидению угрюмый и, мягко говоря, некрасивый подросток пришёлся не по вкусу, поэтому оно… то есть, она, не слишком ему докучала. Он сидел здесь, можно сказать, безвылазно, особенно в последние месяцы, экспериментируя бесконечно, радуясь возможности спокойно применять на практике знания, полученные от Тёмного Лорда. Результаты были поразительными. Воистину, стоит сломать стереотип мышления, переступить неизвестно кем и когда наложенный запрет, приобретший силу закона — и за спиной вырастают крылья. Тысячу раз прав Лорд, когда говорит, что законы писаны для посредственностей…

Он ощутил болезненный внутренний толчок и выхватил палочку. Кто-то обнаружил и взломал его охранные заклятья!

Распахнулась дверь. В тёмную и жаркую берлогу, полную испарений кипящего зелья, ворвался прохладный воздух из коридора. И ещё кто-то, намного более вещественный.

Северус засветил Люмос, увидел знакомое лицо, без памяти зацелованное солнцем, пламя волос, стиснул зубы и погасил Люмос, чтобы посетительница не увидела его смятения. Спросил, надеясь, что в его голосе звучит только раздражение и ничего больше:

— Что тебе нужно? Зачем ты сюда пришла?

— Сев, что происходит? Во что ты вляпался? — выпалила она в ответ.

Он поморщился. Какая фальшь.

— Вляпался? — повторил он с неприязненным высокомерием. — Такие слова тебе совсем не к лицу.

Она, в свою очередь, засветила Люмос, всмотрелась в его лицо, вся вспыхнула и проговорила, словно бы едва сдерживая гнев:

— Почему же? Вполне нормальное слово для грязнокровки.

Что?!

Он подскочил к ней, наклонился над ней, такой маленькой, и прошипел ей в лицо:

— Не смей. Произносить. Это. Слово.

— Пошипи ещё у меня! А ну, говори, что ты натворил?

Похоже, случилось что-то серьёзное, раз она так расшумелась. Надо как-то её утихомирить.

— Не нужно здесь кричать, — сказал он ровным голосом, — если уж ты взломала мою защиту, то хотя бы позаботься о том, чтобы не привлекать внимания…

— Не заговаривай мне зубы, — решительно отрезала она, — Морж обвинил Петтигрю в краже ингридиентов, причём утверждает, что собственными глазами видел Питера, убегающего с места преступления!

Он недоумённо нахмурился. Только и всего?

— И что?

— А то, что Пит этого не делал!

— Разумеется, не делал. Мне это известно, точно так же, как и тебе. Что-то я не пойму, что в этом такого нового...

— Да уж. Подставлять невинного человека — чего же в этом нового?!

Какого чёрта ей от него надо?

— Если этот недоносок тебе ещё зачем-то нужен, то так и скажи, — сдерживаясь, сказал он, — скажи и уходи, я должен сегодня всё закончить, а ты меня отвлекаешь.

Она уставилась на него непонимающим и рассерженным взглядом, красная и растрёпанная. Она действительно хочет, чтобы он поверил, что такая буря эмоций вызвана этим ничтожеством Петтигрю? Разве он давал ей повод считать его дураком?

Она вдруг перестала сверкать глазами, глубоко вздохнула и сказала почти спокойно:

— Я ничего не понимаю. Почему ты ведёшь себя так, как будто я перед тобой в чём-то виновата? Насколько я помню, дело обстоит как раз наоборот.

Ему захотелось её ударить. У него даже сжались кулаки, но она не обратила на это внимания, потому что смотрела ему в лицо. И она совсем тихо произнесла:

— Что происходит, Крёстный? Расскажи мне. Пожалуйста. Вместе мы что-нибудь обязательно придумаем.

Крёстный, восприемник. Так она называла его за то, что он был первым человеком, сказавшим ей, что её удел — магия. Она редко называла его так в детстве и совсем перестала называть его так, когда они повзрослели. Её пугала его реакция: он то взвивался до потолка, то становился прямо-таки недостойно кротким. Это происходило потому, что это слово лишало его власти над собой. Даже не само слово, а то, как она произносила его. Её губы, розовые под веснушками, произносили это слово так, что мир пропадал — оставались только эти губы. Вот как сейчас…

Он отшатнулся от неё, провёл ладонью по лицу. Чушь. Послышалось. Она не могла этого сказать.

— Ты… — с трудом произнёс он, — ты… Лили?

— Нет, Плакса Миртл, — раздражённо сказала она. — Ты что, не соображаешь, с кем говоришь? Зельем своим надышался?

Он машинально взглянул в сторону булькающего котла, потом снова уставился на неё. Потянулся было дотронуться до её щеки, но собственная рука вдруг показалось ему слишком большой и тяжёлой рядом с её ярким и хрупким, как фарфор, лицом, и он испуганно убрал руку.

— Лили, — с трудом повторил он, — зачем ты здесь? Тебе нельзя здесь быть.

— Давай я сама буду решать, где мне быть, ладно? И давай ты расскажешь мне, во что ты влез?

Он сразу отрезвел и сразу сообразил, что ему делать. План действий созрел мгновенно, даже не созрел, а прямо-таки возник перед его мысленным взором. Наверное, какая-то часть его сознания была готова к такому обороту событий. Всё-таки он очень хорошо знал Лили Эванс.

Он пожал правым вздёрнутым плечом, зная, как это её раздражает.

— Зачем? Всё идет своим чередом, и ты ничего здесь сделать не сможешь.

Он повернулся к котлу и принялся плавно вращать палочкой над булькающей жидкостью.

Лили подошла ближе, надо полагать, чтобы взглянуть, что он там варит. Варил же он микстуру сложную и опасную, и всем своим расцветшим талантом алхимика, чутьём и зрением, всей кожей воспринимал, что зелье близко к идеалу. От варева тянуло то звериным кислым мускусом, вызывавшим древний тёмный страх и древнюю же готовность к драке, то сладковатым дурманом, от которого слабели ноги, и присутствие Лили ощущалось ещё острее. Хотелось отбросить страх и стыд, выпустить наружу нового себя — сильного и властного. Схватить Лили своими большими, уже почти мужскими руками. Но он сдерживался. Высшая власть — власть над собой.

Лили стояла и смотрела. Она была так взвинчена, что с трудом удерживала Люмос— огонёк на конце её палочки то ярко разгорался, то тускнел. Но при всём при том она молчала. Он подумал, что она, по старой памяти, не решается вмешаться в процесс. Однажды он запорол зелье, потому что она неслышно подкралась к нему сзади и крикнула: “Бу!” Он, разумеется, вздрогнул и перелил лишнего в котёл из зажатой в кулаке склянки. Совершенно обеспамятев от ярости, он отшвырнул склянку, схватил котёл и… Он и сам не знал, что удержало его от того, чтобы опрокинуть кипящее зелье Лили на голову. Котёл выскользнул из его ослабевших рук, грохнулся о кафель, зелье расплескалось, бурля, ошпарило (счастье, что только ошпарило!) ноги и Лили, и ему, а он, до кучи, ещё и наподдал по котлу обожжённой ногой — так, что котёл полетел, как пушечное ядро, и разбил один из немногих уцелевших унитазов. Потом он сидел на мокром полу, ссутулившись, обхватив ладонями голову и стуча зубами. Лили стояла рядом с ним. Наверное, её ошпаренные ноги болели так же, как у него, но она терпела, и осторожно гладила его по голове и по вздрагивающей спине. Он так и не смог заставить себя посмотреть на неё, только и сумел, что процедить сквозь зубы: "Больше никогда так не делай"…

Только когда он закончил считать обороты палочки и погасил огонь под котлом, Лили, наконец, нарушила молчание. Голос у неё прерывался, точно она собиралась плакать:

— Сев, ты...совсем ничего не хочешь мне сказать?

Он внутренне подобрался, как перед прыжком, и медленно произнёс:

— Может, и хотел бы. Хотел бы попросить у тебя прощения — ещё один, последний раз... если бы в этом был хоть какой-то смысл.

— А ты попробуй, — шепнула она.

— Stupefy, — ответил на это Снейп.

Палочка Лили со стуком упала на пол и погасла, но сама Лили упасть не успела — Снейп подхватил её. Прижал её к себе, тяжело дыша. Дурочка, дурочка, разве можно быть такой доверчивой? Разве так можно?..

Он грудью ощущал биение её сердца, лицом — шёлк её волос. Обнимал её всё крепче. Хмелел от ощущения собственной силы, от своей власти над её телом, сжимал её так, что её дыхание вырывалось стоном, и в мареве желания этот бессознательный стон казался ему поощрением. Жаркий бред, знакомый, привычный, тягостный, овладевал им, а дурманящие испарения зелья гасили последние проблески сознания.

Должны были бы погасить. В последний момент он вспомнил, для кого варит это зелье, и его окатило отвращением, как кипятком. Он не животное. Он даже больше, чем человек — он маг. Он устоит перед соблазном.

Он сжал зубы и отстранил её от себя, постоял минуту, выравнивая дыхание. Подманил откатившуюся палочку Лили, сунул себе в карман. Потом осторожно поднял Лили на руки. Времена, когда он катал её на закорках, давно миновали, почти забылись, и он подивился, как чему-то новому, лёгкости её тела. Выглянул за дверь, прислушался, принюхался к непривычно прохладному воздуху, и быстро понёс Лили прочь.

Унеся её по пустому коридору как можно дальше от злополучного туалета, он осторожно опустил её на скамью, стоящую в нише. Палочку вложил ей не в карман, а в рукав, как она любила. Помедлил, вглядываясь в её лицо, такое бледное, что его, собственно, не было видно под веснушками. Давним, тоже почти забытым, движением провёл большой рукой по её лицу от лба до подбородка, пытаясь собрать в горсть россыпь золотистой меди. Не удержавшись, посмотрел на свою ладонь, по-старому, по-детски обиделся на то, что ни единой веснушки не осталось у него в руке. Хотел посмеяться над собой, но понял, что сейчас заплачет. Нюниус, подумал он со злобой, выпрямился и достал свою палочку. Сказал так, словно Лили могла его услышать:

— Мне не нужно твоё прощение. Мне нужно, чтобы ты была в безопасности. А потому…

Он снял Оглушающее заклятие и быстро, пока она не пришла в себя, прошептал:

— Забудь.

И рванулся от неё с такой скоростью, будто за ним гнался весь Гриффиндор с разъярённым Поттером во главе.

И как в воду глядел, потому что буквально через несколько мгновений вывернула из-за угла гриффиндорская четвёрка — правда, в составе всего трёх человек, но под предводительством неизменного и великолепного Капитана Поттера. До Снейпа донёсся встревоженный возглас Джеймса:

— Эванс!

Эхо этого возгласа словно подтолкнуло Снейпа в спину. Он скрипнул зубами и ускорил шаги.

— Эванс!

— Что этот гад с ней сделал?

— Какой гад? — быстро переспросил Сириус. Только он отреагировал на восклицание Пита. Джеймс был целиком занят Лили.

— Снейп, — пояснил Пит, охваченный надеждой на понимание, но надежда оказалась напрасной, поскольку Сириус, как и всегда, не пожелал признать, что Нюниус способен на что-то серьёзное. Он нетерпеливо отмахнулся от Пита и тоже наклонился над Эванс.

— Просто обморок, — успокаивающе сказал он, — не волнуйся, Джим, с девчонками это бывает.

Джеймс не обратил на него внимания, потому что в этот момент Лили открыла глаза и уставилась Джеймсу прямо в лицо. Джеймс даже слегка вздрогнул.

— Эй… — шёпотом позвал он.

— Ты забыл моё имя? — осведомилась она. Голос её звучал слабо, но тон был насмешливым.

Её обычный тон. Словно и не было прошлой весны, безобразной сцены у озера, словно не лежало между нею и Джеймсом полугода ледяного молчания.

Даже затылок Джеймса выразил радостное изумление. Он детским движением взъерошил жёсткие волосы и, всё ещё не веря себе, произнёс с осторожностью:

— Лили?

— Молодец, вспомнил, — похвалила она и протянула руку. Поттер растерянно моргнул, но в следующее мгновение сообразил, взял Лили за руку и помог ей подняться на ноги. Её качнуло, она сказала: “Ой”, и взмахнула свободной рукой, ловя равновесие.

— Что? — встревоженно спросил Джеймс.

— Голова немного кружится, — объяснила она, — а что случилось? Почему мы в коридоре? И почему на вас зимние мантии? Вы решили меня разыграть?

— Тебя — едва ли, Эванс, — подал голос Сириус. — Если судить по т в о е й мантии, то ты с нами в одной команде.

Она удивлённо глянула на него, потом осмотрела себя, пощупала шерстяной рукав мантии, побледнела и провела рукой по лбу.

— Проводите меня, пожалуйста, — попросила она, ни на кого не глядя.

— Куда? — подозрительно спросил Джеймс.

— В Больничное крыло, куда же ещё. На меня явно наложили Забвение…

Её опять качнуло, и Джеймс, не будь дурак, поддержал её за талию.

— Симптомы, как по учебнику, — пояснила она, глубоко дыша, — голова словно ватой набита, перед глазами всё плывёт, и дурнота… Хорошо мне кто-то влепил, ничего не скажешь. Интересно, что я такое увидела?

— Мне вот интересно, какая тварь это сделала? — процедил Джеймс.

Пита гневный тон Джеймса не убедил. Наверное, не так уж Джеймс и злился на “тварь”, невольно помогшую ему помириться с Лили. Лицо его расплылось в предательски-широкой ухмылке, но он овладел собой и твёрдой и ласковой — хозяйской — рукой задал Лили направление вперёд по коридору.

— Снейп, — выпалил Питер, — это его работа.

Питер чувствовал непривычное, несвойственное ему раздражение. До кабинета МакГонагалл он так и не добрался — по дороге его перехватили Джеймс и Сириус, и увлекли за собой, похохатывая и пошучивая, не слушая доводов и протестов. Они никогда его не слушали, поэтому он привык помалкивать, но сегодня его словно бес какой-то щекотал изнутри, заставляя говорить, мало того, заставляя хотеть, чтоб его выслушали. Почему они не обращают внимания на его слова? Ведь он ничего не выдумывает, он говорит чистую правду! Он точно знает, что на Лили напал Снейп!

— Ты просто помешался на Нюниусе, дружок, — произнёс Сириус с этим его уничижительным дружелюбием, — должен сказать, что у тебя довольно странные вкусы. Он ведь совсем не красивый.

Пит его почти не слышал. Он только сейчас осознал весь масштаб беды: Эванс удивилась, что на ней зимняя мантия. Значит, как минимум, события осени и зимы стёрты из её памяти. Она ничего не помнит. Ничего. Рождественское полнолуние пройдёт впустую. Люпин навсегда останется оборотнем.

Он понял, что сказал это вслух, что прокричал это в их удаляющиеся спины, потому что они остановились и недоумённо и насмешливо уставились на него.

— Ну что ты, Пит, — ласково сказала Лили, улыбаясь ему через силу. Видно было, как ей нехорошо. — Оборотня вылечить нельзя, это всем известно. Легенду о полнолунии я тоже читала, но это легенда и больше ничего.

— Но ведь ты сама говорила…

— Оставь её в покое, — велел Джеймс, — ей к Помфри надо срочно, а ты ей морочишь голову. Давай, Лили, я тебя лучше понесу.

— Нет! — почти крикнула она, сделала попытку отскочить от Джеймса и чуть не упала.

— ...!! — рявкнул Джёмс, подхватывая её. Сириус взмахнул палочкой и образовал небольшого изящного паука, сплошь заросшего густой, шелковистой, ярко-розовой шёрсткой. Паук сквозь шёрстку застенчиво оглядел присутствующих восемью голубыми глазками, засмущался вконец и шмыгнул в тёмную нишу за ближайшими доспехами. Сириус с почти виноватым выражением посмотрел на Лили.

— Прости, Эванс. У меня, знаешь ли, это уже вошло в привычку, и я не подумал, что тебе опять может стать дурно...

— Он прелесть, — успокоила она его, — нет, правда, симпатяга. Только больше их пока не делай, ладно?

— Обращайся к Кэпу, — хмыкнул Сириус, — пусть последит за языком. Пока.

— Я правильно понял, что ты не хочешь, чтобы я тебя нёс? — сердито обратился Джеймс к Лили, игнорируя Сириуса.

— Лучше я сама пойду. Как-то мне не хочется, чтобы меня носили на руках. Пока.

— Пока — звучит неплохо. Что ж, пошли ножками. Тихо, не торопясь, вот так...

И они “ушли ножками” в направлении Больничного крыла — Джеймс, Лили и Сириус. А Питер остался.

Что же делать? Делать-то теперь что?!

По крайней мере, нужно уничтожить Тропу. Если Люпин пойдёт по ней, а в конце его никто не встретит, то страшно даже представить, что может с ним случиться.

И надо спешить. В этом коридоре нет окон, но Питер за эти годы так изучил зависимость состояния Люпина от движения Луны, что точно знал — именно в эти минуты садится солнце, и Луна — там, высоко над чёрными зимними тучами — наливается бледным отравленным светом.

Питер помчался прочь по коридору. А Джеймс и Сириус, тем временем, сопроводили Лили до Больничного крыла. Лили с каждым шагом всё больше хмурилась, что-то напряжённо обдумывая. В палату она вошла совсем мрачной, как рыжая туча.

— Вот и пришли, — сообщил Джеймс. На его голос, откуда ни возьмись, появилась маленькая мадам Помфри.

— Поттер, Блэк! Что у вас опять случилось? Мисс Эванс?

— На неё напали, мадам Помфри.

— Напали? Вы уверены?

— Он шутит, — успокоила медсестру Лили, опускаясь с помощью Джеймса на койку и попутно делая ему страшные глаза.

— Что опять не так? — смущённо-раздражённым шёпотом спросил Джеймс. Он снова почувствовал себя не самостоятельной личностью, не Ловцом и Капитаном, не неформальным лидером факультета Гриффиндор, а частью составного полумифического зверя, именуемого “парой”. За прошедшие месяцы он и забыл, что это не особенно приятное ощущение. Зато правильное.

— Ты что — расследования захотел? — сердито прошептала в ответ Лили.

— Да, захотел! — гаркнул он сиплым шёпотом, — какой-то поганец — если даже и не Нюниус, то уж точно слизеринец — нападает на мою девушку! Его надо найти. и…

— Надо. Но не прямо сейчас.

— Что значит — не сейчас?! — возмутился он в полный голос, и был отстранён от койки маленькой цепкой ручкой мадам Помфри. Набежавшие эльфы проворно загородили койку белой ширмой, но Лили успела сделать Джеймсу знак, чтобы он не уходил.

Спустя несколько минут озабоченного молчания из-за ширмы раздался голос мадам Помфри:

— Заклятие Забвения, несомненно. Я склоняюсь к мысли, что Поттер прав — это нападение. Я обязана доложить об этом инциденте директору.

— Вам виднее, — смиренно ответила Лили.

Медсестра вышла из-за ширмы, строго посмотрела на Джеймса и прошла в свой кабинет — надо полагать, к камину, докладываться.

Джеймс, торжествуя, влетел за ширмы.

— Кранты твоему Нюниусу, — сообщил он, — с Поппи не поспоришь. Сейчас она стукнет директору, и Севчик вылетит из школы, как ё… бладжер!

Сириус, с демонстративной деликатностью прохаживающийся вдоль дальней стены палаты, встрепенулся и взмахнул палочкой. Получившийся паук так быстро лопнул, что никто его толком и не разглядел. Собственно, никто к нему особо и не приглядывался: Лили и Джеймс шипели друг на друга, Сириус со снисходительным интересом наблюдал за ними.

— Оставь ты Снейпа в покое! Найдите Пита!

— Что значит “найдите”? Разве он не… Действительно, а где он?

— Вот именно — где он? Ты вообще слышал, что он нёс? Про… — она зашептала ещё тише, — полнолуние? Ты видишь, который час? — она ткнула веснушчатым пальцем в направлении больших часов над дверью палаты. Часы показывали дату и время. — солнце скоро сядет!! Что будет, если Пит полезет в Хижину?

— Что ты выдумала?

— Не выдумала, а додумалась, жалко, что не сразу. Но меня в голову прокляли, а с вами двумя ведь всё в порядке, вы могли понять, что с ним что-то не то!

— Нам, знаешь ли, тоже было не до него. Что ты так распсиховалась? Ничего с Питом не случится. Во-первых, сегодня ещё не полнолуние…

— Да что ты говоришь! Надо же! Я и не знала. Почему же тогда Люпин не с вами?

— Ну, он сказал, что волк уже проснулся…

— Так-так. Вот с этого места поподробнее.

— А хоть бы и проснулся. Пит Рема и человеком-то побаивается, а от…

— Тише!

— … волка и вовсе без памяти шарахается. В одиночку он в Хижину ни за что не сунется.

— Говорю я тебе, Питер не в себе! Найдите его! Если вам плевать на него, подумайте о Люпине! Каково будет Рему, если он разорвёт Питера?

— Ладно тебе. “Плевать”, “разорвёт”... Какими-то чудовищами ты нас изображаешь, и всё из-за того, что нас интересует твоё самочувствие, а не бедолага Пит, развлекающийся дурацкими байками.

Лили закусила губы, быстро села на койке, побледнела от головокружения и принялась нашаривать ногами туфли.

— А ну вас обоих на …! Я сама пойду.

Сириус от обалдения взмахнул палочкой. Огненно-рыжий паук, яростно сверкая множеством изумрудных глаз, шипя и звонко цокая лапами, промчался по каменному полу и скользнул под дверь.

Лили зажмурилась, болезненно простонала, схватилась за голову и повалилась боком обратно на койку.

— Идиоты, — пробормотала она.

Джеймс посмотрел на Сириуса и сделал головой движение, означающее “надо идти”. Сириус иронически заломил бровь.

— По-моему, Эванс. ты преувеличиваешь, — произнёс он, — и отвлекаешься на пустяки. Главное сейчас — найти того, кто тебя проклял. Поэтому я бы предпочёл остаться и дождаться директора. Но если ты настаиваешь…

— Да. Настаиваю. — Произнесла она, не открывая глаз.

-... то мы с Джеймсом всецело к услугам прекрасной дамы.

— Замечательно. Ступайте.

— Правда, сейчас сюда придёт директор…

— Вот и валите отсюда, пока он не пришёл! Я с ним как-нибудь разберусь. Например, грохнусь в обморок. Это будет совсем нетрудно.

— Что ж, раз директор в надёжных руках, то мы можем идти. Нас ждут великие дела, друг мой Джеймс!

— Как и всегда, — слабым голосом подъехидничала с койки совсем уж зелёная от дурноты, но неукрощённая Лили Эванс.

Коридоры Хогвартса, иногда бывая безлюдными, никогда не бывают пустыми. Слишком густо они заселены портретами, статуями и призраками. Кроме того, в коридорах вы можете нарваться на Пивза, способного не только обложить вас скверными словами, не только закидать вас всем, что попадётся под руку, но и привлечь внимание миссис Норрис и примкнувшего к ней Филча. Это не считая всяких мелочей, вроде водобрызжущих плит пола, блуждающих лестниц и их проваливающихся ступеней. Словом, в коридорах Хогвартса нужно быть готовым ко всему в любое время дня и ночи. Но и у готовности ко всему есть свой предел. Поэтому, когда откуда-то сбоку Питера окликнул по имени голос Лили Эванс, Питер прежде всего заорал от неожиданности и шарахнулся в сторону, и только потом обернулся на голос. Он, натурально, никак не чаял её встретить и, наверное, поэтому не сразу узнал — в полумраке бокового коридора её лицо показалось ему слишком бледным, а нахмуренные брови — слишком тёмными. И полумрак вокруг неё был слишком уж густым. Питер понял, в чём дело, когда она шагнула на свет настенного факела — на голове у неё был капюшон. Но вот капюшон соскользнул, собранные в хвост волосы заполыхали вторым факелом, и Питер с облегчением вздохнул — Эванс как Эванс. Но…

— Подожди, — выговорил он, — ты же там!..

— Где “там”? — несколько высокомерно осведомилась рыжеволосая девушка.

— В Больничном крыле…

Брови Лили приподнялись, потом она словно поняла что-то и произнесла серьёзно:

— Это для конспирации. Ты мог бы и сам догадаться.

— Мог бы... — рассеянно повторил Питер,— да нет, какое там! Мне и в голову не могло прийти, что ты такая потрясающая актриса!

— Да, я такая, — со скромной гордостью подтвердила она.

— Я поклясться был готов, что у тебя стёрта память!

— Память. У меня. Стёрта. Вот уж этому не бывать!

Питер засмеялся от облегчения. Он бы смеялся до самого полнолуния, но его собеседница, выждав несколько секунд, мягко спросила:

— Всё нормально?

Питер хихикнул ещё пару раз с разгона и кивнул:

— Ага.

— Вот и хорошо. А теперь иди.

— Куда?

— Не, знаю, куда ты там шёл… Кстати, а куда?

— Тропу разбирать...

— Что?.. Ах да, понятно. Какой ты впечатлительный.

— Я что, один такой? Джеймс вон от радости чуть с ума не сошёл.

— Именно от радости? — уточнила она.

Питер попытался прикусить язык, но тот не желал прикусываться.

— Ну да. Он решил, что ты забыла ту историю с Нюниусом, раз уж разговариваешь с ним, с Джеймсом то есть, как ни в чём не бывало. Ты разве сама не поняла?

— Знаешь, — медленно, как бы рассеянно выговорила она, — мне было не до Поттера. Мне… мне за тобой нужно было следить, ты ужасно опрометчивый. Сам видишь, я едва успела тебя перехватить. Теперь-то ты спокоен?

— Спрашиваешь! У меня прямо гора с плеч свалилась.

— Вот и хорошо.

— Так я пошёл?

— Куда теперь?

— К Рему, в караул.

— Вот это — правильный ответ, но постой минуту, — она сунула руку в карман, вынула небольшой флакон серого матового металла и протянула Питеру.

— Это… оно? — опасливо поинтересовался он.

— Бери скорее, — поторопила она.

Питер принял в ладонь тяжёлый, неестественно холодный флакон, вздрогнул и быстро положил себе в карман. Посмотрел на Эванс. Она кивнула ему без улыбки, но с такой уверенностью, что он устыдился своей нервозности.

— Иди, — сказала она, — не бойся ничего. Бессонное у тебя с собой?

Он утвердительно похлопал себя по карману, потом, под её требовательным взглядом, вынул из кармана и продемонстрировал ей склянку.

— Хорошо. Завтра действуешь так: ко мне в Больничное крыло не приходишь, на закате идёшь к Хижине. Я сама доберусь до места…

— Но как ты выйдешь?

— Если ты про Больничное крыло, то так же, как и сейчас.

— А сейчас как?

— Потом расскажу, сейчас нет времени. Из замка выйти у меня и вовсе проблем не будет, я ведь знаю, где тоннель.

— Болтун — находка для шпиона, — покаянно процитировал Питер любимую присказку Люпина.

Она чуть улыбнулась и успокоила:

— Не волнуйся, я больше никому не скажу.

Он не волнуется. Он спокоен и уверен, как никогда раньше. Эванс в строю — значит, всё будет хорошо.

— И вот ещё что, Пит, — сказала она строго, хотя на щеках у неё играли смешливые ямочки, — не забывай, что у нас заговор. Не обращай внимания на то, как я веду себя на людях. Важно только то, что я говорю тебе один на один. И я тебе говорю: самое важное — это Ремус. Не спускай с него глаз.

— Я понимаю, — горячо заверил её Питер, — просто… ты так естественно себя вела, что я растерялся.

— Теперь не растеряешься,— она бросила взгляд на наручные часики, — всё, тебе пора. Давай, кстати, сверим часы.

Часы Питера отставали — по заявлению Эванс. Питер так не считал, но спорить было себе дороже, и он перевёл минутную стрелку на два деления вперёд. После этого Лили развернула его спиной к себе и легонько подтолкнула:

— Давай. Счастливо.

Питер понёсся прочь, чувствуя себя лёгким, как воздушный шарик. Рыжая девушка проводила её взглядом, пока он не завернул за угол, и отступила в тень бокового коридора. Она не знала, что её тоже провожают взглядом. В тёмном углу под потолком сидел крупный, с полкулака, рыжий паук, и следил за нею множеством зелёных глаз. Когда она исчезла из поля зрения, паук отправился следом — по потолку, очень осторожно, стараясь не цокать. Неизвестно, как так получилось, но при материализации паук оказался подкован на все восемь ног. То, что подковки были не простыми, а золотыми, несомненно, добавляло пауку этакого варварского шарма, но жизни никак не облегчало — двигаться бесшумно было почти невозможно. Поэтому паук постоянно повторял про себя то самое слово, которому был обязан своим существованием.

Минут десять спустя после описанных событий в Больничное крыло вошёл директор школы Чародейства и Волшебства Альбус Персиваль Вульфрик Брайан Дамблдор. Лили Эванс навзничь лежала на кровати, хмурясь и покусывая губы белыми тесными зубами. И так ярок был рыжий свет, исходящий от неё, что даже А.П.В.Б. Дамблдора ослепило на миг, и он поймал себя на мысли, что на зубах у неё тоже должны быть веснушки — жаль, что их там нет. Он невольно улыбнулся. Лили перевела на него рассеянный взгляд и сделала попытку подняться.

— Нет-нет, мисс Эванс, — торопливо сказал Дамблдор, — вставать вам определённо не стоит.

Он придвинул стул к её кровати, уселся и посмотрел на Лили поверх очков.

— Прежде всего я должен извиниться перед вами за то, что не пришёл к вам сразу, мисс Эванс. У меня были уважительные причины.

— Не сомневаюсь в этом, директор.

— Мадам Помфри считает, что на вас напали.

— Я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть её слова.

— Каково ваше последнее воспоминание?

— Четвёртое мая. Я вышла из замка после Предсказаний, чтобы воздухом подышать, — она зажмурилась, — и всё, темно. Потом сразу лицо Джеймса... Поттера.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— На каком основании? Нет, сэр. Мне кажется, это просто случайность.

— Случайность?

— Наверное, кто-нибудь перекидывался заклятиями в коридоре, ну и попало в меня. Такое бывает.

— Кто-нибудь перекидывался в коридоре заклятиями Забвения? На моей памяти такого не случалось. Больше похоже на то, что вас сочли нежелательным свидетелем какого-либо… события или действия.

Она хмуро пожала плечами, потом с внезапным интересом взглянула на Дамблдора:

— Можно вопрос, сэр?

— Разумеется.

— У вас есть какие-то особые причины считать это именно нападением?

Дамблдор встал и медленно прошёлся туда-сюда, заложив за спину большие, старчески-крепкие руки.

— Причины, — задумчиво повторил он, — нет, особенных причин нет… кроме вечно тлеющей и вспыхивающей вражды факультетов.

Лили почти пренебрежительно сморщила носик:

— Вражда факультетов выразилась бы как-нибудь по-другому. Прыщавой порчей например, ещё Зуборостным заклятием, Тыквоголовым… мало ли уродующих и унижающих проклятий на свете? Но зачем кому-то проклинать меня Забвением?

— Именно, — подхватил Дамблдор, — зачем? Вы совершенно правы, если бы вас хотели просто изуродовать в припадке злобы, то воспользовались бы одним из перечисленных вами заклятий. Но заклятие Забвения выводит случившееся на совершенно другой уровень! Противник обезврежен, причём особенного ущерба ему не нанесено. Здесь чувствуется точный и холодный расчёт. Вы, я вижу, со мной несогласны.

Лили снова поморщилась — на этот раз досадливо:

— Ущерб как раз нанесён. Я ведь забыла конец прошлого учебного года и весь первый семестр нынешнего года. Одно из двух: либо, повторю, влепили мне случайно, с дурным размахом — какой там, простите, холодный расчёт! — либо…

— Кто-то захотел лишить вас лавров первой ученицы, — подхватил Дамблдор, — такое тоже может быть.

— Не так уж это и просто — лишить меня лавров, — машинально отреагировала Лили и вдруг, словно опомнившись, иронически посмотрела на Дамбдлора, — каждая ваша последующая версия, сэр, страшнее предыдущей. Так вы ещё начнёте подозревать, что меня проклял Поттер, а потом сделал вид, что нашёл меня в коридоре.

Дамблдор прищурился:

— Вполне здравая мысль, мисс Эванс.

— Детективная классика, — пояснила Эванс,

— К сожалению, не имею времени на чтение, — вздохнул Дамблдор.

— А Поттер не имеет причины стирать мне память, — в тон ему отозвалась Эванс.

У Дамблдора сделалось такое лицо, словно он собрался оспорить это утверждение. Но он только спросил:

— Считаете меня старым параноиком?

— Иногда, — буркнула она в ответ, покраснела и добавила, — сэр.

— Так, конечно, спокойнее для всех, — невозмутимо кивнул Дамблдор, — директор выжил из ума и ищет злой умысел в чём угодно — в беспокойном настроении факультетских призраков, в слишком раннем обострении хронической болезни одного из старост… во внезапном проклятии, нежданно и беспричинно поразившем лучшую ученицу Хогвартса. Директор настолько утратил связь с реальностью, что даже совпадение Рождества и полнолуния кажется ему частью чьего-то плана…

Взгляд Дамблдора был ясным и прямым — в противоположность его словам.

Лили с трудом села на постели, и, морщась от головной боли, выговорила:

— При чём тут полнолуние, сэр? Это же миф!

— Разумеется, миф, — задумчиво согласился Дамблдор.— А что такое, по-вашему, миф?

— И что же такое миф? — устало спросила она.

— Миф — это описание действительного события в восприятии глупца и в обработке поэта, — явно процитировал кого-то Дамблдор.

Повисла неловкая, недоумённая, недоверчивая тишина, потом у Лили, надо полагать, лопнуло терпение, и она спросила прямо:

— Чего вы добиваетесь, сэр?

—От вас? Осторожности, мисс Эванс. Представьте себе, что мои подозрения небеспочвенны, и будьте крайне осторожны.

Лили снова опустилась на постель и отёрла пот со лба.

— Это будет нетрудно, директор. Я немного... не в форме.

— О, мадам Помфри быстро приведёт вас в порядок — телесно, во всяком случае. Что касается последствий проклятья, то профессор Флитвик…

— Пытаетесь выяснить, сколько всего я позабыла? — резко спросила Лили, — простите, сэр, — добавила она тоном ниже, — но мне отшибли память, а не мозги. Вы ведь и сами прекрасно знаете, что память, разрушенная Забвением, восстановлению не подлежит. И профессор Флитвик скажет вам то же самое.

— Это вы меня простите за столь неуклюжую попытку вас утешить, — произнёс Дамблдор после паузы, — такие, как вы, не выносят утешений, мне не следует упускать это из виду. Что ж, по крайней мере, и я, и, надеюсь, преподаватели Хогвартса помогут вам наверстать потерянное.

— Спасибо, сэр. Правда, я очень вам благодарна.

— Что ж, тогда покойной ночи. Вам нужно отдохнуть, — Дамблдор слегка склонил голову, поднялся с кресла, пошёл к выходу, обернулся в дверях и сказал:

— Ещё раз напоминаю вам об осторожности, мисс Эванс.

Лили подождала, пока за директором закроется дверь, и снова с трудом приняла сидячее положение, запихнув за спину подушку и прислонив ноющий затылок к холодной каменной стене.

Появилась мадам Помфри. В руках у неё был фарфоровая кружка, исходящая горьким паром.

— Выпейте, мисс Эванс.

По запаху было ясно, что это не снотворное, поэтому Лили послушно взяла чашку и принялась прихлёбывать маленькими глотками. Железный постулат мадам Помфри “Лекарство должно быть горьким” оправдал себя полностью. Во-первых, было горько, да так, что челюсти сводило. Во-вторых, тошнотворная головная боль почти моментально вышла испариной, и жизнь вновь стала прекрасна, несмотря ни на что. Лили вздохнула полной грудью и даже засмеялась.

— Потрясающе, — искренне сказала она, — только одного не пойму — это ведь смесь Укрепляющего и Обезболиваюшего? Но такая микстура действует в течение получаса, как вам удалось добиться мгновенного эффекта?

— Это не мне удалось, — ответила патронесса Больничного крыла, — это вашему бывшему дружку удалось.

— О ком вы говорите? — не поняла Лили, — о, и спасибо, конечно.

— На здоровье. Я о Снейпе говорю. Талантливый парнишка, далеко пойдёт… если аврор не остановит.

— Он, конечно, далеко пойдёт, — согласилась Лили, — и не “дружок” он мне, а друг… Бывший? Что, за эти полгода я всё-таки с ним окончательно разругалась?

Мадам Помфри поджала губы.

— По слухам, да, — сухо ответила она, — но не думаю, что нужно говорить об этом сейчас.

— Не будем говорить сейчас, — легко согласилась Лили, — подождём, пока директор разрешит.

Мадам Помфри покачала головой:

— Не разгоняйтесь, мисс Эванс. Я понимаю, вам стало намного лучше, но вы ещё не здоровы. Вам нужно лечь и, крайне желательно, заснуть.

— Немного позже, мадам Помфри, пожалуйста. Ко мне должны зайти ребята.

— Если они придут после девяти, я их не впущу. И не просите…

Натурально, в этот самый момент трое Мародёров ввалились в Больничное крыло:

— Здрасьте, мадам Помфри!

Медсестра шикнула на них и сообщила, что у них есть ровно четверть часа на визит — и это при условии, что они будут вести себя тихо. Подкрепив свои слова строгим взглядом, она удалилась в свой кабинет.

Джеймс присел на край постели Лили, Сириус и Питер остались стоять — Сириус разгладил тёмные длинные волосы на обе стороны, после чего скрестил руки на груди и с ленивым интересом стал наблюдать, как Питер переминается с ноги на ногу, растерянно теребит пуговицы на мантии и то виновато поглядывает на Лили, то обвиняюще — на Джеймса и Сириуса.

— Еле перехватили, — сообщил Джеймс и хлопнул низенького Петтигрю по плечу. Судя по тому, как Питер дёрнулся и поморщился, опять по больному плечу.

— Ты была права, — продолжал Джеймс, ничего не замечая, — он так и рвался в логово…

— Тише!

— Что?.. А, да, в лежбище нашего друга. И он страшно зол на нас и не верит, что это ты хотела, чтобы мы привели его обратно. Скажи ему сама.

— Я действительно просила привести тебя, Пит, — сказала Лили, — не нужно приближаться к Люпину, когда он… болен. Особенно по ночам. Ты ведь и сам прекрасно это знаешь.

Петтигрю дико глянул на неё, на Джеймса, потом вновь уставился на Лили. Слова распирали его, рвались из груди, но на этот раз он сумел промолчать. У них заговор. И не нужно обращать внимания на то, что она говорит ему при свидетелях. Надо ей показать, что он помнит об этом.

— Насчёт Люпина я всё знаю, — он сделал лёгкое ударение на слове “всё”.

— Вот и хорошо, — Лили кивнула ему и улыбнулась, — значит, можно надеяться, что ты не наделаешь глупостей.

Питер с жаром замотал головой, дескать, не наделает. От резкого движения голова у него закружилась, и он вдруг зевнул, судорожно, протяжно — сказалась вся нынешняя нервотрёпка.

— Иди-ка ты спать, — сказал по-свойски Джеймс и вознамерился было снова двинуть Питеру в плечо, но Эванс бдительно перехватила капитанскую руку.

— А, — сказал Джеймс, — да. Я забыл, прости. Короче, катись, брат, в кроватку. Мы тут ещё посидим. До Башни хоть дойдёшь?

Питеру удалось, наконец, справиться с зевком, и он, буркнув: “Дойду”, потащился к двери. Ему удалось не кинуть ни единого взгляда на Лили. Он и так знал, что поступает правильно. Ему нужно бежать к Дракучей Иве, а не торчать возле Эванс. За дверью он достал из кармана флакон с Бессонным, пригубил, встряхнулся и быстро пошёл к Гриффиндорской Башне. Всё получилось к лучшему — он-то рванул разбирать Лунную Тропу очертя голову и напрочь позабыл о маскировке…

В Больничном Крыле Лили сказала Джеймсу и Сириусу:

— Только что отсюда ушёл Дамблдор. Он открытым текстом сказал мне, что в Замке происходит что-то нехорошее. И директор связывает это с полнолунием и Люпином.

— Та-ак, — протянул Блэк и машинально проверил ладонью, как там растёт его борода. Как-то раз одна из магглорождённых сокурсниц с восторженным повизгиванием сообщила ему, что он уж-ж-жасно похож на кого-то из нынешних крикливых музыкальных кумиров, а если отрастит бороду, то будет вообще не отличить. И Сириус повёлся! А может, просто обрадовался очередному поводу позлить мамашу. Как бы то ни было, он позволил жёстким и редким чёрным кустикам прорасти на щеках и подбородке. И упорно величал это колючее безобразие "бородою". Спорить с ним никто не рвался — борода так борода. Тем более, что она его не портила. Его вообще ничто не могло испортить.

— Если уж Дамблдор затронул эту тему, значит, тема серьёзная, — констатировал он.

— Что именно тебе сказал директор? — спросил Джеймс у Лили.

Во время рассказа Лили Сириус крутил головой, иронически усмехаясь, а когда Лили замолчала, заметил:

— Директор наш — поразительно ехидный старикан. Никогда не скажет по-человечески — вот вам факты, делайте то, что считаете нужным, только так, чтобы комар носу не подточил. Нет, сплошные обиняки, внимательные взгляды, сочувственное лицо. Последнее, что приходит в голову при взгляде на Дамблдора — это то, что он выпускник Гриффиндора. Мне всегда было интересно, куда Шляпа хотела распределить его на самом деле? А может, и распределила? Может, Дамблдор — тайный агент Слизерина в Гриффиндоре?

— Ага, — хмыкнула Лили, — ходит ночью по замку и тайно заражает гриффиндорцев паранойей. Трепач ты, Блэк. Сказал бы лучше, что делать?

— Полагаю, наблюдать за Ремусом… как, собственно, и за Питом. Неотрывно, днём и ночью. Твоё мнение, Джеймс?

Джеймс помолчал, ероша волосы, и высказался:

— Да, зря мы отправили Пита. Он явно что-то об этом знает. А рассказать толком почему-то не хочет. Нёс какую-то ...ню, тебя, — он посмотрел на Лили, — зачем-то приплёл…

Лили поморщилась, а Сириус безотчётно превратил “...ню” в серебристого паука. Паук рванул прочь по полу, вверх по стене, увидел в углу под потолком своего рыжего собрата и взорвался — то ли время его вышло, то ли испугался сверкающих зелёных глаз. Серебристая пыль окутала рыжего, и он слегка увеличился в размерах. Совсем чуть-чуть. Незаметно ни для себя, ни для свидетелей, если бы они были.

— Вообще-то это не мы, а ты его отправил, но это неважно, — отмахнулась Лили, — Питер на ногах еле стоял, и сейчас он, конечно, спит, как сурок. Может, завтра он расскажет что-нибудь более вразумительное.

— Ты уверена, что он спит? Обо что спорим? — оживился Джеймс. Лили легонько щёлкнула его в лоб, заявила: "Продул!" и продолжила:

— Кроме того, полнолуние ведь только завтра. Так что сегодня вы тоже вполне можете позволить себе выспаться.

— Пожалуй. А с завтрашнего заката мы с Сириусом глаз не спустим ни с Рема, ни с Пита…

— И я с вами!

— Ещё чего! Мало тебе проклятия, хочешь, чтобы тебя покусал обо…

— Т-с-с!

— Чтобы тебя покусали!

— А вы что, заговорённые?

— За нас не беспокойся, — подал голос Блэк, — у нас богатый опыт.

Лили явно собиралась настаивать, но появилась мадам Помфри и выставила Поттера и Блэка за дверь. После чего накапала в стакан воды зелья Сна-без-сновидений и не допускающим возражений тоном велела Лили выпить немедленно. Не то она, мадам Помфри, посадит Лили в карантин. Да-да, именно из вредности, вы верно подумали, мисс Эванс!

Сидевший в углу под потолком рыжий зеленоглазый паук убедился, что Лили заснула и чесанул вслед за Блэком и Поттером к Гриффиндорской Башне. Клубочком прокатился под портретом Полной Дамы. Та, разумеется, завизжала: "Пауки! Опять эти пауки!", но переполоха не произвела: гриффиндорцы привыкли и к её визгу, и к его причинам. Проник в дортуар Мародёров как раз в тот момент, когда Джеймс и Сириус не без удивления разглядывали Питера. Тот лежал в своей кровати, сделав “ручки под щёчку”, и спал сном праведника. Сириус задумчиво потёр ладонью свою как-бы-бороду:

— И в самом деле, спит, — сказал он.

Джеймс озадаченно почесал лоб там, где его щёлкнула Лили.

— И в самом деле, продул, — сказал он.

Рыжий паук тоже ощутил желание озадаченно почесаться, но до головы не дотянулся — анатомия не позволила. Поэтому он почесал себе брюшко.

За обедом Сириус вновь завёл разговор о том, что не худо бы всё-таки выяснить, кто проклял Эванс и, самое меньшее, оскорбить мерзавца действием. А в идеале, конечно, добиться того, чтобы мерзавца вышвырнули из школы. Или мерзавку, предсказуемо уточнил Сириус и предсказуемо бросил взгляд на свою прекрасную кузину, царившую за слизеринским столом.

Джеймс, в принципе, не возражал, но и не слишком горячо поддерживал эту идею.

— Ты, мой друг, ведёшь себя неумно, — откровенно заявил ему Сириус, — при сцене у озера присутствовала чуть ли не вся школа. Кто-нибудь обязательно распишет Эванс всё в подробностях, и ещё и от себя добавит. Не собираешься же ты приводить всех свидетелей к Непреложному Обету молчания?

— Я сам ей всё расскажу, — буркнул Джеймс, — позже.

Сириус удручённо вздохнул. Питер тоже вздохнул. Вздох перешёл в широчайший, как у крокодила, зевок. Джеймс воспользовался этим — закинул Питу в разинувшийся рот кусок печёного картофеля. Питер захлопнул рот и закашлялся.

— Ну, чего ты раззевался? — раздражённо спросил Джеймс, — ты же всю ночь проспал, как убитый. Ты даже завтрак проспал. Это мы с Сири почти глаз не сомкнули.

Теперь это называется “почти не сомкнули глаз”, подумал Питер. Под утро, когда он вернулся в спальню, замёрзший и измученный, эти двое дрыхли так, что дрожали плохо закреплённые куски витражных окон. Он подавил кашель и принялся старательно жевать картошку, чтобы скрыть улыбку и удержаться от зевков.

Ночка была та ещё. В течение девяти часов Питеру приходилось петь, кричать, хлопать в ладоши, сыпать искрами и брызгать водой из волшебной палочки, и при этом спаси-сохрани не приближаться к Люпину на дистанцию захвата. Как Питер и предполагал, связывать Люпина было бесполезно. Он разрывал путы, не чувствуя, что они режут его до мяса, он молча и страшно рвался к выходу из Хижины, рыча сквозь оскаленные зубы, слепо сверкая закаченными белками. Когда же особенно резкий и громкий звук, ожог огнём или ледяной водой пробуждал его на несколько мгновений, на Питера уставлялись глаза зверя — нет, не зверя. Они менялись из жёлтых в карие, и снова желтели, и хриплый голос человека — нет, не человека — то умолял Питера выпустить его, то рычал: “Не приближайся!”, и вновь сверкали белки, и нарастал, длился вой, вой, вой...

Там, за стенами Хижины, за слепыми окнами, Луна мучительно медленно ползла к горизонту, становилась всё бледнее, растворялась в серой зимней заре. Рем слабел. Но он всё ещё корчился на грязном полу, в щепы терзая старые доски, оставляя на них кровавые следы, всё пытался ползти к выходу, всё выл. Казалось, этот кошмар никогда не кончится. Склянка с Бодрящим зельем выпала у Питера из кармана и разбилась в самом начале этой пляски с волком, и Питер держался… непонятно, на чём. Не на ответственности, не на жалости, не на упрямстве даже, а только на инерции. Тело помнило, что нужно любой ценой не пустить Рема наружу, и продолжало делать то, что нужно, даже когда у Пита плыло сознание. И когда Рем вдруг лёг лицом в пол и затих, тяжело дыша, Питер даже не понял, что эта страшная ночь закончилась.

— Спасибо, Пит… — прошептал Рем, — всё нормально...

Питер наклонился к нему, чтобы осмотреть раны.

— Нет, — слабо сказал Рем, — я справлюсь. Иди, скоро подъём. Если тебя поймают, то снимут баллы с Гриффиндора…

Ах ты, господи. Староста — он и в полнолуние староста, будь он хоть трижды оборотнем. Питер хихикнул, и Рем с трудом перевернулся на спину и с трудом улыбнулся разбитым лицом.

— Иди, — повторил он, — спасибо, что был со мной. И прости. Не знаю, что со мной творится в этот раз. Наверное, это из-за Рождества. Нечисти под Рождество несладко приходится...

— Ерунда, — возразил Питер, — всё будет хорошо, Рем, вот увидишь.

Питер еле дотащился до входа в тоннель, еле выбрался из тоннеля в коридор четвёртого этажа. А на выходе чуть не получил разрыв сердца. В окна сочился мутный свет раннего утра, и в этом свете он сначала увидел пару огромных неподвижных глазищ, и только потом различил бледное лицо, усыпанное тёмными веснушками.

— Эванс! — приглушённо ахнул Питер, — смерти ты моей хочешь…Нельзя же так пугать!

— Оборотня ты, стало быть, не боишься? — насмешливо уточнила она. Голос у неё был сиплый. Надо было полагать, что она всю ночь так и просидела на каменном полу, судорожно обхватив колени и таращась в окно на страшную Луну.

— Всё хорошо, — ответил он на незаданный, самый главный вопрос, — я удержал его, Лили.

Впервые он позволил себе назвать её по имени, потому что, чёрт возьми, он это заслужил.

— Да, — она кивнула, всё так же не сводя с него глаз, — ты даже не представляешь, какой ты молодец.

Он выполз, наконец, из тоннеля, поднялся на ноги и подал ей руку. Она встала, опираясь на его руку и морщась от боли в затёкших ногах. И вдруг крепко взяла Питера ладонями за виски и сначала прижалась к его лбу губами, а потом прислонилась своим лбом. Ладони у неё были ледяными и даже, кажется, вздрагивали, а губы и лоб горячие, как в лихорадке.

— Молодец, — повторила она глухо, — как мне с тобой повезло.

Его кольнула ревность из-за того, что объектом таких сильных переживаний был Люпин. Он словно бы почувствовала это, отстранилась от него и, всё ещё крепко и ласково держа за виски, повернула его лицо к свету факела и внимательно всмотрелась в него. Он, в свою очередь с неожиданной жалостью увидел, что веки её покраснели от слёз, и глаза от этого кажутся ещё ярче, зеленее, даже в тусклом свете утра. Он открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь ободряющее, но она опередила его:

— Тяжело тебе пришлось, — сочувственно сказала она, — а как твоё плечо?

Про плечо он просто-напросто забыл. Не до того было. Но сейчас оно заныло, точно разбуженное вопросом. Питер поморщился.

— Ясно, — хмыкнула Эванс и наконец выпустила его голову, хотя он был совсем не против постоять так ещё немного. Пока ноги вконец не подкосятся от усталости.

Она сунула ему в руку очередную склянку и пояснила:

— Это Бодроперцовое. Выпей, сходи позавтракай, а потом ступай спать. Главная работа предстоит нынешней ночью.

— Да, мэм, — буркнул он.

Она обняла его, так крепко, что у него дыхание перехватило. Потом она разжала руки и сказала спокойно и веско:

— Я не забуду того, что ты сделал, Питер Петтигрю. А теперь иди.

Такова была прошлая ночь. Завтрак Питер, конечно, проспал, но к обеду всё-таки проснулся, голодный, как акула и чрезвычайно гордый собой. Вот так-то, думал Питер, я справился с невменяемым оборотнем. А чего добились вы, мои жующие друзья?

С новым чувством независимости от чьего бы то ни было мнения, Питер встал из-за стола.

— Куда? — удивился Джеймс,

— Пойду поваляюсь, — небрежно ответил Питер.

— По какой причине? — с некоторой угрозой осведомился Джеймс.

— А так, — ответил Питер ещё небрежнее, — захотелось.

И отправился в Гриффиндорскую башню. Зелье зельем, сон сном, а от переутомления его всё ещё качало из стороны в сторону, и веки то и дело падали на глаза и не хотели подниматься.

— Лили права, — сказал Джеймс Сириусу, — что-то с нашим Питом не то происходит. Он, б…, явно пытался мне нахамить. Мне!

— Может, он наконец начал взрослеть, — предположил Сириус, творя очередного паука, — и тебе стоит взять с него пример.

Он щелчком отправил паука через весь стол. Сопровождаемый визгом, ругательствами, грохотом отодвигаемых скамей и летящими предметами сервировки, паук добежал до дальнего края, сорвался с него и там, под столом, взорвался облачком серебряной пыли. Народ довольно быстро успокоился, расселся по местам, беззлобно и привычно поругивая “дурацкие выходки” и “завиральные идеи”, и никто не видел, как серебряная пыль оседает на притаившемся под столом рыжем пауке, и как он от этого становится чуточку больше.

— Так что ты там говорил о взрослении? — спросил Джеймс.

— Я говорю, держи язык на привязи, — невозмутимо отпарировал Сириус, — если бы оба наших старосты не вышли из строя, потеряли бы мы сейчас баллов пять за эти паучьи бега на обеденном столе. По твоей, между прочим, вине.

От возмущения Джеймс подавился, закашлялся и едва не выбранился, но Сириус поднял палочку:

— Всегда к твоим услугам, — заверил он.

Джеймс залпом выпил стакан тыквенного сока и с угрюмым видом поднялся на ноги.

— Далеко собрался? — осведомился Сириус, словно бы и не глядя на Джеймса. Он направил палочку на десертную ложку, заставляя несчастный столовый прибор скользить по скатерти, кружиться и кланяться в томном менуэте.

— А ты как думаешь? — буркнул Джеймс.

— Ты же всё утро там просидел. Теперь застрянешь до ночи?

— До заката, — уточнил Джеймс, — а что, у тебя есть какие-то возражения? Даже Пит настаивает на своём праве проводить воскресенье так, как ему нравится. Чем я хуже него?

— Друга бросаешь?

Джеймс проникновенно сказал:

— Посмотри вокруг, Блэк. Кругом полно классных девчонок, и ни одна не похожа на твою мамашу.

— Это пока, — ответил Сириус.

— Что “пока”?

— Пока не похожа.

— Пока что?

— Пока меня не заарканила.

Джеймс подождал, пока горемычную ложку не свернуло штопором и не брякнуло о стол и задумчиво заметил:

— А вот тут Лили ошиблась — тебя не Дамблдор заразил паранойей. У тебя своя, родная. Даже, можно сказать, семейная. Вы, Блэки, все с причудами. Вам просто необходима свежая кровь, не то сбрендите окончательно, а потом и вымрете.

— Было бы неплохо, — буркнул Сириус.

— Ну нет, на такие темы я не разговариваю, — заявил Джеймс, — насчёт размножения обращайся в любой момент, помогу, научу.... — Джеймс орлиным взором окинул Большой зал, зацепился глазами за длинноногую хаффлпаффку, проводил её глазами до дверей и вдохновенно продолжил, — могу даже дать показательный урок!

— М-да? — скептически осведомился Сириус, — боюсь, это будет твой последний урок такого рода. Эванс лишит тебя твоего учебного пособия прежде, чем сообразит, что сама в нём нуждается.

Джеймс смущенно почесал в затылке и закончил тоном ниже, но всё так же торжественно:

— Одним словом, в вопросах жизни я тебе друг, товарищ и брат. А вымирать будешь без меня, понял?

— Я тебя понял. А ты постарайся быть в Хиж… — Сириус глянул по сторонам и понизил голос, — на месте до заката. Иначе мои шансы вымереть без тебя вырастут до ста.

— Положись на меня, — Джеймс подмигнул, схватил сумку и помчался к выходу, перемахивая через столы и скамьи. Сириус, блюдя рассеянно-великодушное выражение лица, тоже пошёл на выход. Кажется, есть смысл вскрыть личный схрон. Всё-таки праздник, и не грех отметить его бутылкой Старого Огденского на четверых… или на троих? А может, и вовсе на двоих, если Пит так и не проснётся до утра. Лучше бы, конечно, обойтись без Пита и без его россказней про способы лечения оборотней...

Через двадцать минут Сириус уже бодро хрустел снежком в направлении Дракучей Ивы. На груди он бережно грел большую плоскую бутылку.

В одно из окон Гриффиндорской башни за Сириусом следил рыжий паук — во все свои зелёные глаза.

— Блэк, ты в своём уме? — спросил Рем. Он пластом лежал на своём спальном мешке и смотрел на бутылку Старого Огденского, как солдат на вошь.

— Остынь, Рем. Я не собираюсь надираться тут с тобой с глазу на глаз. Не самоубийца же я, в конце концов. Дождёмся Джеймса, выпьем по глотку…

— Только его тут и не хватало. Вы что, вправду собрались тут возле меня дежурить? Чего ради? Это не Гриффиндорская башня, выпасть я отсюда не смогу. Волком я здесь вообще… как в клетке.

— Существует опасность...

— ...укуса оборотня. На неё вы двое как раз и нарываетесь. Пит-то хоть не придёт?

— Скорее всего, нет. Трудно сказать с уверенностью. Он в последнее время довольно странно себя ведёт, а сегодня и вовсе…

— Ещё бы он не был странным. Я всю прошлую ночь боялся его зашибить…

— Э-э-э… кого? — осторожно осведомился Сириус после паузы.

— В смысле — кого? Питера, конечно. Крутился тут вокруг меня, будил, сдерживал, даже подлечить пытался…

— Подожди! Когда он вокруг тебя крутился?

— Я же говорю, прошлой ночью. Пока меня не отпустило, значит, до рассвета.

— Не может такого быть. Мы вечером были в больничном крыле у Эванс, потом...

— Что-то я слишком много пропустил. Рассказывай с самого начала.

— Не вопрос. В начале сотворил бог небо и землю, и земля была безвидна и пуста…

Рем широко улыбнулся. Сириус замолчал.

— Сириус, у нас очень мало времени, — Рем резко и неловко махнул рукой в сторону забитых окон Хижины. Сквозь щели между досками сочился розовеющий вечерний свет. — Так что давай, коротко и ёмко.

— Был бы здесь Джеймс, он бы сказал “коротко и ё…ко”.

Рем негромко зарычал. Сириус взял себя в руки. Краем сознания он понимал, что напавшее на него словесное недержание выражает охватившую его тревогу, чтобы не сказать, страх. Страх не перед рычанием, не перед жёлтыми огнями в глазах тихони Рема — навидался он этих огней — а перед неизвестным, наступающим вместе с ночью. И он выдал Ремусу всю информацию, уложившись в рекордно короткие сроки.

— … твою мать! — сказал Рем с чувством и протянул руку. Странновато протянул — ладонью книзу и согнув пальцы. Заметив взгляд Сириуса, повернул ладонь кверху, правда, пальцы так и не распрямил.

— Дай глотнуть. Это нужно запить. Давай, время ещё есть, я скажу тебе, когда надо будет бежать.

— Напугал, — Блэк открутил крышечку и протянул бутылку Люпину. Тот посмотрел на бутылку внезапно опустевшим взглядом. Сириус серьёзно сказал:

— Не лакать. Пить. Из горлышка. Поднимаешь руку, переворачиваешь бутылку дном кверху, только ме-е-едленно, и пасть подставить не забудь…

— Пошёл ты, — фыркнул Рем, но инструкции выполнил в точности. Потом вернул бутылку Сириусу, облизнулся, явно стараясь дотянуться языком до носа, и спросил:

— Значит, Эванс велела вам глаз не спускать с меня и Пита?

— Даже сама рвалась с нами.

— А вечером Питер спал в своей кровати?

— Как убитый, — подтвердил Сириус, — и утром тоже. Он до обеда проспал.

— Сириус, я псих?

— Нет. Ты просто оборотень.

— Я лгун?

— Не замечал.

— Так вот, в здравом уме и твёрдой памяти я говорю тебе чистую правду: Питер Петтигрю всю прошлую ночь был здесь, возле меня.

— Мне это не нравится, — угрюмо произнёс Блэк.

— Мне тоже это не очень-то понравилось. Пит довольно ловко от меня уворачивался, но всё-таки он слишком рисковал…

— Я не об этом! Почему Пит пришёл сюда, ничего не сказав нам с Джеймсом?

— А вы его слушали? — осведомился Рем. Сириус смутился, но ненадолго.

— И почему Эванс сделала вид, что не понимает, о чём речь? Питер всё время обращался к ней, так, будто....

— Будто?

— Будто она… она руководила всей этой затеей, а Пит был только у нее в помощниках. А она говорила ему, что он несёт чушь. Как будто пыталась отвлечь наше внимание от того, что он говорит!

— Ты же сам сказал, что на неё наложили Забвение! Если она и знала что-то, то просто забыла.

— А следить за вами зачем послала?

— Я так понял, что ей директор велел.

— По её словам. Откуда я знаю, что он ей велел на самом деле?

— Что ты имеешь против Эванс, Сириус? Только, если можно, без домыслов и подозрений.

Сириус молча приложился к бутылке. Ремус глядел на него, склонив голову набок. Жёлтые огонёчки в его глазах слегка пригасли.

— Поня-ятно, — протянул он, — “тряпкам, костям и пучку волос. Всё это пустою бабой звалось, но дурак её звал королевой роз…”

Ремус сделал паузу. Сириус опустил бутылку и ждал продолжения.

— “...впрочем, как вы и я”, — закончил Ремус. — Ты пойми, что это совершенно естественно. И наше с тобой время придёт, и быть нам дураками не хуже Джеймса. Правда, нужно заранее смириться с тем, что Джеймс отхватил лучшую девчонку в школе. Лучшую, лучшую, будь уверен.

— Околдовала она вас, что ли? — буркнул Сириус.

Ремус опять непроизвольно рыкнул и сказал:

— Слушай, ты, жертва семейных предрассудков и психологического насилия. Не все женщины такие, как твоя мать…

— И моя кузина, — охотно продолжил Сириус. На этот раз Ремус не зарычал, только глянул исподлобья, и Сириусу стоило большого труда не попятиться

— Ну, ладно, — неохотно сказал он, — предположим, я высокомерный, подозрительный чистокровный выродок. Предположим, я проигрываю битву с собственными предубеждениями. Предположим, Эванс ангел-хранитель во плоти, и ею движет искренняя тревога за тебя и Пита. Проблема в том , что мы не можем быть в этом уверены. Мы можем быть уверены только в том, что прошлой ночью Пит присутствовал в двух местах одновременно…

— Хорошо, если только в двух, — хмыкнул Рем. Он сидел на корточках, свесив руки между колен и слегка покачивался.

— Может, Пит раздобыл хроноворот? — неуверенно предположил Блэк. Римус непонимающе посмотрел на него:

— Что это такое?

Сириус объяснил. Ремус подумал и решительно отверг:

— Слишком сложно для Питера.

— Вообще всё, что происходит, слишком сложно для Питера, — заметил Сириус, — другое дело Эванс!

Рем вдруг вцепился обеими руками в волосы и мучительно, с подвыванием, зевнул. Потом закрыл рот, клацнув зубами.

— Так, — сказал он, — иди отсюда.

— Мы с Джеймсом будем снаружи, — сказал Сириус, отступая к выходу, — не знаю, что за мерзость тут готовится, но ты не один, Волк, что бы ни случилось.

— Делайте… что хотите… — с трудом произнёс Ремус. Его трясло. — Но приглядите… за Питом…

— Я из него лично дух вышибу, если он куда-то влип!

— Лучше… выясни, куда именно… он влип, — Рем скорчился, обхватив плечи руками, — Эванс… ко мне не подпускайте!... Беги, Блэк. Вон!

Сириус без ложного стыда скрылся в тоннеле.

* * *

Сириус стоял на опушке Леса, поглядывая то на багровеющий закат, то на мутный отсвет Луны за тучами, то на Иву, то в сторону замка. Несмотря на Согревающее заклятие, периодическое прикладывание к бутылке и две выкуренные сигареты, он здорово мёрз. То есть, предпочитал думать, что дрожит именно от холода.

Он услышал хруст снега под чьими-то ногами — громкий, беспечный хруст. Увидел сквозь чёрные и заснеженные ветви золотистый огонёк волшебной палочки и позвал вполголоса:

— Эй, Поттер!

Ломясь напрямик сквозь лес, как медведь, Джеймс приблизился к Сириусу, приветственно размахивая палочкой, немузыкально исполняя “All you need is love”, и на ходу доставая из-за уха сигарету. Ходил он на морозе по-маггловски — без шапки и с откинутым капюшоном, но до глаз замотавшись шарфом.

— Тихо! — шикнул на него Сириус.

— Что так? — спросил Джеймс, стягивая с лица шарф. И наклонился к Сириусу, чтобы прикурить от его сигареты.

Сириус вполголоса объяснил. Джеймс выслушал, зажав сигарету зубами и щурясь от дыма. Потом фыркнул:

— Питер спит, как бревно. Я его попробовал растолкать — руками машет и не просыпается…

— Зачем?

— Что “зачем”?

— Зачем ты его расталкивал?

— А чего он всё время дрыхнет? — агрессивно сказал Джеймс.

Они помолчали, глядя на Иву и сосредоточенно дымя.

— А Эванс что? — спросил наконец Сириус.

— Нормально, — ответил Джеймс, — сначала мы трепались, а на закате она меня прогнала…

— Солнце село полчаса назад, — ровным голосом сказал Сириус.

— Ну, я просто не сразу ушёл…

— Дай угадаю. Эванс пришлось запустить в тебя каким-нибудь крепким заклятием?

Джеймс счастливо рассмеялся:

— Графином, Блэк. В тебя когда-нибудь запускали графином?

— Нет, — задумчиво сказал Блэк, — вот графином — ни разу. И как ощущения?

— Вырастешь — узнаешь, — Поттер подмигнул, вынул у Сириуса из руки бутылку, глотнул и спросил:

— Вы с Ремом и вправду решили, что Пит сюда притащится?

Сириус неопределённо пожал плечами. Джеймс помолчал, потом сказал решительно:

— Не придёт он сюда — холодно, а у него травма...

— А прошлой ночью?

— А прошлой ночью приснился он Рему, вот и всё. Рему в этот период всякое снится. Вон он целое окно во сне высадил…

— Что, и твоей Эванс, по-твоему, что-то такое приснилось? И Дамблдору? — ехидно осведомился Сириус.

Джеймс раздражённо затянулся. И тут они услышали хруст снега. Тихий. Осторожный.

Они синхронно погасили сигареты и палочки, и напряжённо уставились в темноту Леса.

И не увидели, как сзади бесшумно, неестественно легко скользя по-над снежным настом, приблизилась к ним тёмная фигура. И не услышали Оглушающего заклятия — оно было невербальным. Они просто осели в снег, и огневиски вылился из упавшей бутылки. В снег.

Это похоже на…

...медленно зреющий нарыв? Ноет всё сильнее, и идёт по нарастающей, подчиняет себе и тело и сознание, и ты уже измотан, обессилен, и одновременно изнываешь от нетерпения — когда же нарыв прорвётся?

…любовь? Не мгновенную восторженную влюблённость, поднимающую тебя над землёй, а застарелое, безрадостное, почти бесчувственное состояние, которое не излечишь обладанием.

…болезненное пристрастие? Да, больше всего. Ты никто. Тебя нет. Тебя сушит, сосёт, пожирает изнутри жажда — бесстыдная, прощающая и оправдывающая всё.

Люпин поднялся на ноги. Стоял с минуту, покачиваясь, не в силах определить, как удобнее передвигаться — на двух ногах или на четвереньках.

Сквозь слепые окна Визжащей Хижины не пробивалось ни единого лунного луча. Но Луна была там. Звала его, Люпина. Дразнила, прикрываясь чёрными локонами ночных облаков, сияла и танцевала.

Не прямо и не ползком, согнувшись так, что руки — руки? — почти касались грязного пола, Ремус направился к выходному тоннелю.

Когда-то — прошлой ночью? Минуту или век назад? Что-то или кто-то встал между Ремусом и его жаждой — и остался жив. Кто это был? Сейчас это неважно. Сейчас у Люпина нет на это времени. Луна зовёт.

Он пробирается по тоннелю, высовывает голову наружу, в морозный воздух — и тут же что-то хлёстко бьёт его по глазам. Он рычит, прячется вновь в тоннель, осторожно вытягивает руку — руку? — нащупывает заветный сучок, нажимает его и, теперь уже беспрепятственно, выходит из тоннеля, поспешно удаляется от Ивы, принюхиваясь, осматриваясь. Мир уже почти лишён цвета, но он лишён и темноты. Он выписан тонкими штрихами, серым по белому, светло-серым по тёмно-серому, он отчётлив и ясен.

Луна стоит над замком, глухо укутанная в зимние тучи, но властно тянет Люпина к себе, заставляет шерсть на загривке вставать дыбом. Люпин дрожит от предвкушения. Он знает, что должен повернуться к Луне, позвать её и ждать, пока она откликнется на зов. Рано или поздно ей надоест прятаться, и она покажется из-за туч, так всегда бывает.

Но сегодня всё не так, как всегда. Сегодня Луна осталась у Люпина за спиной, а впереди у него густой узор Запретного Леса.

На полпути между Люпином и Лесом лёг на снег вытянутый светлый овал , и от него тянется к Лесу, теряется в чаще белый узкий лунный луч, и снег искрится в этом луче. Холодная и жестокая Луна прячется в тучах, не хочет выйти к Люпину, осветить его, освободить истомившегося волка. Что ж, и ей нашлась замена. Там, в Лесу, в начале луча, Люпина ждёт другая Луна, близкая, озорная, танцующая… нагая.

В серо-чёрно-белом мире только искры на снегу имеют цвет. Они прекрасны. Синие сверкают, белые блестят. И одна — длинная, яркая, серебряной стрелой указывает вглубь Леса.

И маленькая неуклюжая фигурка бежит от Леса к Люпину, размахивая руками.

— Подожди, Рем, не ходи туда! — запыхавшийся Питер подбежал к Люпину и заступил ему дорогу.

Ремус зарычал. Он ещё достаточно владел собой, чтобы предупредить маленького, нелепого человечка об опасности.

— Нет, Рем! Подожди, пока Луна выйдет! — Пит схватил Ремуса за плечо.

Мутная и горячая волна адреналина окатила Люпина изнутри, отключила всё, кроме инстинктов. Звериный механизм защиты-нападения сработал немедленно. Ремус сжался, прыгнул в сторону и стал обходить Пита по дуге, заходя ему за спину и не сводя с него горящих глаз.

Питера спасло то, что сейчас, на грани преображения, Ремус плохо владел своим телом. Он всё норовил опереться на руки, как на лапы и, натурально, потерял равновесие и упал.

Питер растерялся и испугался. Он проснулся десять минут назад, вскочил, как встрёпанный, глянул на часы, увидел, что безнадёжно опаздывает, накинул мантию поверх пижамы, втоптал ноги в ботинки и рванул к тайному ходу. Бежал, не остерегаясь, не разбирая дороги, в голове панически билась только одна мысль — если всё сорвётся из-за него, Эванс его убьёт.

Он выскочил на опушку Леса и споткнулся от облегчения, увидев, что Люпин ещё не добрался до того места, откуда он, Пит, в новолуние проложил Лунную Тропу. И помчался к нему, не думая об опасности. Прошлая ночь прибавила ему уверенности в себе. Он был убеждён, что и теперь справится с Ремом, и понял свою ошибку, только увидев глаза и оскал Люпина.

Он достал волшебную палочку. Люпин припал к земле. Губы его подёргивались, в горле клокотало рычание.

— Рем! — сказал Питер перехваченным голосом, — это же я, Пит…

На эти слова Люпин внимания не обратил. Он не сводил горящих глаз с волшебной палочки, дрожащей в руке Питера — не то потому, что помнил, что это такое, не то просто воспринимал, как оружие… А может, и не на палочку он смотрел — попробуй разбери в темноте, да ещё когда в глазах мутится от страха, куда смотрит обезумевший оборотень…

Смотрит… и принюхивается. Втягивает морозный воздух раздувшимися ноздрями, приседает на ноги и уже не столько рычит, сколько поскуливает. И вдруг садится, ложится, вжимается в снег.

Питер как бы заново ощутил ледяную тяжесть свинцово-серой склянки во внутреннем кармане мантии, у сердца. Этот холод сразу отрезвил и успокоил его. Что бы ни было в этой склянке, Люпин учуял это сквозь притёртую пробку и покорился этому. Он не нападёт.

Питер сунул руку за пазуху и сжал ледяное округлое тело склянки в кулаке.

Люпин завыл.

Завыл так, что его, наверное, было слышно в Хогвартсе.

Так, что его слышно было в Лесу, откуда тянулся незаконный лунный луч.

Так, что Луна сжалилась, наконец, над своей жертвой. Тучи разошлись. Белый диск открылся сразу весь, облил Люпина ядовитым светом. Люпин захлебнулся воем, вцепился себе в грудь скрюченными пальцами, повалился навзничь, выгнулся дугой...

Началась агония обращения.

(…Эванс составила нужное заклинание ещё в мае и наказала Питеру твердить его по утрам и вечерам, каждый день, даже на каникулах, и отрабатывать движения палочкой при каждом удобном случае. После каникул Эванс проверила его успехи, осталась недовольна и взялась за него всерьёз. Она заставляла его тренироваться до изнеможения и добилась того, что жесты и слова — чужие слова забытого северного языка — вросли Питеру в плоть и в кости, снились ему по ночам, наяву же он постоянно ловил себя на том, что пытается начертать палочкой в воздухе руну Равновесия. Эванс объяснила, что, наработав память тела, Питер сумеет сотворить заклинание даже если будет потрясён и напуган до полной потери соображения. Он попробовал возмутиться. Эванс серьёзно спросила его, видел ли он когда-нибудь трансформацию оборотня, и Питер ответил, что конечно нет, не видел. Рем всегда прятался в Хижине заранее. Вот именно, серьёзно сказала Эванс. А те, кто это видел, бывало, и рассудка лишались, так что нечего ему, Питеру, обижаться, обида его не спасёт, а спасёт его только тренировка…)

И спасла-таки тренировка. Хоть Питер и был потрясён почти до обморока, он машинально вскинул палочку, короткими и чёткими движениями обозначил в воздухе молот Тора, перечеркнул воздух косым крестом, словно со стороны слыша собственный голос, выкрикивающий непонятный наговор. Теперь пауза, чтобы набрать воздуху в грудь и, с силой выдохнув, прочертить в воздухе вертикальную линию.

Сила. Равновесие. Застывание.

Люпина всё крутило, всё выламывало, всё так же мучительно, но теперь безрезультатно. Трансформация прекратилась.

Питер снова полез за пазуху и обнаружил, что склянки в кармане нет. От ужаса его словно кипятком ошпарило, но тут он увидел её на снегу у себя под ногами — наверное, выронил, когда творил заклинание. Он подобрал склянку, вытянул, выцарапал намертво засевшую пробку.

Даже у него голова пошла кругом, когда густой животный дух вырвался из склянки. Задрожали колени, сжалось горло, и захотелось тоже выть и корчится в муках, выпуская из себя большого, грозного, бесстрашного зверя.

Да, даже Питера проняло, а бедный Рем, мучаясь, пополз по снегу, как червяк, ворочая своё изуродованное, непослушное тело, пока не подполз к ногам Питера, не поднял к нему своё страшное лицо. Питер наклонился к нему и влил тёмную густую влагу в разинутый рот.

Люпин, захлёбываясь, заскулил, завертелся вокруг себя, потом рухнул на снег, свернулся клубком и затих, как мёртвый. Только пар валил от него, от его тела и дыхания.

Питер почувствовал, что он, весь мокрый от пота, стоит в распахнутой мантии и правая рука ноет на морозе нестерпимо, что шнурки у него не зашнурованы, ступни у него стёрты и болят, потому что он надел ботинки на босу ногу. Этого мало — он перепутал правый и левый! Что же он за идиот…

— Сейчас, Рем, — пробормотал он, стараясь не смотреть на Люпина, — я только вот… переобуюсь.

Ему было стыдно, но его просто тошнило смотреть на Рема. Да и Рем ли это? Какое отношение имеет к тихоне-умнице Рему эта туша, от которой остро смердит человеческим потом и псиной? Это длинное туловище с редкой шерстью, с бледными проплёшинами, эта… морда, конечно же, морда, с нависшими бровями, с челюстями, вытянутыми вперёд, с недоразвитыми клыками, с которых капает слюна. Эти ублюдочные конечности — на передних пальцы укоротились вдвое, но заканчивались огрызенными Ремовыми ногтями, а задние выглядели волчьими лапами только до лодыжек — ступни были человеческими…

Питер осознал, что пялится на тварь с болезненным любопытством и зажмурился.

Не открывая глаз, переобулся и на ощупь зашнуровал ботинки. Запахнул мантию и мельком глянул на часы. Время поджимало, и на него снова навалилось гнетущее и окрыляющее сознание того, что всё зависит только от него.

— Пойдём, Рем.

Существо не отреагировало. И что с ним делать? Взять его за руку… лапу… и вести?

Нужно хотя бы попробовать...

Ему стоило большого труда дотронуться до Ремуса, но он должен был сделать это — для него. Он наклонился и потянул тварь за дрожащую, влажную, уродливую руку.

— Пойдём, Рем. В Лес, как ты хотел. Скоро всё будет хорошо. Ты будешь здоров, Рем, обещаю.

Подчиняясь прикосновению, тварь попробовала подняться и идти по-человечески, потом на четвереньках, но не смогла — ни так, ни эдак.

— Надо идти,— с отчаянием сказал Питер. — Ты обязан пройти по Лунной тропе, Рем, иначе ничего не получится…

Трудно сказать, что подействовало, может быть, слово “лунный”. Тварь подняла голову и глаза её блеснули из-под опущенных век. Издавая невнятные мучительные звуки, тварь поползла на брюхе к Запретному Лесу.

Питер шёл рядом. Он не видел того, что видел Люпин, для него не существовало светлой призрачной дороги, но он ориентировался по своим приметам. Он очень хорошо помнил, где проходил две недели назад, в новолуние, подсвечивая себе Люмосом, и оставлял длинные булавки гоблинова серебра.

Первую он подобрал там, куда, на взгляд Люпина, падал луч из Леса. Там торчал из снега сухой прут — не пень даже, а так, обломок какого-то тонкого деревца. Люпин его и не заметил, а Питер его очень хорошо помнил — два года назад он до крови распорол себе ногу об эту клятую чурку. Потому и втыкал булавку в почерневшее сухое дерево с чувством мстительного удовлетворения, и выдернул её теперь с таким же, почти плотским, удовольствием.

Странный это металл — гоблиново серебро. Настолько странный, что булавка светилась бы, если бы в Запретном Лесу водились эльфы.

Питер воткнул в воротник мантии невесомую булавку и последовал за Люпином по тёмной колее в снегу.

Вторую булавку он подобрал на самой опушке, около намертво вытоптанной лужайки, где собирались ученики на уроки по уходу за магическими существами.

Третью — довольно глубоко в Лесу, где хоженые дороги уводили в стороны, а им с Люпином нужно было вперёд, в чащу.

Четвёртую — на краю бурелома, где начиналась новая тропа, проложенная через поваленные, покорёженые стволы деревьев совсем недавно — для него и Люпина.

Пятую — на выходе из полосы бурелома, на краю круглой поляны. На противоположном краю поляны чёрной стеной стояли деревья.

Лунный немерцающий свет заливал поляну. Ярко, холодно, отчётливо освещал большой плоский камень посередине поляны, чистый, не покрытый снегом. Рядом с камнем — невысокую хрупкую фигуру в мантии с накинутым капюшоном. Блестящую длинную булавку в её маленьких руках.

И ещё что-то было в её руках, что-то непонятное. Чёрное широкое кольцо. Питер прищурился, всматриваясь.

Ошейник.

— Блэк! Сириус! Блэк, ты живой? … твою мать, очнись!

На “твою мать” у Сириуса сработал рефлекс — его рука шевельнулась, дабы трансфигурировать брань в паука, но это оказалось невозможным.

Во-первых, в руке не было палочки.

Во-вторых, рукой вообще было невозможно пошевелить. И другой рукой тоже. Ноги не слушались. Надо полагать, от холода...

Сириус раскрыл глаза и задумчиво уставился на заснеженные ветки над собой. Зачем, интересно, ему понадобилось укладываться в снег? Неужели они с Джеймсом успели-таки нализаться до потери сознания? Едва ли. Они и полбутылки не выпили…

— Блэк!

Сириус с трудом повернул голову на голос и обнаружил рядом Поттера, тоже в горизонтальном положении.

— Что... случилось? — выговорил он застывшими губами.

— А ты сам не понимаешь? Какая-то ё…ная сука нас оглушила и связала!

В течение следующих минут Джеймс густо сыпал бранью, разнообразной, как Всевкусные конфеты, а Сириус осознавал происходящее. Да, он лежит на спине, руки притянуты к туловищу, ноги связаны. Всё тело затекло и онемело, даже щёки.

Тут Джеймс такое загнул, что пришлось призвать его к порядку:

— Поттер, ты неблагородно пользуешься моей беспомощностью! Чем растрачивать словарный запас, лучше придумай, как нам освободиться!

Джеймс замолчал, с ненавистью глядя на Луну, видную сквозь редкое переплетение голых ветвей, потом скосил глаза на Сириуса:

— Ты случайно не в своих пижонских сапогах? — осведомился он.

— В них, — признался Сириус, — но отчего же случайно? У меня с моими сапогами глубокая и прочная душевная связь, ты сам это неоднократно утверждал. Может ли такая связь быть случайной?..

Тут Джеймс ещё несколько раз подряд “воспользовался” Сириусовой беспомощностью, после чего перешёл на печатный:

— Повернись ко мне спиной, — скомандовал он.

— Опомнись, Джеймс! — взмолился Сириус, — тебе нравится Эванс! Нельзя быть настолько широким человеком!

Вместо того чтобы разозлиться, Джеймс встревожился.

— Эй, Блэк, — позвал он, — ты, никак, головой ё...лся? На нас напали, ты что, не понял? Хорош п...деть! Повернись ко мне спиной и согни свои чёртовы ноги, насколько сможешь!

— Не могу, — выговорил Сириус, стуча зубами, — не могу двинуться…

— Раз можешь дрожать, можешь и двигаться, — возразил Джеймс, — давай, Сири, живее, мы и так тут чёрт знает сколько провалялись!

Извиваясь всем телом и скрипя зубами, Сириус перекатился на бок и согнул ноги, так, чтобы декоративные шпоры на его сапогах оказались досягаемы для Джеймса. Джеймс, так же извиваясь, придвинулся к Сириусу и принялся ощупью, срываясь и раня руки, перетирать веревку о маленькую шипастую звёздочку. Молча, конечно, он этого делать не мог — ругался так, что снег вокруг них с Сириусом таял, шипел и испарялся.

Магическая веревка — это вам не конопляный канат и даже не такая-перетакая рыболовная леска, что бы ни утверждал Джеймс. Шипы на шпоре сточились, пока лопнули последние волокна. Джеймс полежал немного лицом в снег, потом, кашляя и ругаясь, перевалился на спину. Потом сел и принялся шарить по карманам в поисках палочки. Не нашедши палочки, выпустил очередной залп ругательств, потом сказал: “Прости, брат”, и отломил от Сириусова сапога вторую, неисточеную шпору. Перепилил этой шпорой веревку, которой был связан Сириус.

Пока Сириус пытался восстановить кровообращение в онемевших конечностях, Джеймс встал и вновь пустился на поиски палочки, но нашёл только упавшую и опустевшую бутылку из-под огневиски. И высказался по обоим поводам в отдельности. Сириус решил возобновить воспитательную работу, но вспомнил, что и у него нет палочки.

— Ну, б…, за...бись! — подытожил Джеймс.

Сириус молча встал и, заплетаясь непослушными ногами, побежал к Иве. Джеймс поспешил следом — что интересно, молча.

В Визжащей Хижине было темно, хоть глаза выколи, и совершенно пусто. Сириус не испытал удивления. Страха он тоже не испытывал. Вообще никаких отчётливых чувств. Ему казалось, что эфемерная душа и вполне вещественные внутренности смёрзлись внутри него в колючий ком, и он не мог понять, отчего именно он дрожит — от холода, страха, бессильного гнева или от осознания случившейся беды.

Джеймс с шумом полез обратно в тоннель, Сириус ещё немного пошарил в темноте руками по полу, неизвестно, на что надеясь, но добился только того, что обо что-то поранился. Кроме того, он вдруг понял, что в темноте не сможет найти выход. Впервые в жизни он почувствовал, насколько беспомощен маг без волшебной палочки. Сначала ему стало страшно, потом стыдно, а потом он разозлился. Выпрямился, прислушался и уверенно определил, что выход в той стороне, откуда доносится богохульный голос Джеймса.

Выбравшись из тоннеля, он обнаружил, что Джеймс висит, как на турнике, на одной из нижних веток неподвижной Ивы, и всем весом пытается эту ветку сломать .⁽¹⁾

Сириус обхватил Джеймса вокруг пояса и рванул вниз. Крепкая ветка хрустнула, обломилась, Ива вздрогнула, но не очнулась, зато ветка сразу ожила, завертелась в руках Джеймса, норовя хлестнуть его по глазам.

— А вот хрена! — весело сказал Джеймс, держа ветку на отлёте, как злющую кошку. Потом положил ветку на землю и придавил ногой, а Сириус, сообразив, сбросил свою мантию и накрыл ею ветку. Ветка поегозила под чёрной материей, но выхода не нашла и замерла, вздрагивая и, кажется, жужжа, как пойманная, но не раздавленная оса.

Они сломали ещё ветку, и Джеймс ловко накрыл её широкой полой своей мантии, так, что ветка и дёрнуться не успела. Сириус подобрал с земли свою мантию вместе с веткой, и только тут они задумались, куда же им идти. Между Ивой и Лесом простиралась сияющая под Луной снежная целина — ни единого следа.

— Куда делся этот доходяга? — сипло осведомился Джеймс и чихнул.

— Туда, — сказал Сириус и указал в сторону Леса.

— С чего это?

— Что-то там есть. Скверное что-то.

— Бредишь ты, что ли? Ни единого следа не видно, вообще ничего нет.

Сириус пожал плечами:

— Тот, кто нас оглушил, тот и следы замёл. Но я ведь Блэк, и меня ему не обмануть…— Сириус закрыл глаза, глубоко вдохнул колючий воздух. — Там, в Лесу, творится ворожба. Тёмная.

— Даже так? Тогда пошли, чего ждём?

— Верность дружбе и долгу меня когда-нибудь погубит, — сообщил Сириус, поудобнее перехватывая ивовую ветку и делая первый шаг к Лесу.

— Не сегодня, — успокоил его Джеймс.

— Откуда такая уверенность? — угрюмо спросил Сириус.

— От директора, — беспечно отозвался Джеймс. — Старик уверен, что мы справимся. Иначе хера с два нам бы дали уйти из замка.

— Может, вернёмся? Тревогу поднимем, преподавателей соберём…

— Трусишь, Блэки?

Страха он не испытывал. Тяжёлое, до дурноты, отвращение — это да. Как будто собирался нырнуть в сточную канаву. Очень хотелось свалить эту миссию на кого-нибудь другого.

— Не видел ты тёмного колдовства…

— Вот как раз и посмотрю, — хмыкнул Джеймс и ускорил шаг, хотя они и так уже почти бежали. Наверное, от бега и морозного воздуха у Сириуса вдруг закололо в груди, он задохнулся и остановился. Джеймс с разбега обогнал его и сердито обернулся:

— Чего встал?

— Сейчас… подожди..

Сириус согнулся, пытаясь отдышатся, и ухватился за какой-то обломанный пенёк, торчащий из снега. И тут же, охнув, отдёрнул руку — прикосновение отозвалось тошной болью. Перед глазами на мгновение вспыхнул редкий огненный пунктир — искры, уходящие прочь, в глубь Леса. Джеймс встревоженно шагнул к нему, но Сириус уже рванул вперёд, по угасающему огненному следу, всё так же полусогнувшись. Отвращение сменилось паникой травимого зверя.

И уверенностью. Если прежде он только ощущал, что сердце опасного и омерзительного начинания бьётся в Лесу, то теперь увидел путь к этому сердцу — огненные следы, тускнеющие маяки боли и страха. Они вели… к Люпину? Может быть. Это было уже неважно. Главным было то, что Сириус отдал бы что угодно, лишь бы не идти туда, лишь бы развернуться и бежать сломя голову назад, к Замку, задыхаясь и подвывая от ужаса. Если бы он был один, он бы так и сделал, а потом, наверное, сгорел бы со стыда...

Если бы он был один. Но справа-сзади бежал Джеймс, закусив край шарфа, чтобы не наглотаться морозного воздуха. Не позориться же перед ним! И Сириус мчался, не разбирая дороги, ориентируясь на редкие пронзительные удары боли, страха и омерзения.

Так они добежали до просеки в буреломе, и тут Джеймс заставил Сириуса остановиться.

Потому что снег на просеке был истоптан множеством ног. Потому что звучало в ночном морозном воздухе нестройное унылое песнопение.

Джеймс вытянул из глубокого кармана штанов большую тёмную тряпку и развернул её, слегка встряхнув. Сириус сначала и не понял, что это. Сообразил только тогда, когда Джеймс накинул край тряпки на себя и приглашающим жестом приподнял оставшийся, более широкий край. Это же старая мантия-невидимка Джеймса! На младших курсах они пользовались ею вовсю и могли спрятаться под нею всей комнатой. Но в последние два года они стали голенастыми, как подрастающие доги, и перестали помещаться под изношенной тканью даже поодиночке. Но теперь придётся поместиться.

На полусогнутых ногах, в тесную обнимку, скорчившись под мантией в три погибели, Джеймс и Сириус подобрались к опушке круглой поляны.

На круглой поляне имел место мрачный обряд. То есть, задуман он был, как мрачный. Сколько-то — непонятно сколько — человек образовали круг в середине поляны и распевали хорал. Народ был укутан в мантии, капюшоны у всех были накинуты. Все стояли спиной к опушке и драли подростковые глотки кто во что горазд, но при этом одинаково хрипло, пискляво и ни разу не музыкально.

В мёрзлом чёрно-зелёном небе стояла Луна и изливала мёртвый свет на этот детский сад на выезде. Слизеринский детский сад, разумеется. Какому ещё детскому саду придёт в голову забраться ночью в Запретный Лес?

— Что за херня? — сипло высказался Джеймс. — Это, что ли, твоя тёмная ворожба? Тёмные рождественские гимны в тёмную рождественскую ночь?

Сириус невольно фыркнул. Страх отпустил его, и он перевёл дыхание с облегчением и стыдом.

Как выяснилось, преждевременно. Хорал на мгновение прервался, и из самого центра толпы вырвался протяжный болезненный вой.

Сириус машинально попытался выхватить палочку, которой не было. Он скрипнул зубами от злости и дёрнулся было выскочить из-под мантии на поляну, но Поттер словно окаменел, и вырваться из его хватки оказалось невозможно.

— Там Рем!— сдавленно прошептал Сириус.

— Слышу. Не хипеши, стой спокойно.

Чего Джеймс ждёт? Да, у них нет палочек. Но и бешеных ивовых веток достаточно, чтобы разогнать банду малолетних вивисекторов!

Между тем вой затих, пение возобновилось и даже как будто стало слаженней. Джеймс продолжая крепко удерживать Сириуса, сосредоточенно сопел — думал, надо полагать. Потом тихо и отчётливо проговорил Сириусу на ухо:

— Нахрапом мы не добьёмся ничего. Палочек у нас нет, а у этих — есть, но в данную минуту ими никто не пользуется. Я сейчас подберусь к ним поближе и постараюсь вытянуть у кого-нибудь хотя бы одну. Тогда у нас появится какой-то шанс…

— Давай вместе пойдём, — предложил Сириус в ответ. — Подберемся поближе и врежем...

— Чем, б…, врежем?

— Ветками. Ветками врежем. В такой тесноте эти гадята половину своих же положат заклинаниями, пока разберутся, что к чему.

— Половину-то положат, — согласился Джеймс, — но останется ведь вторая половина. И ещё Рем. Так что стой здесь и жди меня. И без самодеятельности, понял?

Когда в поле зрения нет Эванс, Поттер умнеет на глазах. Просёк, что Сириус сейчас не боец, и единственное, на что он способен, это именно постоять и подождать. И постараться не сдохнуть в процессе ожидания.

— Ладно, — прошептал Сириус, — только не забудь, что Мантия не скроет следов на снегу.

Поттер только открыл было рот, чтобы отбрить Блэка как следует (в самом деле, снег утоптан до того, что углядеть на нём новые следы, пусть и появляющиеся х.. знает откуда, попросту невозможно, так что пусть Блэк не умничает под руку…), как вновь раздался мучительный вой. Разлился по Лесу, вытянулся, истончился в иглу и ушёл ввысь, к Луне. И не успел он затихнуть, как раздался другой голос — человеческий, более того, девичий и очень знакомый:

— В чём дело? Почему остановка?

Джеймс придушенно охнул, как будто пропустил удар в живот. Даже Сириус, исполненный гендерных предубеждений и товарищеской ревности по верхнюю рисочку, такого точно не ожидал.

Эванс!

И тут их опять оглушили. И опять сзади.

1) — у нормальной ивы ветви тонкие и ломкие. Ну, так то у нормальной.

Вернуться к тексту

Нормально — второй раз подряд сесть в ту же лужу? Тот же пронизывающий холод, тот же лунный свет в лицо. И так же онемели руки-ноги. Только воздух пронизан не морозной свежестью, а густой вонью зверинца и бойни. И вокруг не тишина зимней ночи, а всё то же, изрядно осипшее, песнопение. И ещё какие-то звуки, от которых мороз дерёт по коже. Кто может издавать такие звуки? Человек, наверное, не может. Из-за этих звуков, главным образом, и не хочется открывать глаза. Положение и так плохое, а из-за жалобного, захлёбывающегося, надрывного скулежа…

Сириус сжал зубы и волевым усилием раскрыл глаза.

В небе Луна, вокруг Сириуса чёрная голосящая толпа. А слева и сверху...

Он вновь зажмурился.

Невозможно было смотреть на уродливое существо, висящее в воздухе вниз головой.

Истекающее кровью.

В лунном свете кровь блестела и казалось чёрной. Капли ползли из-под грубого ошейника по морщинистой морде, по редкой шерсти, и падали в чашу серебристого металла. Существо, казалось, не осознавало того, что с ним происходит — выло и скулило, сверкая закаченными белками.

И хрупкая фигурка в мантии с капюшоном, опущенным до самых губ, спокойно смотрела на всё это.

Сириус рванулся изо всех сил — магические путы впились в тело.

"Сука!" — хотел крикнуть он, но и этого не смог.

— Осталось недолго, — сообщила фигурка знакомым, совершенно невозможным здесь и сейчас голосом Эванс. Эти слова можно было бы принять за издевательское утешение, если бы тон не был таким бесстрастным.

— Он не умрёт? — спросил другой голос, дрожащий и испуганный. Ещё более невозможный, чем голос Эванс.

— Ну что ты, Питер, — неожиданно мягко отозвалась Эванс, — ты ведь не трогал свои часы?

— Н-нет…

— Стало быть, ты его удержишь. Всё будет в порядке... Блэк, уймись. Я же сказала, осталось недолго.

От такого прямого и деловитого обращения Сириус растерялся. Какого чёрта здесь происходит? Это уродище — это Ремус, или кто? А если даже и не Ремус — как могут Эванс и Питер так страшно мучить его? И что здесь должно "скоро кончиться"? Хотя это как раз понятно — в этом несчастном уроде кончится вся кровь…

Он безотчётно напрягся всем телом и вновь почувствовал, как жёстко стянули его магические верёвки. И ещё почувствовал, как что-то мешает ему с правого бока, а через мгновение вспомнил, что это — ветка Ивы. Ха. Кто же связывает, не обыскав? Они с Джеймсом — кстати, где Джеймс? — бесспорно, два дебила, но и противник не блещет умом…

Хор немелодично взвыл.

… и музыкальностью. А раз так — ещё посмотрим, кто кого.

Для начала нужно вернуть себе контроль над собственным телом. Он не желает оставаться связанным и немым. Ещё никто — включая его матушку, не к ночи будь помянута — не мог заставить его "уняться". И Эванс, какая бы муха её ни укусила, это не удастся тем более. А дальше по порядку: вырубить того мерзавца, который держит Рема в воздухе, опрокинуть миску с кровью — она стоит совсем рядом, и падающие капли поют в ней, как в колоколе…

Он зажмурил глаза, не столько от отвращения, сколько для вящей сосредоточенности. Представил, как гнев и паника, бушующие в крови, устремляются в кисти рук, в самые кончики пальцев, греют их и покалывают. Адреналин — лучший друг пленённого мага. Просто нужно уметь с ним обращаться…

— Питер, — мягко попросил голос Эванс, — хлопни своего друга Блэка по рукам, раз он человеческого языка не понимает.

И Сириусу действительно дали по рукам — неуверенно и слабо, но достаточно, чтобы сбить нарастающую волну внутреннего огня. Он так обалдел, что даже гнев его слегка поутих. Вот сука. Как она догадалась?! А Питер-то каков — околдовала она его, что ли?

И вдруг вой утих, и в ту же секунду Питер взвизгнул: "Опять!". Сириус испуганно открыл глаза и посмотрел на чудовище. Чудовище, наоборот, закрыло глаза. Вдобавок, оно вывалило из пасти покрытый пеной язык и перестало истекать кровью.

Хор растерянно стих.

— В чём дело? — резко спросила Эванс, — почему всё время прерывается? Продолжайте! — повелительно бросила она окружающим, и они, сбивчиво и неуверенно, вновь завели тоскливый напев.

— Не понимаю, — отозвался ещё один голос. Низкий и гулкий, как в бочку.

Вот оно что. Вот кто за всем этим стоит. Кровь оборотня! Кому ещё она могла понадобиться! Конечно, этому поганому маньяку! Можно было сразу догадаться.

Но Эванс… А что — Эванс? В конце концов, они с Нюниусом старые друзья, и даже больше чем друзья. Сговорились как-нибудь между собой…

А ведь про него, Сириуса, все забыли. Надо этим воспользоваться. Сириус снова закрыл глаза и попытался вызвать покалывание в кончиках пальцев.

Тем временем высокая сутулая фигура в мантии наклонилась к безжизненному чудовищу и, кажется, обнюхала его. Выглядела фигура натуральным назгулом в охоте. То есть, дементором, конечно.

— Не понимаю, — прогудела фигура голосом Нюниуса, — сначала дело было в посторонних, но мы их обезвредили… — Нюниус выпрямился и теперь уже точно принюхался, с сопением поводя из стороны в сторону торчащим из-под капюшона прыщавым шнобелем. В другой обстановке Сириус бы над ним поржал.

— У кого-то при себе есть золото, — непререкаемо заявил Нюниус.

— Золото! — задохнулась Эванс, и хор снова растерянно замолк. Несколько мгновений стояла тишина, полная тяжелого дыхания множества людей, а потом Эванс… не закричала даже, а заблажила — бессвязно, безудержно, безумно:

— Золото! Золото! Кто? Кто посмел! Уничтожу! Какая тварь? Откуда? Золото! Кто? Кто? Кто?!

Акустическая атака потрясла всё вокруг, не исключая надпочечники Сириуса Блэка. Ударная доза адреналина, о необходимости которой так долго твердил инстинкт самосохранения, окатила Сириуса изнутри. Его руки и ноги налились жаром, и магические путы лопнули — практически со звоном. Блэк вскочил на ноги. Его тут же повело в сторону сильнейшее головокружение. Выдернуть ивовую ветку из-под мантии он никак не успевал, поэтому ткнул ею того, кто держал в воздухе Ремуса Люпина как пришлось — в падении и прямо сквозь мантию. Незадачливого конвоира как током ударило — он рухнул как сноп, уронив Рема. Сириус метнулся ловить падающее уродливое тело, поскользнулся на гладком камне и налетел на окаянную чашу. Окаянная чаша оказалась тяжёлой, не опрокинулась. Только загудела как гонг, чёрная густая жидкость в ней колыхнулась и немного её выплеснулось Блэку на ноги.

Сириус и внимания на это не обратил. Рема он, понятно, не поймал, напротив, упал на него и вместе с ним сковырнулся на землю. Оказывается, он лежал на каком-то возвышении, и теперь больно ушибся о землю, а сверху на него навалилось тело Рема. Сириус выбрался из-под тела и склонился над ним, попутно придавив ногой к земле драчливую Ивовую ветку. Ему было не до того, что творится вокруг, да и не до того, чтобы обращать внимание на собственное странноватое самочувствие. Надо было снять с Рема ошейник. Но Блэк никак не мог расстегнуть пряжку — пальцы не слушались. Короткие толстые пальцы (отродясь у него таких пальцев не было) и ногти тоже толстые и, вдобавок, кривые. Длинные, вдвое длиннее пальцев. И острые, как ятаганы. Такими ногтями недолго поранить Рема, а ему и так досталось… Блэк раздражённо фыркнул… вернее, гавкнул.

Блэк не удивился тому, что ему вздумалось гавкать. Только подосадовал на себя, что лай вышел громкий, привлекающий ненужное внимание. Судя по воцарившейся тишине, ещё какое внимание.

От тишины у Сириуса съёжилась кожа на шее и затылке. Он подскочил, развернулся на месте, не удержался на ногах, упал на четвереньки над телом Рема. Присел, готовясь к прыжку и почувствовал, что в мантии... да и в брюках, кстати, особо не распрыгаешься. Решил, что в данных обстоятельствах можно пренебречь условностями и раздеться, вот только как? Короткими когтистыми пальцами пряжку ремня не расстегнуть… От безвыходности он тявкнул с прискуливанием, и кто-то в толпе нервно хихикнул. Блэк моментально сделал стойку на хохотуна, напрягшись всем телом, и совсем не удивился, когда его пижонские шмотки лопнули на нём с треском. Он встряхнулся и стоптал с себя остатки одежды без всякого сожаления. Сапоги тоже лопнули, и вот их было жаль. Зато без них сразу стало легче и как-то… естественней, что ли. Блэк с наслаждением потянулся, расправляя конечности, вздохнул полной грудью и вгляделся в столпившиеся перед ним тёмные фигуры, отчётливо учуял их кислую острую вонь. Страх, понял он. Они боятся даже дышать, не то, что хихикать. Торжество переполнило его, торжество и кураж. Ему захотелось смеяться. И он зарычал..

— Ни х..я себе, — раздался у него за спиной до боли знакомый голос — ну ни х..я себе!

Последовала цепь непонятных звуков: тихий свист, низкое вибрирующее гудение, внезапный хлопок, негромкий, но неприятно отдавшийся у Блэка в ушах. Блэк мотнул головой. За хлопком раздался слабый звон — на этот раз приятный.

— Ну, падлы... ! — Джеймс хрипел, как старый блюзмен-алкоголик и выражался соответственно, и речь его сопровождали непонятные хлопки. Звуки хлопков, при всей омерзительности, казались странно знакомыми, но Блэк не мог сообразить, почему. Как и не мог понять, почему враги не нападают. Стоят, пыхтят, воняют страхом, но не нападают, даже окружить не пытаются. И ещё этот звон откуда-то. Может, это у него в ушах звенит? Он опять тряхнул головой — звон усилился.

— Питер! — в сорванном голосе Эванс уже не осталось мягкости, — раздави эту тварь!

Это кто здесь тварь?

— Но Сириус!

— Он тебя не тронет! Ты его друг!

— Но он… он стал…

— Это не ликантропия! Ты же видишь, он не волк! Ну же, Питер, время уходит!

Низкорослая фигура отделилась от толпы и опасливо направилась с Блэку. Сириус ощерился.

— Сири, — сказала фигура отчаянным голосом, — это же я, Питер!

С чего Петтигрю взял, что Блэк его не узнал? И с чего он взял, что Блэк позволит ему приблизиться к Рему?

Джеймс всё сыпал проклятьями. Сириусу хотелось велеть ему заткнуться, да Питер отвлекал:

— Сири, мы должны закончить. Мы должны выпустить из Рема всю больную кровь, понимаешь? Сегодня, в Рождественское полнолуние, сейчас, пока он не человек и не волк. А потом напоим его Кроветворным, и он выздоровеет, понимаешь? Он больше не будет оборотнем! Это выглядит… ужасно, я знаю. Но поверь, боли он не чувствует! И это сработает, Лили всё продумала… А я всё сделал правильно! Луна помогает, но золото мешает Луне. Дай мне убить эту гадину! Или сам её раздави, вот же она у тебя прямо под рукой… под лапой!

Зазвенело ещё громче, и наметился в этом звоне порядок и смысл. Дзынь-дзынь, пауза, дзынь. Дзынь-дзынь, пауза. Пауза, дзынь, пауза, дзынь… Звяканье и паузы складывались в любимую фразу радиолюбителей всех стран: "F-U-C-K O-F-F"…

Морзянки Блэк не знал. Но надо же было посмотреть, о какой “гадине” идёт речь, и он наклонил голову. Собственный нос показался ему очень длинным, таким длинным, что мешал смотреть. Зато очень чутким. От непонятного звенящего предмета пахло довольно приятно: маггловской мятной жвачкой, шоколадом и сигаретами.

Тут у Блэка перед носом что-то слегка взорвалось, вздулось сияющим облачком. Сириус чихнул и отпрянул. И открылась его взору такая картина:

На теле Рема, на страшном ошейнике, приплясывал на восьми лапах огромный паук. Мелкие порождения Джеймсовых ругательств стремились к пауку, как железные опилки к магниту, громко лопались облачками сияющей под Луной пыли, осыпали паука, и тот рос прямо на глазах.

Приплясывая, паук поднимал в воздух две лапы и ударял ими друг о друга, как в ладоши хлопал. С тем самым звоном. Блестело у него что-то на этих лапах, блестело и от ударов звенело. Надо полагать, это и было пресловутое золото, но Сириусу было как-то всё равно. Главным было то, что, пока паук танцует на ошейнике, кровь из Рема не течёт, а стало быть, Блэк никого к пауку не подпустит…

Как раз в момент принятия этого судьбоносного решения Петтигрю рванулся к пауку, горя благим намерением "раздавить эту тварь". Сириус, ещё не освоившийся со своей четвероногостью, среагировать не успел, зато ивовая ветка, про которую Сириус совершенно забыл, вывернулась у него из-под лапы и смахнула Питера в сторону…

…в сторону серебряной чаши. Судя по звуку, маленький Питер плюхнулся в кровищу целиком. Завизжал отчаянно, забился, стараясь выбраться. Голос Джеймса сказал: "Вот долбо..б!" Судя, опять же, по звукам, Джеймс пытался выловить Питера из чаши, не забывая растить паука (ругательство -> хлопок -> дзынь-дзынь, пауза, дзынь). Блэк не стал оглядываться. Он смотрел на долговязую сутулую фигуру, выступившую из трусливой толпы, и у него прямо-таки слюнки текли. Не то, чтобы Нюниус аппетитно пахнул, скорее, наоборот. Надо полагать, аппетит разжигало чувство безнаказанности. Существо в которое Блэк превратился, имеет полную возможность разорвать Нюниуса в клочья. И ничего ему за это не будет. Что с собаки взять?

Сутулый Нюниус поднял палочку.

— Назад, Снейп, — раздался за спиной Сириуса голос Эванс.

Блэк присел от неожиданности, неуклюже развернулся на месте, взрывая когтями снег, и увидел Эванс, застывшую в боевой стойке, бледную и страшную, как смерть. Голова её была непокрыта, и было видно, как в волосах у неё просвёркивают искры "дикой", бесконтрольной магии. В глазах её горела такая злоба, что Сириус заскулил и испытал иррациональное желание заслонить от неё Нюниуса собственным телом.

— Назад, — яростно повторила Эванс.

— "F-U-C-K O-F-F", — подхватил паук. Он уже соскочил с Рема (и правильно сделал: он сделался таким огромным, что рисковал сломать Рему шею) и отчётливо вызванивал всеми восемью лапами по мёрзлой земле : "F-U-C-K O-F-F". Поразительно, но и от бранной морзянки рождались маленькие рыженькие паучки, чтобы тут же рассыпаться в питательную сияющую пыль и "подрастить" своего создателя.

Снейп опустил палочку.

— Снейп! — резко прозвучал голос Эванс. Не той Эванс, что пыталась испепелить взглядом старого друга, а той, что руководила адским обрядом и, неразличимая, стояла сейчас в толпе позади Снейпа, — Снейп! Нет времени на колебания!

Блэк заметался. Надо было защищать Рема, но, чёрт возьми, от кого? От Нюниуса? От Эванс? От какой? Которая из Эванс — настоящая? Которой из них принадлежит идея жуткого обряда? Хотя это было не так уж важно — ни к одной из Эванс Блэк не согласился бы повернуться спиной.

Тем временем рядом с Эванс-без-капюшона воздвиглась коренастая плечистая фигура — с непечатными проклятьями на устах и разгневанной ивовой веткой в деснице. Вторая ивовая ветка совершенно самостоятельно и одним махом очертила вокруг гриффиндорцев классический защитный круг, после чего вытянулась на снегу, перегородив дорогу Снейпу, и подёргивала гибким кончиком, как раздражённая кошка — хвостом. У всех, буквально у всех здесь, от пауков до обломанных веток, было собственное мнение по поводу происходящего. И только Сириус Блэк и Северус Снейп никак не могли определиться. Единственное, в чём Сириус был уверен, так это в том, что необходимо снять с Рема ошейник. Пытаясь донести эту мысль до... кого? До Джеймса, конечно, с кем здесь ещё разговаривать? Одним словом, Сириус яростно залаял, косясь на Джеймса и одновременно стараясь не упускать из виду остальных участников сцены.

Тем временем Эванс-без-капюшона, не сводя глаз со Снейпа, плавно повела палочкой — и громоздкий таз с кровью Рема снялся с плоского чёрного камня и плавно взлетел вверх, сияя в лунном свете.

— Ну же, Снейп! — голос Эванс-из-толпы, — что, боишься превратиться в собаку? Едва ли тебе это грозит. Скорее, стоит ожидать крысу.

— Эта должность уже занята, — не оборачиваясь огрызнулся Снейп. Взгляд его метался между лицом Эванс-без-капюшона, остриём её палочки и серебряным тазом. Похоже было, что присутствие двух экземпляров Эванс его совсем не удивляет, но очень тревожит — намного больше, чем присутствие огромного страшного пса Сириуса. Сириус оскорблённо рыкнул.

Словно в ответ на его рычание раздался пронзительный писк. Мелкая хвостатая тварь подскочила к пауку и вцепилась ему в лапу. Паук, не говоря худого слова, съездил твари по голове одной из семи свободных подкованных лап. Тварь, натурально, пискнула и повалилась навзничь.

— Это же Пит!— взревел Джеймс, — ах ты, гад ползучий, ты что творишь?!

— Ничего, — ни с того, ни сего отозвался Нюниус, — одной крысой меньше будет.

— Скользкий ты, Снейп, и гнилой,— презрительно сказала Эванс-из-толпы, — я всегда знала, что тебе нельзя доверять.

Судя по выражению лица Эванс-без-капюшона, она была абсолютно, хотя и невольно, согласна со своим двойником.

— Твоё мнение не играет никакой роли, — отвечал Нюниус, надо полагать, обеим Эванс. Контраст между высокомерием, прозвучавшим в его голосе, и его привычным задрипанным обликом почему-то не показался смешным. Его взгляд перестал метаться и угрюмо сосредоточился на лице Эванс-без-капюшона. Он словно бы решился на что-то.

Сириус тоже наконец нашёл точку опоры. Запах! Запах Эванс-из-толпы неразличимо сливался с кислой вонью толпы, но от Эванс-без-капюшона пахло отчётливо, знакомо и приятно: мятой, шоколадом, сигаретами. Точно так же, как от защищавшего Рема паука. Для собаки этого было более, чем достаточно. Сириус подошёл к Эванс-без-капюшона и демонстративно уселся у её ног. Никто на эту демонстрацию внимания не обратил, а напрасно. Потому что, когда Сириус уселся, под его, прямо скажем, задницей что-то хрустнуло.

Окружающий мир словно бы мигнул — исчез и появился. Сириус почти не почувствовал разрыва ткани бытия — собака, как и любое животное, заточена под жизнь. У него только в глазах двоилось и шумело в ушах, но он как следует встряхнулся, и всё прошло. Те, кто ещё сохранил человеческий облик, оказались более уязвимы и валялись теперь на снегу, как сбитые кегли.

Испугавшись этого зрелища, Сириус метнулся к Рему. Рем так и лежал, вывалив язык — труп трупом. Сириус вцепился зубами в проклятый ошейник и принялся грызть — ожесточённо и безуспешно. Сириус разжал зубы и яростно залаял на ошейник. Тут его легонько толканули в плечо. Повернув голову, Сириус увидел зелёные глаза рыжего паука. Глаза смотрели на Сириуса ну очень сверху вниз, и Сириус с перепугу щёлкнул зубами и взвыл. Паук выразительно покрутил передней лапой около… э-э-э… виска, рыжим мохнатым плечом оттёр Сириуса от Рема и продолжил свою неприличную тарантеллу в непосредственной близости от головы Рема. Подковы на огромных мохнатых лапах сверкали ярко и жёлто, звонко ударяли в землю и ещё звонче — друг о друга. И при каждом "F-U-C-K O-F-F" из Ремова ошейника буквально со свистом вылетала очередная булавка. На лету булавки теряли форму, таяли, каплями падали на землю, раскатывались по ней ртутными шариками, стремительно уменьшались, испарялись, исчезали без следа. Когда число булавок достигло одиннадцати, ошейник щёлкнул, расстегнулся, свалился… и ничего не произошло. Рем так и лежал трупом. Сириус потыкался носом Рему в бок, куснул пару раз за уши — ноль на массу. Сириус задрал голову к Луне и завыл от отчаянья.

Паук не то растерянно, не то задумчиво перебрал лапами, не трогаясь с места. Потом вдруг насторожился и уставился всеми глазами на одну из чёрных фигур на снегу. И как уставился — прямо-таки высветил её восемью зелёными прожекторами. Фигура как раз зашевелилась и попыталась, не вставая, ползти. Надо полагать, фигура не вполне очнулась от шока. Иначе как объяснить тот факт, что вместо того, чтобы уползти как можно дальше от рыжего чудовища, фигура направлялась прямо к нему под лапы?

Паук выжидательно следил за ползущим камикадзе, азартно приседая и постукивая друг о друга подковами передних лап. Сириус, рыча, припал к земле. В движениях фигуры была какая-то странность. Присмотревшись, Сириус понял, что фигура ползла, опираясь на локти, потому что руки у неё были заняты.

Блэк залился яростным лаем и бросился на фигуру. Фигура перекатилась на спину, выставила перед собой руки с зажатой в них остриём вперёд булавкой (длинной, сверкающей). Блэк, не обращая внимания на это угрожающее движение, нацелился вцепиться фигуре в горло. Если мысленно продолжить траекторию собачьего броска, Блэк неминуемо должен был получить булавкой в глаз.

Голос Эванс прокричал какое-то заклинание — Accio? Нет, Impedimenta, потому что и нападающий, и жертва почти застыли, увязнув в словно бы сгустившемся воздухе, что и дало возможность пауку использовать свой коронный номер. "F-U-C-K O-F-F", — и серебряная булавка вылетела из рук фигуры. Растаяла, испарилась, исчезла.

Не снимая заклятья, Эванс-без-капюшона приблизилась к импровизированной кинетической скульптуре (Блэк хрипел, заходился от лая, рвался грызть — и всё это ме-е-е-едленно) наклонилась и сдёрнула капюшон с головы лежащей фигуры. Под капюшоном ожидаемо обнаружилась точно такая же рыжая голова, как на плечах Эванс-без-капюшона. В расширенных зрачках пусто отразились две Луны. У Сириуса в груди медленно, очень медленно заклокотало рычание.

Пустой взгляд стал очень медленно перемещаться в сторону Эванс-без-капюшона.

-Ты кто такая?! — в голосе Эванс-без-капюшона послышалась истерика, но она овладела собой и подняла палочку:

— Finite…

— S-stupefy! — голос Нюниуса.

Лунные глаза застыли, и Блэк испытал по этому поводу шок. Такого он от Нюниуса не ожидал. Правда, Нюниус мог и промахнуться...

Можно было бы сказать, что поляну на несколько мгновений сковала тишина, если бы не беспрестанный звон паучьих подков. Потом послышался короткий свист рассекаемого воздуха, хлёсткий удар, болезненный стон. Эванс ахнула и, кажется, бросилась к источнику этих звуков, а Блэк даже не мог взглянуть, что там происходит. Он всё отводил, и всё не мог отвести глаз от бледного и рыжего лица под собой.

Потом это лицо изменилось. Стало ещё бледнее — потому что веснушки пропали с него начисто — и в то же время ярче, отчётливей, графичней: чёрные ресницы, чёрные брови, чёрно-синяя, текучая смоль волос…

Сириус озверел до кровавой мути в глазах. Если бы он не был сейчас скован заклятием — вцепился бы намертво в белое хрупкое горло.

— Понятно, — сказала Эванс откуда-то сверху, и на голову Сириуса легла горячая вздрагивающая ладонь, — этого следовало ожидать… Блэк, успокойся, а то не буду тебя расколдовывать. Здесь и так достаточно крови.

Сириус попытался взять себя в руки, но у него ничего не получилось. (Тут бы надо написать: потому что у него лапки, но какие же это лапки — каждая вдвое больше средней мужской ладони!) Просто обстановка кругом была неспокойная: валяющиеся повсюду тела, звон, грохот, тяжёлая дрожь земли, теперь ещё и треск прибавился, громкий, отрывистый, резкий, отдающийся эхом в лесу, а главное, приближающийся...

— Мне тоже хочется всех здесь поубивать, — говорила Эванс, поглаживая его клокочущую рычанием голову, — в том числе и вас, идиотов, но я же сдерживаюсь. А ты такой большой, такой сильный, такой смелый, такой верный… умный такой пёс — неужели не сдержишься?

Давай уже, расколдовывай меня, глупая ты курица! Разве ты не слышишь этот треск?

Нет, ничего она не слышит. Воркует себе, поглаживает, похлопывает, теперь ещё обеими руками вцепилась в загривок и треплет — у-у-у, какая псина. Собак, что ли, никогда не трогала? Или она больше себя успокаивает, чем его? Тогда пусть успокаивается быстрее. Ещё ни разу за весь этот долгий и насыщенный событиями вечер Сириус не был так уверен, что надо драпать.

— Вот и Рем глаза открыл, сейчас я тебя расколдую, и пойдём… Ой. Нет, не пойдём. Побежим. И быстро! Finite incantatem!

Блэк всем весом брякнулся на тело своей кузины, так, что воздух вырвался из этого тела со стоном, и даже что-то внутри этого тела хрустнуло. Теперь у Блэка появилась возможность выдрать из этого тела хороший кусок. Жаль, времени на это не оставалось.

Потому что из чёрного леса, со страшным треском ломая деревья, пёрло чёрное нечто — громадное, многолапое — пёрло прямо на поляну, шло на звонкий зов рыжего собрата. И даже если эти двое собирались просто пожать друг другу лапы и мирно разойтись, стоять на пути их сближения было бы глупо даже для гриффиндорцев. Поэтому Сириус и Эванс, не сговариваясь, бросились к Рему. Рем подавал признаки жизни: поскуливал, подергивал лапами и выделял отходы, но идти явно был неспособен, поэтому Блэк ухватил его зубами за загривок и поволок прочь, пятясь задом и не сводя глаз с чёрного чудища, выпутывавшего лапы из крайних деревьев опушки. Эванс, будучи единственным вооружённым и дееспособным магом на этой поляне, тоже пятилась, держа чёрного паука под прицелом палочки и ни на что больше не обращая внимания. Потому и налетела спиной на крупного пятнистого оленя, подскочила, взвизгнула и, развернувшись, наставила палочку на оленя. Олень добродушно фыркнул — фырканье пахло Огденским и сигаретами — толкнул Эванс мордой в плечо, наклонившись, толкнул мордой Рема, после чего мотнул мордой в направлении собственной спины. Мысль была не по-оленьи здравая, но Эванс почему-то совсем не удивилась. Она одним движением палочки закинула Рема оленю на спину, вторым движением приторочила Рема к оленьей спине после чего подбородком указала оленю направление на опушку. Блэк настолько офигел от такого доверия постороннему оленю, что не залаял даже, а заскулил.

— Это Поттер, — коротко объяснила ему Эванс, — я уронила на него чёртово корыто с Ремовой кровью.

Олень подмигнул Блэку и рысью поскакал к опушке. Блэк поскакал было за ним, но вдруг вспомнил о дураке-Пите и пошёл вынюхивать его в месиве из снега, крови и грязи. Нашёл холодный комок мокрой шерсти, осторожно взял его в зубы и тоже потрусил к опушке вслед за оленем.

На опушке олень вдруг остановился, да так резко, что Сириус едва не врезался ему в круп. Олень покрутил головой, как бы в поисках кого-то, оглянулся, взревел страшным рёвом и рванул обратно на поляну. Сириус тоже оглянулся, чуть не выронил Питера и тоже прянул назад, но надобности особенной в этом уже не было. Эванс уже быстро шла к ним, сжимая в руке целый пучок волшебных палочек. По обеим сторонам от Эванс бдительно реяли в воздухе ивовые ветки. Бесчувственные и обезоруженные слизеринцы были заботливо сдвинуты к краям поляны, надо полагать, чтобы не попасться под лапы двум громаднейшим паукам, рыжему и чёрному. Пауки, ни на что не обращая внимания, отплясывали, сцепившись в клинче в самом центре поляны, и рыжий звонко отбивал такт -F-U-C-K! F-U-C-K! F-U-C-K! — золотыми подковами о чёрный алтарь. Глаза обоих пауков возбуждённо горели — у рыжего зелёным огнём, у черного рубиновым. Завораживающее было зрелище, к тому же с каждым звонким F-U-C-K-ом оно становилось всё менее цензурным. Прямо сказать, срамно было глядеть на восьмилапых безобразников, но и оторваться было трудно, и они глядели, даже Рем, хотя глаза его периодически закатывались от слабости, а Питер — тот ожил, глянул только разок, запищал от ужаса и опять хлопнулся в обморок прямо у Сириуса в пасти. Одним словом, Эванс не знала как утащить озверевших Мародёров с поляны. Помогли ивовые ветки — пара хлёстких ударов по мягкому, и олень и пёс опомнились и устыдились. Они побежали по просеке — сначала медленно, приноравливаясь к темпу Эванс, а потом Блэк сообразил, что он достаточно велик и силён, чтобы унести на себе сотню фунтов веснушек. Он донёс эту мысль до Эванс, и она не стала спорить. Она взобралась Блэку на спину, и олень и пёс помчались наконец на полной скорости — скорее, скорее в тепло, в безопасность, в уют. В Хогвартс, в Больничное крыло.

Жёлтый костерок горел и дымил под свинцово-розовым низким небом. Над костерком, почти касаясь пламени, медленно повёртываясь вокруг продольной оси, висели в дыму сосиски, толстенькие белые булочки и толстоногие грибы с рыжими шляпками. Грибы шипели и пахли на всю округу, не говоря уж о сосисках. Сосиски — сволочи по природе своей и подлежат уничтожению. Сейчас они были сволочами, помноженными на костёр и голод, стало быть, подлежали немедленному уничтожению. Джеймс проглотил слюнку, вскочил на поваленный ствол дерева, на котором сидела Лили, выпрямился, капитанским оком окинул пустынную опушку Леса и зычно заорал:

‐ Блэк! Рэм! Сюда! Всё готово!

Выждал безответную паузу и заорал ещё громче:

‐ Сюда, живо! Жрать!

‐ Бесполезно орать, — раздражённо сказала Эванс, — проголодаются — сами придут.

‐ Пока они проголодаются, всё сгорит на… — он запнулся, — э-э-э, дотла.

Лили невесело хмыкнула. Она сидела на бревне, сжав коленки, согнувшись и сунув ладони под мышки. Лицо у неё было голубовато-бледным, даже веснушки казались выцветшими. Как будто Луна ядовитым светом вытравила их два месяца назад. Джеймс присел рядом с ней и слегка толкнул её плечом в плечо.

‐ Эй, Ли! — сказал он, — кончай киснуть.

Эванс только раздражённо дёрнула ртом. Джеймс вздохнул, полез за пазуху и вынул плоскую бутылку:

‐ Пока этот начинающий алкаш носится по Лесу, мы с тобой сейчас тяпнем. И ты мне наконец нормально расскажешь, как ты тогда нас нашла.

— Развлечься захотел? — несколько враждебным тоном осведомилась Эванс. Предложенную бутылку, впрочем, она приняла без возражений и "тяпнула" не поморщившись прямо из горла. Потом вернула бутылку Джеймсу и снова уставилась куда-то в непроглядную глубину Запретного Леса.

Джеймс помолчал, ожидая, что она все-таки заговорит, потом заговорил сам:

‐ Интересно, когда надо ждать приплода? Или там, в чаще, уже полным-полно паучат? Ох и весело тут станет, когда они подрастут и повылезают из Леса…

‐ Надеюсь, им хватит ума держаться подальше от людей, — сухо ответила Эванс.

-У рыжего-то мозгов хватит на всю семейку, — хмыкнул Джеймс, — кстати, я так и не понял, кто из них девочка.

Лили очень неохотно, но удостоила-таки Джеймса взглядом — ну, слава тебе, яй… Джеймс мысленно запнулся, не решаясь закончить слово. Лили, видевшая его насквозь, очень неохотно улыбнулась, и он тут же расплылся до ушей. Тогда Лили сделалась строгой и недоверчиво сказала:

‐ Ты так на них пялился, что мы с Блэком еле тебя увели. И ты так и не понял, кто из них мальчик, а кто девочка?

‐ Свету было мало, — пояснил Джеймс,- а ног уж больно много, в глазах рябило...

Лили порозовела (совсем чуть-чуть и тоже очень неохотно, как показалось Джеймсу), потом вдруг хихикнула и призналась:

‐ Я тоже…

— Что — тоже? — уточнил Джеймс.

— Тоже не разобралась, кто из них кто, — пояснила Лили.

Джеймс захохотал так, что эхо отдалось в Лесу, а заигравшимся Блэку и Люпину стало завидно, и они примчались с лаем и воем. Пока Блэк с укоризненным вниманием принюхивался к Поттеру и Эванс, Рем одну за другой выхватывал из дыма сосиски. Сириус сообразил наконец, что рискует остаться голодным и гавкнул на Рема. Тот учтиво посторонился. Сириус перемахнул через костёр, зачерпнув в прыжке все оставшиеся сосиски разинутой пастью, как ковшом экскаватора и понёсся обратно в Лес, дурным манером подскакивая на бегу. Рем облизнулся, послал издевательски-переливчатый вой туда, где сквозь тучи едва просвечивала Луна и вальяжной трусцой последовал за напарником — надо полагать, изловить на ужин что-нибудь посущественней пары сосисок. Лили и Джеймс получили полное моральное право доесть то, что осталось — а именно, грибы и хлеб.

Когда лай и вой сделались еле слышными, Джеймс извлёк предусмотрительно заныканную под бревно бутылку сливочного, откупорил и вручил Эванс. Извлёк и откупорил вторую и устроился на бревне рядом с Эванс, прихлёбывая из бутылки, наклоняясь и откусывая то от первой попавшейся булочки, то от гриба, и ожидая, пока Эванс оттает настолько, что можно будет обнять её за плечи. Но Эванс, допустившая слабину в дискуссии по поводу цветовой дифференциации половой принадлежности арахнидов, взяла себя в руки и решительно нырнула обратно в пучину депрессии. Она, правда, тоже прихлебывала и откусывала, но машинально и безо всякого аппетита. Тогда Джеймс — капитан, как-никак — решился на отчаянный шаг. Он улучил момент, когда Эванс, глядя в никуда, потянулась укусить близвисящую булочку и точно рассчитанным движением — как-никак Ловец — рванулся к той же булочке. И Эванс чётко впечаталась носом Джеймсу в лоб.

Не до крови, конечно, не такой уж Джеймс был дурак. Но если бы Лили дала себе труд произнести Паукотворительное заклятие перед тем, как покрыла Джеймса в бога-душу-мать, то третий лишний для Рыжего и Чёрного был бы готов в считанные секунды. Перепуганные Рем с Блэком прискакали из Лесу, скулили, крутились юлой и не знали, кого первого лизать — не то Джеймса в лоб, не то Лили в нос...

В конце концов всё как-то утихомирилось. Рем и Сириус тесно улеглись у ног Лили и Джеймса, а Джеймс обнял-таки Лили за плечи. И в живом этом тепле, в шерстяном, сигаретном, молочном, спиртовом, зверином и человечьем запахе Лили начала, наконец, отогреваться...

...зелье Сна-Без-Сновидений работает, как толстое глухое покрывало — окутывает человека с головой, защищает от всех внешних и внутренних раздражителей, не позволяет сну прекратиться иначе, чем естественным путём.

Но что-то всё же разбудило Лили Эванс. Она села на постели и огляделась, пытаясь найти источник тревоги и неуюта.

Лунный свет? Он залил, заполнил собою всю комнату, но кровать Лили надёжно отгорожена от него плотными ширмами.

Звон? Очень тихий, очень отчётливый и как бы это сказать… целенаправленный. Звенит не как эолова арфа в проёме окна, не как оставленная на столе посуда от тряски проходящего поезда. Звенит, как председательский колокольчик, требовательно, авторитетно даже, но почему так тихо? Привидения, и те гремят призрачными цепями в два раза громче.

Что-то андерсеновское на миг представилось Лили, что-то жутковато-сказочное и вместе с тем нелепо-официальное, что-то вроде заседания кукольного профсоюза. С председателем и колокольчиком...

Опять зазвенело из темноты — так же тихо, но со столь требовательным раздражением, что Лили окончательно очнулась ото сна, вытащила из-под подушки палочку, засветила Люмос…

...и каким-то чудом удержалась от полноценного, качественного, душераздирающего визга: совсем рядом с её лицом, на прикроватной тумбочке, сверкал восемью зелёными глазками рыжий паук.

Завизжать не завизжала, но вскочила с кровати и машинально приняла боевую стойку. Паук в ответ приподнял две передние лапы — на кончиках лап что-то металлически блеснуло — и постучал ими друг о друга. Раздался тихий звон.

Лили несколько секунд переводила дыхание, борясь с окатившей её волной отвращения. Потом сказала, всё ещё слегка задыхаясь.

— Спасибо за деликатность. Ты бы мог мне и на лицо сесть, чтобы разбудить. Для надёжности.

Паук раздражённо подпрыгнул, а потом вдруг картинно опрокинулся на спину, сложив все лапы в центре рыжего брюшка. Полежал так, перекатился на брюшко, поднялся на ноги и снова уставился на Лили.

— Ну да, обморок, — согласилась Лили, — а перед обмороком ещё и визг до потолка.

Паук спрыгнул с тумбочки — Лили невольно попятилась — и с цокотом пополз по направлению к двери. Остановился, развернулся и снова выпялил на Лили все восемь глаз.

Тут Лили его узнала.

— Сириус сделал тебя из моего бранного слова, верно?

Паук согласно звякнул лапами.

‐ Только, кажется, ты был поменьше…

Паук нетерпеливо притопнул. И правда, глупости. Гораздо важнее выяснить...

— И что же тебе надо?

Цок-цок в сторону двери, возвращение, выжидаюший взгляд.

— Что-то случилось?

Звон.

— С мальчишками?

Звон. Лили принялась одеваться, продолжая спрашивать:

— В замке?

Неподвижный взгляд.

— Надо будет выйти наружу?

Звон. Лили вздохнула:

‐ Дорогу ты, как я понимаю, знаешь?

Звон.

— Ну, не дебилы ли? Ни на секунду глаз с них нельзя спускать… Ладно, пошли.

Они мчались по темным коридорам: рыжий паук и следом за ним — рыжая девушка-подросток. Из-под тёмных сводов изредка медленно и плавно опускались огромные серебряные снежинки и беззвучно, бесследно таяли, не коснувшись каменных полов. Изредка ночная тишина нарушалась свистом проносившихся над головой шутих и сонными, пьяными голосами портретов, пытавшихся исполнять рождественские гимны. Девушка бежала почти бесшумно, но тихое цоканье паучьих лапок многократно усиливалось эхом. Тем не менее, ни завхоза, ни миссис Норрис, ни Пивза они так и не встретили — надо было полагать, что трое главных коридорных надзирателей Хогвартса изрядно подгуляли на Рождественском Балу и теперь просто-напросто отсыпались, как, впрочем, и все остальные обитатели Хогвартса, кроме нескольких бедовых гриффиндорцев (и половины факультета Слизерин, но кто тогда об этом знал?)

Вот он четвёртый этаж, вот и громадное, высотой почти до потолка, монументальное зеркало. Кому могло прийти в голову, что от лёгкого нажатия ногой на плитку у самой стены — паук показал, на какую именно — эта махина бесшумно и легко повернётся вокруг оси, открывая тёмный проём?

Они выскочили на опушку Леса, под полную Луну, на нетронутый, сверкающий синими и белыми искрами снежный покров. Лили сразу повернула к Иве. Паук разразился протестующим звоном и шипением. Лили остановилась и сердито спросила:

— Что?

Паук подскочил и бросился к чёрной стене Леса. Остановился, крутанулся вокруг оси, уставился на Лили.

— Должна же я проверить, как там Люпин. Вдруг ему там плохо? Посмотри, какая Луна.

… маленькая, ледяная, ртутно-ядовитая, ослепительная...

Паук застыл на мгновение, молитвенно воздев над головой переднюю пару лап. Потом принялся метаться зигзагами, надо полагать, от отчаяния, что не может высказать Лили всё, что думает об её идее. Лили отвернулась от него, подобрала с земли ветку, отключила Иву и полезла в тоннель.

И поняла, почему паук был так против. В Хижине не было ни души, и к тому же там был жуткий разгром. Свет Люмоса озарял полуоторванные доски, которыми были заколочены окна, бурые следы крови на стенах, полу и мебели, разбитую бутылку из-под огневиски…

— ...только надписи на стене не хватало: здесь был Сириус Блэк…

‐ Р-р-р-вав! — обиделся упомянутый Блэк.

‐ И верно, Ли, перебор, — поддержал его Поттер. — Ну бардак, разгром, бутылка — ещё туда-сюда… Но кровь-то к Сириусу каким боком?!

‐ А таким боком, что только ему могло прийти в голову выпивать с оборотнем в полнолуние!

Сириус тоненько тявкнул и демонстративно уставился куда-то сильно в сторону, а Ремус укоризненно глянул на Лили тёмно-янтарным глазом и тихо заворчал.

‐ Сейчас-то можно, — сказала Лили полутоном ниже, — а раньше? В общем, я чуть инфаркт не схватила, особенно когда увидела ваши палочки...

‐ Р-р-р?!

‐ В-вау-у-у?!

‐ Какого?!.. В смысле, как — палочки?

‐ Валялись там на полу, прямо у входа, — не моргнув глазом, подтвердила Лили.

‐ Типа кто-то закинул и убежал…

‐ Ага.

‐ Торопился, значит.

‐ Надо думать.

‐ Кто же этот торопыга, интересно?

Лили молча склонилась к Люпину и принялась сосредоточенно выбирать из его шерсти репьи, сучки и прочий мусор. Она-то точно знала, кто этот торопыга, потому что палочки она нашла не в Хижине. Но Джеймс об этом так никогда и не узнал. (Хотя насчёт личности "торопыги" он догадывался. Но за возможность мирно сидеть рядом с огромным волком и кормить его сосисками, а не частями собственного тела, готов был держать свои догадки при себе. Так уж и быть. Если торопыга будет соблюдать надлежащую дистанцию и, вдобавок, продолжать варить Аконитовое зелье за бесплатно и без спасибо.)

Паук нетерпеливо сновал взад-вперёд перед самым лазом в Хижину. Завидев вылезающую Лили, он подскочил вверх без малого на фут, хлопнулся обратно в снег и чесанул к Лесу. Лили бросилась за ним, надеясь, что паук имеет представление, где искать "этих дебилов" — на снежной целине вокруг не было ни единого следа…

‐ Это как это? — осведомился Джеймс, — в смысле — ни единого следа?! Мы там натоптали, как лоси!

‐ Вы — это кто? — уточнила Лили.

‐ Ну, мы с Блэком... а ведь верно, там же не было следов Лунатика! Он как будто в воздухе растворился, выбравшись из Хижины. Замёл, стало быть, кто-то.

‐ Ну, и ваши следы кто-то замёл. — Лили нервно пожала плечом, и Джеймс, уже открывший рот, чтобы сказать: "Я даже знаю, кто" — закрыл рот. Лили осталось только рассказать, как она бежала сквозь морозный Лес за рыжим пауком, как он привёл её на жертвенную поляну…

‐ Откуда он знал дорогу?

‐ А вы откуда знали дорогу?

‐ Мы же тебе говорили — Блэк что-то почуял…

‐ Не что-то, а родовую магию. Блэки — мощь, кто бы спорил.

Блэк тявкнул с прискуливанием, полупольщённо, полупристыжённо. Лили продолжала:

‐ Паук, думаю, тоже что-то почуял, но что именно — ума не приложу…

‐ Второго паука, — безапелляционно заявил Джеймс.

‐ Может быть… В общем, он привёл меня к поляне, и мне пришлось спрятаться за деревьями, чтобы понять, что это за полуночная спевка...

...пришлось спрятаться за деревьями, чтобы понять, что происходит и выждать момент, чтобы начать действовать. И при первом же звенящем "F-U-C-K O-F-F" осенила её счастливая мысль наложить Паукотворительное заклятие на самого паука, благо ничего сложного в нём (в заклятии) не было. Копирование матрицы — Geminio matrix, форма матрицы — паук, а животворящая энергия, содержащаяся в обсценной лексике…

‐ Во-о-от. И я говорю — животворящая. А вы, чистоплюи, перевоспитывать меня взялись!

‐ Если бы Блэк не взялся тебя перевоспитывать, вся твоя животворящая энергия пропала бы даром.

‐ Это да, — подумав, согласился Поттер. — Вот интересно, кто-нибудь когда-нибудь выигрывал битву посредством матерщины?

‐ Если хорошенько подумать, любое магическое столкновение — это словесные дебаты…

‐ Ещё какие дебаты…

‐ ...и только палочка превращает слова в действия. А если подумать ещё лучше, мы победили, потому что нам просто бессовестно повезло!

‐ Вот именно, что бессовестно. Объясни мне, ху… какого чёрта ты полезла в драку в одиночку?! Почему сразу не отдала мне мою палочку, если уж она у тебя была?

Эванс была готова к этому вопросу:

‐ Из головы вылетело. Очень уж страшно было и противно. Ты хоть представляешь, как вы выглядели со стороны?

Сириус тоненько проскулил, сунулся носом в землю и закрыл голову лапами.

‐ Да, — с усилием признал Джеймс, — осрамились мы.

‐ Осрамились, — безжалостно подтвердила Эванс.

‐ Больше не повторится, — торжественно произнёс Джеймс. Лили невесело усмехнулась:

‐ Как-то мне с трудом в это верится.

‐ Увидишь, — пообещал он, — никто больше не застанет нас врасплох.

‐ Время покажет, — сказала она.

Они помолчали, глядя в небо. Под их взглядами плотная серость туч стала как будто бы жиже, прозрачней, и проглянул в ней намёк на близкую весну.

‐ Жалко, что мы не узнаем, как Пит ввязался в это дело. Попал, бедолага, под раздачу, — Джеймс покосился на Лили с опасливым уважением, чем и спровоцировал очередной приступ раздражения:

‐ Он же сам вам всё объяснил, прямо там, на поляне, я своими ушами слышала. Сучка Блэк… прости, Блэк, но твоя сестрица натуральная сучка. В худшем смысле этого слова.

Сириус, всё ещё носом в землю, глухо гавкнул.

‐ Она приняла мой облик и наплела Питу, что можно вылечить оборотня. Он и повёлся.

‐ Всегда был дураком…

‐ Да-а-а? А что насчёт вас, мой Капитан? Кто гонял в "Боргин" — в "Боргин"! — за этими погаными булавками?

Джеймс с радостью провалился бы сквозь землю или хотя бы уткнулся бы в неё носом, по примеру Сириуса. Ну, или хотя бы лицом в ладони…

‐ Я понимаю, конечно, — неумолимо продолжала Лили — что ты на всё готов ради меня, но надо же хоть иногда пускать в дело мозги! Как тебе только взбрело в голову, что мне может понадобиться гоблиново серебро!

‐ Ну, мало ли, что вам, девчонкам, может понадобиться…

‐ В особенности таким девчонкам, как Блэк!

Тут уж Сириус и Рэм взвыли в унисон. А Джеймс, наоборот, приободрился:

‐ Ну, моя-то девчонка круче. Как ты её, а?

… не то, чтобы в ней пылал гнев — она сама была пылающей волной гнева. Её ярости хватило бы, чтобы оделить всех любым из Непростительных, но она же не слизеринка какая-нибудь, не вырожденка Блэк, и она овладела собой настолько, чтобы заклясть мерзавцев… а хотя бы и Забвением. Несмертельно, но крайне неприятно, к тому же является справедливым возмездием… кому именно? Да всем! Сортировать мне их, что ли?

Лили помотала головой, чтобы отогнать воспоминание, передёрнула плечами и буркнула:

‐ Так ей и надо, — потом посмотрела на Сириуса и опять сказала ему, — прости, Блэк.

Сириус в ответ зевнул с прискуливанием. Нет, ей не объяснишь. Она слишком дорожит семейными узами и просто не понимает, что бывает иначе.

‐ А ты уверена, что именно Блэк тебя угостила Забвением? — осторожно уточнил Джеймс,- а то Пит всё на Нюниуса катил бочку…

‐ А Пит у вас кем считается? Мозговым центром или вообще — истиной в последней инстанции?

‐ Нет, конечно, — вздохнул Джеймс, — мозгов особых у него никогда не было, но он знал то, чего мы не знали. И теперь не узнаем.

‐ Дай ему прийти в себя. Я в него не целилась… честно говоря, я его даже и не видела, так что, может быть, он что-то и помнит. Но лучше бы, конечно, не помнил вообще ничего.

‐ До-о-обрая ты.

Лили слегка смутилась и сказала, не то в объяснение, не то в оправдание:

‐ Нет, правда. Лучше Питеру не помнить, что при его участии чуть не прикончили Люпина. Бог знает, что с ним может сделаться…

Блэк и Люпин тихонько заскулили. Надо полагать, в знак согласия. Джеймс солидно сказал:

‐ Ну допустим. А как мы ему объясним, как мы стали анимагами?

‐ А вы скажите ему правду, — предложила Лили и щёки её наконец обрели яркий цвет. Даже слишком яркий. Цвет гнева, понял Джеймс и слегка от неё отодвинулся. И с опаской осведомился:

‐ Какую правду?

‐ Самую, что ни на есть. Скажешь Питеру, что ваши многочисленные попытки увенчались наконец успехом!

Джеймс крепко почесал затылок и покосился на Лили. Она уже была красная, как помидор.

‐ Ну, мы действительно пробовали… так, для прикола…

‐ ДЛЯ ПРИКОЛА?!

Блэк вскочил, залаял, заскулил, завертелся вокруг себя, пытаясь схватить пастью задымившийся хвост. Джеймс и Рем среагировали оперативнее: Джеймс шарахнулся назад, и ему только слегка опалило шевелюру. Правда, при этом он свалился с бревна, ну да квиддичные игроки умеют падать. А Рем прыгнул Эванс за спину и сжался там в комок. И он был совершенно прав — хоть магический выброс и неуправляемая штука, но всё-таки в основном направлен по лучу зрения, и за спиной психанувшего мага вполне можно отсидеться...

‐ Ли! — закричал Джеймс, жестом защиты выставляя перед собой ладони, — уймись! Не совсем же мы идиоты!

‐ Да что ты говоришь? — прорычала Эванс. Она стояла, изо всех сил скрестив руки на груди, в буквальном смысле пытаясь удержать себя в руках. Помогало это плохо. Капюшон слетел с её головы, и шевелюра её полыхала ярче настоящего костра. И искры сыпались.

‐ Ну подумай, каково было Люпину маяться каждый месяц одному взаперти? А если бы мы могли становиться зверями, мы бы хотя бы составили ему компанию…

‐ Вы даже не рассчитали для себя анимагическую форму!

‐ Ну с чего ты взяла?

‐ Да с того я взяла, что вы не ожидали, что превратитесь именно в… в тех, кого превратились!

‐ Нет, почему? Мы примерно представляли…

‐ ПРИМЕРНО?!

Тут уж Джеймс был готов и технично нырнул за бревно. Бревно, правда, не было готово и раскололось пополам. Джеймс очертя голову перепрыгнул через тлеющие обломки и схватил Эванс за плечи.

‐ Хорош, Ли, — велел он, — ты так опять угодишь к Помфри. Да и смысл кипятиться, когда всё уже нормально? Все живы… даже те, кто этого не заслужил…

Эванс трепыхнулась в его руках, и он обхватил её крепче:

‐ Согласен, мы вели себя по-дурацки. Согласен, нам бессовестно повезло. Мы выжили чудом, да ещё и стали анимагами… это оху… потрясающе круто!

Лили вырвалась, отскочила от него и повела себя, можно сказать, по-взрослому — выхватила палочку и нацелила её Джеймсу прямо в лоб. Всё лучше, чем очередной бесконтрольный магический выброс, подумал мельком Джеймс и снова выставил ладони перед собой:

‐ Я ведь уже сказал, Ли — я всё понял. Теперь я всегда буду просчитывать последствия… по крайней мере, я буду стараться. Мы все всегда будем вместе. Мы будем защищать друг друга, Ли!

Вместо ответа она отсалютовала палочкой — витиеватое приветствие-вызов по всей форме, любой слизеринец умер бы от зависти — и произнесла сдавленным от ярости голосом:

‐ Вытащи палочку, Поттер, и защищайся.

‐ Не буду я защищаться. Ты меня спасла и можешь делать со мной, что хочешь. Хочешь вышибить мне мозги — твоё право.

Расчёт был верен — Эванс сердито фыркнула:

‐ Было бы что вышибать...

‐ Я обязательно их себе заведу. Хотя бы для того, чтобы тебе было, что вышибать.

‐ Как, интересно, ты их себе заведёшь? В Боргине купишь?

‐ Никогда! — с ужасом вскричал он, — никогда в жизни больше ничего не куплю в Боргине! Готов принести Нерушимую клятву!

‐ А ну тебя! — она сердито махнула на него рукой, повернулась к нему спиной, чтобы скрыть улыбку, и принялась засовывать палочку в рукав.

Рем подошёл к ней, аккуратно схватил зубами за подол мантии и потянул обратно к бревну. Она обернулась и уставилась на него — громадного серого волка, разумного, выдержанного и вежливого, как… как Рем.

… начала она с Блэк, а потом пошла по кругу, поливая Забвением валяющиеся чёрные фигуры слизеринцев. Она смутно надеялась, что к тому времени, когда она дойдёт до Снейпа, её ярость утихнет.

Когда она дошла до него, ярость, в общем, утихла. Если бы он был в беспамятстве, как все остальные, отделался бы, как и все, Забвением…

Но он был в сознании. Он лежал на снегу, не делая попыток убежать или напасть, хотя в руке у него была палочка. Лежал и смотрел на Лили пустым взглядом. Она, привыкшая разбирать скоропись его мимики — богатую, как у всех одарённых молчунов — ничего не смогла прочесть на его лице. Он просто смотрел. Безо всякого выражения.

Лили затрясло. Она стиснула палочку в кулаке.

‐ Мразь, — слово вырвалось, раздирая ненавистью грудь и гортань. Оно должно было исполосовать Снейпу лицо, клеймом лечь на лоб, выжечь ему глаза...

Он даже не моргнул. И даже пальцем не пошевелил, но палочка вдруг со свистом завертелась в кулаке Лили, трением обожгла ладонь, и Лили невольно разжала пальцы. Палочка влетела прямиком в руку Снейпа.

Несколько секунд они смотрели друг на друга — Лили, растерянная, но готовая броситься на него с голыми руками, и равнодушный Снейп, сжимающий палочку Лили в левой руке и свою — в правой. Потом вдруг что-то с ним случилось, он обмяк, глаза его закатились, пальцы разжались, палочки выпали из рук…

Лили торопливо наклонилась, подхватила свою палочку и отскочила от него, как от гадины, но вдруг заметила, что из кармана его мантии выглядывают острия ещё нескольких палочек. Лили наклонилась пониже, вглядываясь… ну да, палочка Поттера. И ещё две — понятно, Люпина и Блэка...

Всё вокруг вновь заволоклось гневным багрянцем. Лили фурией нависла над обморочным Снейпом, но… Нет. Пусть помнит. Пусть навсегда запомнит, как потерпел поражение из-за обычной физической слабости. Пусть расскажет своим дружкам эпопею этой ночи и выставит себя на посмешище. Если духу хватит.

Она подобрала палочки гриффиндорцев, отвернулась от Снейпа и пошла было с поляны прочь, но тут, на остатках злости, осенила её хулиганская мысль обезоружить бесчувственных врагов и вывалить на стол директору вязанку слизеринских волшебных палочек. Так она и сделала. Правда, у Снейпа она палочку не забрала. Трудно сказать, почему. Может быть, и из брезгливости. Предатель. Он был хуже, в тысячу раз хуже, чем прирождённая сучка Блэк...

Ей вдруг стало жаль Слагхорна, бедного старого Моржа. Вся его вина в том, что он слишком хорош для Слизерина.

Потому-то его питомцы и докатились до преступления...

Она вздрогнула оттого, что Джеймс наложил на неё согревающее заклятие. С трудом, как от тяжёлого сна, очнулась от воспоминаний и виновато посмотрела на Джеймса.

‐ Прости, я задумалась. Ты что-то сказал?

‐ Я сказал, что Согревающее — дело хорошее, но нам пора домой. К камину, чаю и имбирному печенью. Я прав?

‐ Правее некуда, — вздохнула она, встала с бревна и потопала замерзшими ногами.

Рем и Сириус в нынешних своих ипостасях испытывали неприязнь к замкнутому пространству, будь то Замок или Хижина. Поэтому Блэк только хвостом вильнул в знак прощания, а Рем улыбнулся во всю волчью пасть.

...Люпин выжил чудом — две недели в закрытой палате Больничного крыла, под Напитком Живой смерти, не в постели, а в ванне с бадьяном, который нужно было менять каждые два часа, а первые двое суток ещё и с трубкой в изуродованном рту, по которой непрерывно поступало Кроветворное зелье.

Следующие две недели он вынужден был оставаться в палате по причине крайней слабости, замутнённого сознания… и главным образом потому, что фазы Луны не оказывали на него никакого действия — он продолжал пребывать всё в той же межеумочной форме — ни человек, ни зверь. А стало быть, Люпин рисковал остаться беспомощным уродом на всю жизнь. По всем показаниям место ему было никак не в школьном лазарете, и Блэк, явившись к мадам Помфри, потребовал перевести Рема в св. Мунго. Мадам Помфри строго, но с оттенком сочувствия, объяснила, что Люпин остаётся в школе по личному распоряжению директора. Директор все силы бросил на то, чтобы найти способ вернуть Люпина в нормальное состояние. А в таком состоянии, как сейчас, Люпину требуется только уход, и этот уход она, мадам Помфри, и обеспечила. А теперь, если мистер Блэк не возражает, ей нужно заниматься пациентами… нет, к Люпину она его не пустит. И не просите, и не настаивайте… и не хулиганьте! Иначе и близко к Больничному крылу больше не подойдёте. Ступайте отсюда!

Из Больничного крыла Блэк понёсся прямо к директору. Чего уж тут. И потребовал использовать его, Блэка, силы и способности так, как директор считает нужным для пользы Рема. Дамблдор сложил ладони домиком и выслушал Сириуса до конца. После чего попросил мистера Блэка дать ему ещё немного времени — голосом тихим и очень спокойным. Только вот Блэк потом никак не мог вспомнить, как он оказался внизу, возле лап горгульи, мокрый и запыхавшийся, с панически колотящимся сердцем...

А ведь был ещё и Питер Петтигрю, которому тоже потребовалась отдельная палате. От утра до вечера он пребывал в ступоре, зато с вечера до утра он буйствовал, да так, что его приходилось привязывать к кровати. Оба этих состояния зельями не лечились.

Если прибавить к этому тот факт, что бОльшая половина слизеринских старшекурсников была проклята Забвением и лишена палочек, и скрыть это было невозможно, то ясно было — зреет скандал чудовищной разрушительной силы, вплоть до закрытия школы и открытого суда над директором.

Чёрт знает, как Дамблдору удалось всё замять, но ведь удалось же. Сначала затих беснующийся хор родителей обеспамятевших слизеринцев. Ползучие слухи утверждали, что директор предоставил вниманию попечителей неопровержимые доказательства того, что пострадавшие проводили на территории школы Тёмный обряд с человеческими жертвоприношениями. Попечительский Совет отреагировал несколько странно, а именно: принял решение перевести пострадавших-провинившихся в Дурмштранг. И это вместо того, чтобы вытрясти душу из Дамблдора за то, что он допустил такое у себя под носом. Сириус саркастически кривил губы и утверждал, что легендарные подземелья Хогвартса, Выручай-комната и, в первую очередь, директорский кабинет под потолок набиты компроматом на всех-мало мальски влиятельных членов магического сообщества. А кто с этим не согласен, пусть сам объяснит, каким образом Дамблдору удаётся держать весь Совет за яйца...

Вскоре после того в одну безлунную январскую ночь директор возник на пороге Больничного крыла, как грозовая туча на горизонте. Мадам Помфри хватило одного взгляда на лицо Дамблдора, чтобы убраться с его пути, запереться в своём кабинете и поклясться себе как можно скорее забыть об этом ужасе. Директор, даже не заметив её, прошёл в палату Люпина, сотворил воды в стакане и накапал туда какого-то зелья из принесённой с собой склянки. Сопровождал он эти действия такими словами, что у Поттера и Блэка, бесстрашно наблюдавших за ним через Двухстороннее зеркало, глаза полезли на лоб.

Зеркало парило над постелью Люпина высоко, под самым потолком, свет ночника был тусклым, и Люпина было плохо видно. Зато было очень хорошо слышно, как он взвыл.

Блэк непроизвольно вскочил и Поттер поймал его за мантию. За невозможностью немедленно вцепиться в горло Дамблдору, Блэк попробовал вцепиться в горло Поттеру. Но Поттер был крепок и довольно быстро скрутил товарища в бараний рог. Тем временем вой Люпина перешёл в надрывный плач — человеческий плач.

Джеймс перехватил Сириуса понадёжней, прошипел ему в ухо: "Тихо, ты!..", и оба уставились в Зеркало. Но в Зеркале видно было только спину Дамблдора, который склонился над постелью, бормотал успокаивающе и, кажется, гладил Люпина по голове. Люпин перестал рыдать, только изредка всхлипывал. Потом и всхлипывания затихли, и послышалось его ровное дыхание — дыхание спящего. Дамблдор выпрямился, глубоко вздохнул и вдруг как глянул вверх, прямо в Зеркало. Сириусу и Джеймсу словно молнией в глаза сверкнуло, они шарахнулись прочь, и вовремя: Зеркало треснуло двумя звёздами и осыпалось на пол.

‐ М-мать!.. — сказал Джеймс, осторожно ощупывая лицо и не рискуя разжмурить глаза.

‐ Это ещё что, — меланхолично отозвался Сириус, — он ведь мог и убить.

‐ Через Зеркало?

‐ Запросто. Направил бы пару-тройку осколков прямо тебе в брюхо. Всё-таки Верховный Чародей Визенгамота. Убил бы, и ничего ему за это не было бы — с его-то увёртливостью… Не молоти себя копытами, повернись ко мне, я посмотрю… всё нормально с твоей рожей.

‐ Да х… с ней, с рожей! Чуть без глаз не оставил, старый чёрт…

Джеймс поймал себя на том, что широко ухмыляется. "Старый чёрт" в ту же ночь каким-то образом и Пита привёл в относительный порядок. По крайней мере, в сознание. Сири клянётся, что без слёз Фоукса не обошлось. Джеймс, собственно, не спорит. Только прибавляет про себя, что не обошлось ещё и без Моржа. Да и Нюниус плотно приложил руку к процессу излечения — как иначе можно объяснить тот факт, что оба остались в Хогвартсе, и Слагхорн даже не лишился должности, хотя и лишился почти всего факультета. А Нюниусу ещё долго расплачиваться за Рождественскую Луну Аконитовым зельем. Да и Лили на него больше не взглянет. Не то, чтобы Джеймс воспринимал Нюниуса, как соперника — вот ещё! Нет, конечно. Ему просто обидно было смотреть, как Ли тратит себя на эту мразь. Ну да теперь всё кончено… Можно, наверное, ей сказать. Всё равно ведь расскажут, рано или поздно, так лучше он сам и лучше прямо сейчас, пока она зла на Снейпа, “как господь на дьявола”...

Лили и Джеймс пошли к Хогвартсу. Оба помалкивали — Лили пребывала во власти воспоминаний, а Джеймс всё взвешивал риски на внутренних весах, пока не рассердился на себя за трусость.

Он сказал: "Лили!", в горле у него что-то, пискнув, сорвалось, и он откашлялся.

‐ М-м-м? — рассеянно отозвалась она.

‐ Что я тебе скажу… что ты забыла. Насчёт Снейпа и… я…

Её всю передёрнуло от самого настоящего отвращения.

‐ Не хочу знать! — почти вскрикнула она.

Помолчала, кусая губы и продолжила почти спокойно:

— Не хочу. Не знаю, что ты там с ним вытворил, но что бы это ни было, знаешь… он это заслужил.

Она ушла. И он остался один в холоде и пустоте. Возле Неё было так тепло, и он был ей так нужен… зачем-то… Зачем? Он не помнит, да это и неважно. Она была тёплой и он был Ей нужен. И он сделал всё, что Ей было нужно… что именно? Он не помнит, но сделал, это точно. Почему же Она ушла? Должно быть, он что-то сделал не так, в чём-то ошибся... Но ведь ошибку можно исправить! Он найдёт Её и скажет Ей, что всё исправит. Найдёт Её и скажет Ей, что другая заняла Её место, что другая обманула всех, но не смогла обмануть его. Все поверили другой. Все говорят, что другая — это Она, но это ложь, ложь. Другая — не Она. Пусть у другой огонь в волосах, и золото осыпало её лицо и лежит на щеках, как маска. Когда он человек, он и сам готов поверить огню и золоту. Но когда он зверь, он чует ложь, ведь чутьё и слух зверя не обмануть — почему же они поверили, у них ведь теперь тоже есть и чутьё, и слух? Как могли они поверить другой, ведь другая и пахнет, и дышит по-другому, по-чужому. "С чего ты взял?" — спрашивают они с терпеливым раздражением, — "откуда эти мысли в твоей несчастной башке, Хвост? С чего ты взял, что знаешь, как Лили должна пахнуть? Ты ведь стал анимагом одновременно с нами, а до этого у тебя не было звериного нюха. Так откуда ты это взял?" Он не помнит, откуда. Он просто знает, что Она, воительница, не может пахнуть мятой и шоколадом. Но разве им докажешь? Они только отмахиваются, раздражаются, жалеют…

...а может быть, им вовсе не нужна Она? Они предпочитают золотую маску, золотая маска ослепила их. В своей слепоте они даже смеются над ним. "Бедный Хвост! Блэк сама е...нутая, и тебе вывихнула мозги! Верно говорят,что е...нутость — заразная штука! Ну да ничего, выпей своего зелья, и в голове у тебя прояснится." В голове у него, и верно, немного путается, и он не может вспомнить, почему, а они не хотят ему говорить. "Не сто́ит об этом думать, Хвост! Главное,что ты жив, и все живы. И знай, что если бы не Ли, нам всем пришёл бы рождественский п...дец!" Они думают, что раз он ничего не помнит, то всему поверит. Да, он многого не помнит, но помнит главное — Она учила его чему-то…

...чему-то хорошему, что должно было помочь кому-то из них. Но другая помешала. Он готов об заклад биться, что и Забвением его наградила другая, чтобы он не мог рассказать им правду… а на них напустила Нюниуса с его ядовитыми отварами. Его тоже поили Нюниусовыми зельями, пока он был беспомощен, а потом он пил их добровольно, потому что ему и впрямь казалось, что от них он чувствует себя лучше. А ведь именно от этих зелий он верил всему, что ему говорили. Верил, как дурак, каждому их слову, и стыдился того, что сучка Блэк чуть не заставила его сделать что-то ужасное. "Но Ли подоспела вовремя и всех спасла!" Он верил всему этому, хотя и чувствовал, что с ним не вполне искренни, что от него что-то скрывают, но у него ведь никого не осталось кроме них, раз она оказалась не той, не Ею...

...он верил им и даже верил, что другая в золотой маске — это Она, пока однажды случайно не услышал, как мадам Помфри посылает больничного домовика в лабораторию при кабинете Зельеварения, с наказом передать ученику шестого курса Снейпу, что запасы зелий для мистера Люпина и мистера Петтигрю пора обновить. И тогда он понял!..

...он даже как будто услышал щелчок, с которым всё встало на свои места: Нюниус и другая сговорились, и Нюниус опоил их своими зельями, околдовал их, заставил поверить, что другая — это Она! Но когда он попытался раскрыть им глаза, Джеймс, люто качавший пресс, обессиленно распластался на полу и издал стон отчаяния. Потом зримо взял себя в руки, поднялся на ноги, подошёл к Питеру и похлопал его по плечу: "Бедняга Хвост! Ну да ничего, даст Мерлин, вылечишься. Ты принимал сегодня своё зелье? Смотри, не пропускай приём!" И Сириус, сидевший на подоконнике и нудно отбивавший “восьмёрку” на пустом спичечном коробке, возвёл глаза к потолку и вздохнул. И Люпин оторвался от своих конспектов и сказал терпеливо и рассудительно: "Ты болен, Питер. Пей лекарство, тебе поможет. Мне ведь помогает".

Тут-то он и понял, что остался совсем один — и почувствовал облегчение. У него больше нет друзей? Да разве они были когда-нибудь его друзьями? В своём блестящем самодовольстве они разрешали ему ходить за ними — именно что хвостом — ежеминутно унижая его снисходительно-насмешливым отношением. "Смотри, Пит, это совсем просто", — эта магическая формула мгновенно отключала функцию понимания в его мозгу. И после четверти часа небрежных объяснений или блестящих демонстраций: "Неужели ты так ничего и не понял? Ох и туп же ты, братец!" Люпин, конечно, терпеливый и рассудительный. Но и он в какой-то момент уставал и мягко предлагал Питеру позаниматься пока более простыми предметами самостоятельно. А сложным предметам, дескать, нужно время, чтобы усвоиться, и завтра Люпин поможет ему разобрать особо запутанный случай ошибочной конфигурации или неприлично длинную формулу из Зельеварения. Или, скажем, потренировать вызов Патронуса. А назавтра оказывалось, что у Рема насморк, или внеочередной визит к родителям, или ему уже пора в Хижину… Только у Неё хватило таланта и терпения научить его…

...чему-то. Но другая заставила его позабыть всё, что он выучил, и теперь изображала жалость на своей золотой маске. Он не смотрел на другую, но зверем чуял настоящие чувства, что прячутся под золотой маской. Точнее, отсутствие всяких чувств. Другая о нём и не думала, потому что знала, что он, слабый и одинокий, не представляет никакой опасности. Что ж, это правда. Слабый и одинокий не опасен. Но он найдёт Её, найдёт. Даже если Она тоже прячется под маской, он Её узна́ет — по запаху, по ритму дыхания, по теплу руки. Как бы Она ни выглядела, он узна́ет Её. И вместе они победят другую. А пока другая, конечно, сильнее, и все его бывшие друзья на стороне другой. Стало быть, ему, одинокому и слабому, надо притворяться, что он тоже на на стороне бывших друзей, на стороне другой. И искать, искать Её...

Маленький серый зверь мечется по огромному спящему замку, трепеща чутким усатым носом. О, он найдёт её. Она сильная, смелая, умная. Она поймёт его и простит ему его ошибки. Она объяснит ему, как победить другую, и он больше не ошибётся. Он сделает всё по её слову. Всё, что угодно.

Магия — дар, владение палочкой — мастерство. Каждое заклинание Лорда — тонкий и точный сплав мастерства и таланта. Это относится и к Пыточному Проклятию. Только профан полагает, будто Круциатус причиняет невыносимую боль. Круциатус причиняет боль разной степени невыносимости, и Лорд умеет управлять невыносимостью боли, как никто. По состоянию наказуемого можно понять, в какой степени Лорд им недоволен. Вот сейчас, например, Лорд скорее доволен, потому что его Круциатус выкручен до максимума — под прицелом его палочки худенькое тело стоит неподвижной, словно бы железной дугой, опираясь на затылок и пятки, как при столбняке. Такой Круциатус — это своего рода милосердие Лорда, потому что дарует беспамятство. А когда — и если — наказуемый очнётся, то не вспомнит боли. Но тело запомнит. И никогда не забудет. Хотя при такой интенсивности заклятия "никогда" может и не наступить...

Лорд слегка приподнимает острие палочки, словно небрежно выдёргивает из тела железную дугу, и тело, лишившись поддержки, валится на пол кучей мокрых тряпок и спутанных мокрых волос. Лорд отворачивается от тела и медленно обводит кроваво-черными глазами группу застывших фигур в чёрных капюшонах.

— Очень плохо, — медленно произносит он, — небрежность и опрометчивость. Как следствие — позорное поражение. Не ожидал от тебя, Беллатрикс.

Лежащая фигура шевельнулась. И поползла. Не имея сил перевернуться на живот, она пыталась ползти на спине, судорожно отталкиваясь от пола непослушными руками и ногами. Она ползла по собственным раскосматившимся волосам и, разумеется, не могла сдвинуться с места, только голова закидывалась всё больше назад. Это привело её в ярость, а ярость придала сил. Она зарычала, рывком перекинулась на живот, поднялась на четвереньки, встала на ноги(!) и, шатаясь, пошла. И не от Лорда, а прямо к нему. Доковыляла и, снова рухнув на пол, прижалась головой к его сапогам. Он посмотрел на неё сверху вниз и не отстранился, несмотря на исходивший от неё запах мочи.

— Твоё упорство достойно награды, — признал он и перевёл глаза на чёрные капюшоны, — равно как и преданность.

Это произносится без нажима, всё тем же монотонным высоким голосом. Все немедленно опускают головы, все, кроме одного. Этот один стоит на коленях перед Лордом, закинув голову так, что капюшон свалился с головы. Его лицо бледно до зелени и неподвижно, только вздрагивает уголок длинного рта. Тусклые глаза не мигая смотрят в никуда. Он, кажется, тоже не осознаёт происходящего, но Лорд тут ни при чём. Он сам выкрутил до бесчувствия свой рычаг — рычаг отчаяния.

— Северус, друг мой, — монотонно произносит Лорд.

Снейп ничем не показал, что слышит его. Лорд шагнул к Снейпу, проволочив по полу вцепившуюся в его сапог Беллатрикс, и склонился к лицу Снейпа — глаза в глаза…

...отчаяние и злоба, палочка в кулаке, взгляд зелёных глаз, перехватывает дыхание, вздрагивает рука, Оглушающее улетает в голову Беллатрикс, невыносимое презрение в зелёных глазах, удар — и тьма... и злоба, и отчаяние...

Лорд выпрямляется. Он подумывал о том, чтобы дать молодёжи попрактиковаться на Снейпе, но отказался от этой мысли. Да, это было бы полезно для всех, для Снейпа в том числе, но в данный момент просто излишне. Снейп и сам справляется с собственным наказанием. Нужно дать ему ещё немного времени.

— Эта операция должна была стать вашим боевым крещением. Вы могли бы войти в ряды опытных бойцов с гордо поднятой головой...

Беллатрикс отцепляется от сапога Лорда и с воем ударяется головой об пол. Беда в том, что она даже не помнит, за что Лорд наказывает её.

Но Северус что-то помнит, с ним сто́ит поработать. И Лорд вновь склоняется к Снейпу, берёт его за подбородок ледяными пальцами, всматривается в чёрноту отчаяния. Какие-то обрывки мелькают и тонут в чёрном водовороте — короткие, но яркие до рези в глазах.

И Тёмному Лорду удаётся составить из обрывков цельную картину. Картину постыдного провала блестящего плана. Постыдной слабости перед рыжей магглой. Слабости, доходящей до смешного — ведь Снейпу достаточно одного лишь облика рыжей магглы, одного вида её конопатого рыльца, чтобы совершенно перестать соображать, даже если он точно знает, что этот облик — результат действия Оборотного зелья. Стоило Беллатрикс перекинуться рыжей магглой — и Северус растёкся лужей под её ногами. Стоило ему увидеть рыжую магглу в оригинале — и у него дрогнула рука. Пусть всего лишь на секуду, но рыжей маггле хватило этой секунды, чтобы оглушить его.

Такое безволие заслуживает одного — позорного лишения Метки, стирания памяти и изгнания из рядов Пожирателей, но… отказаться от Северуса после всех потраченных на него усилий, знаний, времени? Отказаться от его таланта, от его везения, ведь рыжая маггла ему — единственному из всех — сохранила память. Из каких соображений? Скорее всего, из органически присущего всем грязнокровкам желания унизить потомственного волшебника, пусть и полукровного. Ещё одна монета в копилку обид Северуса Снейпа, ещё один долг, который Северус рано или поздно вернёт. И ещё один ему урок — он лишний раз убедился, что все его старания сделать из грязнокровки настоящую волшебницу пошли насмарку. Маггла остаётся магглой, полуживотным, выучившим несколько движений палочкой и несколько слов стандартных заклинаний, без всякого понятия о глубинной сути магии, о древней, родовой основе настоящего волшебства... Впрочем, неважно, что именно двигало магглой. Важно, что Снейпу повезло, и поэтому Лорд узнал, что именно произошло в ночь Рождественского полнолуния. И пусть везение не может длиться вечно, но ведь и страсть тоже. К тому же Северус умеет работать над собой — он, Тёмный Лорд, научил его этому, как и многому другому — а стало быть, он сумеет перебороть столь недостойную слабость, Тогда в нём останется главное — жажда, стремление обладать, а это уже сила. Нет, весьма недальновидно было бы остаться без такого помощника на запутанных путях к бессмертию. Вот и ещё одна тропа оказалась обманной — он, Тёмный Лорд, в силах это признать. Древний трактат "О слюне, испарине и прочих извержениях магических тварей, многими целительными свойствами обладающих" ⁽¹⁾, натолкнул на простую и блестящую мысль — если телесные извержения магического существа способны излечивать такое множество тяжёлых болезней, то на что же способна жидкость неизвергаемая, в теле сокрытая и дающая телу жизнь? На что способна кровь? Выбор пал на оборотня неслучайно: хотя рабская зависимость магии оборотничества от лунных фаз в какой-то степени обесценивала кровь оборотня, но именно эта малоценность делала его подходящим объектом как для первых опытов, так и для тренировки новобранцев в полевых условиях. Опасность заражения дополнительно усложняла задачу, но тут Беллатрикс, прорывшая тоннели в сокровенных залежах хогвартской библиотеки, обнаружила описание одного из обрядов, созданных годарами во время о́но, дабы ослабить Фенрира и — не отменить, конечно, но хотя бы отдалить Рагнарёк. Его, Тёмного Лорда, ослепили перспективы… оказавшиеся иллюзорными. Он, Тёмный Лорд, в силах это признать. Выкачать всю кровь из оборотня, чтобы превратить в анимагов пару-тройку недорослей — такой результат уж никак не стоил понесённых потерь…

Но поражение — не повод для уныния. И не повод лишать Северуса маленького поощрения — маленького полена в костёр зависти его сотоварищей.

— Северус, — произносит Лорд не без торжественности. — Этот шанс заслужить Метку ты упустил. Что ж, попытаешь счастья в следующий раз. Но ты проделал хорошую работу, и я не хочу оставлять тебя без награды. Поэтому я дарю тебе твою магглу. Когда этот мир станет нашим, когда в нём не останется места для магглов, ты сможешь сохранить ей жизнь — до тех пор, пока она будет нужна тебе.

Лицо Снейпа вдруг разом ожило, в глазах вспыхнуло злобное торжество. Он гиеной ощерился прямо в лицо Лорду — не сдерживаясь, широко, открыто, до самых дёсен. О, такая улыбка не предвещала ничего хорошего "его маггле". Потом опомнился и, не вставая с колен, низко опустил голову.

— Мой Лорд, — прогудел он. — Моя благодарность безгранична. Но моя преданность не покупается дарами. Она неизменна.

— Умён и смел, — обронил Лорд. Обошёл исходящую молчаливой ненавистью Беллатрикс, как неодушевлённый предмет. Обернулся, ещё раз окинул взглядом присутствующих и дезаппарировал.

Колени затекли, и Снейп не смог подняться на ноги до того, как вся толпа с угрожающим гомоном надвинулась на него. Но успел перекатиться к камину, сунуть руку в карман мантии, вынуть и высоко поднять над головой резиновую грушу-спринцовку, в просторечии именуемую клизмой.

— Ну, кто первый? — холодно осведомился он.

— Ты украл это у своей грязнокровки? — хрипло спросила Беллатрикс, — или у своего папаши-маггла?

— Не о том думаешь, Белл, — фамильярно отозвался он и медленно встал, придерживаясь свободной рукой за резной портал камина — подумай лучше о том, что там булькает, — он потряс спринцовку, и она послушно булькнула, — и что оно может с тобой сделать. А оно может. Ты меня знаешь.

Они все его знали и дружно попятились от него. Он снова почувствовал, как яростная ухмылка раздирает его рот, и не стал ей противиться. Шагнул к камину, бросил в него горсть Летучего пороха и, перед тем как нырнуть в зелёное пламя, обернулся к толпе соратников, сказал:

— Приятно провести время.

И надавил на спринцовку, после чего позволил зелёному пламени закружить и унести себя. А может, это его смех закружил и унёс его? Он нёсся в зелёном пламенеющем хохоте, пока не вспомнил, что нужно назвать адрес, и наконец вывалился на пол из кухонного очага в своём доме. Он лежал на полу и хохотал, хохотал, как в последний раз в жизни. Ах, с каким бы наслаждением он посмотрел бы сейчас, как именно "проводят время" его товарищи по оружию, но вот беда — не успел он разработать защиту от своего аэрозоля!.. Ладно, он как-нибудь обойдётся. Главное, что Тёмный Лорд наверняка вернулся полюбоваться зрелищем, благо ученические яды Снейпа никак не могли ему повредить. (Воспоминание о Лорде повлияло на Снейпа мобилизующе — он принял сидячее положение, и постарался отдышаться, правда, всё ещё давясь и кашляя смехом и Летучим порохом, но уже овладевая собой). Лорду всегда было интересно всё, что делает Снейп, потому что Снейп никогда не повторялся и всегда был эффективен. И на этот раз Лорд не будет разочарован, за это Снейп ручается...

Снейп преодолел последний приступ смеха, вытер слёзы, уселся, обхватив колени, и уставился в каминное пламя.

...но что всё-таки произошло? Как получилось, что Лорд поверил тому, чего не было? Ведь несколько лет практики — и любой легилимент, даже очень средний, способен чувствовать ложь и вне прямого контакта. Что уж говорить о Лорде! Лорд не признаёт эмоций, но распознаёт их вполне уверенно. Тогда почему же Лорд ничего не ощутил? Почему поверил, что Снейп нечаянно оглушил Беллатрикс? Почему не увидел, как Снейп сыграл с Эванс в поддавки, будучи вполне способным не только защищаться, но и нападать? Не увидел, как Эванс пожаром шла по поляне, стреляя искрами заклятий, а Снейп лежал на снегу с палочкой в руке, и ждал, когда она доберётся до него, чтобы...

...чтобы отдать ей палочки её безмозглых домашних питомцев. Сказать ей, чтобы она никому не доверяла, потому что грядут времена, когда для всякого чистокровного мага она будет, прежде всего, грязнокровкой, а потом уже другом, одноклассницей... человеком. Сказать ей, что он всегда будет рядом, хочет она того или нет, что он защитит её...

...ничего этого он не сказал. Вот именно, струсил. Сообразил, что для него подобное поведение слишком опасно. Ну и что с того, что дорогие соратники валяются в отключке? А вдруг не все? Если его кто-нибудь услышит и донесёт Лорду... ставши мёртвым, обеспамятевшим или увечным, он Эванс ничем помочь не сможет. Говорить нельзя. Почему он ни разу не попросил Лорда обучить его легилименции? Да потому, что он идиот.

Тогда он обезоружил её. Это было так легко... А потом уставился на неё с демонстративным бездействием, почти и не надеясь, что она в своей ярости хоть что-то поймёт. Смотрел на неё, пока не почувствовал, что ему не хватает воздуха, и опустил веки, отдаваясь на милость победительницы. Если бы она убила его тогда, если бы последним, что он видел в жизни, были её глаза, он умер бы счастливым. Но и такое счастье ему не светит...

Нелепый сдавленный скулёж вырвался у него, и он уткнулся лицом в колени.

Глупая девчонка. Она и впрямь думала пристыдить его своим негодующим взглядом. Только были в его жизни гораздо более позорные моменты. Например, зависание в воздухе подштанниками наружу...

Он вскочил и заметался по кухне, ошпаренный воспоминанием. Сшиб с полки чугунную сковородку, сковородка, задев на лету большой стеклянный кувшин, грохнулась в раковину, полную грязной посуды, кувшин же приземлился Снейпу точнёхонько на палец ноги. Палец хрустнул. Снейп взвыл, врезал по кувшину ушибленной ногой и взвыл вторично. Кувшин влетел в стену и разбился в мелкие дребезги, а Снейп сел на пол среди осколков, дрожа от злости и боли.

Давай ещё поплачь. Нюниус.

В кухню, шаркая шлёпанцами, вошла мать, окутанная облаком вчерашней дури. Не обращая внимания ни на сына, ни на учинённый им разгром, прошла к буфету, открыла его, постояла, глядя внутрь. Потом закрыла буфет и пошарила взглядом по кухне. Снейп, хромая, тоже прошёл к буфету, быстро отыскал всё необходимое, быстро сварганил и сунул в руки Эйлин нехилый сэндвич с ветчиной. Она тут же откусила огромный кусок и принялась жевать, пусто глядя перед собой. Потом перевела взгляд на ноги Снейпа и пялилась на них с полминуты, не переставая жевать. Потом, не потрудившись произнести заклинание (да и как его произнести — с набитым ртом), одним движением обшарпанной палочки, неизвестно откуда взявшейся в её костлявой руке, исцелила ему палец. Потом уронила палочку на пол и сделала неопределённый жест, означавший: "сам наворотил — сам и прибирай", и пошаркала прочь, на ходу доедая сэндвич. Да, подумал он, глядя ей вслед, талант так просто не просадишь...

Как ни странно, он не стыдился матери и не злился на неё. Он жалел её, а сейчас, в эту минуту — так и вовсе завидовал ей. Он с радостью сбежал бы от жизни по этому же пути... если бы не она, не мать. И не Эванс...

У нищих, как известно, слуг нет — это во-первых. А во-вторых, ordo anima rerum est ⁽²⁾, поэтому Северус подобрал с пола материнскую палочку и с её помощью принялся педантично наводить порядок. По мере того, как восстанавливались из осколков, очищались, расставлялись по местам чашки-тарелки и исчезали жирные потёки с пола и со стен — утихала и буря в душе. Мысли вошли в русло и поток их сделался прозрачен и холоден. Хотя тёк и не совсем в нужном направлении.

Теперь, думал Снейп, на том уровне искусства Зельеварения, которого он достиг благодаря Лорду, зависимость матери больше не была фатальной. Он вполне способен с нею справиться. Ведь справился же он с приступами отцовской агрессии! Правда, старина Тобиас перестал есть дома. И пить дома тоже перестал. И вообще появлялся дома всё реже, но ни Северус, ни даже, кажется, Эйлин не скучали по отцу и мужу. По доброму старине Тобиасу, связавшемуся с ведьмой и уродиной по пьяному залёту...

Он обнаружил, что застыл посреди кухни, что вот-вот сломает материнскую палочку во вспотевшем кулаке, что зубы у него вновь оскалены — и рассердился на себя. Только что он был спокоен как... как заливная рыба, и вот опять!..

Он глубоко вздохнул, резко выдохнул, сосредоточился и восстановил злополучный кувшин. Оглядел кухню, остался доволен и пошёл из кухни прочь. Заглянул в родительскую спальню, положил материнскую палочку на пол возле кровати. Послушал тяжёлое дыхание Эйлин и, решив не терять времени, отправился в свою комнату составлять рецепт Отрезвляющего зелья пролонгированного действия. И думать, думать... Была же у него какая-то идея!

Он встал к конторке, взял кусок чистого пергамента, перо и, забывшись, сунул хвост пера в рот, но тут же скривился и отплюнулся — перо было до судороги горьким. Снейп саморучно пропитал его хиной, потому что, если сам себя не отучишь, то кто отучит? Богатая, кстати, мысль, надо бы перья дорогих сокурсничков пропитать чем-нибудь эдаким. Не хиной, а чем-нибудь поинтересней. Не у него одного привычка грызть перья...

Так, не отвлекаться от темы. Какая у нас тема? Чувствительность легилимента. Хорошего легилимента. Очень хорошего... Или, всё-таки, не очень?

...вообще, что это означает — ощущать чужие мысли, чужие эмоции? Накал чувств ослепляет легилимента или наоборот — делает мыслеобразы более отчётливыми? Нужно ли фильтровать поток сознания или воспринимать таким, каков он есть? Или...

Нет, так он ни к чему не придёт. Как он себя чувствовал в тот момент, когда Лорд применил к нему легилименцию? О чём думал? Уж всяко не о том, чтобы обмануть Лорда. О Лорде он словно бы и забыл в тот момент. Он вообще не воспринимал окружающего. Злоба и отчаяние душили его. Дура рыжая, думал он, совсем отупела среди тупых гриффов. Конечно, в своём благородном негодовании она ни черта не поняла.

Сам-то ты разве умён? Будучи приближён к сильнейшему волшебнику столетия, высокомерно отказывался учиться у него чему-то ещё, кроме зельеварения...

Пусть так. Но если бы она понимала его так, как понимала всегда, она сообразила бы, что он пялится на неё неспроста. Она сообразила бы проклясть его вместе с остальными, а может быть, и ещё раньше, тогда, когда она выясняла личность своего двойника, а он уставился на неё, пытаясь силой взгляда...

Идиот! Бездарный, неумелый, надменный, невежественный идиот!

...силой взгляда заставить её повернуться. Посмотри на меня, дура, маггла, я очнулся, я твой враг, тебя некому защитить от меня, ну же, выруби меня — Забвением, Оглушением, да хоть Смертельным! Посмотри мне в глаза, дура, и сделай хоть что-нибудь! Сделай, ну! С яростью бессильного отчаянья он снова и снова представлял себе, как это должно было быть, прямо-таки видел внутренним взором: он нацеливает палочку в рыжую голову, рыжая голова поворачивается и упирается ему в лицо взглядом зелёных глаз, от этого взгляда у него вздрагивает рука, и Оглушающее, натурально, улетает в Беллатрикс. Это его, натурально, бесит, он мгновенно овладевает собой, вновь наставляет палочку на Эванс, но на него уже смотрит острие её палочки, её голос выкрикивает Оглушающее и... тьма. И каждый раз он почти чувствовал действие заклинания, почти терял сознание, и даже сейчас, при воспоминании, у него всё поплыло перед глазами.

Он встряхнулся, переборол головокружение и вывел на пергаменте:

"Образное мышление".

Ещё раз осторожно и внимательно прошерстил воображаемую сцену на предмет внутренних противоречий, кивнул сам себе и написал строчкой ниже:

"Логическая последовательность воображаемых событий".

Хорошо, предположим. Но почему Лорд поверил этому представлению?

Потому что представление было переполнено, сочилось, брызгало злобой, отчаянием и стыдом — одним словом, всем, кроме лжи.

"Сильные эмоции", — написал он ещё на строчку ниже. Подумал и вставил слово "отрицательные".

Подумал ещё, безотчётно грызя горькое перо и глядя в пространство. Он мало что знал об окклюменции, но знал, что процесс обучения долог, что те простенькие блоки, которые строят начинающие, рушатся не только от заклинания легилименции, но и от пристального взгляда. Неужели он вот так просто, стихийно — смог противостоять самому Тёмному Лорду? Но ведь смог же — вот так просто.

Если не вспоминать того, что стоит за этой простотой — Беллатрикс в облике Эванс, уродливое тело, висящее в воздухе, чашу чёрной крови, презрение и гадливость в глазах настоящей Лили Эванс...

Опять подступили слёзы, и он со стоном врезал кулаком по столешнице. Постоял немного, выравнивая дыхание. Покрутил кистью руки, проверяя, цело ли запястье. Потом аккуратно подвёл черту и подытожил:

"ОККЛЮМЕНЦИЯ".

Вот так. Он сам нашёл этот ключ от дверей своего сознания, и отныне никто не сможет проникнуть в его мысли без его согласия.

Даже Тёмный Лорд.

Он не собирается скрывать от Лорда своё новое достижение. Напротив, похвастается перед ним при первом же удобном случае. Лорд любит, когда Снейп в процессе обучения шагает по две ступени.

Но он не позволит Лорду узнать, что очередной прорыв обусловлен сознательным стремлением защитить Эванс. Пусть Лорд и впредь считает, что Снейп пасует перед "своей магглой" против собственной воли...

Тугой комок злобы, стыда и отчаяния — в самой середине тела, в солнечном сплетении — свернулся ещё туже. Снейпа даже слегка согнуло, но вместе с тем он почувствовал угрюмую уверенность в своих силах. Злоба, стыд и отчаянье не подведут. Они всегда будут с ним и всегда дадут ему силы для защиты.

Даже от Тёмного Лорда.

С каждым своим достижением он всё более ценен для Лорда. Но его ничто не спасёт, если Лорд узнает, что он вздумал вести свою игру. А он ведь не одинок. У него есть Эйлин, и ради неё он обязан оставаться живым и здоровым. И, по возможности, свободным в действиях — ради Лили...

А сто́ит ли оно того, Северус? Лили Эванс выбрала не тебя. Она никогда не взглянет на тебя иначе, как с брезгливостью — если вообще взглянет. Никогда не вспомнит о тебе иначе, как с презрением — если вообще вспомнит. Сто́ит так рисковать ради... оленьей самки?!

Он захохотал, уткнувшись лбом в пергамент.

Подумай как следует. Помнишь, Эванс как-то сказала тебе, что ты выбрал свой путь? Так не проще ли, не честнее следовать этим путём? Путём силы и безнаказанности, удовлетворённых желаний, безграничного познания и — в перспективе — бесконечной жизни?

Я и не оставляю этого пути.

Это ты сейчас так говоришь. Но как только на твоём пути встаёт рыжая девица с зелёными глазами...

Я не предатель!

Пока ещё нет. В ночь декабрьского полнолуния тебе удалось пройти по лезвию. Ты ничего не испортил, потому что всё уже было испорчено. Но ты сам понимаешь, что это только начало. Куда приведёт тебя решение во что бы то ни стало защищать Лили Эванс?

Поживём — увидим.

А знаешь ли, когда ты прячешь голову в песок, то выставляешь на всеобщее обозрение на редкость хитрую задницу. В подштанниках.

Вот и хорошо. Пока все будут любоваться моими подштанниками, я что-нибудь придумаю.

А если не получится?

Чего ты хочешь от меня?!

Правды.

Я не знаю правды.

Хочешь сказать, ты всё же выберешь Лорда...

Я уже его выбрал. И это правильный выбор.

Почему ты так решил?

Потому что он отдал мне Эванс. Он подарил мне её, и, когда мы победим, я сумею воспользоваться подарком.

Она ведь гриффиндорка, сорвиголова. Ты отшиб ей память, чтобы защитить её, и она всё равно припёрлась на проклятую поляну выручать свой проклятый зверинец. С таким талантом влипать в неприятности у неё мало шансов дожить до победы. До вашей победы.

Доживёт. Я за этим прослежу.

Как легко втянуть её в любую авантюру. Как легко выбить палочку из её руки. Как легко она оказывается среди врагов — одна и без оружия. Если бы там, на поляне, он не очнулся вовремя, если бы не пришёл Эванс на помощь, то Беллатрикс...

Его затошнило от ужаса.

Он заслужит Метку. Он выучится всему, чему Лорд пожелает его научить, он больше никогда ни от чего не откажется. Он сделается необходимым Лорду. Он обретёт влияние и власть и употребит их для защиты Эванс. Он больше глаз с неё не спустит. Он всё сделает для того, чтобы она осталась в живых.

Всё, что угодно.

1) Это, разумеется, из совсем другой истории. Но можно ли было удержаться? Не-а, нельзя.

Вернуться к тексту

2) Порядок — душа всякого дела

Вернуться к тексту