Между ними любви не было (гет)

Огонь, живший в ее груди, мог растопить любой кусок льда, но становился ничтожным, когда дело касалось его. Скорпиус был не подвластен никаким ее чарам, никаким ее интригам, что лишь сильнее подогревало внутри нее целый ад. Лили прятала злой оскал за снисходительной улыбкой, приподнимала надменно брови и всеми силами пыталась потушить внутри себя чувства. Ей было всего лишь шестнадцать, и, казалось, в ней так много любви к нему, что она просто разорвется. Пойдет по швам от одного лишь его мимолетного взгляда, когда он будет привычно равнодушно осматривать Большой зал.

Прикрыв глаза, она медленно выводила на бумаге черные линии и знала, что опять рисует его. Снег кружился в воздухе, падал на ее распущенные волосы, а она не чувствовала ничего, кроме всепоглощающей любви. Сидя на скамейке возле Черного озера, она лишь сильнее впивалась ледяными пальцами в карандаш, мучая себя, заставляя быстрее выводить штрихи. На улице была привычная тишина, и только еле слышимые шаги декабря были единственным напоминанием о том, что она все еще не умерла, окончательно окоченев.

Лили обожала вот так сидеть в темноте и думать о нем; выводить штрих за штрихом по памяти и предоставлять, что ее чувства — не безответная воронка и что она совсем не дура, раз влюбилась в однокурсника своего брата, молчаливого и равнодушного. В Скорпиуса Малфоя.

— Эй, Поттер, последние мозги уже отморозило? Или стоит еще подождать? — раздалось равнодушное за спиной, и она, подскочив, завела руки за спину, спрятала растрепанный от постоянного использования альбом, и вызывающе оскалилась. Малфой почему-то всегда приходил именно тогда, когда мысли о нем до убого травили ей внутренности. — Тебя скоро полностью снегом покроет.

— Не все ли равно? — вызывающе бросила, вскинув подбородок, когда руки дрожали мелко, полностью обнажая все то, что она так мечтала спрятать. И, Мерлин, дело ли было в холодно-морозном декабре? Не в чувствах ли вся загвоздка?

— Абсолютно, — Малфой даже не дернулся. Безразличный-равнодушный-холодный, такой вообще умеет любить? — Только вот твой братец мозг не только тебе вынесет, но и мне. Поэтому… предвосхищаю обстоятельства, ничего личного.

С ним молчать — одна пытка, потому что он изводит ее своим взглядом, в котором ничего, одна только пустота и какая-то лихая насмешка. И сколько бы Лили не пыталась, как не старалась она понять, что у него там, внутри, ответа не была. Она не знала. Смотрела на него и падала куда-то в бездну, потому что собственные чувства перевешивали все.

— Иди уже в Хогвартс, — не выдержав, бросает, прежде чем развернуться и пойти прочь. — Холодно же.

Лили замерла, сжимая с остервенением альбом, поскребывая ногтем по расслоившейся обложке, и понимала, что не уйдет, пока его высокий силуэт не скроется в темноте хогвартских пейзажей. Молчаливо будет смотреть вслед и думать лишь об одном — не расскажет о своих чувствах ему. Никогда. Потому что Малфои не умеют любить, что им до всех этих иллюзий?

Ее любовь — это тайна, спрятанная где-то внутри, замаскированная злобной, ненавистной улыбкой и едкими замечаниями. И даже если эти чувства точно однажды уничтожат ее, Лили плевать. Потому что такая смерть была ей по вкусу.

* * *

— Ты дурак, Альбус, — размерно покачивая ногой, бросила Лил-с, приобняв себя, ощущая, как холод цепкими лапищами хватает ее. — И зачем только взял меня на свой выпускной! Знаю же, что ты хотел пойти с Забини.

— Лили… — неуверенно тянет он, выдавая себя своими полувзглядами-полуоборотами назад, туда, где стояла она. Высокая брюнетка в бордовом платьем, та, с кем бы ему действительно хотелось танцевать.

— Иди уже, — недовольно тянет Лили, неуклюже передернув плечом. На ней до нелепого короткое белое платье, но она не чувствует себя ни красивой, ни значимой — потому что он уходит. Он выпускается. И кто знает, кого ему суждено обнаружить на первом же развороте в дороге под названием «взрослая жизнь»?

Альбус бросает что-то нелепое, наподобие «ну ты тоже развлекись», и она уже стоит одна. И так холодно, словно Лили не организм, выделяющий энергию, а полутруп. Впереди веселившиеся компани, и она чувствует, как какой-то тошнотворный позыв просто вынуждает ее покинуть накуренное помещение. Скорпиуса все равно здесь нет. Он не любит вечеринки, шумные сборища и большие группы людей. Малфой предпочитает обществу зелья, он старательно вычитывает какие-то мудреные, тяжелые фолианты и варит втихаря запрещенные зелья.

У него впереди карьера и успех, она знает, Скорпиус точно откроет какое-то новое зелье или займется научной деятельностью. Ему никто не нужен, он сосредоточен и упорен в том, что заставляет его глаза сверкать… Лили даже не уверена, что он вообще замечает хоть кого-то, кроме своих однокурсников и книг.

Приятный, холодящий нервы ветерок подул прямо в лицо, когда она вышла к Астрономической башне и печально поглядела на звезды. Здесь было тихо и спокойно, как в могиле, и Лили чувствовала, как внутри боль ногтями скользит по сердцу, задевая жизненно важные вены. Потому что если Скорпиус уедет, то она точно сойдет с ума. У нее ведь ничего не останется, только тысячу незаконченных рисунков в альбоме и печаль весом в ее истерзанное сердце.

— Поттер, опять сбегаешь посреди торжества? — послышалось позади безразличное, и Лили напряглась, сглотнув нервно. Смотреть на него было выше ее сил. — Может, есть смысл перестать бегать и уже признаться?

— В чем? — резко, с разворота, чтобы упереться руками в кирпичную перекладину и прямо посмотреть на него. Но как бы не старалась она понять, что скрывается в этом ленивом безразличие напротив, все было тщетно.

— Вероятно, в том, о чем больше нет сил молчать?

В черном фраке и с зачесанными волосами назад Скорпиус выглядел так по-забавно напыщенно, что Лили, не сдержавшись, фыркнула, а потом посерьезнела: потому что ей вдруг почудилось, что Малфой может знать все. В-с-е. Ее чувства, смятение и обожание. И было действительно страшно, ведь Лили была до невозможного уверена — ему на на эти чувства плевать.

— Я решил никуда не уезжать, — вдруг резко бросил он, оттолкнувшись от стены, и, посмотрев куда-то в сторону, Скорпиус мрачно сузил глаза. — Останусь здесь, в Англии.

У Лили внутри целое море радости, и она смотрит на него, посверкивая карими глазами, и не может понять: почему? Перед его талантом открылись бы сотни дверей лучших учебных заведений, она знала, как мечтал он поступить в Немецкую Академию Зельеварения и как долго, старательно принимал участие во всевозможных конкурсах.

Почему?

Она не знала и боялась себе признаться, что, возможно, ответ кроется в ком-то. В том, ради кого он бы не захотел покидать эту страну. И это осознание, как удар между ребер — не вздохнуть, не выдохнуть, а только лишь смотреть на него, так пристально и внимательно вглядывающегося во что-то у нее в лице.

* * *

У Скорпиуса плотно поджатые губы и слишком серьезный вид, когда он выписывает какие-то названия в блокнот и поминутно сверяется с книгой на своих коленях. Напряжен и сосредоточен, ему нет дела ни до столпившихся девиц возле его скамейки, ни до холодного ветерка, трепыхающего его волосы, ни до Лили, молчаливо наблюдавшей за ним всякий раз с лавки поодаль.

Поступить в институт к нему казалось ей до такого логичным и правильным, что она без запинки подала документы на колдомедика в главный центр Зельеварения Англии. Лили знала, что он здесь, знала, в каком он корпусе, знала даже примерное время обеденного перерыва у его факультета, когда Скорпиус, оторвавшись от толпы однокурсников, присаживался под одинокое дерево. В такие минуты, когда вокруг него никого не было, Лили любила доставать свой блокнот и медленно, наслаждаясь каждой секундой, выводить его лицо карандашом, дотошно вырисовывать губы, глаза, брови, а потом все бросать, потому что казалось, что стоит закончить рисунок, и она больше не сможет оправдываться перед собой. Не сможет найти аргументы для того, чтобы вот так по-детски глупо смотреть на него издалека.

— Совсем не похоже, — Лили замерла, не успев убрать альбом, не успев даже накрыть руками изображение, когда его вкрадчивый голос раздался прямо у нее над ухом. — Потому что ничто и никогда не сможет превзойти оригинал.

У нее не сердце, а раскаленная лава, и его мощь настолько сильна, что она может уничтожить любого, кто встанет у нее на пути. Но смотря на него, чье лицо было в каких-то жалких сантиметрах, Лили думала, что совсем беззащитна. Что у нее просто нет никаких сил.

— Прошло три года, Лили Поттер, а ты все еще предпочитаешь тайно рисовать вместо того, чтобы пытаться действовать. Где же твоя хваленная гриффиндорская храбрость?

— Малфой, — тихо прошипела, тут же перевернув альбом лицевой стороной вниз. А потом, резко поднявшись, чтобы сердце не билось так сильно, а дыхание не сбивалось в припадке, она посмотрела на него раздраженно, с нотками ненависти.

— Я серьезно, Поттер, — схватив ее за руку, спокойно произнес он, держа ее так крепко, чтобы теперь она точно не смогла никуда сбежать. — Мне надоело. Игры полезны в меру.

И ей страшно, и радостно, потому что он стоит совсем рядом, и вид его равнодушный ею так любим, что сердце бьется-бьется, отбивая свой ритм. Потому что в молчаливых поглядываниях, в едва уловимых встречах Лили очень хочется найти тайный смысл, то, о чем она только и могла мечтать. Она хочет поверить в то, что совершенно не безразлична. Ему.

— Ну? — протянул медленно, — так и будешь молчать?

Скорпиус хмыкнул. Насмешливо понимающе и сжал ее вторую ладонь, молчаливо поглядывая с каким-то легким прищуром.

Альбом, соскользнувший из рук, упал с тихим шумом, обнажая сотни разрисованных страниц, но она даже не заметила этого. Лишь смотрела на него молчаливо, чтобы потом улыбнуться. Легко, беззаботно, по-влюбленному глупо, но счастливо, так, чтобы всем окружающим стало ясно — ее сердце полно ненужных, недосказанных слов, о которых не кричать хочется — только лишь молчать.