География (джен)

Если бы Мария Сергеевна не выздоровела так внезапно, Лёшка бы никогда не подружился с Аней. Когда им — пятому «В» — сказали, что сегодня на географии у них замена и никакой контрольной не будет, он очень обрадовался, потому что лучше уж ещё одна… нет — даже три математики, чем одна география, да ещё с Марией Сергеевной. «Глубина и толщина грунтовых вод зависит от геологического строения территории…» И так — каждый урок. Нудятина! И задания такие же дурацкие: «Чем минеральные подземные воды отличаются от пресных вод? В чём их ценность?» Учиться Лёшка любил, но когда его принимали за идиота, не терпел. Спросили бы ещё, из чего сахарная вата сделана! Да и зачем ему знать всё это? Он любил математику и информатику обожал, понимал, зачем они учат литературу и русский, или, например, английский, и даже историю с биологией — но география? Пф-ф, потерянное время! А Мария Сергеевна словно издевалась над ними и точно считала свой предмет самым главным — и жестоко карала всех, кто, отвечая на вопросы, хоть чуточку отступал от текста учебника. Лёшка ужасно на неё злился и ворчал, что лучше бы она с правнуками занималась — хотя их жалко, конечно.

Но себя ему было жаль больше.

И когда Мария Сергеевна заболела, он очень обрадовался. Хотя и понимал, что радоваться чужой болезни нельзя. И вот… сглазил. Он-то надеялся, что Мария Сергеевна проболеет хотя бы неделю — а она взяла да вышла на работу уже к следующему уроку и устроила пропущенную контрольную. А Лёшка к ней не готовился! И забыл всё, конечно, что выучил к предыдущему уроку. Нет, что-то он написал, конечно, но это было так возмутительно! Ну кто так делает? А? Они же не ожидали!

С урока он вылетел ужасно злым и расстроенным и кинулся вниз по лестнице — в столовую. И споткнулся, слетел кубарем по ступенькам — и вот так сломал ногу. В двух местах! Было ужасно больно, он, кажется, даже ревел, как малыш, и даже перепуганные лица учителей его совсем не утешили.

Ногу ему загипсовали в травмпункте, и мама, забирая Лёшку, сказала:

— Ну вот, доигрался? Будешь теперь сидеть дома.

— Долго? — спросил он. А она ответила:

— Месяц! Не меньше. Пока заживёт. Я тебя в этот ваш бедлам на костылях не отпущу, и не думай. Ты себе там ещё и шею сломаешь.

Месяц?! Это была целая жизнь! Это что же теперь, он месяц не пойдёт на математику?! Но мама сказала, что учиться он будет дома, и она лично станет проверять у него задания. Каждый вечер.

Подумав, Лёшка решил, что, пожалуй, так даже и хорошо. Зато не надо будет вставать ни свет, ни заря, и можно будет побольше играть в компьютер. Да и вообще, ему нравилось оставаться одному дома, особенно днём. Правда, удавалось ему это редко: по выходным мама никуда без него не ходила, а в будние дни Лёшка после школы ждал её на продлёнке. Так что всё, кажется, складывалось не так уж и плохо…

Так он решил — но на следующий же день понял, что жестоко ошибся. Потому что ни на какую работу мама его не пошла — оказалось, что на первую неделю она взяла больничный. Потому что Лёшке же надо было научиться передвигаться на костылях — а это оказалось совсем не таким простым делом, как ему представлялось. Так что пришлось ему то учиться этому, то урокам — и к концу дня он уже думал, что лучше бы отсидел два урока географии подряд, чем так жить. Никакого же удовольствия! Ещё и интернет отключён. Да! Мама просто взяла — и отключила его. Пока, мол, Лёшка уроки не сделает.

А ему было ну совсем не до них. Нога ныла и жутко чесалась — и хотя мама выдала ему свои спицы, они не доставали так далеко, и Лёшка ужасно мучился.

Однако учиться ему приходилось — и куда больше, чем прежде. А что ещё ему было делать, если интернет мама включала ему только вечером, ненадолго? И все игры стояли на её ноутбуке, и давала она его Лёшке тоже по вечерам. На один час. А ведь день-то длинный…

Оставалось учиться и смотреть в окно, которое выходило на соседний дом, и за которым ничего интересного не было. Только окна чужие и площадка внизу, где гуляли с собаками. Туда смотреть — лишь расстраиваться: собаку Лёшке мама покупать отказывалась. Наотрез. Говорила, что не готова брать на себя ещё одну ответственность. И сколько Лёшка не убеждал её, что всё, всё будет делать сам — не верила, говоря, что он даже посуду сам не может помыть без напоминаний. Куда же ему собака? Как будто между грязной посудой и живой собакой есть что-то общее!

Так что смотреть на чужих собак было только расстраиваться — но Лёшка всё равно смотрел, разумеется. И на собак, и чужие окна со скуки разглядывал, и в одном из них однажды увидел Аню. Тогда он, правда, не понял, что она девочка, потому что она была абсолютно лысой, и уши у неё были торчащие и большие. Она сидела, как и он, у окна и смотрела вниз, на собак — а потом подняла голову, и они встретились взглядами. Лёшка ей помахал — а она замерла и долго-долго глядела на него как-то встревоженно. А потом улыбнулась застенчиво и помахала ему тоже. Так они и переглядывались, пока за ней — хотя Лёшка тогда всё ещё не знал, что она девочка — не пришла какая-то женщина и не увела куда-то.

С того дня они стали переглядываться, покуда Лёшка не сообразил написать на листах бумаги для принтера фломастерами номер своего телефона. Никогда в жизни он с таким нетерпением не ждал смс — и когда телефон динькнул, чуть не уронил его от волнения.

«Привет. Я Аня», — прочитал он.

«Я Лёша. Ты чего дома сидишь? Болеешь?»

«Ага. А ты?»

«Ногу сломал. В двух местах!»

А вот Аня про свою болезнь ничего не рассказывала — хотя Лёшка особо не спрашивал. Мало ли. Зато они в морской бой играли — неудобно, конечно, лучше бы на компе, но интернета-то нет…

А потом у Лёшки кончились деньги на телефоне. Быстро — всего за несколько дней. Никогда не было такого, и вот… Он сказал маме, конечно, она очень удивилась — и прежде, чем Лёшка успел что-то сделать, взяла его телефон, чтобы выяснить, как так вышло.

И выяснила.

И совсем не обрадовалась. Взяла — и позвонила Ане, и потребовала позвать к телефону её маму. Лёшке было ужасно стыдно, и когда его мама ушла разговаривать с Аниной в другую комнату, он подкатился на своём компьютерном кресле к окну, но там ничего не было видно — темно. И Анины окна зашторены.

Мамы всё не было, и Лёшка занервничал. О чём она там может так долго говорить? Он подъехал на кресле к двери и приоткрыл её — но всё равно ничего не услышал. Наверное, мама ушла на кухню… ну вот чего она так долго? Наказала бы уже, что ли… нет ничего хуже, чем ждать — даже само наказание в сравнении с этим кажется не таким ужасным.

А потом мама вернулась и просто сказала:

— Ну хорошо. Я включу тебе интернет в телефоне — но если ты хоть одно задание к вечеру не доделаешь, выключу и будешь сидеть вообще без него. Даже вечером. Тебе ясно?

Лёшка даже ушам своим не поверил, но неистово закивал. Понятно! Ещё как понятно!

Теперь учёба пошла веселее, а с Аней стало возможно нормально переписываться. Они много болтали по ВотсАппу — она рассказывала, что живёт в маленьком городке у моря, и что с осени по весну там тихо и пусто, зато в сезон город переполнен туристами, и они все зарабатывали на них. И Аня ходила по пляжу и продавала им разное. А ещё у них дома живут куры, кролики, три кошки и две собаки. И сад есть с черешней и абрикосами… а потом она заболела, и они приехали сюда с мамой, и сняли эту квартиру, и вот… Лёшка читал всё это — и завидовал, и думал, что ему совсем-совсем нечего рассказать. Ну вот что у него было? Кроме школы и кружка по программированию. И математики? У него даже собаки не было! Одной-единственной. И не будет…

Аня так и не написала, чем болеет — а он не спрашивал. Неловко было. Зато она рассказывала ему про больницу, а он ей — про школу, по которой уже скучал. И даже по географии! Ну… чуть-чуть.

Когда Лёшке гипс сняли, и он, всё равно хромая, пошёл в школу, он всё равно продолжал переписываться с Аней, и даже фотографии стал ей присылать с уроков — выходило, что будто бы она тоже там. Немножко. Она даже уроки ему помогала делать — например, соорудила отличный доклад по истории. Лёшке даже самому понравилось, а уж Виктория Александровна и вовсе была в восторге и даже куда-то отправила его. Доклад, а не Лёшку.

Они делились друг с другом таким, что обычно никогда и никому не рассказывают: так, Лёшка рассказал ей, как, когда ему было лет шесть, или даже меньше, и он ещё даже не ходил в школу, как-то вытащил у мамы из кошелька пятьсот рублей, сам толком не зная, зачем, а потом, промучившись несколько дней, отдал, соврав, что нашёл их по дороге в детский сад. А Аня рассказала, как как-то, обидевшись на старшую сестру и поссорившись с родителями, взяла и выпустила всех кроликов, и они потом ловили их половину ночи.

А ближе к весне Аня вдруг начала писать меньше, а потом сказала, что чувствует себя хуже и ложится в больницу, и что оттуда, возможно, писать не сможет, и на всякий случай прощается. В последнем сообщении она прислала Лёшке свою фотографию — она там была с длинными русыми волосами и обнимала большую лохматую собаку.

И всё.

Сперва Лёшка очень ждал её писем — ну сколько можно лежать в больнице? Ну, неделю… может быть, две. Или месяц. Но ведь не дольше же? Но время шло, а писем всё не было, и Лёшка заволновался и сам написал ей, но ответа не получил. А когда ещё через неделю набрался смелости и позвонил, услышал, что «номер недоступен».

Вот так всё и закончилось. Лёшка как-то сразу понял, что так никогда и не увидит Аню, и понял, почему. В ту ночь он плакал в подушку, и даже почти не стеснялся этого — потому что это ужасно грустно и тяжело, терять близких друзей. Даже если ты их никогда и не видел.

Наверное, от тоски он начал ещё больше учиться — мама радовалась и хвалила его, а Лёшка думал, что учился бы в десять раз больше и даже выучился бы на ненавистного географа, если бы этим можно было Аню вернуть. Он перечитывал их переписку, смотрел порой на её окно — и ему казалось, что они разговаривают.

А когда весна почти что закончилась, как-то воскресным утром, часов в десять, когда Лёшка с мамой завтракали, в дверь позвонили. Мама ушла открывать, а Лёшка доедал сырник с клубничным джемом, когда вдруг услышал «гав». Сырник шлёпнулся на тарелку, разбрызгав джем, Лёшка вскочил и, вылетев в коридор, замер, глядя на совершенно лысую девочку в яркой голубой майке.

— Привет, — сказала она, широко улыбнувшись. — Прости. Я свой телефон разбила. И пароль забыла от ВотсАппа.

— А я думал… — прошептал Лёшка, переводя взгляд с неё на маленького пушистого чёрно-белого щенка, которого держала на руках какая-то женщина. — Я думал, что ты…

— А я нет, — снова улыбнулась она. — Я даже наоборот. Я выздоровела! А это тебе, — она взяла у женщины щенка и протянула Лёшке.

— Бери уже, — сказала мама, которая почему-то плакала и улыбалась одновременно. — Но ты обещал, что будешь сам гулять с ним. И кормить.

— Я буду, — прошептал Лёшка, подходя к Ане и прижимая к себе щенка.

Он глядел на Аню, живую и настоящую, и думал, что теперь ему придётся поступать на географический.

И почему-то его это сейчас совсем не расстраивало.