Когда король спасает Францию (джен)

Примечание к части

В этой главе активно использовался текс романа Мориса Дрюона «Негоже Лилиям прясть», чтобы показать истерическую развилку.

Траурное одеяние королев — белое.

Белого цвета косынка из тонкой ткани, плотно облегающая шею, скрывает подбородок чуть ли не до самых губ и оставляет открытой лишь середину лица; белого цвета длинная вуаль спускается на лоб и брови; волочится по земле белое платье, рукава туго схвачены у запястий. Вот это-то одеяние, сродни монашескому облачению, надела на себя — и, вероятно, навсегда королева Клеменция Венгерская, оставшаяся вдовой на двадцать третьем году и прожившая в браке с королем Людовиком X всего лишь десять месяцев.

Отныне никто не увидит более ни прелестных ее золотых волос, ни совершенного овала лица, навсегда померкнет эта лучезарная безмятежность взгляда, этот блеск оживления, который поражал всех ее знавших и прославил на века красоту Клеменции.

Застывшее, как маска, узенькое, трогательное личико, полускрытое ослепительно белой косынкой, носило следы ночей, проведенных без сна, и следы слез, пролитых днем. Даже взгляд и тот изменился; казалось, он ни на чем не задерживается, лишь скользит по людям и вещам. Уже сейчас королева словно превратилась в надгробье собственной могилы.

— Вот почему, дражайшая племянница, — продолжал Валуа, — вам следует вернуться в Париж, о чем я вас и прошу. Вы знаете, как я люблю вас. Я устроил ваш брак. Ваш покойный батюшка был моим шурином. Прислушайтесь же к моим словам, как к словам своего батюшки, если бы бог сохранил нам его. А вдруг рука, сразившая Людовика, захочет распространить свое мщение на вас и на плод вашей любви, который вы носите под сердцем? Я не могу оставить вас здесь, в лесу, беззащитную против происков злодеев, и только тогда я буду спокоен, ежели вы поселитесь поблизости от меня.

Вот уже целый час Валуа пытался вынудить у Клеменции согласие перебраться во дворец Ситэ, ибо он сам решил там поселиться. Это переселение входило в его планы: так ему легче будет заставить признать себя регентом и поставить Совет пэров перед свершившимся фактом. Кто хозяин дворца Ситэ, тот как бы наполовину король. Но если он поселится во дворце один, без королевы Клеменции, это будет похоже на переворот и на узурпацию. Если же Валуа, напротив, въедет во дворец Ситэ вслед за своей племянницей как самый близкий ее родич и покровитель, никто не посмеет возразить. Ныне чрево королевы — верный залог престижа и наиболее действенное, если так можно выразиться, орудие власти.

— Поймите меня, дядюшка, — слабо возразила Клеменция, — Венсенский замок — последний дар Людовика, здесь мы жили с супругом до его смерти. Он пожаловал мне это жилище, вы сами присутствовали при этом (она указала на двери покоев, где скончался Людовик X), и выразил волю, дабы я жила здесь… Да и мне все кажется, что он еще не совсем покинул этот замок. Поймите, ведь здесь мы…

Но его высочество Валуа был лишен способности вникать в такие мелочи, как власть воспоминаний и поэзия скорби.

— Ваш супруг, за душу коего мы возносим молитвы, отныне принадлежит к прошлому государства. А вы, племянница, вы носите под сердцем его будущее. Подвергая опасности вашу жизнь, вы подвергаете опасности и жизнь вашего дитяти. Людовик, который смотрит на вас с небес, никогда не простил бы вам этого.

Удар попал прямо в цель, и Клеменция молча поникла в кресле. В коридоре послышались тяжелые шаги, словно шествовал взвод солдат. Королева была слишком убита горем, чтобы обратить на них внимание. Только Карл Валуа с интересом обернулся к двери.

Клеменция повернула голову, как бы желая испросить совета у молчаливого свидетеля их беседы, который стоял в нескольких шагах от королевы, держа скрещенные руки на эфесе длинной шпаги.

— Что мне делать, Бувилль? — шепнула она.

Для королевы Клеменции с образом Юга де Бувилля были связаны самые дорогие ее сердцу воспоминания. Ведь Бувилль был послан просить ее руки от имени французского короля, и он же сопровождал ее в пути из Неаполя во Францию. Он был без лести преданным поверенным ее тайн и, возможно, единственным ее верным другом среди французского двора. Бувилль сразу понял, что Клеменции не хочется покидать Венсенн.

— Ваше высочество, — обратился он к Валуа, — мои обязанности стража мне сподручнее выполнять здесь, в этом замке, обнесенном надежными стенами, нежели в Ситэ, где большой дворец открыт для каждого. А если вы опасаетесь соседства графини Маго, то, коль скоро меня держат в курсе всего происходящего в округе, разрешите сообщить вам, что как раз в эту минуту ее добро грузят на повозки, ибо она тотчас направляется в Париж.

Карл Валуа с видимой досадой выслушал это сообщение; его раздражало, что влияние Бувилля так выросло с тех пор, как он стал хранителем чрева; бывший камергер не покидал королеву ни днем, ни ночью, да и сейчас торчал здесь, опираясь на шпагу.

— Мессир Юг, — высокомерно произнес Карл, — вам поручили охранять чрево, а не решать такие важные вопросы, как местопребывание королевской фамилии, и уж тем паче вас не уполномочили защищать единолично все государство.

Бувилля не смутила эта отповедь.

— Разрешите напомнить вам, ваше высочество, — сказал он, — что королева не может показываться на людях раньше сорокового дня после похорон.

— Неужели, дражайший, вы полагаете, что я хуже вас знаю наши обычаи! Откуда вы взяли, что королева должна кому-то показываться? Мы доставим ее в Париж в закрытом возке… И неужели, племянница, — воскликнул он, поворачиваясь к Клеменции, — вы считаете, что я хочу загнать вас на край света, во владения Великого хана! Вы же сами знаете, что от Парижа до Венсенна не две тысячи лье!

Но Бувилль заявил, что вопрос такой важности не может быть решен без участия сира де Жуанвилля, и послал за ним слугу. Присутствующие молча ждали его появления. Наконец дверь открылась, но им снова пришлось ждать. Не сразу появился последний сподвижник Людовика Святого; в длинном одеянии, какое носили еще во времена крестовых походов, он с трудом переступил порог дрожащими, плохо повиновавшимися ногами. Лицо его было все в бурых пятнах и походило на кору векового дуба, выцветшие глаза слезились. Двое конюших, столь же дряхлых, как и их господин, поддерживали его с обеих сторон.

Старца усадили с величайшими предосторожностями, и Валуа принялся излагать ему свои проекты насчет местожительства королевы. Сир де Жуанвилль внимательно слушал, сокрушенно покачивал головой, видимо гордясь тем, что его наконец призвали к решению дал государственной важности. Когда же Валуа замолк, сенешаль погрузился в раздумье, которое никто не пожелал нарушить; все напряженно ждали, когда с этих старческих уст сорвутся вещие слова. И вдруг старик спросил:

— А где же король?

Валуа досадливо поморщился. Время не терпит, а тут изволь тратить силы на этого старика! Да понял ли сенешаль хоть одно слово из красноречивых доводов Карла?

— Полноте, мессир Жуанвилль, король скончался, — пояснил он, — и нынче утром мы предали его земле. Вы отлично знаете, что вас назначили хранителем чрева…

Сенешаль нахмурил лоб и сделал мучительное усилие, чтобы понять и вспомнить. Такие провалы памяти были для него не в диковинку; диктуя свои знаменитые «Мемуары», восьмидесятилетний старец слово в слово повторив в конце второй части то, что уже было сказано в начале первой…

— Ох, наш государь Людовик… — пробормотал он наконец. — Скончаться таким молодым… Я еще ему преподнес свою знаменитую книгу. А знаете, я уже четвертого короля хороню.

Эти слова он произнес таким тоном, будто речь шла о личных его заслугах.

— Но ежели король скончался, королева должна стать регентшей, — объявил он.

Валуа побагровел. А он-то старался, чтобы в хранители чрева выбрали этих двух — юродивого и тупицу, надеясь, что ими будет легко вертеть; но тонкий этот расчет обернулся против него самого: именно они и чинят ему препятствия.

В тот же миг открылась дверь, в помещение вошел Робер Артуа. Внушительный гигант в красной мантии из бархата он напоминал огромную статую, воздвигнутая ему при жизни. Клеменция всегда испытывала легкий испуг в присутствии столь мощного кузена с громовым голосом. Граф Валуа кивнул ему, словно Робер и должен был присутствовать на столь важном совете.

— Королева не может быть регентшей, мессир сенешаль, она в тягости! — крикнул Валуа. — Как же она может быть регентшей, если неизвестно еще, родится король или нет? Взгляните сами, в состоянии ли она править государством?

— Вы же знаете, что я ничего не вижу, — ответил старик.

Прижав ладонь ко лбу, Клеменция думала лишь об одном: «Когда же они кончат препираться? Когда оставят меня в покое?»

А Жуанвилль принялся рассказывать, при каких условиях после смерти короля Людовика VIII королева Бланка Кастильская, к великой радости подданных, взяла на себя бремя управления страной.

— Мадам Бланка Кастильская… конечно, вслух об этом не говорили… не совсем отвечала тому образу беспорочности, каковой создала молва… И говорят даже, что граф Тибо де Шампань, добрый приятель мессира моего отца, служил ей верой и правдой также и на ложе…

Приходилось терпеливо слушать. Если сенешаль сегодня забывал то, что произошло вчера, зато он в мельчайших подробностях помнил то, что ему довелось слышать в детстве. Наконец-то он нашел аудиторию, и он не желал упускать счастливого случая. По-стариковски дрожащими руками он непрерывно разглаживал свое шелковое одеяние, туго натянутое на острых коленях.

— И даже когда наш святой государь отправился в крестовый поход, где вместе с ним был и я…

— Королева в его отсутствие правила Парижем, если не ошибаюсь, прервал разглагольствования старца Карл Валуа.

— Да, да, — залопотал старик.

Первой сдалась Клеменция.

— Будь по-вашему, дядюшка, — произнесла она, — я покорюсь вашей воле и перееду в Ситэ.

— Мудрое решение, и, надеюсь, мессир де Жуанвилль вполне его одобрит.

— Да… да…

— Сейчас пойду распоряжусь. Ваш поезд будет возглавлять мой сын Филипп и наш кузен Робер Артуа.

— Спасибо, дядюшка, большое спасибо, — проговорила Клеменция, чувствуя, что ее покидают силы. — А сейчас прошу вас…

Королева не договорила. В тот же миг Робер Артуа обернулся к собеседникам.

— А не кажется ли вам, кузен, что мессир де Жуанвилль дает нам добрый совет? — спросил он.

Валуа с удивлением посмотрел на своего кузена и друга.

— Что вы имеете ввиду, Робер? — спросил он с таким изумлением, словно перед ним возникло внезапно вражеское войско.

— Все очень просто, кузен, — граф Артуа принялся расхаживать по покоям. — Если наша дражайшая кузина королева становится регентшей, — демонстративно поклонился он королеве, — то мы лишаемся распрей, губящих королевство!

Клеменция, как ни слаба она была, с удивлением посмотрела на кузена.

— Мы лишаемся спора вокруг регентства, — продолжал Артуа, — ибо никто не осмелится оспорить права Государыни, — это раз, — загнул он толстый палец. — Мы избегаем дрязг с Бургундским домом, — этот два, — загнул он второй палец. — А поскольку Государыня в тягости и пока не может осуществлять полномочия в полном объеме, мы создадим Регентский совет, который возглавите вы Карл, — это три! — спокойно сказал он.

— Боюсь, наш дражайший Филипп не примет этого решения! — неожиданно включился в дискуссию Валуа.

— Мы включим и его в Регентский совет! — Пожал плечами граф Артуа. — Конец бессмысленной борьбе. Конец бессмысленному соперничеству. А его одному голосу мы всегда противопоставим ваш, голос графа де Ла Марша и голос мессира де Жуанвилля, — поклонился он.

— Не говоря уже о том, что можно включить в Совет и вас, Робер, как близкого родственника, — продолжал Валуа.

— Но в моем состоянии… Смогу ли я осуществлять верховную власть? — пролепетала Клеменция. Голова шла кругом: ей казалось, будто весь замок шел перед ней круговоротом. Она… Белая королева… Становится полноправной правительницей Франции, не процарствовав и года? «Смогу ли я?» — с ужасом вопрошала она себя.

— Кузина, от вас никто и не потребует править государством! — воскликнул Артуа таким голосом, словно сзывал табун лошадей. — Вы будете пока лишь подписывать и одобрять указы Регентского Совета. Вот и все… Ну, а по весне, когда вы разрешитесь от бремени…

— Пожалуй, Робер подает верную идею… — Валуа задумчиво поиграл перстнями.

Сейчас, глядя на витой канделябр со свечами, он оценил замысел кузена. Решение о регентстве не надо будет утверждать в Совете пэров: достаточно будет решения Малого совета. А уж его-то Валуа всегда протащит… По крайней мере, при нынешнем соотношении сил.

— Племянница… Вы… Вы должны избавить королевство от внутренних распрей! — Резко обернулся Валуа к Клеменции. — Людовик, который сейчас смотрит на вас с Небес, ждет от вас правильного решения!

— Боже мой… Боже мой, неужели… Дни моей юности повторяются? — Пролепетал мессир Жуанвилль. — Все в точности… Королева Бланка взяла власть…

Валуа поморщился. Робер Артуа, однако, почтительно присел на одно колено перед стариком.

— Разумеется, мессир Жуанвилль! Только вы с вашим опытом смогли спасти наше королевство. Вы пережили тот опыт… И теперь ваша мудрость пришла к нам на помощь!

— Ваше Высочество… Ваше Высочество… — залепетал растроганный старик.

— Итак, племянница, вы согласны? — резко спросил Валуа.

Перед взором Клеменции возник Людовик, несущийся ей навстречу по дороге из Труа… сельская церковь, комнатка в маленьком замке, наспех убранная под брачные покои… «Достаточно ли я насладилась своим счастьем? Нет, ни за что не заплачу перед ним!» — решила про себя Клеменция. Ей показалось будто призрачная фигура Людовика, словно сотканная из невидимых нитей, улыбается ей с потолка. «Нет, нет, я не достойна такой ноши!» — хотела крикнуть она. И в ту же секунду, еле слышное «да» сорвалось с ее уст.

— Прекрасно. Тогда необходимо срочно уведомить об этом оба королевства! — сказал Валуа.

«Теперь, тетушка, кусайся. Кусайся, ехидна, когда я вырвал у тебя ядовитые зубы!» — усмехнулся про себя Робер.

— Я уже заготовил проект указа, — ответил граф Артуа, достав пергамент.

Валуа нагнулся и углубился в чтение. Вслед за ним к пергаменту подошла и Клеменция, еще до конца не понимая, что произошло.

Всем бальи, сенешалям и советам славных городов.

Доводим до вашего сведения о великой печали, каковую причинила нам кончина возлюбленного супруга нашего, сира Людовика X, по воле божьей отнятого у верных его подданных. Но натура человеческая создана так, что никто не может продлить отпущенные ему сроки. Посему решили мы осушить слезы наши, вознести вместе с вами молитву Иисусу Христу за душу усопшего короля и верно служить королевству Французскому и королевству Наваррскому, дабы не пострадали их исконные права и подданные сих двух королевств. Для помощи в осуществлении верховной власти повелеваем мы создать Регентский совет во главе с мессиром графом Валуа, верной опорой нашего престола.

Милостью божьей регентша обоих королевств

Клеменция

— Ваша подпись, кузина! — воскликнул Робер, едва скрывая свое торжество. «Вы еще не победили, дражайшая тетушка!» — подумал он, глядя, как королева слабо выводит пером инициалы.

Франция, ноябрь 1356 года

Я бы мог стать Папой. Ну как забыть, как не вспомнить, что трижды я держал в руках папскую тиару, трижды! Будь то Бенедикт XII, будь то Климент VI, будь то наш теперешний Папа, это я, я после ожесточенной борьбы решал, чье именно чело в конце концов увенчает тиара. Мой друг Петрарка недаром зовет меня делателем пап… Не такой уж искусный делатель, раз тиара ни разу не досталась мне. Впрочем, на то воля Божья…

А что стало причиной? Конечно, в первый раз я был чересчур молод. Тридцать три года, возраст Христа; и в Авиньоне пошел об этом шепоток, когда стало известно, что Иоанн XXII… Во второй раз, на конклаве 1342 года… ох, я ведь в этот второй раз имел все шансы, если бы… если бы не личная неприязнь ко мне короля Иоанна. Просто Его Величество меня всегда недолюбливал.

Я, безусловно, племянник, стал бы папой, если бы не проклятый граф Артуа. В жизни не видел большего смутьяна и негодяя! К несчастью, король Иоанн слишком сильно любил его. Нет-нет, я не спорю, племянник, король Иоанн — великий государь, а его победный въезд в Бордо прославит его в веках. Помня, каким он получил Королевство, я никогда не посмею его осуждать или упрекать. Но его слепая привязанность к графу Артуа меня всегда раздражала. Как мог король Иоанн, Государь такого ума, не видеть в нем человека без чести и совести, нечистоплотного мерзавца? И вот представьте, племянник, он даже прослезился на похоронах графа Артуа. «Природа плачет», — бросил он, глядя на дождь. Как часто выдающиеся Государи подвержены простым слабостям…

Вы спрашиваете меня, Аршамбо, как выглядит вблизи король Иоанн, который так прославил Францию и которого так славит народ? Внешне он — почти точная копия отца Людовика Сварливого. Мутноватый бесцветный взгляд, острый нос, слабые руки, легкая сутулость… Недавно у него появился кашель, как и у его отца, за которым мы все наблюдаем с тревогой. От матушки королевы Клеменции он унаследовал только высокий рост и длинные ноги. Но разума и решительности в нем столько, что хватило бы и на его деда, короля Филиппа. Решил — сделал. Правда, как настоящий король, всегда посоветуется со своим окружением, трижды обдумает, семь раз отмерит, а потом режет. Но уж если решил, то сломит любые препятствия на пути.

У короля Иоанна есть одно интересное качество: если вокруг все плохо, то он шутит, смеется, подбадривает всех юмором. А вот если вокруг все хорошо, то он обычно мрачен и задумчив. Когда я напрямик спросил его об этом, то он ответил: «Я не доверяю ситуациям, когда все хорошо. Это значит, мы что-то перестали понимать». И еще король Иоанн мне симпатичен тем, что не выносит лести. Причем не выносит из чисто прагматических соображений. «Кто больше всех льстит, тот первый и продаст в опасности». Равно как и тех, кто любит произносить правильные слова. «Первый предаст», — всегда махал рукой король.

И главное: король Иоанн всегда умеет выслушать другого и использовать его таланты. Граф Артуа подбрасывал нередко самые сумасбродные идеи. Король Иоанн всегда выслушивал дядю, и каким-то образом умел оформить их в весьма мудрые указы. Или возьмите, к примеру, меня. Если я сейчас напишу королю какие-то предложения, то Иоанн охотно прочитает их, взвести все за и против, и отдаст их на выполнение. Даже поблагодарит меня от всей души. Но лично к Святому престолу не подпустит ни под каким видом. Так уж он устроен: или доверяет человеку, или нет. Этим, кстати, отличались его отец и мать: если доверяли, то приближали к себе, а если нет…

Вы спросите, меня, племянник, отчего же я ссорюсь с таким талантливым Государем? Это правда, в отношениях между мной и королем Иоанном давно пробежала чёрная кошка. Почему? Для этого я должен буду рассказать вам всю историю царствования короля Иоанна Посмертного. Вот ведь глупое прозвище у выдающегося короля! И сделаю это охотно — благо путешествие нам предстоит долгое…

* * *

Свое дурацкое прозвище король Иоанн получил потому, что его отец Людовик Сварливый помер за… Дайте-ка посчитать… Пять месяцев до его Рождения. Ходили тогда слухи, что его отравила как крысу графиня Матильда (она же Маго) Артуа. У этой Грозной мужеподобной дамы были как минимум две причины это сделать. Первая — Людовик явно отбирал у нее графство Артуа и собирался передать его Роберу. Вторая — ее дочка Жанна, между нами. — отпетая развратница, была замужем за принцем Филиппом, братом Сварливого. Маго не терпелось расчистить дорогу к трону зятю с дочкой. Кто-то из ее придворной челяди слышал, как она сказала про Людовика: «Но мне надо, чтобы он сдох сейчас, немедля. Не успокоюсь, пока не провожу его в Сен-Дени!»

И через неделю проводила. Как отравила — одному Господу известно. Потом говорили, будто подсунула отравленное драже. Но не тут-то было! План графини дал сбой. Сначала обнаружили, что пес, лизнувший простыни короля, тотчас умер, и догадались, что это был яд. Затем Робер Артуа, давний враг графини, протолкнул в регентши беременную королеву Клеменцию при поддержке Регентского совета во главе с Карлом Валуа. Это была блестящая комбинация шахматиста! Споров о регентстве больше не было, ибо никто не посмеет возразить, почему регентшей после смерти короля стала королева. Ну а, кроме того, Валуа сохранил власть в своих руках, да еще на легальной основе.

Вы только представьте себе ярость Маго, если действительно отравила она! Маго убрала Людовика, но регентом стал фактически Карл Валуа — ближайший друг Робера. Филипп сидел в Лионе, как барсук, и был только формально членом Регентского совета. И главное, графини было нечего делать! Отравить королеву с наследником? Ну, во-первых, подобраться к ней было не просто: толстяк Бувилль окружил Ее Величество почти военной стражей. Во-вторых, после истории с умершим псом, Маго вела себя осторожно: вокруг все шептались, что она убила короля Людовика. А в-третьих, чтобы ее отравление дало Маго? Регентом автоматически стал бы Валуа, как глава Регентского совета, и тут уж гарантированно прощай графство Артуа. А на Клеменцию у нее было влияние через дочку Жанну и зятя Филиппа. По слухам, племянник, там у них с Филиппом что-то было; то ли он ей нравился, то ли она ему… То ли полунравился… Не понимаете? Ну да вы еще молоды, Аршамбо.

Филиппу впрочем было не до Маго с ее графством. Уезжая срочно из Лиона, он велел запереть кардиналов в соборе до тех пор, пока не выберут Дюэза. Просто во время службы собор заложили кирпичом. По мне так это было верхом тупости: Клеменция, воспитанница Дюэза, сразу велела французским кардиналам голосовать за него. Конклав роптал, но французы быстро сошлись на кандидатуре старца. Да и другие кардиналы проголосовали за него из желания поскорее выбраться из западни или в надежде, что семидесятилетний старец долго не проживет. Так мы и получили папу Иоанна XXII, моего благодетеля. Забавно, не правда ли, Аршамбо? Иоанн, возвысившей меня, стал папой, а Иоанн, отодвинувший меня от Святого престола, лежал во чреве королевы Клеменции.

Филипп Пуатье явился в Париж мрачнее тучи, что было понятно: власть ускользнула буквально из рук. Хуже того, Филипп опозорился в Лионе. Узнав от кардинала Дюэза о смерти короля, он велел запереть городские ворота и зачитать указ о своем назначении регентом. Но тут как раз прибыл гонец из Парижа, зачитавший указ о регентстве королевы Клеменции. Прав оспорить его у Филиппа Пуатье не было. С тех пор все вокруг его презрительно звали «Филипп Запри Ворота».

Филипп встретился в Париже с дядей Валуа, о чем-то долго спорили, ругались, но, видимо, в конце концов сплотились против бургундов: в Регентский совет пока ввели Людовика д’Эврэ, дядю покойного короля и коннетабля Гоше де Шатийона, бравого вояку. Трое на трое из партии Валуа и партии Филиппа. И вот тут-то впервые резко выросло значение королевы Клеменции! Если голоса разделятся поровну, решающее слово будет за Ее Величеством. Впрочем, Валуа считал, что племянница у него в руках, и та не спешила разочаровывать дядю в этом.

Королева Клеменция… Мне лично она не нравилась, и это, думаю, стало дополнительной причиной нашей взаимной нелюбви с королем Иоанном. Большинство видело в королеве Клеменции почти святую, а я видел в ней хитрую изнеженную итальянку, которая отменно манипулировала окружающими. Ее главным оружием были показная святость и кроткая улыбка. О, племянник, кроткая улыбка этого ангела была пострашнее холодного взгляда короля Филиппа Красивого. Ибо кто же осмелиться обидеть или оскорбить такую милую, славную, набожную девушку, да еще и сиротку? Почти каждый хотел сделать ей что-то хорошее и милое. Причем тут король Иоанн? Ну, а кому, племянник, понравится, что ты видишь его маменьку насквозь? Такое, знаете ли, не прощают.

Королева Клеменция была до невероятности забалована бабушкой Марией Венгерской. Вы только представьте: Клеменции было двадцать два года, когда к ней сватался Людовик, а бабушка держала ее за ручку на переговорах в присутствии Бувилля! По мне так это просто ужасно! Потом королеву Маргариту задушили, мадам Клеменцию посадили на корабль и отправили во Францию. Впрочем, неаполитанская принцесса была не в душе не робкого десятка: во время бури она к ужасу капитана расхаживала по палубе, демонстрируя, что ей, самой Клеменции Венгерской, никакая буря нипочем. Тщеславная актриса, как все итальянки. И там-то она якобы и дала обет назвать сына Иоанном. Корабль спасся, Клемнцию на носилках доставили до места свадьбы, и мы получили Иоанна Посмертного. Французы не в обиде, но королю Иоанну не нравилось, что я знал цену святости его маменьки.

Людовик окружил Клеменцию тысячью забот. Рядом с ней постоянно находилось не меньше трех придворных дам, выбранных из самых благородных семейств королевства. Они выполняли любое ее желание, предупреждали любое ее движение, подавали, вдергивали нитку в иголку, держали перед ней зеркало, причесывали ее, набрасывали ей на плечи накидку, как только становилось прохладнее. Самые прославленные менестрели, сменяя друг друга, рассказывали ей о приключениях короля Артура, рыцаря Ланселота и Золотую легенду, повествующую о житии святых. Десяток гонцов несли лишь одну службу: они скакали из Неаполя в Венсенн и обратно и отвозили ее письма к бабке, к дяде — королю Роберту и прочим родственникам. Ну, а чтобы королеве утром вставать и идти на молитву, постелили дорожки из бархата: а то нежным ножкам Ее Величества будет холодно.

Помните, племянник, как говорят бургундцы? «Знаем мы ваших ягнят: пусти их втроем — волка съедят!»

Кстати, о птичках, то есть о бургундцах. Едва Филипп вернулся в Париж, как сразу в июле торжественно провели Ассамблею по вопросу о престолонаследии. Накануне этой Ассамблеи передрались буквально все подряд. Все было просто, ежели королева Клеменция родит сына, тот, само собой разумеется, будет королем, а сама королева останется регентшей вплоть до его совершеннолетия. Но если Клеменция родит дочь… Вот тут-то и начинались главные трудности. Ибо по справедливости следовало бы короновать в этом случае маленькую Жанну Наваррскую, дочь Сварливого от первого брака.

Должен вам сказать, племянник, что в отношении маленькой Жанны существовали тяжелые подозрения, и именно на ее незаконное происхождение особенно напирал Карл Валуа, устраивая второй брак Людовика X, да и Филипп при случае не прочь был намекнуть на это обстоятельство. Сопоставление дат рождения Жанны и начала преступной связи ее матери наводило на кое-какие мысли. Равно как и то непонятное отвращение, с каким Людовик относился к своей дочери, которой запрещено было даже показываться на глаза отцу. И не удивительно поэтому, что при дворе прошел слух: Жанна дочь Филиппа д’Онэ.

А знаете, племянник, кто настоял на том, чтобы на Ассамблее председательствовала королева Клеменция? Нипочем не угадаете. Та сначала отнекивалась — то ссылалась на плохое здоровье, то жаловалась, что хочет в Венсен. Но потом все же дала себя уговорить. королева заранее начала готовиться к своему первому торжественному выходу с невольным чувством любопытства, интереса и нетерпения; в эти дни ей даже стало казаться, что в душе ее вновь просыпается вкус к жизни. Ни граф Валуа, ни граф Пуатье не горели желанием отстаивать ее права, но у королевы нашелся рьяный защитник по имени Робер Артуа. Тут уж он трупом лег, чтобы королева лично вела Ассамблею.

Робер, как вы сами понимаете, действовал не просто так. Сначала он ждал, что Людовик отберет графство Артуа у Маго и отдаст его ему, Роберу. Теперь он ждал того же от Клеменции. Ему нужна была ситуация, когда королева и регентша ни в чем не сможет ему отказать. В благодарность за власть и регентство королева Клеменция должна будет передать ему графство. Робер открыто так, понятно, не говорил. Но это как бы подразумевалась само собой. Впрочем, Жанна Бургундская, дочка Маго, всегда то ли дружила с Клеменцией, то ли изображала дружбу, что частично блокировало Робера. Пакости этого баламута, племянник, еще выйдут на свет божий, уж поверьте мне… Родня Робера зря так торжествует — король Иоанн не вечен…

Итальянка быстро сообразила что к чему. Она будет сидеть регентшей при трех условиях. Штамповать любые законы и указы, которые ей принесет на подпись ее дядя Валу. По крайней мере пока. Слушать Робера Артуа и мило ему улыбаться, ибо он единственный защитник ее прав. И еще пока есть Регентский совет. Убрать Клеменцию — это автоматически посадить регентом Валуа. Ну, а этого не хотели ни граф Пуатье, ни бургундцы.

О, это волшебное слово «пока»… Одно из любимых слов короля Иоанна и его покойной матушки. Люди мало обращают внимание на то, как король говорит «пока невозможно», «пока это мало реалистично», «пока не стоит»… Именно что пока. Он всегда оставляет лазейку однажды пересмотреть свое решение. Пока так. Ну, а когда ситуация переменится, сами понимаете…

И вот тут-то племянник возник невообразимый альянс — графа Пуатье и Робера Артуа. Да-да, вы не ослышались. Филипп Пуатье прорубал себе дорогу к трону. Если отстранить от власти и Жанну Наваррскую, и дочь Клеменции, то становится королем он, то есть Филипп. Для этого коннетабль Гоше де Шатийон изобрел формулу: «Негоже Лилиям прясть». То есть Францией не может управлять женщина. Решили, что был некий Салический закон у франков, по которому женщина — только вдумайтесь племянник — не может править королевством, но может управлять ленными владениями. А Робер Артуа вцепился в закон двумя руками: мол, раз так, то и графиня Маго не может владеть графством Артуа.

Но против выступили бургундцы! Эд Бургундский отстаивал на Ассамблее права своей племянницы Жанны Наваррской. Честно, мне ее жалко, Аршамбо. Тихая, несчастная, всеми гонимая. Людовик ее не считал своей дочерью и даже видеть не желал, крича, что она незаконнорожденная. За ним это повторяли все подряд. Клеменции, а потом и ее сыну, она была не нужна тем более. Иоанн потом сколько раз ей говорил, что Людовик Х — его батюшка, а она — дочь конюшего и бургундки. Тоскливое детство, племянник, поверьте…

Хотя Робер там изрядно подебоширил, Ассамблея завершилась в пользу Филиппа Пуатье. «Пока», — как любит говорит король Иоанн. Постановили, что если королева Клеменция родит дочь, то подождут до совершеннолетия Жанны Наваррской, а там проведут новую Ассмаблею. Что если новая Ассамблея подтвердит салический закон, то корона перейдет к ближайшему родственнику мужского пола, то есть к Филиппу Пуатье. Впервые его назвали претендентом на престол. Но обставили это столькими условиями, что сами понимаете, это было слишком призрачно.

Эда Бургундского умаслил Филипп Пуатье. Он женил его на своей восьмилетней дочке Жанне и пообещал место в Регентском совете. И намекнул на то, что Жанне может достаться Наварра. В общем, с бургундцами худо бедно договорились. Эд Бургундский охотно закусил удила. Ведь если умрет графиня Маго, то графство Бургундской перейдет к ее дочке Жанне, а потом и к внучке Жанне. Объединить Дольский и Дижонский дворы было мечтой герцогов Бургундских.

Неурегулированным оставался вопрос с графством Артуа. Робер баламутил воду и поднимал сеньоров. С Маго никто не снял запрет Людовика Х возвращаться в Артуа. Маршала Юга де Конфлана, назначенного Людовиком, бароны с помпой прогнали. И вот тут нежная святая королева Клеменция в первый раз показала зубки. Весьма острые, племянник, уж поверьте.

В октябре Робер Артуа и Жанна Бургундская со своим мужем Филиппом вошли в покои королевы в Венсенне. Она туда все-таки уехала из Парижа — пожить в тишине, на природе. Графиню Маго Юг де Бувилль не подпускал к Государыне ни под каким видом, поэтому ее интересы представляла Жанна Пуатье. Это семейство было счастливо: недавно у них родился сын. Королева Клеменция, порядком раздобревшая на последнем месяце беременности, ласково им улыбнулась и предложила компромиссный вариант. Мол, давайте пока подпишем предварительное соглашение по Артуа сроком на два года. А там вернемся к этому вопросу снова. Союзники путь выдвинут обвинения против ее канцлера Тьерри д’Ирсона епископу Терруанскому, но он пока может жить в Артуа, как и его родня. А графиня пусть вернет сеньорам Артуа спорные земли.

Все оказались довольными. Маго решила, что победила, и торжественно вернулась в Артуа, где сеньоры разгромили ее замок Геден. А Робер был уверен, что через два года Артуа вернется к нему. Ему как раз удалось отыскать даму поставлявшую яд графине Маго. Изабелла Ферьенн с сыном были застигнуты на месте преступления — отмеривали покупателю зелье, чтобы напускать порчу. Люди Робера без лишнего шума убрали соглядатаев графа Пуатье, и теперь колдунья находилась под стражей в одном из замков Артуа, где и продиктовала подробную и очень содержательную исповедь своих злодеяний.

«Ничего, вы у меня еще попляшете! — думал Робер, искоса поглядывая на Филиппа и Жанной. — Я прикажу Жану де Варенну привести ко мне эту даму, возьму ее с собой на Совет пэров, а она расскажет, как ты велел убить своего братца! И даже дражайший твой папа не поможет!»

На том пока и порешили.

Эге, племянник, вам я вижу понравились мои носилки. И мое общество тоже, разумеется. Не стесняйтесь, спрашивайте…

Да, понимаю ваш вопрос: а чем лучше отравительница короля Маго своего племянника Робера? Согласен, Маго была редкой пакостью, и папа Иоанн XXII говорил, что за яды и колдовство неплохо бы сжечь графиню. Но справедливости ради скажу, что графиней она была отменной. Не мучила людей понапрасну, вершила в графстве правый суд, отменно вела хозяйство, строила замки и дороги… А во что превратил его граф Робер? В какие-то охотничьи угодья, да место для своего увеселения. Справедливость ее правления уравновешивает преступления графини Маго. Никогда не одобрял решение короля Иоанна выжечь о ней всякую память, чтобы даже духа ее в анналах королевства не осталось.

Нет, я могу, дорогой Аршамбо, понять короля Иоанна: Маго отправила его отца в конце концов. Ее имя предано проклятию, статуи разбиты, даже могила уничтожена, а прах развеян. Даже акты графини Маго публично сожжены. Тут сын поквитался с ней за отца, как мог. Хотя, справедливости ради, отмечу: ее указы, а графстве король и не думал отменять, а многое ввёл и в своём домене. Но тут были личные счёты. А объективно графиня Маго правила Артуа отменно.

У короля Иоанна вообще своеобразное понимание справедливости. Да, королевские судя теперь действуют на базе единых законов. Да, отменены неправые ограничения для нефранцузов. Да, горожан и крестьян — и бедных, и богатых — судят теперь единым судом. Но король Иоанн всегда считал, что есть некоторые люди, на которых законы не распространяются, ’если они лично дороги ему. Скажите-ка королю, что граф Артуа подделывал документы: поморщится и махнёт рукой. Мол, это не доказано, а вы и сами не святые.

Я, племянник, все же не могу этого принять, хотя и понимаю логику короля. Если ты оказал большую услугу престолу, то она как бы покрывает твоё преступление. Да, в политике это часто выгодно. Иногда, кстати, и нет, тоже верно — тень от их нехороших делишек падает и на короля. И все же, отпускать грехи должна только Святая Церковь, а не король.

* * *

Помню ли я начало царствования короля Иоанна? Ну, конечно, помню, Аршамбо, как же иначе. В Париже шел попеременно то дождь, то мокрый снег, а вокруг стоял смешанный с прелыми листьями запах смуты. Нет, поначалу, когда Иоанн родился в Венсеннском замке в ночь с 13 на 14 ноября, всем казалось, будто блеклое солнце выглянуло из-за туч. Весть о его появлении на свет сразу же распространилась по всему Парижу, и знатные сеньоры вырядились в шелка. В тавернах уже с полудня стоял дым коромыслом, так как для бродяг и пьяниц любое событие прекрасный повод выпить и покричать.

Можете представить себе, Аршамбо, ярость графини Маго! Она сделала немало, чтобы ее зять Филипп взошел на трон, отравив Людовика X и помогая ему отстранить от престола и Жанну Наваррскую, и возможную дочь Клеменции. И на тебе, трон ускользнул в последний момент. Маго ревела перед своей верной камеристкой Беатрисой д’Ирсон, что вместе с мужем не отравила и жену. Филипп настоял для достижения компромисса, чтобы крестным отцом короля стал, коннетабль Гоше де Шатийон. Крестной матушкой он хотел сделать графиню Маго, но тут уж Валуа с Робером встали насмерть. Клеменция предложила Жанну Пуатье, и как бы наш Робер не кривился, но пришлось уступить желаниям регентши.

Впрочем, радость продержалась недолго. Роды дались королеве очень тяжело — она потом дней пять пролежала почти без сознания. А королю нашли кормилицу. Некую Мари де Крессэ, дочку дворян, согрешивушую с одним ломбардцем и помещенную Бувиллями в монастырь. Я никогда не одобрял такого выбора, племянник: могли бы найти и приличную кормилицу. И многие даже не верили племянник, что королева Клеменция выживет после родов. Мадам Бувилль говорила, что живот у нее снова вздулся, будто она еще не разрешилась от бремени. Королева, по ее словам, ни на секунду не могла забыться сном, все молила их, чтобы прекратился колокольный звон, от которого у нее в ушах гудит, и все время говорит со своей бабкой Марией Венгерской или с покойным своим супругом Людовиком. В общем, считалось, что мадам Клеменция отходит, и стране нужен новый, дееспособный, регент.

А потом наступили крестины. Я слышал о них только по слухам, племянник, ибо сам там не был. Говорят, граф Пуатье с неприязнью смотрел на этого розового червячка, который встал между ним и престолом Франции. Во время вступительных молитв младенец лежал тихо и даже подремывал. И только когда его погрузили в холодную купель, присутствующие впервые услышали его крик; тут уж он начал кричать во все горло, задыхался, и слезы катились по его личику, смешиваясь с каплями святой воды. Трижды его погружали в купель — сначала головой к востоку, потом к северу, потом к югу, дабы получилось изображение святого креста господня, и трижды над его голеньким тельцем простирали руки прочие восприемники и восприемницы. Эх, видели бы англичане этот момент, ревели бы от горя всем королевством, ибо сколько раз это дитё побьет побьет потом их армии…

Наконец его вынули из ледяной ванны и положили на шелковые подушки. Вдруг пронзительный крик кормилицы нарушил благоговейную тишину часовни.

— Господи! Господи! Он кончается… — крикнула она.

Младенец-король посинел, потом почернел; тельце его напряглось, кулачки судорожно сжались, головка свесилась набок, глаза закатились, так что видны были только одни белки. Какая-то невидимая рука душила это крошечное несмышленое существо, чья жизнь отлетала прочь среди мерцающих свечей и склонившихся тревожных лиц. Тем временем повитуха выхватила ребенка из трясущихся рук Мари и стала приводить его в чувство.

Говорят, целые две минуты, показавшиеся присутствующим вечностью, младенец не подавал признаков жизни. Сине-черное тельце его было по-прежнему словно окоченевшим, застывшим. Потом внезапно его стали корчить судороги, и головка беспомощно моталась из стороны в сторону. Руки и ноги сводило они сжимались и разжимались; удивительно было, как в столь крошечном существе живет такая сила — повитуха с трудом удерживала его на месте. Капеллан осенил себя крестным знамением, словно отгоняя сатану, и принялся читать отходную. Личико ребенка кривила гримаса, изо рта струйкой текла слюна; синеватость прошла, но зато сменилась не менее ужасной мертвенной бледностью. Вдруг он затих, помочился на платье повитухи, и все решили, что он спасен. Но головенка его снова бессильно свесилась, тельце обмякло и, глядя на его неподвижные члены, каждый подумал: кончается.

— Слава Богу, хоть успели его окрестить, — шепнул коннетабль.

И вдруг трупик засучил ножками, крикнул, сначала негромко, а потом веселее и задвигал губами, ища грудь: король ожил и хотел теперь есть.

— Сатана не желал без борьбы покинуть его тело, — глубокомысленно заметил капеллан.

— Бедный крошка! — произнесла Маго во всеуслышание.

Короля Иоанна I отнесли в опочивальню, и все уныло разошлись. Кроме одного человека — Робера Артуа.

Видите ли, Аршамбо, политика похожа на шахматы. На одной клетке конь силён и страшен, а на другой — ненужная фигура. Один игрок считает слона чем-то чуть лучше пешки, а другой сумеет сделать его ключевой фигурой. Или возьмите короля — сильная он или слабая фигура? В начале и середине партии — слабая, ибо бьет только на одну клетку от себя. А в конце партии король становится сильнейшей фигурой, когда потеряны все остальные и надо проводить пешку в королевы: именно под прикрытием короля пешки идут через вражеское поле. Главное, правильно расставить фигуры.

Комбинация Робера Артуа с регентством королевы Клеменции была блестящей. Она не давала Маго ситуации, при которой ее зять Филипп автоматически становился бы королем и даже регентом. Клеменция и Валуа страховали Робера с двух сторон, ибо оба были неприемлемы для Маго. Это как гамбит двух коней: устрани Клеменцию — получаешь регентство Валуа; устрани Валуа — все равно регентша Клеменция. При этом Клеменция и Валуа не могли как фигуры уничтожить друг друга: Валуа не мог отменить регентство королевы, а Королева понимала, что она в безопасности только пока во главе Регентского совета стоит Валуа. А Маго с ее Филиппом ещё надо только подобраться к этой конструкции.

Слабой фигурой этой позиции был король Иоанн. Умри ребёнок во время крестин, игра Робера была бы закончена оглушительным матом. При больной королеве кто стал бы наследником малютки Иоанна? Теоретически только Филипп, как ближайший родственник. И самое страшное, что ему не надо будет ждать совершеннолетия Жанны Наваррской. Вопрос о престолонаследии Людовика X был бы решён: его наследником стал Иоанн. Между Людовиком и Филиппом был бы король, который помог бы ему вступить на трон. Шах и мат.

Первым от этого кошмара на крестинах отошел Робер Артуа. Он сразу сообразил, что если бы король Иоанн умер, то Филипп имел все шансы наследовать покойному племяннику. А потому, едва Бувилль унес полуживого ребенка, Робер начал тормошить Валуа, дабы тот экстренно созвал Регентский совет. Королева лежала при смерти, а потому надо было принять экстренные решения на случай кончины и Клеменции, и малолетнего короля. Валуа и сам понимал, что едва не потерял власть и может потерять ее в любую минуту.

Совет собрали и в тот же вечер и постановили, что ежели король умрет, регентские функции королевы автоматически прекращаются и переходят к главе Регентского совета, то есть к Карлу Валуа. Тоже самое происходит, если вдруг умирает королева Клеменция: глава Регентского совета автоматически становится регентом на переходный период до созыва Ассамблеи. Ну, а Совет пэров либо подтвердит полномочия Жанны Наваррской, либо рассмотрит о вопрос о передаче короны иному родственнику покойного короля. А далеко не факт, что это будет Филипп: на эту роль подойдет и Валуа.

Зачем все это понадобилось Роберу? Да очень просто, племянник: у Маго больше не было мотивов убивать малолетнего короля. Соверши она это преступление, и верховная власть перейдет на переходный период к Валуа и Роберу, а сколько они будут собирать Ассамблею — большой вопрос. За это время саму Маго могут обвинить в любых смертных грехах. А если Ассамблея подтвердит королевские полномочия Жанны Наваррской, то опять-таки Валуа остается регентом до ее совершеннолетия. Так что теперь Маго из лиц, заинтересованных в смерти малютки Иоанна, переходила в список лиц, максимально незаинтересованных в его смерти. Она убила Людовика X, чтобы расчистить трон зятю и дочке, а не для того, чтобы посадить на трон Карла Валуа или Жанну Наваррскую.

Маго, как отличный политик, понимала, что сейчас надо немного отступить. Все видели, что у малыша Иоанна очень слабое здоровье, а, значит, умереть он может в любую минуту. И в три года, и в пять лет, и даже в десять. За это время Маго требовалось максимально усилить Филиппа, чтобы он автоматически стал по крайней мере регентом, а желательно и королем. Для этого требовалось изменить соотношение сил в Регентском совете, что требовало времени. Ну, а малыш Иоанн пусть поживёт пока. Куда он денется в конце концов?

На всякий случай люди графини Маго разносили по Парижу слухи, что малютка король не жилец на этом свете. Но тут уж граф Бувилль встал насмерть — увез малолетнего короля в Венсен, несмотря на все требования Филиппа Пуатье срочно представить его баронам. Помог Бувиллю естественно Робер Артуа, поручивший своему слуге Лорме возглавить личную охрану малютки короля. Вскоре от болезни стала отходить и королева Клеменция.

— Он умер, да? Я знала, я чувствовала это… — прошептала она.

Ее срочно отвезли в Венсен под охрану графа Бувилля. Тот, не поверите, вернул себе пост первого камергера короля, только теперь младенца. Королева, увидев живого ребенка, жадно обняла его и долго покрывала все тело поцелуям, а граф Бувилль все твердил, что это будет особый король, не такой, как все остальные. Наверное, в чем-то он был прав…

* * *

Зима прошла в бесплодной борьбе Валуа с Филиппом Пуатье. Каждый тянул одеяло на себя, блокируя начинания другого. Оба ждали, что малыш Иоанн вот вот взлетит на небеса, и каждый из них в душе примеривал на себя королевскую мантию. Регентский совет голосовал строго трое на трое, блокируя любые ордонансы. А королева сидела взаперти в Венсенне, с трудом отходя от болезни и не отходя от чудом спасённого сына. Иногда Валуа привозил ей на подпись самые важные документы, но основная их масса блокировалась в Регентском совете.

Долго так продолжаться не могло. Не могут, Аршамбо, две армии вечно стоять напротив друг друга и лениво стрелять из арбалетов. Рано или поздно одна из двух армий или начнёт наступление, или начнет разваливаться сама собой. Именно это и произошло.

В конце января у Филиппа Пуатье умер его родившийся в июле сын. Это был единственный его отпрыск мужского пола, и графиня Жанна, ставшая к этому времени бесплодной, не смогла родить ему другого. Следом умер уже почти взрослый сын графини Маго. При дворе только ленивый не говорил, что это им обоим кара Божия за убийство короля. Вполне возможно, Аршамбо… Но так или иначе, Филипп с женой и тещей погрузились в глубокий траур, от которого едва могли отойти. Граф Валуа немедленно использовал этот момент для перехвата инициативы, и ввел в Регентский совет своего сына Филиппа Валуа. Это был жирный преуспевающий сеньор, тупое тщеславное ничтожество; однако его голос обеспечивал отцу перевес, что и требовалось императору Константинопольскому.

Бароны в Артуа, почуяв трудности у Маго, снова зашевелились, и грозная графиня поскорее отбыла в свое графство. Воспользовавшись этим, Робер немедленно протянул через Регентский совет положение, что графиня не может выезжать из Артуа, пока не выполнила Венсенское соглашение. Филипп Пуатье пытался протестовать, но тут коннетабль неожиданно принял сторону Робера с Валуа. Голосование для Филиппа прошло с разгромным счетом, и королева Клеменция подписала указ в числе прочих. А к королеве пока никто не имел доступа, кроме Валуа и Бувилля.

На долю Карла Валуа тоже выпало немало испытаний. Недолго он торжествовал победу, Аршамбо, ох недолго. В начале лета страну посетил чудовищный голод. Трупы изможденных людей валялись буквально на улице. Оно и понятно: никто не заготовил запасов зерна или фруктов в пылу политической борьбы. Этот потом, Аршамбо, король Иоанн создал специальные станции продуктов на случай голода, а тогда ничего этого и близко не было. В начале июля пришли заморозки, и бедам, казалось, не будет конца. Погребальный звон стоял над королевством, словно во время чумы, а народ вспоминал времена Филиппа Красивого как утерянный рай.

* * *

Робер Артуа между тем не терял даром времени и занялся своим любимым делом — интригами. К середине лета королева Клеменция оправилась от бед, и к ней стала возвращаться ее легендарная красота. Теперь, благодаря сыну, она снова почувствовала вкус к жизни и даже каким-то государственным делам. Право допуска в ее покои получили все члены Регентского совета, хотя короля все также берегли как зеницу ока.

Королева Клеменция была безмерно благодарна Роберу за поддержку и всей душой прониклась к кузену-спасителю. Граф Артуа решил использовать добрые чувства государыни сполна. Регулярно он, расхаживая по королевским покоям, рассказывал королеве, что Артуа буквально стонет под непосильным игом его тётушки, а ее люди чуть не едят младенцев. Ну разумеется он утверждал, что Маго нагло саботирует Венсенское соглашение, что ее людишки обижают бедных баронов, что Тьери д’Ирсон подкупает епископа Теруанского, а его племянники и племянницы готовят бунт против королевы. Графу Валуа, поглощённому государственными делами, просто было некогда выслушивать жалобы Робера, а вот в лице королевы он нашёл благодарную слушательницу.

— Кузина, моя прекрасная кузина… — Твердил он. — Наш с вами предок король Филипп II создал графство Артуа как опору нашего дома против врагов — Фландрии и Бургундии. А теперь чем оно стало? Оплотом заговора против вас, кузина, и нашего любимого крошки короля!

— А нельзя ли привести их к покорности силой молитвы? — кротко спрашивала королева, просматривая какие-то ордонансы. Заниматься любимым вышиванием у нее больше почти не было времени.

— Кого, кузина? — Громко вещал Робер. — Да эти гнусные людишки давно продали душу Сатане. Это они, именно они, сгубили вашего супруга и хотят сгубить вас с Государем.

— Неужели они способны на такие злодеяния? — удивлялась Клеменция.

— Скоро, кузина, вам придется идти во главе армии и штурмовать их крепости, как Бланке Кастильской! — вещал Робер. — Решайтесь, государыня, иначе будет поздно. Вот государь Людовик промедлил, упокой Господи его душу… — перекрестился он.

Клеменция тоже осенила себя крестным знамением и едва поборола слезы. Постепенно Робер сменил тактику и начал таскать к королеве своих сторонников в Артуа. Сцена была, Аршамбо, достойная пера мессира Боккаччо. Как, вы не читали? Ай-ай-ай, велите-ка вам перевести с итальянского. Соглашусь, там много гадостей о нашей Святой церкви, но и мы, ее служители, не должны закрывать глаза на монашеские пороки, ежели такое имеются. За их описание я всегда говорил мессиру Боккаччо огромное спасибо. Вы только представьте, какова сцена: здоровенные мужики жаловались хрупкой и еще не слишком здоровой королеве, как их обижают «людишки Маго». О том, что они сами громили в прошлом году ее замки и насиловали всех женщин подходящего возраста, словно во вражеском краю, бароны предпочитали скромно умалчивать.

Капля, как известно, камень точит, и королева Клеменция тоже начала сомневаться. В конце августа ей даже захотелось съездить в Артуа и посмотреть, что же такое там творится. Но тут ее старый хранитель мессир Юг де Бувилль встал насмерть: мол, графиня Маго отравила короля, убьёт и королеву, попади та в ее руки. Это ещё больше уверило Клеменцию в правоте слов Робера. Теперь она, как регентша, стала просить Карла Валуа приносить ей все материалы о положении дел в Артуа. Разумеется, королева не была сильна в математике и терялась при виде бесконечных колонок цифр. Но зато Клеменция была уверена, что в Артуа дело нечисто. Это, племянник, в политике самое главное: Робер создал ей ощущение, что-то ли Маго украла, то ли у неё украли, но что-то гадкое там было.

Как-то утром Клеменция после очередной накрутки Робером Артуа одарила пришедшего к ней Карла Валуа своей очаровательной улыбкой и спросила:

— Скажите, дядя, мой сын унаследовал власть от моего супруга?

— Разумеется, племянница, — непонимающе ответил Валуа, кружась как огромный шершень. Теперь он вошел во вкус власти и ощущал себя настоящим королем.

— А король Людовик, мой покойный супруг, от короля Филиппа? Ведь королем стал он, первенец, а не его брат Филипп?

— Все верно, племянница, — насторожился Валуа, чувствуя, что королева куда-то клонит.

— Так почему же тогда графство Артуа не принадлежит по праву нашему кузену Роберу? — спросила королева.

— Вот! — воскликнул Валуа, развернувшись. — Истинная правда, племянница. И я того же мнения, что и вы! Ну разумеется, разумеется, с нашим кузеном Робером поступили несправедливо, о чем я всегда говорил моему покойному брату королю Филиппу.

— Надо подумать нам вместе, как исправить несправедливость, — сказала королева.

— Конечно, племянница, конечно. Сейчас немного отойдем от голодного кошмара и займемся вместе этим вопросом, — важно промолвил Валуа.

До графини Маго дошли слухи, что над ней снова сгущаются тучи, и Робер подбивает королеву чуть ли не на военный поход в Артуа. А ведь забавно было бы, Аршамбо: вдова короля Людовика, убитого Маго, ведет войско штурмовать ее замки! Стоило бы пожить, чтобы увидеть такое. Но Маго понимала: соотношение сил сейчас явно не в ее пользу.

Поскольку в Венсенн вход графине был заказан, она пустила в ход свою дочь Жанну Пуатье. Та сразу кинулась напевать Клеменции, что Робер преувеличивает, что он проиграл тяжбу девять лет назад и просто не может смириться с поражением. Филипп Пуатье тоже доказывал невестке, что спор вокруг Артуа был особым случаем: мол, Филипп Артуа, отец Робера, умер прежде его деда, Робера II и строго говоря, не был графом Артуа. Маго стала графиней, как законная наследница Робера II, а «сирота Робер» двухметрового роста получил в качестве компенсации владения отца — графство Бомон-ле-Роже.

Королеве не хотелось ссорится ни с Робером, ни с Филиппом и Жанной. Она несколько умерила свой пыл по защите прав Робера, и решила пока занять выжидательную тактику. Как-то октябрьским днём 1317 года, когда до истечения срока Венсенского соглашения оставался год, она принимала и Робера, и Жанну, представлявшую интересы матери. Речь шла о возможности продления срока действия соглашения, поскольку графиня Маго утверждала, что ей не хватает времени на его исполнение.

— Кузина, дражайшая наша государыня кузина, исправьте же наконец великую несправедливость! — вдруг воскликнул граф Робер. — У меня отняли мое наследственное графство Артуа и отдали его этой прощелыге, моей тетушке Маго! — Напирал он. — Если бы она была доброй правительницей для своих подданных, я бы как-нибудь обуздал свою досаду. Но вы и сами видите, кузина, какие дикие нравы царят теперь в этом краю, и как Маго обижает ваших добрых подданных.

— Не слушайте нашего кузена, государыня, сестра моя, — сразу жалобно отозвалась Жанна. — Этот вопрос был давно решён тяжбой и не вижу причин, почему надо возвращаться к ней в ущерб моей доброй матушке. Она ведь и так безвинно страдает от вашей немилости!

— Это был неправый суд, кузина! — расставил огромное руки Робер. — Но ныне в вашем лице мы имеем добрую и мудрую правительницу! О вас говорят в народе, что вы, как и ваше имя, само милосердие. И я буду вызвать к вашему справедливому суду!

Королева, одарив обоих кроткой улыбкой, предложила для начала развести два разных вопроса: спор графини с ее вассалами в Артуа и наследственные права графа Робера. Сначала следует решить вопрос о земельных владениях и обычаях Людовика Святого, а затем, если у кузена Робера есть какие-то новые материалы по сравнению со старой тяжбой, то она охотно их рассмотрит.

— Вы и сами знаете, дорогой кузен, что решения короля нельзя пересматривать, — ласково улыбнулась королева. — Но если вот с тех пор открылись какие-то новые обстоятельства…

Робер понял, что это намек королевы: я на вашей стороне.

— Ручаюсь, кузина: не пройдет и года, как я принесу на ваш суд самые убедительные свидетельства моих прав на Артуа! — Робер для пущей убедительности даже присел на одно колено.

— Которых у вас не было и нет, кузен, — с улыбкой ответила графиня Пуатье.

Эге, племянник, вы, как я вижу, не очень внимательный чтец Священного писания. Иначе помнили бы, что человек предполагает, а Бог располагает. Самый большой дар, который подарил нам, смертным, Господь, возможно, заключается в том, что мы не знаем своего будущего. Мы живём, всегда веря в лучшее, и надеемся, что впереди нас ждёт только лучшее. Хотя с чего, собственно, мы это взяли? Да ни с чего, племянник. Просто верим в милость Господню.

Возьмите, например, королеву Клеменцию Венгерскую. В солнечное июньское утро 1315 г. она, юная, романтическая, изнеженная принцесса поплыла, не помня себя от счастья, из Неаполя, чтобы стать королевой Франции. Любуясь навсшием замком и голубым южным небом, она, конечно, надеялась, что ее ждёт любимый красавец король, долгие годы счастья, большая и дружная семья, роскошные покои дворца в итальянском стиле… И уж точно она не думала, что станет вдовой, прожив всего десять месяцев в браке, будет растить короля и одиночестве без мужа, а французы запомнят ее как Королеву войн. Пожалуй, как свою самую воинственную Королеву. Это не она виновата, племянник. Так решил Промысел Божий. А, может, козни тьмы.

Вы сделали рожки из пальцев, Аршамбо? Напрасно, напрасно. Наша сила не в том, чтобы при слова Тьма, искать защиты у Небес, а в том, чтобы с Верой в сердце смело встречать тёмные силы. Как это делали первые христиане в эпоху гонений.

Мы ведь, Аршамбо, уже забыли, давно забыли подлинные символы христианства. Помните, я рассказывал вам вчера про крещение короля Иоанна? Ну, а кто из нас помнит, что также протягивали руки первые последователи Спасителя? Готовы ли мы при необходимости также, как они, молиться Господу в каменоломнях и ч радостью встречать мучения? Сомневаюсь, сильно сомневаюсь…

Понимаете, Аршамбо, я не суеверен.

* * *

Королева Клеменция несколько отличалась от своего сына короля Иоанна. Ее все-таки интересовало, подлинные ли бумаги представит Робер Артуа или нет, справедливы ли его претензии или подложны. Это у короля Иоанна, как и его деда Филиппа Красивого, превыше всего интересы государства. Согласен, как они их понимают. Если Иоанн Посмертный решил, что надо передать графство Артуа Роберу, то ему абсолютно все равно, подлинные у него бумаги или фальшивые. Решение принято, а что там принёс Робер — дело сто тридцать седьмое. Как это было и у его деда с тамплиерами. Что лучше, Аршамбо, сказать не берусь.

А принести Роберу Артуа было таки нечего. Все, что он мог предъявить — всем известный брачный контракт его отца Филиппа Артуа с его мамушкой Бланкой Бретонской, где говорились, что графство Артуа отойдёт их будущему сыну. Робер потрясал им как знаменем в бою. Но, как доказал мессир Милль де Нуайе, с гибелью Филиппа Артуа он потерял свою силу. Графство Артуа осталось у его деда Робера II, а потому и перешло его дочери Матильде, чтобы там не кричал Робер.

Робер был смутьян и бузотёр, но далеко не дурак, а потому и выпросил у королевы целый год. Его план заключался с другом: пора было выпустить отравительницу Изабеллу де Ферьенн. Эта дама, склонная к колдовству, накануне смерти Людовика продала отменный яд придворной даме Маго Беатрисе д’Ирсон. Якобы для травли оленей. Бароны Артуа схватили Изабеллу де Ферьенн и держали в заключении. Робер понял, что пришла пора пустить ее в расход.

Это было тем более кстати, что враги нашего молодчика не дремали. Жанна Пуатье, как дочь Маго, давила на своего мужа Филиппа. Тот, опасаясь излишнего усиления Робера, поручил своему верному стороннику Миллю де Нуайе срочно подготовить Королеве доклад про брачный контракт родителей Робера. Мессир Милль доказал ей как дважды два, что контракт утратил силу с момента смерти Филиппа Артуа. Так что и Королева теперь слегка засомневалась, а правое ли дело затерял Робер.

* * *

Между тем, характер королевы Клеменции начал меняться. По мере того как королеве медленно возвращались силы и красота, легендарная ее красота, в ней одновременно пробуждались вкусы и наклонности пожившей, капризной женщины. Она превратилась во вдову. Нет, внешне все было как прежде. Все так же золотились кудри и лицо напоминало запрестольный образ, с каждым днем все соблазнительнее становилась эта великолепная грудь, это точеное тело. Но в этом прелестном теле жила стареющая вдова, жадно требовавшая от жизни последних радостей.

Доныне воздержанная в пище и из религиозных соображений, королева теперь приказывала подавать самые дорогие и редкостные яства и питье. Она оживлялась теперь при виде ларца с драгоценностями, почти сладострастно перебирала камни, подсчитывала их стоимость, любовалась их чистотой и блеском. Она вызывала к себе ювелиров и, вдруг решив переделать оправу, вместе с ними набрасывала эскизы, подбирала камни. Целые дни она проводила с белошвейками, скупала бесценные восточные ткани, и все ее одеяния были густо пропитаны благовониями. На кухне шли споры, кому подавать ей на стол. Ей подавали красиво разукрашенный десерт, за миндальное молоко, за «золотую воду» — последнее изобретение кулинарии, куда входили розмарин и гвоздика, выдержанные предварительно в соке граната.

Вскоре ей пришла охота слушать пение, и сколько сказок, лэ и романов нарассказали ей красивые уста! Один менестрель, обладатель статной фигуры и задушевного голоса, развлекавший ее целый час, смущенно опуская взор, чтобы не видеть сквозь кипрские покрывала обнаженное тело королевы. Выходя из своих покоев, она надевала белое вдовье облачение, зато ее приближенные смущенно отводили глаза, застав королеву, свернувшуюся клубочком перед камином и закутанную в прозрачные покрывала.

И Филипп Пуатье не удержался.

Я не виню ее, Аршамбо. Ей только что исполнилось двадцать пять. Представляете, племянник, стать вдовой в двадцать три года! С двадцати трех лет знать, что твое прекрасное тело больше не нужно никому. С двадцати трех лет знать, что тебя не коснется ни один мужчина. Знать, что ты никогда не получишь никакой жизненной радости. Ей тоже, племянник, безумно хотелось побыть женщиной, получить какие-то плоды любви. Конечно, с точки зрения нашей Святой церкви, прелюбодеяние есть тяжелый грех. Но я бы, как кардинал, ей бы его отпустил.

Между Филиппом и королевой Клеменцией всегда что-то было с момента ее свадьбы. На исповеди она призналась, что перед свадьбы с Людовиком засматривалась на высокую фигуру его брата и поймала себя на грешной мысли, что будь у нее право выбора, она бы предпочла Филиппа — очень уж он величественно держался в седле. Она смущалась, когда обращалась к нему. Она охотно выполняла его просьбы, выпрашивая у Людовика то выпустить из монастыря жену Филиппа, то его сторонников из заключения. Ну, а Филипп… Похоронив сына, он почувствовал себя убитым и опустошенным. Общее похожее горе сблизило их с Клеменцией.

Филипп недолго делил ложе между Жанной и Клеменцией. Куда там было его жене до его царственной любовницы! Жанна казалась просто обычной женщиной на фоне той, с которой итальянские художники рисовали Мадонну. Видимо, Аршамбо, ночью отливавшее перламутром тело королевы было тоже невероятно сладким. Филипп Пуатье, опьяненный их запретным счастьем и ночными приключениями в Венсене, казалось зажил новой жизни. Постепенно он отдалил от себя Жанну, утверждая, что королева буквально завалила его государственными делами, и он не может не оправдать ее доверия.

Бароны графства Артуа не были добрыми самаритянами, племянник, так что Изабелла де Ферьен была передана Роберу в побитом состоянии и производила довольно жалкое впечатление. Робер немедленно приволок отравительницу к Карлу Валуа, и та, помня о пытках, покаялась, что в середине мая 1316 г. продала-таки яд придворной даме Маго, той самой Беатрисе д’Ирсон. Якобы для того, чтобы травить оленей. Однако Валуа увидел в этой истории отличную зацепку, чтобы добить графиню Артуа. Изабеллу де Ферьен притащили в Парижский парламент, где та дала показания.

Поэтому озлобленная Маго написала письмо на имя Валуа, что она-де знать не знает никакой Изабеллы де Ферьен, а главное, она пэр Франции и не подсудна Палате баронов. Кроме того. она является потомком Людовика VIII, и на нее распространяется иммунитет особ королевской крови. Процесс над ней может проводить только лично сам король, а это будет возможно только после достижения его совершеннолетия.

Тут уж взорвался весь Регентский совет. Робер Артуа кричал, что Маго перешла все границы со своей дерзостью. Валуа кричал, что пора покончить с ее наглым поведением. Коннетабль, которому она не нравилась, хоть они оба и принадлежали к партии графа Пуатье, говорил, что мятеж в Артуа на грани срыва. Сам граф Пуатье молчал, предпочитая не защищать тещу. Только Филипп Валуа заметил, что этот процесс подорвет Венсенское соглашение. Одна из немногих его мудрых мыслей этого верзилы-тугодума, кстати.

И вот тут, неожиданно для всех присутствующих, наша кроткая мадам Клеменция снова показала зубы. В ней проснулась бабушка Мария Венгерская. Привстав, она вдруг объявила, что если графиня Маго посмеет и дальше игнорировать ее приказы, то она введёт полную блокаду Артуа и разместит войска на границах графства.

Все члены Регентского совета давно привыкли к тому, что королева — просто символ, что от ее имени правит дядя Валуа, а тут вдруг выяснилось, что и королева умеет принимать решения. Да еще какие! Королева, между тем, спокойно продолжала:

— Графиня Артуа, должно быть, забыла, мессиры, что во Франции есть законы. Пришла пора ей напомнить. И если она оставит без ответа наше миролюбивое письмо, то придется мессиру коннетаблю разместить гарнизоны по всей восточной границы Артуа и прервать торговлю графства с остальной страной.

— Мне очень жаль несчастных: ведь они по вине графини могут остаться без зерна. В наше голодное время, — тяжело вздохнула королева. — Помолимся, мессиры, за несчастных, чтобы они не пострадали из-за выходок графини Артура.

Даже старик коннетабль Гоше де Шатийон впервые посмотрел на регентшу с легким уважением. Он-то говорил, что лилии не могут прясть.

Оказывается, могут Аршамбо, да еще как!

* * *

Филипп Пуатье взял на себя нелегкую роль посредника между своей царственной возлюбленной и тещей. Он отправился в Аррас, предложив графине Маго сложный компромисс. Никто-де не обвиняет ее ни в чем на предстоящем процессе, речь идет о мерзавке и колдунье Изабелле де Ферьен. Которая, вполне возможно, оклеветала саму графиню Маго. Графине не нужно покидать графство, коль скоро это запрещено указом Регентского совета. Но прислать кого-то на процесс, представляющего ее персону, она вполне может. И волки будут сыты, и овцы целы.

Филиппу, как вы сами понимаете, Аршамбо, ужасно не хотелось ехать в Артуа. Он уже привык к тусклым осенним дням с горящим камином, их нежностям с королевой, чудесным разговорам с гранатовой водой, беседам до полуночи, а после — жарким поцелуям и объятиям до утра. А тут предстоит ехать к озлобленной теще, которая считает его чуть ли не предателем. На всякий случай Филипп взял с собой и Жанну: в присутствии дочери мадам Маго будет вести себя потише.

Едва они сели в дормез, как Жанна прошептала мужу:

— Филипп, будьте осторожны. Должна вас предупредить, что про ваши отношения с королевой ходят какие-то нехорошие слухи…

— Если верить каждому слуху, то у меня не хватит жизни их собирать, — устало отмахнулся Филипп. — А откуда, душенька моя, эти слухи исходят?

— Не знаю… Какая-то камеристка якобы видела вас с королевой ночью, сидящими у камина…

— Ну так это уже сплетня! Как же можно, душенька моя, верить какой-то даме, подсматривающей ночью за королевой? Это уже априори морально нечистый человек! — пожал плечами Филипп.

Королева Клеменция тем временем тоже занялась непростым делом. Ей ужасно хотелось, чтобы ее возлюбленный и главный союзник помирились друг с другом. Иначе говоря, чтобы Робер Артуа и Филипп Пуатье протянули друг другу руки. Казалось бы, дело невозможное, учитывая их предыдущую вражду. А оказалось, что вполне возможное! Робер, прослушав речь королевы о государственном уме Филиппа Пуатье, живо смекнул, куда ветер дует. И тотчас сообразил, что ему это только на руку. Филипп отсекается от Бургундского дома, и теперь в новой тяжбе вполне возможно поддержит притязания Робера. А союз в дядей короля — дело не такое уж племянник и плохое.

Филипп тоже хотел использовать свое новое положение для ослабления власти Валуа. Если уж ему не удалось стать королем Франции, то он вполне может стать ее реальным королем. В дороге он часто говорил супруге о невероятных качествах королевы — ее удивительному сочетанию кротости, красоты, ума и набожности. Подозреваю, что больше всего на свете Филипп, глядя на бесконечный дождь, мечтал вернуться в Венсенн к королеве. Ина первой же остановке написал ей письмо, объяснив супруге, что это отчет по государственным делам. А на следующее утро весь взмыленный гонец принес ему письмо от королевы. Не знаю, племянник, о чем оно было, но королева рекомендовала Филиппу начать добрый разговор с их кузеном Робером Артуа.

Понимаю, Аршамбо, вы предвкушаете мой рассказ о встрече графа Пуатье со своей тещей? Увы, я понятия не имею, как произошел разговор. Возможно, Маго рвала и метала, обвиняя его в предательстве. Возможно, наоборот, принимала его, словно Спасителя — ведь Филипп был ее единственной опорой. Возможно, намекнула, что ежели у нее отберут Артуа, то она оттянет у Филиппа графство Бургундское. А, может, не стала лишний раз злить Филиппа. Но за его предложение Маго охотно ухватилась и послала в Париж свою придворную даму Беатрису д’Ирсон, представлять ее интересы.

Что думал умный Филипп о теще в те дни, я тоже не знаю. Возможно был зол на нее, что Маго, вопреки ожиданиям, так и не помогла ему стать королем. Возможно, считал ее игру проигранной и переходил на сторону победителей — Валуа и Робера. А, может, считал, что с тещей не стоит рвать до конца, ибо еще неизвестно, чем там все обернется. А, может, испытывая головокружение от запретной любви, он уже считал себя представителем королевы во вражеском стане. Так или иначе, но графиня написала Регентше новое письмо, в котором говорила, что Изабелла де Ферьен ее оклеветала, яд Беатриса и в самом деле покупала у нее для оленей, а вот вам документы об уничтожении оленей в ее лесах в июне 1316 г.

Суд над Изабеллой де Ферьенн вскоре состоялся. Беатриса д’Ирсон все разыграла (подозреваю, не без советов Филиппа), как по маслу. Мол, про колдовство она слыхом не слыхивала. Яд у Изабеллы покупался для травли оленей, уничтожающих молодую поросль в графстве Артуа. Не был ли отравлен этим ядом король Людовик Х? Ну, а как он мог быть отравлен, если каждое блюдо пробовали дважды, прежде, чем подать ему на стол? Пес умер, лизнув простыни? Понятия не имею и первый раз слышу.

Изабеллу де Ферьенн за колдовство отправили на костер. Беатриса отвергла все обвинения. Зато Робер Артуа не сводил несытого взгляда с камеристки графини Маго, которую он всегда называл «лакомым кусочком».

Приближающая война всегда имеет свой запах, Аршамбо. Это трудно выразить словами., но он буквально разлит в воздухе. Он оборачивается теплыми летними днями, бездонным небом, тягучим запахом клевера и какой-то странной всеобщей беззаботностью. Весной восемнадцатого года, первой спокойной весной после смертей, голодовок, кризисов, эта беззаботность вдруг поселилась над Парижем. Люди, глядя на необычное за минувшие годы густое синее небо, словно почувствовали, что хотят жить и радоваться, что хотят просто гулять по улицам и наслаждаться каждым днем, что скоро начнется бесконечное счастливое лето… Это и есть запах приближающейся войны, Аршамбо…

* * *

Политика, Аршамбо, ужасно сложная вещь. Самое сложное, что ты никогда не знаешь, выиграл ты в ней или проиграл. Иногда множество побед приводит в финале к оглушительному поражению. А иногда, наоборот, кажущиеся неудачи оборачиваются к конце стратегической победой.

Да и что такое победа или поражение, Аршамбо? Это ведь тоже, как посмотреть. Понятно, бывают полные разгромы, но они редки. А большинство сражений оканчиваются неопределенно. Возьмите, вот знаменитую битву при Бувине сто пятьдесят лет назад, где король Филипп II разбил англичан и имперцев. Все твердят, что-то была чуть ли не великая победа. Успех-то в самом деле был, да только и французы потеряли столько, что почти надорвались. А англичане потеряв многое, сохранили Гиэнь, плацдарм на юге. Да и Пуатье пришлось отвоевать уже Людовику VIII.

Или возьмите английскую экспедицию Людовика VIII, тогда еще принца Людовика, 1217 года. Высадился в Англии, разбил Иоанна Безземельного, взял Лондон, но был отрезан с моря и вывел войска. Поражение? Так-то оно так, да только после этого все христианские монархи считали Францию априори сильнее Англии. И англичане почти сто лет не рисковали связываться с французами, вплоть до короля Филиппа Красивого. А потом осмелели после его полупобед в Аквитании и неудач во Фландрии.

В таком же странном положении оказался после «Оленьего процесса» и Робер Артуа. Вроде бы он оглушительно проиграл: слишком уж много он кричал, что Маго приобрела яд у этой самой Изабеллы для короля Людовика. А тут выяснилось, что обвинения сняты, и Изабеллу сожгли буквально даром. Так-то оно так, но только отчасти. Выгоду из этого дела Робер извлек тоже немалую.

В чем выгоды? Ну, прежде всего, Аршамбо, теперь только ленивый не говорил, что Маго отравила Людовика Х, а того называли теперь «убиенным королем». Опять-таки не доказали, это верно, но ощущение причастности Маго к этому делу осталось. А еще королева Клеменция перепугалась настолько, что запретила каким-либо образом выпускать графиню Маго из Артуа, а людей графини — к Венсену. Робер Артуа, как вы и сами понимаете, с удовольствием исполнил эту просьбу.

Так вот, Аршамбо, с королевой Клеменцией был шок после процесса. Робер искусно настроил ее так, что это был без сомнения тот самый яд, которым Маго отравила ее мужа Людовика X. Истерики королевы проходили стандартно, Аршамбо. Она убегала в спальню, закрывалась и сидела у окна, где ее находила вечером Эделина. «Нет, нет! Я никого не хочу видеть», — слабым голосом отзывалась Клеменция. Кончалось дело тем, что Эделина находила Филиппа Пуатье, который уносил на руках дрожащую королеву. Так было и в тот раз.

Филипп Пуатье, вернувшись из Артуа. бросился в объятия своей любовницы с новой страстью. Он настолько влюбился, что даже не мог произнести имя «Клеменция» без смущения, а если просто слышал разговор о королеве, то загорался от счастья. Иногда он намеренно упоминал имя королевы, чтобы послушать о ней разговоры, снова услышать звучание ее имени, или просто ощутить, что у них с королевой есть своя невероятная тайна.

Развязка наступила тридцатого апреля, в третью годовщину смерти Маргариты Бургундской. Видимо, он всегда был удачным для графа Артуа. Филипп и Клеменция под вечер мило прогуливались по аллеям Венсенна, воркуя, как все влюбленные. Филиппа вдруг охватил несвойственный ему приступ поэзии, и он даже преподнёс королеве цветущую ветку сирени, как неаполитанке. Мадам Клеменция после рассказов об итальянском море и замке Неаполя вдруг нежным голосом пропела, что сегодня ночью их милая встреча состоится позже обычного: дядя Валуа желает поговорить с ним, Филиппом, в одной из комнат замка около полуночи. Встреча будет важной и должна проходить без свидетелей.

Филипп Пуатье сразу смекнул, что ему хотят предложить сделку. Он ничуть не удивился, когда за час до полуночи в маленькую комнатку вывалились Валуа и Робер. Свечи зажгла Эделина — верная камеристка и подруга королевы Клеменции. Между прочим, Аршамбо, бывшая любовница Сварливого, родившая ему дочь. Так что Людовику X не стоило так уж сильно страдать из-за рогов мадам Маргариты: в чем-то они были квиты. Да, возможно, он так и не страдал бы, не подними Филипп Красивый скандал на все королевство

Политики, дорогой Аршамбо, умеют читать язык знаков. Тот факт, что свечи зажгла Эделина, означал длч всех присутствовавших очень многое. Прежде всего, что королева Клеменция в курсе встречи и всецело одобряет ее, хотя разговор пойдёт чисто мужской. (Впрочем, Эделине ничего не стоит его послушать и передать королеве, с которой они были почти подруги: да так оно, думаю, все и произошло). Не мене значимо было и то, что Эделина была любовницей Сварливого. Валуа как бы показывал племяннику, что они с Робером — законные наследники царствования Людовика, а вот он, Филипп, пока якшается с его убийцей.

Да-да, пока. Я рад, племянник, что вы усвоили это любимое слово короля Иоанна. Мелькнувшая Эделина, как тень королевы Клеменции, доказывала, что в будущем все может быть иначе, и Филиппу нечего делать с такими ужасными людьми. Филипп Пуатье тоже не сплоховал и пришёл на встречу в домашнем халате, как бы показывая, что в покоях королевы он у себя дома. Валуа и Робер сразу оценили этот его жест и многозначительно переглянулись.

Три года назад Валуа с Робером перевербовали на свою сторону архиепископа Жана де Мариньи. Благодаря его показаниям Людовику X, коадъютор был повешен. Но Жана Мариньи они приструнили компроматом: говорят, тот воровал имущество тамплиеров и сбывал его ломбардским купцам. На графа Пуатье компромата не было: лично он всегда был кристально чист, да еще и сын, брат и дядя королей. Ему надо было что-то предложить.

Сначала они помолчали. Валуа, видимо, ждал, что Филипп возмутится присутствием Робера. Но тот и ухом не повёл, а сел по домашнему, закинув ногу на ногу. Поняв, что граф Пуатье не собирается заговаривать первым, молчание нарушил Валуа.

— Филипп, дорогой племянник, я пришёл, чтобы обсудить накопившиеся вопросы. Я очень благодарен вам, что вы, пожертвовав таким приятным вечером, — начал он без экивоков, намекая, что прекрасно знает об их плотской связи с королевой, — нашли время прийти ко мне. Не удивляйтесь, что я взял с собой Робера. Вы ведь знаете, что у меня нет от него секретов, как у королевы, моей племянницы, от вас.

— Совершенно справедливо, дядя, — наклонил голову Филипп. — Я только за, если кузен Робер будет присутствовать при нашем разговоре.

— Мне кажется странным, Филипп, что мы оба, преданно служа королеве Клеменции, никак не можем прийти к соглашению по важным вопросам и все время ссоримся из-за них. Возьмите вашу поездку в Артуа: вы могли бы согласовать ее со мной. Понимаю, что вы действовали в интересах королевы, моей любимой племянницы. Но, согласитесь, — Валуа провёл по пухлым щекам, — странно, что вы, так преданно служа моей племяннице не посоветовались со мной и не обсудили ее результаты. Вы ведь знаете, у моей самой любимой племянницы нет от меня никаких секретов.

За этой фразой Валуа крылся простой и прозрачный намек: раз уж вы, Филипп, почти открыто спите с моей племянницей и ласкаете ее совершенное тело, то вы принадлежите к моему клану, а не клану Маго. А раз так, то извольте играть по моим правилам, ибо старший в этом клане я. Цинично, но согласитесь, Аршамбо, в чем-то Карл Валуа был прав…

Граф Пуатье и сам понимал, что это так. В принципе он не был против соглашения с дядей. Графиня Маго не поможет ему стать королем ни при каком раскладе: для этого надо устранить четыре препятствия в виде малыша Иоанн, королевы Клеменции, Карла Валуа и Жанны Наваррской Такое не под силу никакой Маго, причем устранение ни одного из этих препятствий не давало ровным счетом ничего, ибо они все защищали друг друга как шахматные фигуры в «защите Каракан». У Филиппа был шанс стать почти королем, то есть регентом, только через постель королевы Клеменции. (Тем более, что Филипп был так влюблен, что смел бы любого, кто встал бы у государыни на пути). Но для этого нужно было перейти на сторону Валуа и играть по его правилам. По крайней мере пока.

— Дорогой дядя, — произнёс, подумав, Филипп. — Поверьте, я всегда испытывал к вам только глубокое уважение, помня ваши военные и государственные заслуги. Между нами, это правда, бывают мелкие разногласия в совете по поводу тех или иных ордонансов. Вы с королевой Клеменцией, — при одном упоминании ее имени Филипп непроизвольно расцвёл как куст роз, — больше апеллируете к королю Людовику Святому, а я чту память нашего отца, короля Филиппа, вашего брата. Но мелкие разногласия ничуть не мешают нам вместе трудиться на благо Франции и королевы, — сказал он. — И если вам, дядя, нужна моя поддержка, то вот она, — он протянул Валуа длинную тонкую руку.

Валуа с чувством пожал его руку.

— Ну раз недоразумения исчезли, то вот вам и моя рука, кузен, — Робер протянул свою лапу Филиппу.

— А что касается моей поездки к графине Маго, то я действовал в интересах королевы и вас, дядя, — продолжал Филипп, пожав руку Робера. — Должны же мы, дорогой дядя, сохранять с ней какой-то контакт, раз уж королева не желает видеть ее при дворе ни под каким видом. Ведь она может начать переговоры с бургундцами и фламандцами!

— Это справедливо, — важно сказал Валуа, — но, поверьте, племянник, скоро с графиней будет иной разговор. Вы видите, как ее выходки раздражают мою племянницу.

— Не удивлюсь, если она, мерзавка, предстанет перед судом за цареубийство! — ткнул пальцем в воздух Робер. — А за такое обычно привязывают к четырём лошадям и разорвут живьём на части. Или четвертуют, или повесят в порядке особой милости.

— Разумно ли, племянник, поддерживать с ней близкие контакты? — спросил Валуа,

— Если обвинения подтвердятся, я буду первым голосовать за казнь цареубийцы, — наклонил голову Филипп. — Однако, дорогой дядя, вы должны понять и меня, раз уж к нас откровенный разговор. Через мою супругу Жанну я являюсь сиром Салэнским, а это приносит половину моих доходов. Через брак с Жанной мне отойдёт после смерти Маго графство Бургундское. Накануне коронации моего покойного брата между мной и графиней Артуа состоялся непростой разговор.

Робер и Валуа переглянулись.

— Графиня Артуа сказала мне следующее, — продолжал Филипп. — Ежели она теряет Артуа в силу каких-то причин, — многозначительно посмотрел он на Робера, — то она сделает все, чтобы забрать себе графство Бургундское. А для меня, как вы сами понимаете, это было бы большим ударом, — Филипп вытянул длинные журавлиные ноги. — Надеюсь, дядя, что вы, как глава Регентского совета позаботитесь и о моих интересах! — сказал он.

Воистину граф Пуатье был отменным политиком. Он показывал в одной речи, что признает старшинство Валуа, готов помогать ему, раз пересказывает свой закрытый разговор с Маго, но просит заплатить за его поддержку. «Если не поскупитесь, все будет хорошо!» — говорил им Филипп.

— Понимаю, понимаю ваши заботы, дорогой племянник, — ответил Валуа, уразумев, о чем хлопочет Филипп. — Поверьте, я приложу все силы, чтобы разрешить этот казус. Если это единственное, что вас тревожит, то знайте: после смерти короля Людовика вы — мой старший и любимый племянник, занявший для меня его место…

«В том числе на ложе любимой племянницы», — чуть не прыснул Робер. Вот тут-то он с шумом поднялся и начал расхаживать по залу.

— А не кажется ли вам, кузен, что самый простой путь к цели — самый верный?

Филипп с интересом посмотрел на него. Валуа тоже: речь Робера, похоже, не была согласована с ним заранее.

— Посудите сами, — продолжал Робер, — Маго в обмен на брак своей дочери с вами передала графство Бургундское в королевский домен, то есть казне. Наследство ушло. В обмен она получила Артуа. Но ведь нигде в документах не указано, что она получила Артуа, мое Артуа, на правах обмена! — ткнул он в воздух. — Нет, ей придумали, что она получила его как дочь моего деда! — с чувством изрёк Робер. — А раз так, то на каком основании она потребует себе назад графство Бургундское?

Филипп задумчиво почесал подбородок.

— И впрямь, племянник, не вижу причин для беспокойства, — улыбнулся Валуа. — Графиня Маго пошлёт письмо королю, то есть моей племяннице королеве. А зная отношение к вам государыни, сильно сомневаюсь, что она его удовлетворит.

— Едва ли она вообще пожелает читать письма Маго! — засмеялся Робер. — К тому же, — продолжал он, — это имело бы смысл, будь у моей гнусной тетушки наследник. Но ее сын помер в прошлом году… не иначе как кара Божия! — воскликнул он.— Ее наследница — Жанна, с который вы, кузен, не собираетесь формально развозится, несмотря ни на что, не правда ли? — доверчиво посмотрел он на Филиппа. — Если бы мое дело было бы так легко решить, как ваше… — вздохнул Робер.

— Мне кажется, дело нашего кузена вполне решаемо, — неожиданно весомо произнёс Филипп. — И действовать можно начать уже завтра.

Валуа и Робер с интересом посмотрели на нового союзника. Филипп и в самом деле доказывал, что готов платить услугой за услугу.

— Для начала я бы запросил епископа Теруанского, как идёт расследование по делу мэтра Тьерри д’Ирсона, — сказал Филипп. — До конца срока действия Венсенского соглашения осталось полгода. Полгода! — повторил он. — А что-то мы до сих пор не имеем результатов расследования!

— Добрый совет, племянник, — кивнул Валуа. — Завтра я напишу ему письмо!

— Лучше, дядюшка, если ему напишет письмо сама королева, — уточнил Филипп. — Пусть поймёт, что государыня не собирается ждать.

— Я завтра же поговорю с племянницей! — охотно заявил Валуа.

— Я тоже скажу ей, чтобы письмо было оформлено построже, — кивнул Филипп. — Пусть наш епископ не думает, что дело Тьерри д’Ирсона можно заболтать. Далее, я бы обратился за помощью к графу Бувиллю, — посмотрел он на Робера. — Ведь он был камергером моего покойного отца и знал всю подоплеку дела вокруг Артуа.

— Бувилль не скажет ничего нового, — вздохнул Валуа.

— Зато у королевы будет формальный повод начать новую тяжбу, — резонно возразил Филипп. — Решения короля не могут быть пересмотрены. Но теперь королева в свете новых показаний графа Бувилля может вернуться к делу.

Все трое разошлись довольные друг другом. Валуа и его родич-буян поняли, что граф Пуатье вполне договороспособен. Ну, а Филипп не долго переживал из-за перехода в другой лагерь. Поднявшись в опочивальню королевы, которую та украсила к его возвращению итальянскими гобеленами, он сразу нырнул под тяжелое одеяло. Свечи горели, бросая тяжёлый воск в подсвечники. Филипп почувствовал, что улетает в небо, видя как вошла королева в длинном кремовом платье.

— Душенька моя… — ему казалось, будто он находится саду сирени майском ночью.

— Тсссс! — Клеменция с улыбкой приложила длинный палец к губам. — Я уже успела соскучиться!

И сбросив шелковое платье, Клеменция преподнесла ему свое нагое мраморное тело, отливавшее в полутьме перламутром и сладко пахнущее кипрскими маслами.

* * *

Что там такое, Брюне? Почему мы стоим? Где мы? В Кэнсаке? Но остановка здесь не предвиделась… Чего хотят эти вилланы? Ах, благословения! Ты же знаешь, что я раздаю благословения на ходу… In nomine patris……lii… sancti…Ступайте, люди добрые, вас же благословили, ступайте себе с Богом… Если мы будем останавливаться всякий раз, когда меня просят благословлять встречных, мы до Меца и через полгода не доберемся.

Вы уже предвкушаете узнать, что было дальше, Аршамбо? Понимаю. У Робера Артуа, племянник, был могущественный враг — Жанна Хромая или Жанна Хромоножка. Родная сестра Маргариты Бургундской, она стала женой Филиппа Валуа, поскольку Его Высочество Карл Валуа видел в этом путь к укреплению своих позиций при дворе. Жанна ненавидела Робера не только в память о сестре Маргарите, но и потому, что надеялась каким-то образом завладеть графством Артуа. Ну или передать его своему брату Эду.

Жанна Хромоножка быстро поняла, что к чему. После смерти Маго графство Артуа отойдет к ее дочери Жанне, жене Филиппа Пуатье. Тот был не особенно крепок здоровьем — чем он там только не болел с детства, сказать трудно. А если графиня Жанна уйдет в мир иной, чему можно и поспособствовать, Артуа отойдет к их дочери Жанне, ставшей женой герцога Эда Бургундского. Главное, чтобы не вмешался Робер.

Хромоножка была отпетой мерзавкой, Аршамбо. Ее все ненавидели, должно быть, отец вам рассказывал об этом. По ее приказу готовили отравленные ванны для неугодных ей гостей. Таким манером она одного епископа чуть не отправила на тот свет. Была она злобная лгунья, мерзкая, — словом, преступница была. Филипп Валуа случалось, нещадно ее избивал, но даже побоями не удавалось ее исправить. К несчастью, он слишком любил ее. Отец рассказал ему о ночном соглашении с Филиппом Пуатье, а его сын возьми да и выдай все это своей гнусной гарпии.

Хромоножка немедленно раскрыла тайну их секретного соглашения. Одно письмо через Беатрису д’Ирсон она передала графине Маго; другое отправила своему брату герцогу Эду. Маго поняла, что ставить на Филиппа Пуатье бессмысленно, ибо он через пахнущее фиалками ложе Клеменции всецело связал себя с кланом Валуа. Единственной ее надеждой оставался герцог Эд, с которым она срочно установила связь. Стороны заключили секретный протокол: если вассалы Маго восстанут снова, то бургундцы немедленно введут войска в Артуа. Ну, а Маго в благодарность передаст им затем графство Бургундское.

Ситуация резко менялась: Франция могла мгновенно получить огромную Бургундскую державу на своих восточных границах. Бургундцев поддержал бы без сомнения мятежный граф Фландрийский. А английский король вполне мог, воспользовавшись случаем, снова прибрать к рукам всю Гиэнь. По счастью, Филипп Пуатье обожал шпионаж. Да, Аршамбо, это удивительное качество всех физически хилых людей. Его соглядатаи перехватили протокол Маго с герцогом Эдом.

Теперь уже граф Пуатье собрал на ночное совещание в Венсене своих новых союзников: Валуа с Робером. Лето восемнадцатого года выдалось чуть потеплее четырех предыдущих, но всё равно дождливым и холодным. В одну из таких июльских ночей все трое снова встретились в Венсене, и Филипп показал теперь уже союзникам перехваченным документы. Негодованию Робера не было предела:

— Я ведь советовал еще год назад раздавить эту суку тетушку! — В ярости воскликнул он. — Опять, опять мы промедлили, как король Людовик!

— Но поскольку мы ее не раздавили, кузен надо решить, что делать дальше.

— Придется поставить в известность мою племянницу королеву, и как можно скорее! — нахмурился Валуа.

— А в самом деле… Эделина! — крикнул Филипп. — Зовите скорее Ее Величество, хватит подслушивать в соседней комнате! Дело срочное!

Император Константинопольский тяжело вздохнул. Ему определено не нравилось, что Филипп ведет себя как муж королевы, но теперь они все были в одной лодке. Королева, ожидавшая любовника, прибежала почти сразу, наспех набросив горностаевый плащ на ночной пеньюар. Теперь в сборе были все, и Филипп, легонько положив руку на плечо Клеменции, протянул королеве документы.

— Вы забываете, племянник, что война — мое ремесло! — самодовольно фыркнул Валуа, пока королева читала их с широкими глазами. — И ваша бабушка Мария, племянница, подтвердит это.

— Дядюшка, никто не спорит про ваши военные таланты, — вздохнул Филипп. — Но нам еще нужно время, чтобы собрать войска, в то время как бургунды уже займут Артуа, после чего к ним подойдут фламандцы. А мы еще только начнем развертывать войска…

Валуа, вздохнув, был вынужден признать, что племянник прав.

— А если воспользоваться предложением государыни и начать блокаду Артуа? — вскочил Робер. Мысль о том, что столь близкое графство уплывает из рук казалась ему невыносимой.

— Тогда нам придется начинать войну самим, — резонно ответил Филипп. — После сосредоточения войск мы должны будем перейти границу. К тому же сейчас у нас просто нет повода для введения блокады.

Королева Клеменция одарила его счастливым взглядом, словно показывая остальным: куда мы все без моего Филиппа?

— Хорошо, племянник, что вы предлагаете? — в упор спросил Валуа, хотя ему не особенно нравилась возросшая роль графа Пуатье.

— Я бы выбил самое слабое звено коалиции, — задумчиво протянул Филипп. — Можно купить бургундцев, предложив им что-то…

— Надеюсь, не мое Артуа? — фыркнул Робер.

— Конечно, не ваше Артуа, кузен, — ответил Филипп, от чего лицо Робера сразу приобрело счастливое выражение. — А если Наварру… — Размышлял он вслух. — Пообещаем отдать ее Жанне Наваррской…

— Тем более, что в Наварре нет Салического закона, на который можно сослаться, — подхватил Робер, довольный тем, что Филипп соблюдает условия их соглашения. — Отличная идея, кузен!

— Но тогда мы признаем крошку Жанну законнорожденной… — размышлял вслух Валуа. — Эд в случае чего может поставить вопрос, что раз Жанна достойна править Наваррой, то почему она не достойна править Францией?

— Ну и что? — пожал плечами Артуа.

— Тогда нам придется признать ее наследницей, Робер.

Эти слова заставили потупиться Филиппа Пуатье. В мечтах на случай смерти Иоанна он видел себя королем, который сразу разведется с Жанной и женится на Клеменции.

— А может быть… Сначала припугнуть Маго? — спросила королева. — Напишем ей, что нам известен ее протокол с герцогом Эдом, и при первом же движении бургундцев мы введем войска в Артуа?

Все присутствующие повернулись к королеве. Всё же эта голубка, как говорил Филипп, недаром была внучкой Марии Венгерской.

— Золотые слова, племянница! Но чем вторгнемся? — спросил Валуа. По моим подсчетам, — хвастливо напомнил он, что война — его дело, — нужно недели три, чтобы собрать и перебросить к Артуа приемлемое количество войск.

— Мы опять упираемся в блокаду! — сразу отозвался Робер, представляя себя во главе похода на свое родовое графство. — Под ее прикрытием можно будет собрать войска.

— Повод? — насторожился Филипп.

— Например, потребуем от Маго что-то очень жесткое, — сразу отозвалась Клеменция. — А ваша супруга, Филипп, — ласково улыбнулась она, — пусть передаст письмо графине.

Робер не смог сдержать смешок: королеве пришлось быстро учиться государственному ремеслу.

— Что, что племянник? Король Иоанн? Разумеется, разумеется его берегли как зеницу ока. Королева Клеменция и Валуа отлично понимали, что вся их политическая конструкция построена на этом крохотном слабом младенце. Понимал это и Робер. Случись что — нового наследника королева Клеменция уже не родит, ибо нет короля Людовика X. Наследником малютки-короля станет Филипп, а это уже неизвестность. А поскольку наследник считался хилым, то его смерть считалась чем-то предрешённым: до власти ему, мол, точно не дожить.

Так вот, короля Иоанна как раз забрали у кормилицы. Несчастная она была девушка, Аршамбо, и ее история достойна горького вздоха. Она происходила из бедного, но знатного рода, она согрешила с каким-то юным купцом, то ли ломбардцем, то ли тосканцем. Его дядя, банкир, запросил помощи у графа Бувилля, а тот упрятал ее в королевский монастырь. Но тут во время родов мадам Клеменция была почти неделю без чувств. Мадам Бувилль вспомнила про эта девицу и отрядила ее в кормилицы Иоанну. Бедняжка должно быть думала, что в благодарность за это ее воссоединят с ее ломбардцем.

Как бы не так! Через полгода во время голода умер ее сын Иоанн, точнее Джаннино, если использовать итальянский. Думаю его убрали Бувилли: у короля не может быть молочного брата, ибо он будет иметь на него неограниченное влияние. Потом Бувилли заставили написать ее письмо-отречение от этого ломбардца, а братья увезли ее в свой замок под домашний арест.

Что, племянник? Королева Клеменция? Почему эта Мари не попросила ее о защите, раз она кормила ее сына? Королева плакала вместе с ней о смерти ее сына. Королева называла ее сестрой и говорила, что сама поедет в их замок просить руки для ее ломбардца или тосканца. Но увы… Бувилли быстро объяснили бедняжке, чтобы она забыла путь к Государыне и не рассказала ни о чем из того, что слышала, даже на исповеди.

Финал вы и сами можете додумать, Аршамбо. Братья ее не обижали: Королева Клеменция назначила кормилице своего сына очень щедрую пенсию. Мари года два или три была кормилицей их семьи. А потом однажды случайно утонула, пожелав искупаться в речке.

Так-то племянник: короли ещё никому не приносили счастья!

* * *

Следующим утром королева Клеменция сама открыла заседание Малого королевского совета. Хотя она по-прежнему была во вдовьем белом покрывале, от образа запрестольной вдовы не осталось и следа. Королева казалась юной, цветущей и полной сил, а синие глаза ласково и счастливо смотрели на весь мир. Говорили, что такой цветущей она была в последний раз лишь в день отъезда из Неаполя. Любовь, хоть и запретная, делает женщин счастливыми, Аршамбо…

Кстати, о королеве Клеменции… Нынешним летом как раз исполнилось два года ее регентству. Она была уже у власти больше своего мужа Людовика Сварливого, пусть большую часть и номинально. В народе ее обождали за ласку и милосердие, а слуги так и вовсе души не чаяли в королеве. Все знали, что государыня никогда не обидит маленького человека и готова помочь любому горю. Да и бароны потихоньку к ней привыкали не только как к жене Сварливого и матери короля, но и как к королеве.

— Мессиры, сегодня я намерена поставить вопрос серьёзно, — сообщила государыня, стараясь быть похожей на свою бабушку. — Моё терпение на исходе. Три года, со дня моей свадьбы с покойным королем Людовиком, упокой, Господи его душу, — перекрестилась она, — Артуа — незаживающая рана нашего Королевства. До каких пор это будет продолжаться? Что вообще происходит в Артуа, раз мы три года не можем решить этот вопрос? — Сверкнули ее синие, как южное море, глаза. — Везде смогли: в Шампани, Бургундии, Бретани, но в Артуа — нет! Что это за такое особое графство?

— Как и с Фландрией… — напомнил Милль де Нуайе, старый соратник короля Филиппа.

— Разве Артуа находится в состоянии мятежа, как графство Фландрийское? — пожала плечами королева. — Если это так, то наши действия будут иные. Но вообще-то графиня Артуа подписала соглашение о мире полтора года назад…

— Государыня, любимая наша кузина! — воскликнул счастливый Робер, ибо настал час его торжества. — Мира в Артуа не будет, пока им правит гнусная, отвратительная фурия Маго. Мне стыдно, стыдно, государыня, что эта мерзавка моя тётка родилась в нашей семье! В народе открыто говорят, что она убила вашего супруга! — голосил Робер. — Она угрожает вам и маленькому королю. Мира не будет, пока вы не заберёте ее графство под вашу руку и не восстановите там мир.

В былые времена потоки слов Робера мгновенно прервал бы Филипп Пуатье. Но сейчас он равнодушно что-то рисовал, иногда глядя на королеву со счастливой улыбкой. На Совете присутствовали и Жанна Пуатье — жена Филиппа Пуатье, которой было поручено представлять фигуру матери на переговорах.

— Государыня, сестра моя… — начала было она, но на сей раз королева оборвала ее речь. Кажется, она прервала кого-то впервые в жизни.

— Кузен, — обратилась она к Роберу, — собрали ли вы жалобы вассалов графини на невыполнение Венсенского соглашения?

— Конечно, мадам! — воскликнул Робер и, достав кипу материалов, разложил их на столе. — Вот так моя мерзкая тётушка соблюдает соглашение, которое она подписала.

Жанна Пуатье жалобно посмотрела на мужа, но Филипп с восхищением смотрел на королеву.

— Но ведь до истечения срока действия соглашения еще полгода… — пролепетала Жанна. Когда она вытягивала шею, то становилась похожей на породистую борзую.

— И графиня Маго, как следует из материалов, не вернула еще ни одной незаконно захваченной сеньории! — грозно воскликнул Карл Валуа. — Ни одной! Племянница, государыня племянница, до каких пор мы будем терпеть открытое игнорирование вашей воли? Графиня Маго срывала подписание мирного соглашения при государе Людовике. Она подписала его с вами, где вы пошли на большие уступки ради мира…

— Моя матушка устанавливает размеры владений, которые следует вернуть вассалам, — наклонила голову Жанна.

— Ложь! — завопил Робер. — Наглая ложь!

— Что же, — ласково улыбнулась Клеменция. — Теперь послушаем, как графиня Маго устанавливает эти размеры. Филипп, брат мой, — лукаво посмотрела она на графа Пуатье, — ознакомьте нас с докладом епископа Теруанского. Как таи продвигается расследование по делу мэтра Тьерри Д' Ирсона, канцлера графини? — нежно звучал ее голос.

Я не знаю, чего было больше в этой улыбке племянник: любви или мести. Итальянки очень мстительны: единственный народ, у которого месть считается священной. «Дурак мстит сразу, трус не мстит никогда», — говорят в Неаполе, на родине королевы. Перед смертью короля Людовика ее навестили Маго с Жанной, возможно, тогда графиня Артуа и подложила Сварливоему отравленное драже. Теперь прекрасная неаполитанка показывала Жанне: ты забрала у моего мужа, а я забрала твоего.

— Государыня, моя сестра, — лицо Филиппа словно озарило счастье. —  Докладывать мне вам нечего…

— Как так, племянник? — театрально возмутился Валуа.

— …ибо епископ Теруанский, дорогой дядя, пишет, что мэтр Тьерри и графиня Артуа не предоставили ни одного документа по расследованию его дела, — важно изрек Филипп. — Союзники предоставили жалобы, но ответа от графини Маго нет. А без этого епископ не может начать расследование.

Это был двойной удар: ведь не кто иной как Филипп Пуатье посоветовал Маго пойти на уступку в этом пункте, полагая, что дело Тьерри д’Ирсона можно будет заболтать. Валуа довольно закивал, Робер улыбался: Филипп отменно соблюдал их соглашение.

— Как? — королева осмотрела совет чуть растерянным взглядом больших синих глаз. — Как это понимать, сестра моя? — обратилась она к Жанне. — В Венсенском соглашении, подписанном вами от имени матушки, четко указано, что союзники должны передать обвинения епископу Теруанскому. Он расследует дело мэтра Тьерри о злоупотреблениях и казнокрадстве.

— Но я полагаю, что соглашение о Тьерри д’Ирсоне было вписано в соглашение так… — пробормотала опешившая Жанна. Без поддержки мужа она явно растерялась. — Я думала, что пункт о нем будет в основном соглашении…

— А сейчас как? Понарошку? — пожала плечами Клеменция.

Раздались смешки. Робер громко рассмеялся. За ним фыркнул и Валуа. К ужасу Жанны улыбнулся и ее супруг.

— Государыня, кузина, мэтр Тьерри сам Сатана с копытами, — засмеялся Робер.

— Тогда тем более этим должен заинтересоваться епископ Теруанский, кузен, — улыбнулась королева. — Но не в этом дело, мессиры. Я хочу услышать ваши мнения, что нам делать дальше. Филипп, брат мой, жду вашего совета, — сказала королева.

Воистину, племянник, Мария Венгерская вселилась сегодня в свою внучку.

— Государыня сестра моя, — с достоинством изрек Филипп. — К сожалению, графиня Артуа не исполняет соглашение. У нее в запасе есть еще полгода, но она должна продемонстрировать свою добрую волю. Полагаю, что она должна передать баронам Артуа контроль над югом и востоком графства, дабы они стали буфером между Артуа и Бургундией.

Это был жестокий удар. Жанна вскрикнула.

— Золотые слова, кузен! — подтвердил Робер. — Даже вы, ее зять. тоже поняли, что графиня ведет себя нагло!

— И немедленно предоставить материалы по делу мэтра Тьерри, — вставил Филипп.

— Почему я вообще должна об этом напоминать? — спросила королева Клеменция. — Разве я должна напоминать сердцу, чтобы оно стучало? Если в соглашении есть пункт — он должен выполняться. Расследование дела мэтра Тьерри, сестра моя, было уступкой моего покойного мужа вашей матушке, ибо союзники хотели предать его суду.

— Соглашусь с племянником! — охотно подтвердил граф Валуа. — В качестве платы за нашу снисходительность и готовность терпеть до ноября, ваша матушка, — повернулся он к Жанне, — должна передать союзникам юг и восток Артуа!

Это был жестокий удар. Союзники Робера становились как бы буфером между Бургундией и владениями Маго. Сначала они задержат бургундунжцев. А потом…

— Вы слышали, сестра моя, что следует сделать? — ласково посмотрела на Жанну королева. — Полагаю, я могу пойти навстречу и расширить срок передачи районов союзникам до двадцатого августа. А вы, мессир коннетабль, переместите передовые части из гарнизонов к западной границам Артуа.

Коннетабль Гоше де Шатийон снова посмотрел на регентшу с уважением.

— И передайте вашей матушке, сестра моя, что если хоть один бургундец перейдет границу Артуа, части мессира коннетабля также перейдут границу, — ласково пропела королева. — Я уже подписала ему соответствующую инструкцию!

— А теперь, Гоше, займемся Бургундцами, — громко прошептал Филипп коннетаблю, даже не глядя на жену.

* * *

Казалось бы, племянник, чего не хватало Роберу Артуа? Все шло к передачи ему графства Артуа. Но вот тут и сказалась его любовь к приключениям. После заседания королевского совета он, счастливый, отправился покрасоваться в Париж. И вот там-то возле особняка своего друга Филиппа Валуа и заметил предмет своей Беатрису д’Ирсон,

Филипп Валуа и вправду был другом Робера. Отец всегда ставил ему в пример графа Артуа, каким в самом деле должен быть знатный сеньор. Но на беду Робера он слишком любил свою жену Хромоножку, о чем всегда ему говорил. Так-то он поколачивал ее иногда, как я вам уже говорил, но чаще всего терял разум в объятиях этой злюки. Робер, заметив Беатрису, сразу понял, что Хромоножка сообщается с Маго.

— Что это вы тут забыли, прелестная шлюха? — насмешливо спросил ее Робер.

— Ах, это вы, Ваша Светлость…- Беатриса смотрела на него также насмешливо, словно никаких проблем у неё и не предвиделось.

— Не сомневаюсь, что вы ходили плести интриги к мадам Жанне Валуа, — Робер рассматривал ее фигуру, как кот птичку перед прыжком.

— А почему бы и нет, Ваша Светлость? — насмешливо ответила Беатриса, томно опустив веки. — Или ваша неаполитанская королева уже запрещает такое общение? — засмеялась она.

«Смотри-ка: ещё брыкается!» — подумал насмешливо Робер.

— Осторожнее, прелестная шлюха: я могу привлечь вас к ответственности за оскорбление королевы!

Беатриса посмотрела на него в упор и снова рассмеялась.

— Не слишком ли много вы на себя берете, Ваша Светлость? У вас нет свидетелей.

— Причём вместе с вашим дядюшкой и графиней, — снова плотоядно осмотрел ее Робер.

— Не знаю, не знаю, Ваша Светлость, — притворно потупила взор Беатриса. — Маго была и остаётся графиней Артуа, а вот у вас пока лишь мечты.

— Не пройдёт и года, красавица, как вы попросите меня оставить вас в Артуа хоть в каком-то качестве, — фыркнул Робер. — Вы ведь знаете, что сегодня…

— А что такого произошло сегодня? — спросила Беатриса. — От мадам Маго потребовали отдать какие-то земли вассалам. Сейчас начнутся переговоры, встречи, а причём тут вы?

Робер, чуть опешив, отошёл. Беатриса явно наслаждалась своим уколом.

— Ваша чужеземная королева не может просто так отобрать графство у Маго, — Беатриса словно продолжала поддразнивать Робера. — Это можно сделать только через Палату баронов по тяжбе, а Маго неподсудна ей, как пэр Франции. Она потребует королевского суда: пэрства ее может лишить только король. Ваша неаполитанка может сколько угодно топать ножкой, требовать очистить замки, но она не король!

— Вы забываете, прелестная шлюха, что я могу выиграть новую тяжбу, — Робер не мог оторвать от неё взгляда. — А здесь указа регентши будет вполне достаточно.

— Так выиграйте, Ваша Светлость, за чем же дело стало? — продолжала дерзить Беатриса. — Просто у вас нет бумаг и доказательств. А мадам Маго может завещать своё графство своей дочери Жанне…

Робер почувствовал лёгкий укол. «А ведь чёртова шлюха правильно рассудила», — подумал он. Сейчас он снова ощутил ярость: мечта стать графом Артуа была уже так близко, а сейчас испарялась как минимум на двенадцать лет.

— И что же скажет моя дражайшая тетушка, когда я предъявлю мои бумаги на Артуа — — Робер очень боялся показать свой гнев перед Беатрисой, ибо разгневаться, означало выглядеть слабым.

— А мадам Маго смеётся, как пролетели вы с вашей итальянской, Ваша Светлость, — наклонила голову Беатриса. — Посадить-то к власти вы ее посадили, да вот графство Артуа вернуть она вам все равно никак не может. Только мелкие козни строить! — снова томно ответила Беатриса.

— А вы не боитесь, красавица, что вашу хозяйку посадят за цареубийство?

— Да вы уже попробовали, Ваша Светлость, только ничего из этого не вышло, — фыркнула Беатриса. — А подозревать можно кого угодно, хоть вашу королеву…

Вы только представьте себе, племянник бешенство Робера. В тот вечер он поклялся, что достанет документы любой ценой. И, как игрок, сразу совершил ошибку. Свою ярость он, естественно, всплеснул на верзилу Филиппа Валуа. Робер клялся и божился, что добудет документы, подтверждающие его права на Артуа любой ценой, хоть во время светопреставления, о чем сразу узнала Хромоножка. И конечно, конечно, племянник, она сообщила обо всем произошедшем графини Маго.

* * *

Маго, Маго… Не знаю, как она реагировала, племянник. Может, ревела как раненый зверь, срываясь на дворне — с ней такое было. Может, обещала карами своему неверному зятю за измену. Может, жалела, что не отравила вместе с Людовиком и его жену, которую она звала «хилой особой». Но Маго не была сумасшедшей отравительницей, племянник. Она всегда действовала, четко понимая соотношение сил и искала выход в любой ситуации.

Маго быстро поняла в чем ее спасение: затянуть как можно дольше переговоры и выиграть время, а там ветер может и перемениться. Поняв, что на Филиппа Пуатье больше нет надежды, она накрутила Жанну не ссорится сейчас же с мужем, а сохранить возможность наблюдать через него за врагами. А потом написала письмо Карлу Валуа. Конечно конечно, она готова выполнить условия Малого королевского совета, пусть даже она и считеает их несправедливыми. Но ей, графине Маго, запрещают выезжать из Артуа, и она не может вступить в нормальные переговоры. А тут как раз истекал срок Венсенского соглашения. Маго уцепилась за это как за повод начать переговоры. Не все условия соглашения были выполнены, ну так и само соглашение носило предварительный характер.

Люди Маго начали потихоньку разносить слухи: негоже, мол, что во Франции стал править Анжуйский дом вместо старой королевской династии, и кто там виноват в смерти Сварливого еще надо разобраться. Если Жанна Наваррская подозревается в том, что она незаконнорожденная, то, возможно, и с происхождением короля Иоанна не все чисто. Регентша почти открыто живет с братом покойного короля, и когда началась их связь — дело темное. Ещё неизвестно, был ли Людовик вообще способен произвести на свет ребёнка. И не регентша ли с братом убрали его, очистив себе престол. Пока это слухи были не опасны, конечно. Но именно что пока.

Это только кажется племянник, что политика — это бесконечное подписание приказов. Гораздо важнее умение открывать для себя возможности. Мы ставим перед собой ближайшую ближайшую цель, а затем новую и новую. Задачей Маго было хоть как-то вернуться к переговорам, а потом и выскользнуть из Артуа, куда ее загнал полтора года назад Робер. Тогда она бы что-то придумала, уж будьте покойны.

Но тут королева Клеменция встала насмерть. Она, как я вам уже говорил, боялась даже подпустить графиню или ее людей к Венсену. Регентша так накрутила Филиппа Пуатье, что он поклялся не подпустить к замку ни одного человека графини. Решили, что на переговоры поедут Миль де Нуайе и Робер Артуа, коль скоро уж союзники делегировали ему свои полномочия. Графиню будет представлять Жанна, а с самой Маго встреться на финальном этапе.

Да, Аршамбо, все было бы просто, пойди Маго на открытый конфликт. Тогда королева Клеменция мгновенно объявила бы Артуа в состоянии мятежа, и разговор с грозной графиней был бы другой. Но потому-то Маго и не шла на открытый конфликт, что он был уж слишком выгоден Роберу. Она лишь требовала себе права участвовать в переговорах о судьбе ее графства, а, значит, права выезда из Артуа. Отказать в этом законном праве ей никто не мог, главное было придержать ее в графстве.

И вот тут-то Филипп Пуатье нашёл выход. Раз Маго не выполняет условия Венсенского соглашения, особоенно в пункте о суде над ее канцлером Тьерри д’Ирсоном, то и выезд из Артуа ей по-прежнему будет запрещён. А на переговорах графиню будет представлять Жанна и кто-то из вассалов, когда она наделит полномочиями. Ну, а чтобы переговоры не были уж совсем давлением, то часть встреч можно будет организовать и в Аррасе.

Понимая все это, племянник, Робер сделал то, чего от него не ожидали. Накануне окончания действия Венсенского соглашения он, не предупредив никого, умчался вместе со своим верным Лорме в Артуа.

Графство Артуа было злым роком Робера, племянник. Король Филипп Красивый, не любивший этого шалопая, передал его Маго в обмен на графство Бургундское. То ушло казне вместе с браком ее дочери Жанны с Филиппом, вторым сыном «Железного короля», Робер сделал невозможное: добился обвинений дочек и кузины Маго в прелюбодеянии и лояльности Людовика. Поговаривали, что в обмен на убийство Маргариты Бургундской. Сварливый забрал у Маго Артуа под свою руку, графиня отравила его. Тогда Робер передал всю власть Клеменции Венгерской, жене Сварливого, и возвел вокруг нее несокрушимую защиту.

Так ведь нет же! Оказалось, Аршамбо, и этого недостаточно, чтобы получить Артуа. Даже королева Клеменция, желавшая всей душой передать графство нашему Роберу, не имела такой возможности. Слишком крепкую защиту построил Филипп Красивый для своих решений. Маго была пэр Франции, и судить ее по закону мог только король. Клеменция не могла просто так забрать графство Артуа под свою руку, как ее супруг Людовик. Она могла бы это сделать только в том случае, если бы Маго подняла вооруженный мятеж. Но Маго была умна и не давала Клеменции повода обвинить себя в мятеже.

Разумеется, Филипп Пуатье был совершенно прав, племянник. Маго надо было дожимать мелким нападками, постепенно сокращая ее власть. В какой-то момент она непременно бы взорвалась, сделала глупость, и вот тут королева и объявила бы ее мятежницей. Тогда Клеменция получила бы возможность ввести войска в Артуа и создать там свою администрацию. Но на это были нужны годы, а Робер Артуа не умел терпеть.

Поймите, Аршамбо, тогда еще не было короля Иоанна Посмертного с его откровенно разбойничьими методами. Да, да, это пи Иоанне никто с Маго и разговаривать бы не стал. Вызвали бы на переговоры, выследили в засаде, изловили, посадили в темницу на хлеб и воду, приставили меч к горлу и подписывай отказ от Артуа. Тогда все же старое доброе феодальное право соблюдалось, Аршамбо. Да и королева Клеменция была заинтересована в том, чтобы выглядеть слабой благородной дамой.

Король Людовик творил разбой в отношении голубей, а его сын король Иоанн — в отношении непокорных сеньоров, Аршамбо… Только при Филиппе Красивом врагов судили, пытали и жгли. Ну, а при короле Иоанне нанимается шайка каких-то «королевских молодчиков», которая за золото быстро наводит порядок.

Хотя, подозреваю, Аршамбо, кое-какие разбойничьи наклонности король Иоанн унаследовал от Анжуйской семьи своей матушки. Ее прадед, Карл Анжуйский, был настоящий разбойник и смутьян, разоривший всю Италию и повесивший даже юного императора Конрадина, чем поверг в шок всех христианских владык. Ее дед Карл II Анжу-Сицилийский был редчайший смутьян, всю жизнь затевавший войны, чтобы отбить Сицилию у Арагона. Ее брат король Карл Роберт вел бесконечные войны, чтобы сесть на венгерский престол. Да и сама королева Клеменция была тоже еще смутьянской, Аршамбо, хотя и казалась все почти святой. Нет, тут я трупом лягу, но не позволю королю Иоанну канонизировать его маменьку! Не была она святой, не была, упокой Господи ее душу!

Да, да, Аршамбо, вы угадали: именно тут наши интересы с королем Иоанном однажды крепко столкнулись. Дело было осенью сорок четвёртого года, после его победы при Валлифорде и взятия Оксфорда. Для встречи с ним я приехал в Венсен. Дворец Сите в Париже, гордость Филиппа Красивого, совсем запустел, Аршамбо: наши короли со времен Сварливого живут преимущественно в Венсене. Ну, там теперь рай земной, королева Клеменция отстроила там себе невероятную красоту, как вы знаете. Король Иоанн обожает работать ночами и ложится далеко за полночь. Вот он и захотел увидеться со мной ближе к полуночи. Я пошёл по коридору в правое, рабочее, крыло, ожидая, что меня введут в какой-то большой зал, как вдруг из дверей… нет, я не поверил глазам… высунулся Людовик Сварливый. Точнее, его копия, выглянувшая почти в том же наряде.

— Проходите, проходите, Ваше Преосвященство! Я как раз жду вас, — встретил меня король с почтительной улыбкой.

Разумеется, первым делом король поцеловал мой перстень, опустился на колено и попросил благословения. Это вот уже мамино воспитание: все-таки королева Клеменция вырастила сына в огромном почтении к нашей Святой церкви. Я охотно благословил его, и мы зашли в его кабинет. Весьма скромный для короля, надо признать: стол, стул, полки с книгами, шкафы с документами и кровать. Иногда король Иоанн тут и засыпает, Аршамбо, чтобы продолжить работу, как проснется. Стол короля стоял у окна, а сбоку попыхивала небольшая печка. Ну, а сзади у двери висит портрет его матери — королевы Клеменции. Тот самый, что нарисовал художник Одеризи для его отца, когда матушка была еще невестой.

Для меня были подготовлены кресло в углу и маленький столик, на котором стояли утонченный кувшин с гранатовой водой и ваза с орехами.Типичный королевский «перекус» во время работы. Король Иоанн обожает походить по кабинету, подумать, что-то пожевать, ну, а потом продолжать заниматься. Пригласив меня жестом сесть, он подошел к столу и посмотрел в окно на бесконечный декабрьский дождь.

— Угощайтесь, Ваше Преосвященство, — король заговорил быстро и без запинок. — Не буду притворяться относительно цели вашего визита, — продолжал он.

— Лесные орехи у вас в самом деле отменные, Государь, — кивнул я.

— Благодарю, монсеньор, я их очень люблю. Я хочу обсудить с вами перспективы канонизации королевы Клеменции. Скажите мне, что следует сделать, дабы получить вашу поддержки в этом вопросе? — показал Иоанн на матушкин портрет, возле которого горели две тонкие белые свечи.

— Мгм… — я слегка замялся. — Ваше Величество, я уважаю ваши сыновья чувства, но для канонизации человека нужны очень веские основания.

Король чуть дернул глазом: мол, ну зачем сразу препятствия, почему бы нам не договориться? А, может, обдумывал, какую лучше выбрать со мной тактику.

— Какие же, монсеньор? — почтительно спросил Иоанн. — Матушка с детства была добродетельна и благочестива — это раз. Матушка жертвовала много Святой церкви — это два. — Загибал король длинные пальцы — точно такие, как у его матушки. — Государыня покровительствовала Ордену святого Франциска — это три. И матушка видела особые видения — это четыре. Ну почему…

Раз… Два… Три. Четыре… Король Иоанн всегда раскладывает так любую проблему, Аршамбо. Я восхищаюсь его логикой, но его напор иногда меня выводит из себя.

— Рассмотрим, монсеньор, аспект политический, — продолжал король Иоанн, расхаживая по комнате, словно я уже согласился с его доводами. — У Франции, Неаполя и Венгрии будет общая святая, что упрощает наш альянс — это раз. Святая Клеменция поможет укрепиться у власти в Венгрии моим кузенам, а они, как вы знаете, весьма верны Святому престолу — это два. И, наконец, канонизация матушки укрепит нашу службу Святому престолу… Я имею ввиду, королевского рода Франции… — это три… Ну чем плохо, Ваше Преосвященство? — спросил он. — Одни плюсы и ни одного минуса…

Я вздохнул. Нет, с точки зрения интересов своей страны король Иоанн был, конечно, прав. Но Святая церковь — это ведь не интересы Англии или Франции, Аршамбо! Мы предназначены для того, чтобы спасти души и блюсти нравственность, а не обеспечивать политику короля Иоанна или Джоанны Неаполитанской.

— К сожалению, Ваше Величество, у вашей матушки были и грехи… После смерти вашего отца она, будучи вдовой, плотски жила с графом Пуатье… — сказал я.

Король окинул меня мутным взглядом. Затем вздохнул и не спеша пошёл к матушкиному портрету. «Ну теперь держись!» — сказал я сам себе. Угрозы? Какие угрозы, Аршамбо? Король Иоанн никогда никому не угрожает. Он знает правило политика: никогда не оставляй вокруг себя обиженных. Виноватого прости. Или убей. Но никогда не кори его за ошибки. А вопли и крики король Иоанн считает проявлением слабости. Когда он снимал адмирала Бегюше за поражение, то просто сел с ним в кабинете, спокойно указал на его ошибки и назначил — с понижением. Вот и все.

Только два или три раза у короля Иоанна был настоящий взрыв ярости. Происходит это так. На Совете ему было нанесено оскорбление. Король Иоанн остановился и молчал. Все ждали, что будет. Он постоял, потом пошел мимо стола, в том же направлении, в каком и шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и сказал медленно и тихо, не повышая голоса:

«Вы не должны были так сказать!»

И пошел опять. Опять дошел до конца, повернулся снова, прошел всю комнату, опять повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же спокойным голосом:

«Вы не должны были так сказать. — И, сделав крошечную паузу, добавил: — Заседание закрывается».

И первым вышел из комнаты. На завтра не произошло ничего. И послезавтра тоже. Только через пару месяцев его обидчик пошел под суд по совершенно иному делу. И он прав, Аршамбо. Нет более жалкого вида, чем обиженный грозящий подданным владыка, не выполняющий своих угроз. «Ужо я вас…» Можешь сделать — возьми и молча сделай. Говорить-то об этом зачем? Вот девиз короля Иоанна. Поэтому я знал, что кричать и тем более как-то угрожать мне король точно не будет.

Для того, чтобы прятать чувства, у Иоанна I есть давно выработанные навыки, Аршамбо. Он ходит, отворачивается, смотрит в пол, насыпает в ладонь орехи… Все это были средства для того, чтобы сдержать себя, не проявить своих чувств, не выдать их. Так было и сейчас. Король прошелся два раза по комнате и остановился возле портрета матушки.

https://img.google-wiki.info/storage/big/8439251.jpg — портрет Клеменции.

— Вы видели этот портрет кисти Роберто Одеризи, монсеньор? — в голосе Его Величества зазвучала грусть. — Это матушка. Она здесь ещё неаполитанская принцесса. К ней посватался мой отец, король Людовик…

Государь, склонив голову, сам зажег свечу.

— Принцесса Клеменция, моя матушка, послала свой портрет королю Людовику. Она славилась красотой ми благочестием… Вы только представьте, монсеньёр, — в голосе короля звучала неподдельная грусть. — Матушка верит, что приедет во Францию и излечит его душевные раны. Она не ведает, что ей счастья будет всего десять месяцев… Десять месяцев, а потом вся жизнь вдовой с двадцати трёх лет! — Качнул он головой.

«Держись!», — думал я. — Я знал короля и понял, что сейчас начнется один из тех спектаклей, которые король Иоанн время от времени устраивает для достижения своей цели.

— В Неаполе маму обождали за раздачу милостыни… — снова вздохнул король. — Весь город любил царственную сиротку за ее доброту, отзывчивость и щедрость… Ей было двадцать два, и она уже думала, не придётся ли ей скоро принять постриг… Теперь всю ласку и добро своей души она была готова подарить Франции и моему отцу…

Я смотрел на портрет, и передо мной, Аршамбо, в самом деле стоял облик тихой мечтательной девушки, смотрящей на теплое южное море. Которая верит в любовь и счастье. И которого у нее по-настоящему никогда не будет… Меня вдруг охватила жалость и желание сделать что-то для этой девушки.

«Перестань! Он этого и хочет!» — резко одернул я себя.

— Затем по дороге во Францию она попадёт в бурю, где даст Святому Иоанну обет назвать так сына… — продолжал король. — Через десять месяцев враги убьют моего отца…

— Матильда Артуа, это всем известно, — сказал я.

Его Величество с интересом окинул меня мутным взором. Можно сколько угодно вглядываться в него: ты никогда не поймешь, о чем он думает на самом деле.

— А кто это? — спросил он с неподдельным интересом после минутной паузы.

— Графиня Матильда Артуа? Ваше Величество…

— Разве в Артуа была графиня? Не слыхал… — задумчиво посмотрел король на дрожащий отблеск свечи. — Вы имеете ввиду одиннадцатый век от Рождества Христова? Но тогда еще не было Артуа… — казалось, он был погружен в размышления.

— Но…

И тут я вспомнил. Король Иоанн велел вырвать имя графини Маго из истории, уничтожить все связанные с ее именем акты и документы. Он вычеркнул ее из разряда реально существовавших людей. Всем прево, которые найдут документы с ее именем, велено их сразу уничтожать. Это смерть, продленная на века, Аршамбо. Или просто небытие.

— А мама останется беременной мной… — Король Франции, как заворожённый, смотрел на портрет. — Но все удары ещё далеко. А здесь мама ещё беззаботна. Не ведает, что ее ждёт… — Помните как сказали про нее поэты? У нее синие озерные глаза…

На мгновение Иоанн повернулся ко мне, затем снова посмотрел на портрет. «Думает: достаточно для меня или добавить ещё…» — сообразил я.

— Ещё удары судьбы далеко… — повторил король, погруженный в портрет. — И для отца, и для матушки. Далеко… Идемте, монсеньор, — вдруг ласково улыбнулся он.

Это удивительно, Аршамбо, но у самого жёсткого правителя христианского мира нежный и певучий голос. Он резко открыл дверь. Мы вышли в коридор, освещённый тусклыми свечами. В самом конце возле витражного окна стояло распятие, а под ним лежало синее покрывало.

— Праведники в раю… — пояснил король, когда мы подошли к распятию. — Его соткала моя матушка в дни недолгого счастливого замужества…

Вы спросите меня, Аршамбо, почему король так обхаживал именно меня? Да очень просто. Я вырос в Англии и начинал там мою церковную карьеру. Представьте, что в условиях войны английский кардинал объявит королеву Франции Святой! Да ещё и матушку нынешнего короля! Эге! Да после этого… Какие вопросы и сомнения, чьё дело в войне правое? Король Иоанн ничего не делает просто так.

— А вот золотой кожевец… Его подрали мой отец, король Людовик, моей матушке в дни их короткого счастья… Кстати, монсеньор, канонизация моей матушки позволит мне решить конфликт между моим кузеном королем Венгрии и моей кузиной, королевой Неаполитанской… — бросил он. Мол, все это было сугубо личным, не имевшим к вопросу о канонизации королевы Клеменции никакого отношения.

— Десять месяцев… десять месяцев счастья… А потом… Белая Королева, вдова… — ласково говорил король, глядя на кожевец. Я понял, что пора спустить его с высот горних на землю.

— Сын мой, Господь сам решает, кому из нас и сколько отпустить счастья… — сказал я.

— Да… да… — кротко ответил Иоанн, стараясь не смотреть на меня. Он сейчас рассматривал только кожевец.

— Кстати, накануне их брака загадочно умерла в тюрьме Маргарита Бургундская, — сказал я. — Весьма таинственной смертью.

Разумеется, Аршамбо, мне следовало напомнить ему это. Чтобы Иоанн хотя бы своего отца не пропихивал в святые. С него станется, кстати.

— Да… Кара Божия сразила мерзавку и бесстыдницу Маргариту, — тяжело вздохнул король. словно сожалея о ее участи и, вместе с тем, показывая ее место падшей грешницы.

— Кара Божия не всегда равна тяжёлой руке, Сын мой! — мягко осадил его я.

Иоанн I ничего не ответил и перекрестился, глядя на распятие. Я последовал его примеру.

— Матушка говорила мне, что крестясь, мы как бы открываем сердце Господу… — ласково посмотрел на меня.

— Она была права, Сын мой, — ответил я с легкой улыбкой.

— А знаете, мессир кардинал… — улыбнулся краем губ Иоанн, — накануне моего зачатия отец и матушка предприняли паломничество в Амьен к Святому Иоанну! — сказал он мне, словно доверяя тайну. — Матушка, говорят, ушла в такую глубокую молитву, словно вознеслась душой к Небесам…

Сейчас король напоминал ласкового чуть наивного домашнего ребёнка, восхищённого родителями. Но я понимал, Аршамбо, что расслабляться мне не стоит.

— Да-да. И в той поездке король Людовик, ваш отец, велел заказать для вашей матушки теплые ботинки на меху и горностаевый плащ, который на накинула на шубку, чтобы не простудится, -также весело ответил я.

Зачем? Затем, Аршамбо. Я показал королю, что знаю «житие» его матушки очень хорошо. И заодно, что паломничество в дорогих нарядах из горностая весьма далеко от святости. Король засмеялся, словно я был его другом, посмешившим его забавной историей. Мы вернулись в кабинет, и Его Величество снова пригласил меня присесть и угоститься.

— Я ведь не отрицаю благочестия вашей матушки. Но этого, Ваше Величество, недостаточно, для ее канонизации, — твёрдо сказал я.

Король Иоанн внимательно посмотрел на меня. Мне казалось, что он что-то обдумывает…

— Я слышал, Монсеньор, что ваш друг Петрарка зовёт вас «делателем Пап»? — спросил он, остановившись у портрета Королевы.

Намек был понятен. Король хотел предложить мне некую сделку.

— Совершенно справедливо, Сын мой, вы прекрасно осведомлены о делах нашей церкви.

Король улыбнулся, словно показывая: мол, все будет хорошо. Или, говоря мне, что королям и положено это знать.

— Святая церковь канонизировала короля Людовика Девятого и дядю моей матушки… — закинул мне удочку король.

— Канонизация — прерогатива Святого престола, Сын Мой, — строго напомнил я. — Если он счел их святыми, значит…

— А вам не кажется, Монсеньор, что из вас вышел бы замечательный Святой отец? — король перевел с портрета на меня.

Я задумался. Мне предлагали сделку. Но я, племянник, на неё не пошёл. Если каждую королеву объявлять Святой, то что останется от авторитета нашей церкви?

— Сын мой, вопрос о Папе решает конклав, а не мы с вами. Что касается канонизации королевы, то лучше обсудите этот вопрос с неаполитанскими кардиналами, — сухо ответил я. — Им ближе жизнь принцессы Клеменции до замужества. Возможно, им больше известно, творила ли она чудеса… — сказал я.

С минуту король, прищурившись, смотрел на меня, явно что-то обдумывая. Наконец он сказал:

— Как вам будет угодно., Ваше Преосвященство. Кстати, то правда, монсеньор, что в Англии монахи считают часы по количеству прочитанных страниц Библии или Псалтыря?

— Совершенно справедливо, Ваше Величество, — охотно ответил ему я.

— А между тем, моя матушка королева Клеменция, рассказала мне, что в итальянских городах давно установлены часы на башнях, — посмотрел король на ее портрет с искренней любовью. — Я распорядился установить их в крупных городах. Такой способ счета времени и продвижения вперёд намного быстрее и точнее, чем чтение листов…

Намёк был прозрачен, Аршамбо. С моими старинными английскими правилами мне не видать продвижения к Святому престолу. Вот прими я его итальянские правила, то есть канонизируй я его матушку итальянку, пойду вперёд быстро и точно.

— Не сомневаюсь в вашей мудрости, Государь. Но миряне могут и спешить по часам. А вот Святая церковь блюдёт вековые традиции, — ответил я.

— Что же… Если Вы, Ваше Преосвященство, захотите приобрести итальянские часы, напишите мне — я охотно сведу вас с флорентийскими купцами, — улыбнулся король.

В переводе на обычный язык это означало: я даю вам шанс одуматься и всегда открыт для возобновления переговоров.

Мы расстались. Я снова дал королю Иоанну благословение, хотя знал, что теперь Святого престола мне точно не видать. Сын Сварливого и Клеменции сделает все, чтобы именно я не стал папой никогда и ни при каких обстоятельствах. В конце концов, он наполовину неаполитанец. А итальянцы не прощают обид просто так, Аршамбо.

Расстроился ли король Иоанн? Не думаю. Такие люди, как нынешний король Франции, не расстраиваются почти никогда. Сделка со мной лопнула — жалко, но, значит, поищем кардинала поподатливее для достижения цели. И с ним договоримся, как блокировать мой голос на церковном соборе при голосовании о канонизации Клеменции Венгерской.

— Возьмите-ка еще кусочек шпигованной утки, племянник, той, что нам преподнесли в Нонтроне. Шпигованная утка — это, так сказать, гордость нонтронских поваров. Удивительно, как это мой повар ухитряется сохранять нам кушанья теплыми…

Да, Аршамбо, скоро Лимож, а именно там я начал изучать астрологию. Ибо для того, кому суждено властвовать, особливо потребны две науки: наука юридическая и наука о светилах небесных. Первая учит законам, управляющим взаимоотношениями и обязательствами между людьми, их обязательствами в отношении государства или церкви, а вторая знакомит с законами, управляющими отношениями человека и Провидения. Право и астрология — законы земные, законы небесные. Утверждаю, что этого вполне достаточно. По воле Божьей каждое живое существо рождается в свой определенный час, отмеченный на небесном циферблате, и по великой милости своей Господь дозволил нам вникать в этот ход времен.

Знаю, знаю, немало худых христиан подтрунивает над астрологией лишь потому, что наука эта попала в руки различных шарлатанов и торговцев ложью. Мне приятно, что вы разделяете мое мнение. Христианину подобает со смирением принимать предначертания Вседержителя, творца всего сущего, что парит над звездами небесными…

Гороскоп Робера Артуа… Изучал ли я его? Да конечно, дорогой племянник, и не раз. Он родился 23 мая 1287 года, непростой день… Прохождениеи светил в его натальной карте расположено так, что он имеет свой рок. Граф Робер III всегда будет идти вперед, доходить почти по победы, скатываться вниз у финиша, и опять начинать все сначала. Он хитер, активен, умен и честолюбив, так что снова начнет путь к победе. Снова почти достает ее и снова скатится вниз, чтобы начать путь вверх. Он умен и хитер, но не мудр. Иначе, давно задумался бы об этом странном роке.

Вот скажите, Аршамбо, какого рожна ему было нужно? И правилтно спросите. Но вы, похоже, не очень понимаете логику графа-дебошира. Королева Клеменция души не чаяла в кузене-спасителе и мечтала отдать ему Артуа; Карл Валуа был его другом; граф Пуатье, благодаря королеве, стал его союзником. Все, что ему нужно было — запастись терпением и не спеша давить на Маго. Но Робер Артура испытывал сложные чувства. Он был зол, что даже эта ситуация не дает ему немедленно Артуа (его тот самый рок!), он был уверен в своей безнаказанности после того, что сделал (грех гордыни!) и мечтал жестко обладать Беатрисой д’Ирсон, в которую был по уши влюблен (грех сладострастия!). Не доехав до Копьена, он развернул коня и помчался с верным Лорме в Артуа, забыв обязанности королевского посланника.

И здесь проявились два его удивительных качества, Аршамбо. Как все родившиеся в мае, он был одновременно сентиментален и хитер. Ворвавшись в Артуа в кроваво-красном кафтане, он галопом промчался через поселок Букмезон и осадили коней там, где дорога круто уходит под гору.

— Мое графство! Вот оно наконец, мое графство! Вот она, родная моя земля, по которой я не ступал целых шестнадцать лет! — прокричал гигант.

А потом одним духом взлетел на придорожный откос, топча сапогами жахлую траву, и стал кататься по земле. Рыцари графства Артуа, узнав Робера, грянули во всю мощь своих глоток:

— Добро пожаловать, граф Робер! Многие лета нашему славному сеньору!

И тут же, Аршамбо, Робер пустился во все тяжкие, главным из которых была беспардонная ложь.

— Друзья! — обратился он к ним с речью. — Я рад приветствовать вас и привез вам добрые вести. Королева Клеменция, благородная, справедливая и благочестивая государыня, благословила наш поход! — Его слова были встречены восторженным ревом толпы мелкопоместных вассалов. — Сама королева объявила вне закона прощелыгу Маго, шлюху Маго, свинью Маго! Государыня и регентша признает законным графом Артуа лишь меня и только меня! Клянусь не знать ни минуты покоя, пока не отвоюю свое родное графство!

Наш буян, впрочем, не был племянник, таким уж диким. В тот же день Робер написал два письма. Одно — королеве Клеменции, в котором указывал, что вассалы Артуа восстали от невыносимых притеснения его мерзкой тетушки, и он, как потомок графов Артуа и законный наследник, не может оставить их без своей поддержке. Конечно, в письме он еще раз просил королеву объявить Артуа в состоянии мятежа и ввести там прямое королевское правление. Другое письмо Робер направил графине Маго:

«Высокочтимой, высокороднейшей даме Маго Артуа, графине Бургундской от Робера Артуа, шевалье. Так как вы препятствовали осуществлению моих законных прав в графстве Артуа, что много мне вредило и тяжелым камнем на душе лежит, каковое положение терпеть более я не намерен, сим довожу до вашего сведения, что отныне буду сам вершить все дела и надеюсь возвратить себе все свое добро, как только успею».

Это письмо, Аршамбо, наш смутьян считал чуть ли не вершиной своего эпистолярного жанра. А ведь юридически дело-то было очень даже непростое! Отныне Робер не просто поддерживал врагов графини, но высказался открыто о непризнании решения Филиппа Красивого по первой тяжбе. Письмо графиня Маго немедленно переправила в Париж к Жанне, а оттуда к королевскому двору: пусть, мол, полюбуются, что творит Робер и какие цели он преследует. Одновременно графиня Артуа написала письмо и зятю: мол, посмотри, как Робер отрицает решения твоего столь чтимого отца, которые я, Маго, всегда отстаивала и буду отстаивать. Ну, а вы там уже сам решай, как связался с компанией врагов отца…

Цели графа Робера были куда глубже. Истекал как раз год с того дня, как он обещал королеве представить документы, подтверждающие его права на графство Артуа. Никаких новых бумаг Робер за этот год естественно так и не нашел. Зато ему пришла в голову мысль взять нахрапом несколько замков тетушки и поискать в архивах нужные документы.

Несколько замков Робер захватил за пару недель. Я не знаю, племянник, нашел он или фальсифицировал бумаги, но ему удалось прихватить несколько второстепенных документов. Главным было письмо короля Филиппа Красивого графу Роберу II, что он считает наследником Артуа его сына Филиппа. Письмо оказалось поврежденным от времени, кое-где растеклись чернила. И фраза «его сына Филиппа» превратилась во фразу «его сына Филиппа и его детей». Маго уверяла, что это подделка; племянник — что истина. Я не знаю, Аршамбо, как оно было на самом деле, но подозреваю, что наш лихой молодчик мог и поправить текст.

Другим было письмо Филиппа Артуа графу Бувиллю, первому камергеру Филиппа Красивого. Само по себе оно не содержало ничего нового. Граф Филипп вновь подтверждал, что его первенец от Бланки Бретонской является и его наследником. Не ясно, правда, почему письмо хранилось в замке графини, а не дома у графа Бувилля. Но Робер кричал, что тетушка просто выкрала письмо и поместила его в свои архивы. Однако, главного Робер так и не нашел: завещания деда, что графство Артуа переходит к нему.

Граф Робер бесновался, прохватывая какие-то хозяйственные бумаги. Треть Артуа принадлежала ему, где он дебоширил со своей ордой: бароны охотно насиловали всех девиц и женщин подходящего возраста. Но главных бумаг не было… Во что приводило в уныние и ярость графа Артуа. Он клялся, что достанет их не позднее, чем завтра, но пока никак не получалось. Зато ему пришла, Аршамбо, в голову идея: составить список пропавших бумаг, которые он якобы нашел в замке тетушки. А там что-нибудь придумаем!

Граф Артуа часто действовал под влиянием минуты, Аршамбо!

* * *

Королева? Ах, королева… Да, Аршамбо, у нее были радостные события. Король Иоанн как раз начал нормально ходить, забавно переступая детскими ножкам и волоча тяжелую синюю мантию с белыми лилиями. Утром, запинаясь, он шел в сопровождении Эделины (больше королева мало кому доверяла) к маме. Королева Клеменция, души не чуявшаяся в единственном ребенке, сразу брала на руки сына, осыпала его поцелуями и сама поправляла волосы. Затем брала за руку и, счастливая, вела с собой в капеллу, что-то с улыбкой лопоча по дороге. Королева считала очень важным сделать сына хорошим христианином, сама учила его молитве и сама, словно обычная мама, читала ему вслух жития святых.

Ну, конечно, Аршамбо, конечно: в Венсенне была буря. Самая настоящая. Королева созывала то Регентский, то Малый королевский совет. Милль де Нуйае слал проклятия в адрес Робера, сорвавшего мирный процесс. Филипп Пуатье со вздохом не понимал, какая нужда заставила их кузена возобновлять заткхшую войну. Валуа тоже был не слишком доволен, что Робер такую устроил смуту без согласия с ним. Правда, королева, благодарная кузену-буяну за жизнь ребенка и свою власть и слышать не хотела о наказании графа Артуа. Наоборот, она велела зачитать письмо Робера на Малом совете, и в своей ласковой, хоть и туманной речи, намекнула, что хотела бы разобраться, почему восстала знать Артуа.

— Дайте мне приказ, Государыня, только один приказ, и я быстро наведу порядок в Артуа, — говорил коннетабль, с недавних пор весьма уважавший вдову Сварливого. — Я быстро наведу порядок в тех краях, угомоню обоих буянов: и тетю, и племянника.

— Пока, дорогой Гоше, концентрируйте силы на границе, — мягко улыбнулась королева. — Я все-таки хочу попробовать уладить дело миром, а ваша армия нам нужна для давления на Артуа.

Тем не менее, королева подписала указ о мобилизации и переброски войск к границам Артуа. Филипп Пуатье уговорил любовницу провести еще несколько полезных мер: встретиться с баронами Шампани, подтвердив их лояльность короне, и написать письмо графу Фландрийскому о готовности начать мирные переговоры. Королева, для которой сейчас не было ничего важнее обожаемого сына, охотно дала Филиппу полномочия на эти меры. В суматохе она не заметила недовольство графа Валуа: императору Констанипольскому не слишком нравилось, что Филипп Пуатье получает почти регентские функции.

Ситуация стала, Аршамбо, тем более сложной, что возник вопрос о статусе Гиэни. Король Эдуард II был его герцогом, и Королева Клеменция написала ему письмо, что необходимо как-то решить этот сложный вопрос. Эдуард ответил, что он принесёт присягу только после совершеннолетия короля Иоанна и начала его самостоятельного правления. Но таким образом Гиэнь (пусть и временн) выходила из ленной зависимости от Французской короны. Королева Клеменция по Совету Филиппа Пуатье написала об этом казусе Эдуарду. Стороны решили, что весной Королева Изабелла приедет на переговоры в Париж, дабы найти компромисс.

Были, конечно, и хорошие новости. Бургунды, наблюдая за концентрацией сил коннетаблем, не решались вмешаться в конфликт. Маго слала гневные письма герцогу Эду, что тот нарушает их секретный протокол. Герцогиня Агнесса, ненавидящая Валуа и его Анжуйскую племянницу за отстранение от трона Жанны Наваррской, требовала от сына жестких действий. Зато Филипп сумел организовать переговоры с Эдом, который как раз ожидал совершеннолетия его дочери Жанны. Филипп прозрачно намекал Эду на возможность отторжения от Франции Наварры и воцарения там Бургундской династии. Надо, мол, только отойти от прямой поддержки Маго: на стороне королевы Эд получит куда больше.

Никогда я не одобрял Наваррскую комбинацию, Аршамбо! Королевство не станет крепче, если отрезать от него одну опору. Ведь если Жанна достойна править Наваррой, то почему она не достойна править Францией? Филипп практически подтвердил ее законное рождение. А раз так, то герцог Эд требовал провозгласить Жанну наследницей брата. Что опять-таки не нравилось Его Высочесиву Валуа. Тот как раз начал доказывать Клеменции, что Жанна незаконнорожденная и находил кучу аргументов.

Робер, между тем, распоясался в графстве Артуа, как на вражеской территории, и вел опасную, дикую, лихорадочную жизнь. Он наслаждался тем, что при его приближении все трепещет, но не замечал, что сеет вокруг себя ненависть. Слишком много «людей графини»? повешенных на первом попавшемся суку, слишком много обезглавленных под радостное ржанье его приспешников, слишком много испорченных девушек, на чьей нежной коже сохранились царапины от медных кольчуг, слишком много пожаров отмечало его победоносный путь. Долго это не могло продолжаться, и под Рождество королева провела совещание с Валуа и Филиппом Пуатье. О наказании Робера не шло и речи, но королева требовала принудить стороны к началу немедленных переговоров.

— Благодарю вас, племянница, — кивнул Валуа. — Вы знаете, что я, как и вы, очень люблю Робера, хотя и считаю этот его мятеж откровенной глупостью.

— Я тоже, — вздохнула Клеменция. — Ну какая нужда была ему сейчас устраивать мятеж? Филипп, — ласково улыбнулась она, — вы должны помочь Роберу, который сделал нам столько добра!

Филипп Пуатье во время всего разговора сокрушенно поднимал глаза к потолку, но, поймав взгляд королевы, сразу расцвёл и расправил плечи.

— Я вижу только один выход. Хорошо бы восставшие бароны Артуа создали официально Лигу и выбрали Робера ее главой.

— Они это сделали уже и так, — удивился Валуа.

— Не совсем. Именно официально. Провели бы подобие ассамблеи в каком-то замке в присутствие местного аббата и написали вам, дядя, письмо с уведомлением о создании лиги. Тогда наш кузен Робер автоматически становится субъектом переговоров в Артуа.

— Добрый совет… — воспарял Валуа. — Напишу завтра же письмо Роберу.

— И хорошо бы наш кузен, дядюшка, принял королевского посланника, а не ограбил его со своими баронами, — продолжал Филипп. — Тогда можно будет спокойно организовывать мирный процесс в Артуа. И теперь уже решать вопросы нельзя будет без Робера… Я вижу тут только один подводный камень…

Валуа с интересом посмотрел на племянника.

— Теперь у нашего кузена нет обратного пути, — продолжал Филипп. — Теперь ему придётся по окончанию войны начинать новую тяжбу с Маго…

— Робер начнёт, начнёт… — подтвердил Валуа. — Я напишу ему об этом…

— Нужны какие-то весомые бумаги, дядя, — Филипп задумчиво посмотрел на огонь в камине, где пылала целая сосна. — Может, найдёт какие-то бумаги деда или отца в свою пользу, — показал граф Пуатье свою осведомленность. — Тогда это будет что-то весомое, а не пшик. А то ведь его брачный контракт Филиппа Артуа с Бланкой Бретонкой мессир Милль разнесёт в пух и прах.

— Вы имеете на мессира Милля влияние, племянник… — надулся Валуа.

— Ну не такое, чтобы заставить его отречься от своих показаний, дядя. К тому же его любой легист в споре разделает под орех.

— Легисты, легисты… Как же мой покойный брат раскормил эту братию… — недовольно проворчал Валуа.

— И ещё, дядя: напишите Роберу, дабы он не вздумал сообщать это своего другу, вашему сыну Филиппу. Его жена… Ну, а наша армия отойдёт как только…

— Нет! — неожиданно поднялась королева.

Валуа и Филипп разом замолчали. В Клеменции проснулся страх вдовы и матери, которой Маго уже доставила лютую боль, убив мужа, а теперь угрожала отнять ребёнка — смысл ее жизни. Угрожала или нет — сказать не берусь, Аршамбо, но королеве казалось, что это так…

— Никогда! — твёрдо сказала Клеменция, хотя такая интонация всегда шла вразрез с ее нежным певучим голосом. — Никогда! Наша армия должна как дамоклов меч постоянно нависать над Маго. Эта мятежница должна знать: при любом неповиновении я на следующий день введу войска в Артуа!

Граф Пуатье посмотрел на неё с нежностью и восхищением: Клеменция, похоже, становилась, наконец, настоящей королевой.

— Филипп, дорогой мой брат, — ласково улыбнулась Клеменция. — Донесите, пожалуйста, до сведения вашей супруги…

Граф Пуатье дёрнул головой, словно удивился, что у него, кажется, есть жена.

— Так вот, Филипп, — наградила его Клеменция ласковым взглядом синих «озерных» глаз, как называл их сам Филипп. — Пусть Жанна, ваша супруга, передаст графине Маго мои последние условия. Первое — подписание полного текста мирного соглашения, выработанного моим мужем, покойным королем Людовиком, — перекрестилась королева. — Второе — подписание декларации с кузеном Робером о начале переговоров о ситуации в Артуа в соответствии с условиями его письма. В противном случае я не намерена повторять ошибку моего покойного супруга, светлой души, и на следующий день после отказа… — ее голос стал строгим, — я прикажу мессиру Гоше ввести войска в Артуа!

Это только кажется, Аршамбо, что нежная краснеющая принцесса не может стать сильной королевой. Каждая королева когда-то была мечтательной принцессой…

— И доведите, пожалуйста, до ее сведения, что на сей раз я действительно не пугаю! — показала она пальцем на белую панель над камином.

— Хорошо, сестра моя! — поклонился Филипп Пуатье, счастливо глядя ей в глаза. — Но я бы удалил из него только одну статью: относительно невозможности проживания в Артуа многочисленной родни д’Ирсонов.

— Но, племянник! — Возмутился Валуа. — В тексте соглашения ведь сказано…

— А вы предпочитаете, дядя, чтобы это семейство разбрелось по всей Франции и сеяло смуту? — Поморщился Филипп. — Вы только представьте, что произойдет, если их выгнать из Артуа. Они расползутся, как тараканы, поднимая на мятеж бургундцев, бретонцев, наваррцев, а, может, и англичан, — понизил он голос. — Нам же лучше, что они сидят в Артуа, как крысы в норе.

— Пожалуй, пожалуй… — пробормотал Валуа уже более миролюбиво.

— Я бы наоборот изменил этот пункт соглашения, дядя, специально вписав в него, чтобы д' Ирсоны не смели покидать Артуа до окончания процесса над мэтром Тьерри без специальных пропусков.

— Я изменю… — улыбнулась Клемнция.

— Прибется Вам, племянница, всё же поехать в Париж, во дворец Ситэ, — сказал Валуа. — Прием официальных делегаций возможен только там.

— Хорошо… — вздохнула королева. — Но сына я не позволю вывести из Венесена… — твердо сказала он.

Не знаю почему, Аршамбо, но королева Коеменция терпеть не могла дворец Ситэ в Париже. Он со времен ее приезда во Францию уже три года стоял почти за колоченным и изрядно запустел. Зря только Филипп Красивый возвел такое великое строение. Тем более, что и король Иоанн там почти не бывает, а живет, как Вы сами знаете, в Венсене.

Ф Филипп, во дворце Ситэ в Париже очень холодно и страшно… — прошептала Клеменция, подойдя к нему, когда Валуа вышел из зала. — Я не могу там спать одна… — чуть покраснела она и стыдливо потупила глаза.

Граф Пуатье не сказал ни слова, а, оглянувшись, быстро ласково обнял королеву. Клеменция, словно извиняясь за свою твердость, положила голову ему на плечо, и Филипп словно улетел в небо, зарывшись в ее длинных золотых волосах.

* * *

Домой граф Пуатье пришёл мрачнее тучи. В последнее время он сильно отдалил от себя супругу Жанну. Знаете, Аршамбо, мне честно ее даже жаль. Отсидела в монастыре Дурдан, подарила графу Филиппу сына, тот вскоре умер, а сердце мужа завоевала другая. Она во всем превосходила несчастную Жанну, и та казалась простушкой на фоне сияющей королевы. Это очень тяжело, племянник, понимать, что ты всегда вечно вторая. Филипп не обижал жену, но стал с ней холодным и чужим.

Граф Пуатье был настолько влюблен, что уже потерял осторожность. Королева за верную службу подарила любовнику тот самый свой портрет кисти Одеризи, который он писал для Людовика X. Филипп повесил его в своём кабинете, и вечерам, говорят, писал лирические лэ о государыни. Что что, вы удивляетесь, Аршамбо? Вы думали, стихи о красоте королевы Клеменции писали бродячие поэты? Разочарую вас, большинство из них принадлежат перу графа Пуатье. Ну, как графиня Мария Шампанская стала поэтом Марией Французской…

Сегодня граф Пуатье обедал с женой. Хотя не сомневаюсь, Аршамбо, что он мысленно был весь в Венсенне с королевой. Ему предстояла непростая миссия, и он начал проявлять дипломатические таланты.

— Жанна, душенька моя, вам все же придётся повлиять на вашу матушку и побудить ее подписать новое соглашение.

Жанна, разумеется, стала отнекиваться, что никогда ее матушка не признает Робера Артуа участником переговоров и не согласится отстранить Тьерри д’Ирсона до окончания следствия.

— Соглашение хуже, чем при Людовике, дорогой мой супруг, — печально сказала она. — А матушка так рассчитывала на ваше заступничество…

— Я сделал все, что мог, — развёл руками Филипп. — Но государыня настроена слишком решительно… Я и так убрал пункт о запрете родни мэтра Тьерри жить в Артуа до окончания следствия.

— Жанна, поймите, — холодно продолжал Филипп, — это соглашение последний шанс для вашей матушки. Если она откажется, Королева начнёт ввод войск в Артуа и объявит его в состоянии мятежа. Зачем это вашей матушки, да и вам в том числе? Переговоры — единственное спасение, но без подписания соглашения Королева на них не пойдёт.

И вот здесь Жанна Пуатье совершила ошибку, племянник. Возможно роковую

— Матушка ожидала, что со смертью короля Людовика все переменится.

— Вот это, дорогая, говорить не стоит, — назидательно заметил Филипп. — И так вокруг все шепчутся о причастности вашей матушки к смерти моего брата.

Я не знаю, Аршамбо, зачем Жанна решилась раскрыть Филиппу тайну смерти Людовика X. Думаю, по просьбе матери, которая попыталась таким образом шантадировать зятя и получить его поддержку.Один раз Маго уже предложила ему сделку: вы возвращаете Жанну, а я помогаю вам стать королем. Возможно, что-то похожее она хотела провернуть и здесь.

— Филипп…- прошептала Жанна. — У моей матушки было безвыходное положение… Людовик почти отобрал у неё Артуа, чтобы передать его негодяяю Роберу. Только смерть Людовика, — наклоняла она голову, — могла ее спасти.

Филипп ничего не ответил, а молча подошёл к двери и закрыл ее.

— Так это правда, Жанна? — Холодно спросил он. — Это правда: то, о чем шепчется все Королевство?

— Филипп, матушка была загнана в угол… И она старалась, хотела помочь вам стать королем. Матушка всегда говорила, что вы созданы править и стали бы куда лучшим королем, чем Людовик, — вздохнула Жанна.

Граф Пуатье ничего не ответил, а задумчиво посмотрел на жену.

— Вы и сейчас, супруг мой, можете стать королем, — продолжала невинно Жанна. — Король, ваш племянник, не особенно крепок здоровьем по слухам… А его наследник — вы.

Филипп Пуатье ничего не отвечал супруге. Какая-то новая работа совершалась в его голове. А работа эта, Аршамбо, была совсем простой. Болезненный младенец, лежащий в колыбели, поймёт со временем то, что не поняла графиня Артуа: в политике время дороже золота. То, что было актуально три года назад, давно неактуально теперь. Умри Иоанн — м регентские функции перейдут к Карлу Валуа. Король умер — да здравствует король!» Но теперь-то будет «Король умер — да здравствует Ассамблея!» А Валуа ни за что не прорастит Филиппа к трону: он коронует при поддержке бургнундцев Жанну Наваррскую, оставшись регентом.

Зато сейчас Филипп обрёл реальную власть и купается в счастье с самой красивой женщиной Европы. Ну, а случись что с Жанной, папа Иоанн XXII может и соединить браком два любящих сердца. Два таких близких ему сердца…

— Не вздумайте сказать об этом кому бы то ни было, Жанна, — сухо сказал Филипп. — А я сегодня же поеду во дворец Ситэ, готовить его для переговоров.

— А что мне написать матушке? — спросила Жанна.

— Напишите ей, душенька, пусть быстрее подписывает соглашение. Это ее последний шанс на сегодня, — кивнул Филипп. — Возможно, что-то удастся смягчить.

Новая работа совершалась в голове графа Пуатье, племянник. И потому, покинув обеденный зал, он срочно написал записку Его Высочесиву Валуа.

Примечание к части

Письмо Робера Маго взято из романа М. Дрюона "Негоже лилиям прясть

— Что такое, Аршамбо? Ага, вас восхищает белый дворец с колоннами? Да, теперь у нас во Франции кругом этот итальянский стиль. От былой бедноты замков не осталось почти ничего — кругом колонны, кружева, перчатки, платки… Король Иоанн отменно украсил королевство. Да и какой знатный сеньор у нас сейчас не говорит по-итальянски и не читал Данте или Петрарку? Недаром королева Клеменция еще в детстве приучила короля Иоанна: если они хотят сказать другу что-то личное и важное, то сразу переходят на итальянский.

А, знаете, племянник с чего все началось? С дела Артуа! Королева Клеменция, возмущённая тем, что документы то ли есть, то ли нет, велела сделать государственный архив. Отель в Мобюиссоне перестроили отменно в Неаполитанском стиле, да. Так что теперь любой свободный человек может прийти и запроситесь любую бумагу: быстро, удобно и надежно.

Да, Аршамбо, хорошо быть подданным короля Иоанна, но плохо быть его врагом…

Поначалу король Иоанн обхаживал меня, пытаясь перетянуть на свою сторону. Я был ему очень важен. Ведь я начинал церковную карьеру в Англии и был до 1323 г. архидьяконом Лондона. Да и наш родной Перигор всегда был связан с Английской короной. Обо всем, что я вам рассказываю, я наблюдал из Лондона, а не Парижа. Понятно, наша Святая церковь не ведает ни англичан, ни французов: перед Святым Престолом есть только христиане. Естественно, королю Иоанну был нужен советник по английским делам, и он видел его во мне.

На меня вышел всесильный флорентиец Джанфранко Дини — да, как вы знаете, глава канцелярии короля Иоанна и попутно его разведки. В Англии очень силён банкирский дом Альбицци, так что найти меня не составило труда. Я по решению Святого отца стал в 1331 г. кардиналом-пресвитером Сан-Пьетро-ин-Винколи. Иоанн XXII всегда был моим благодетелем, что и говорить… Ну а в канцелярии Дини заведены дела на всех потенциально полезных людей, и они с королём Иоанном отбирают их. Ну и заодно на потенциально вредных, которых надо блокировать заранее, но этим занимается уже другой флорентиец дель Пьетро.

Начиная войну, король Иоанн всегда тщательно к ней готовится, стремясь узнать о враге все. И прежде всего, о его правителях. Существует, Аршамбо, целая наука, как побеждать врага до начала войны, и король Иоанн старательно штудировал ее в юности. Надо изучить тех, кто управляет вражеской страной, выявить умных и инициативных, а заодно лентяев, тщеславных ничтожеств и дураков. Первых желательно ослабить и удалить от власти, вторым, наоборот, помогать возвыситься и укрепиться: их бездарность проявит себя на войне, а жертвы окупят себя сторицей. Да, король Иоанн отлично усвоил золотое правило Ломбардских банкиров — друзей его матушки и графа Артуа: долгосрочные инвестиции дают прибыль не сразу, а только в будущем, и золотое правило не приносит золото здесь и сейчас. Дурак погонится за золотом немедленно и упустит возможности получить куда больше в будущем. От того у Дини есть бумаги на всю английскую знать, которые они с королем Иоанном просматривают и изучают очень тщательно. Ну а Альбицци и компания шлют в Венсенн всю информацию о положении дел в Английском королевстве.

Я сразу распознал в короле Иоанне умного и начитанного юношу. В свои двадцать он отлично разбирался в государственных делах и прекрасно знал богословские вопросы. Тут уж вы правы: воспитание матушки, королевы Клеменции. Впрочем, мне казалось, что он слабоват здоровьем — покашливал точно так, как его отец. Но его настрой на войну с Англией я уловил сразу из тонких намёков. Одним из них стала наша беседа о его отце.

Одна из сильных сторон короля Иоанна, Аршамбо, в том, что он никогда не уходит от обсуждения скользких тем. Наоборот, он охотно беседует о них, приводит аргументы и слушает ваши. Примет или нет — другой вопрос, но выслушает всегда. Как-то осенью 1336 г. мы гуляли в Венсенне. Король расспрашивал меня про особенности английского епископата, стараясь узнать как можно больше. Не помню уже как, но разговор перешёл на его отца. Я сказал, что многие не могли ему простить казнь мессира де Мариньи: выдающегося соратника короля Филиппа. Король Иоанн задумчиво посмотрел в серое небо.

— Вашему отцу многие не могут простить, что он повесил мессира Мариньи, говорят верного слугу королевства, — указал я.

— И правильно сделал… — задумчиво сказал король Иоанн, прищурившись на солнечный свет.

Я с удивлением посмотрел на идущего рядом со мной короля. Он был задумчив и что-то обдумывал. Я, конечно, знал, что Карл Валуа и королева Клеменция воспитали Иоанна в почтении к отцу — почти идеальному королю, рыцаря без страха и упрека, которого подло убили враги. Но я почему-то думал, что Иоанн согласится насчет Мариньи. Не согласился. Что же, интересно было послушать аргументы столь рассудительного юноши.

— Давайте вспомним последовательность событий, Ваше Преосвященство, — спокойно сказал король. — Летом 1314 г. фламандцы обнаглели до того, что напали уже на нашу территорию и осадили Лилль. Мессир Мариньи заключил с ними договор, отдавший им часть нашей территории. Мессир Валуа, мой дедушка, обвинил его в этом на заседании Малого королевского совета. Что же делает мессир Мариньи?

— Если мне не изменяет память, то он попросил создать комиссию о расследовании его финансовой деятельность?

— Если бы, — вздохнул король Иоанн. — Мессир Мариньи пишет письмо английской королю с просьбой о защите! Королю Англии, покровителю фламандцев… Если это не государственная измена, то, что? И если мессир Мариньи так реагирует на проверку его счетов, что он позволит себе в военное время?

Я задумался. В самом деле, письмо Мариньи королю Эдуарду с просьбой о защите совсем выпала из моих построений. Впрочем, тогда почтовое сообщение подданных двух королевств было свободным.

— На эту проблему можно посмотреть и с другой стороны, — продолжал король Иоанн. — С чего бы это король Англии, враждебный нам, так обеспокоен пребыванием у власти мессира Мариньи, что даже срочно пишет письмо моему отцу с просьбой о его защите? Чьи интересы представляет мессир Мариньи, что за него так хлопочет враждебный нам король?

— Возможно, король Эдуард считал мессира Мариньи залогом мира, — неуверенно пожал я плечами.

— Может быть, — охотно согласился король Иоанн. — Но в чью пользу был этот мир? Вялотекущая война во Фландрии? Смуты в Гаскони? Заметите, не в Уэльсе, а во Фландрии!

— А в чем был такой сильный вред мессира Мариньи, Ваше Величество, что его надо было повесить? — спросил я.

— Мой отец готовил летом наступившего года экспедицию против фламандцев, наспех вооруженную. Но представьте, что Мариньи остался бы первым министром. Мой отец естественно думал: а что если он выдаст Эдуарду ее план?

Я задумался, Аршамбо. Пожалуй, в словах молодого короля был свой резон.

— И это ещё цветочки, — продолжал король Иоанн нежным голосом матери. — Мессир Мариньи двадцать лет отвечал за наше военное строительство. Мы не построили ни одной крепости на границах с Гасконью и Гиенью. Ни одной! Весь юго-запад страны был открыт для английского удара, — кашлянул он от волнения.

— Наша граница с английскими владениями ужасна, — продолжал король. — Эту извилистую линию нужно прикрыть большим количеством крепостей. Или отобрать все у англичан, — многозначительно посмотрел он на меня. — Между тем, мессиру Мариньи даже не пришло в голову, что англичанам открыт прямой путь к Пуатье, Тулузе и Орлеану.

— Может быть, мессир Мариньи этого не понимал? — осторожно спросил я.

— Рад бы с вами согласится, монсеньор, но не могу, — ответил Иоанн. — Не могу. Иначе не хотел бы так король Эдуард оставить его премьером Франции. Впрочем, если он этого не понимал, то ему точно не место на посту первого министра: конюший мессира Бувилля, кем он и начинал, предел его способностей.

Я улыбнулся: несмотря на свой холодный ум, король Иоанн предан людям, которые сыграли в его жизни большую роль. Бувилль был его камергером в детстве, и Иоанн до конца не хотел отпускать его от двора.

— И если мессир Мариньи позволяет-себе такое в мирное время, то что ждать от него в случае войны? А в случае нашего поражения от англичан, что он себе позволит? — продолжал король Иоанн. — Мой отец, видимо, взвесил все эти факты и принял жесткое, но верное, решение.

— Мессир Мариньи думал, что брак вашей тётушки, Королевы Изабеллы, с королем Англии — достаточная гарантия мира, — размышлял я вслух.

— Ну, сегодня гарантия, завтра не гарантия, — опустил веки король Иоанн. — Судя по Фландрии, особой гарантии мы не увидели.

Королева Изабелла еще жива, Аршамбо. Она всегда недолюбливала своего племянника короля Франции, и король Иоанн, надо сказать, платил тетушке той же монетой. Естественно, он не удержался от очередной тонкой шпильки в ее адрес. Матушкина школа.

— Ваше Величество, если бы ваш отец так и объяснил бы казнь Мариньи, — вздохнул я. — А то объяснили ворожбой и заговором против короля, что породило глупые слухи.

— Но он не мог этого сделать, монсеньёр, — прищурился король Иоанн. — Объявить это значило начать войну с Англией, а мы в тот момент были к ней не готовы. Мариньи надо было удалить тихо без международного скандала.

— Но экспедиция короля Людовика во Фландрию все равно была провальной, — вздохнул я. — «Грязевой поход», как ее стали звать.

— Гм… а это как посмотреть… — охотно ответил король Иоанн. — Мой отец не захватил Фландрию. Но мог ли он ее захватить? Наспех собрав войско, он показал фламандцам, что при повторении Лилльской авантюры он готов к войне: Мариньи больше нет. Фламандцы покричали и остановились, не так ли?

Я задумался. В самом деле, как по-разному можно посмотреть на самые казалось бы простые вопросы политики, Аршамбо. И король Иоанн понимал это даже в столь юном возрасте. Ему ведь еще не было и двадцати, Аршамбо!

— А говорили, что всему виной амбиции вашего дедушки, Карла Валуа, — вздохнул я.

— Мой дедушка был великий полководец, не проигравший ни ни одной битвы, — сказал король. — Он помнил наш разгром в Арагонском походе 1285 года. А отчего был разгром? Горы и манёвры Англии, угрожавшей открыть второй фронт, — кашлянул Его Величество. — Какие меры предпринял мессир Мариньи для устранения этой проблемы? Никаких. Армия ослабла, гарнизоны не проходили подготовки, крепости на юго-западе не построены.

— А с чего вы решили, что гарнизоны не обучались? — прищурился я.

— Я ознакомился с отчетом графа Артуа о положении дел в Шато-Гайяре осенью 1314 года, — кивнул король. — Должен сказать, что был впечатлен. А ведь Шато-Гайяр — не жалкая тюрьма, а оборона Парижа на случай высадки англичан. Конечно, дедушка Карл негодовал, видя все это.

Я невольно зауважал его, Аршамбо. Юноша, читающий лично документы двадцатилетней давности. чтобы разобраться в делах, — такой король достоин уважения, чтобы там не было.

— Впрочем, это был ещё не весь вред королевству, который принёс мессир Мариньи, — вздохнул король. — Он настоял на передаче Артуа дочери графа Робера Второго. А ведь она — вассал не короля Франции, а императора Священной Римской империи. Графство Артуа, наш щит и барьер, ушло за просто так от Франции в иную систему!

— Насколько мне известно, план мессира Мариньи заключался в том, что Франция получает графство Бургундское через брак Филиппа Пуатье и Жанны Бургундской, — сказал я.

— В таком случае брачный контакт должен был предусматривать освобождение пфальцграфа Бургундии от вассалитета в отношении императора, — подтвердил король Иоанн. — Я поднял документы о заседании советов: так вопрос не ставил никто.

— Но в этом случае мы получали войну со всей Священной Римской империей, — продолжал король Иоанн. — При неясном поведении Англии. Но даже без этого мы получали могучую. Бургундию на наших границах. Нас отбрасывали в девятый век, когда на наших восточных границах было могучее Срединное королевство, — продолжал король Иоанн. — И это из-за коррупции мессира Мариньи. Вот потому мой отец и решил избавиться от такого первого министра.

— Скажите, монсеньор, а Святой Престол по-прежнему так высоко ставит английские епископства? — задумчиво спросил король.

— Вашему Величеству отлично известно, что король Англии уже более ста лет вассал Святого Престола, и все английские епископства в прямом подчинении папы, — ответил я.

— И короли Англии пытаются это пересмотреть? — прищурился Иоанн.

— К сожалению, да, Ваше Величество, — не стал скрывать я. — Вспомните короля Эдуарда Второго и дело епископа Герифордского.

— Помню, разумеется… А если бы король Англии пожелал выйти из повиновения Святому престолу, какова была бы реакция в Авиньоне? — как бы невзначай спросил король.

Впрочем, я кажется, забежал слишком далеко вперёд, Аршамбо. Давайте-ка вернёмся в 1319 год…

* * *

Вы спрашиваете, Аршамбо, откуда мне известны такие подробности? Ну, а как же, племянник, я ведь как-никак духовное лицо! Для нас, кардиналов курии, тайны исповеди сильных мира сего не существует. Ну и пришлось мне изучить это все, когда стоял вопрос о канонизации матушки короля Иоанна…

Я не знаю, Аршамбо, что именно решил граф Пуатье в тот день, но, подозреваю, что с этого дня жизнь графини Артуа пошла на убыль. Она становилась для всех ненужной помехой. Филипп опасался, что она будет шантажировать его причастностью с смерти Людовика X. (Ведь все это очень легко развернуть в таком ключе). Кроме того, в случае смерти тещи Филиппу сразу переходит графство Бургундское через жену. Королева Клеменция в ужасе ждала дня, когда Маго получит право выезда из Артуа, и конечно в душе была не прочь избавиться от ненавистной графине, которую она считала виновницей смерти ее мужа. Робер не мог дождаться смерти тётушки, чтобы предъявить права на Артуа. Валуа тоже изрядно поднадоела возня с Артуа. Исчезновение Маго становилось желательным для всех политических игроков, и Жанна ускорила этот процесс своим признанием.

Не были против исчезновения Маго и бургундцы. Ведь ее дочь Жанна может также предъявить права на Артуа, а ее дочь — жена герцога Эда. Его умная матушка видела в этом колоссальные перспективы. Первая: столкновение Робера и Филиппа за Артуа, что разрушит их наспех сколоченный блок. Вторая: Жанна как наследница Бургундии и Артуа передаст их своей старшей дочери Жанне, жене Эда. Бургундия мирным путём расширялась, приобретая и графство Бургундское, и Артуа. А там можно подумать и о реставрации королевства Лотаря, наследником коего всегда себя мнили бургундцы.

Но в начале 1319 г. проблемы Артуа вдруг отошли на второй план: перед короной вставала куда более серьёзная проблема, чем графство Артуа. Да-да, Англия, та самая Англия. Мой друг Петрарка сказал, что Франция — это всего-навсего четыре семейства: Валуа, Бургундский дом (ныне единый), Бретонский дом и Плантагенеты, они же герцоги Гиени и короли Англии. Все зависит от комбинации этих четырёх семейств. Наладить отношения королевы Клеменции с бургундцами было невозможно: и потому, что она заняла место Маргариты, и потому, что не желала ни за какие коврижки передавать им Артуа. В воздухе пахло войной с бургундцами, у которых в руках была и запасная королева Жанна, дочь Сварливого. А, значит, ключевое значение приобретал король Англии, герцог Гиени.

А вот тут-то король Эдуард и начал свою игру. Приносить вассальную присягу ему было некому. Иоанну недавно исполнилось два года, и он был ещё несмышлёныш. Королева Клеменция была регентом и, строго говоря, не происходила из семьи Капетингов. Эдуард по совету своего кузена Генри Ланкастера предлагал ждать ещё двенадцать лет, до совершеннолетия Иоанна I. А поскольку Эдуард не приносили вассальную присягу Сварливому, то возникал прецедент вывода Гиены из-под суверенитета Французской короны.

Филипп Пуатье понимал это тоже слишком хорошо. Он объяснил своей любовнице как дважды два, что возникает опасный прецедент: герцог Гиени не приносят вассальную присягу уже второму французскому королю. Граф Пуатье был гроссмейстером шпионажа, и формула Генри Ланкастера стала ему известна почти сразу. Да Эдуард ее и не скрывал, намекая при каждом удобном случае, что во Франции правит теперь Анжуйский дом, а, возможно, что законная Королева Жанна Наваррская.

Как-то утром он получил письмо, написанное изящным витиеватым почерком королевы Клеменции. Разумеется, в ее сладко-приторном, но угрожающем, стиле. В нем говорилось, что если король Англии не пожелает принести вассальную присягу, то королева будет вынуждена секвестировать Гиэнь до совершеннолетия сына. Мол, когда Эдуард через двенадцать лет принесёт вассальную присягу, тогда и получит назад Гиэнь. Ну в конце Королева ласково интересовалась делами Генри Ланкастера и просила заверить, что она очень любит своего кузена. Которого, правда, не видела в глаза.

На этом, Аршамбо, проблемы короля Эдуарда не ограничились. Мятежные английские бароны Томас Ланкастер и Роджер Мортимер стали откуда-то получать щедрую финансовую помощь. Не надо быть семь пядей во лбу, чтобы сообразить, что деньги шли из Парижа. Королева Клеменции и ее любовник Филипп Пуатье недвусмысленно намекали, что если Эдуард хочет править спокойно, надо вассальную присягу принести.

Вот тут-то королеве Клеменции и Филиппу Пуатье снова понадобился Робер Артуа, наш смутьян. У него были прекрасные отношения с королевой Изабеллой, а сейчас это было настоящим спасением. Робер вернулся в Венсенн как законный глава 'Лиги союзников» (так провозгласили себя его последователи в Артуа), и наказывать за провал переговоров с Маго его, понятно, никто не стал. Тщетно Жанна Бургундская, дочь Маго, плакалась, что Робер разгромил замки во владениях ее матушки. Ее муж холодно пояснил, что бароны Артуа имеют право выбрать главу лиги, и никто не запрещает стать таковым Роберу Артуа. Отныне он — субъект переговоров в графстве, и с этими надо считаться, хотят того Маго с Жанной или нет. Ну а королева Клеменция пояснила Жанне, что жаловаться им на Робера Артуа и баронов нет оснований: Венсенское соглашение нарушила сама Маго.

Больше всего Филипп Пуатье волновался, что Эдуард снюхается с Маго, а потому уговаривал свою любовницу не сильно давить на англичан. Не в том, мол, мы сейчас положении, чтобы слишком храбриться. Филипп, впрочем, особой смелостью никогда не отличался. Но и Валуа, как прекрасный военный, понимал: война в Аквитании остановится в тот миг, когда шевельнулся Бургундия и Фландрия. Не годится государству иметь три, а то и четыре фронта — не справится. Потому решили требовать с короля Эдуарда принесения вассальной присяги за герцогство Гиеньское. С тем граф Робер и отбыл в Лондон, чтобы воздействовать на Изабеллу, а через нее и на короля Эдуарда.

Никогда, никогда, племянник, я не одобрял действий королевы Изабеллы. Измены королевы Маргариты — еще не повод ввергать страну в династический кризис. Мало ли, с каким конюшим она там спала! Сколько королев не изменяли мужьям, если честно? Возьмите Бланку Кастильскую хотя бы… Алиенору Аквитанскую… Или ее сестру Алису-Петрониллу. Алиса была просто бесстыдница — в пятнадцать лет увела у жены сенешаля Рауля пятидести лет и стала регентшей Франции. И ничего… Этак нам все королевство французское отменять придется, да и английское заодно. Ну и конечно, конечно, Аршамбо, сама Изабелла откровенно спала с лордом Мортимером. Не знаю уж, что она в нем нашла.

Но и даже после разоблачения дело Нельской башни было обставлено бездарно. Король Филипп зачем-то велел сжечь подлинник дела, и любой проучил возможность кричать, что это ложь или наполовину ложь. Братьев д’Онэ казнили нагими публично: вся чернь потешилась над сыновьями короля. А это уже совсем скверно, когда народ не уважает власть. Ну и малютка Жанна, дочь Маргариты. Король Людовик был прав: надо было тли объявлять не незаконнорождённой, или не трогать эту историю вообще. А так глупо вышло: то ли законная, то ли нет, то ли достойна трона, то ли нет. И получилось, что сами посеяли семена большой войны.

Король Иоанн? Ну а что, король Иоанн? А, как бы он реагировал на месте Филиппа Красивого? Понятия не имею, Аршамбо. В нем слишком много от его итальянской родни, а они к изменам относятся спокойно и даже с юмором. Изменяет жена — сам дурак, раз не можешь ее удержать. Думаю, король Иоанн захотел бы еще узнать постельные подробности; как именно изменяют, в каких вариантах, — ну, то, что мессир Боккаччо описал. «Ну и рога!» — сказал бы он со смехом. Любовников принцесс убрали бы тихо и бесшумно: мол, грабители напали, а кто, что — дело темное. Ищем, ищем негодяев, пока не нашли. И концы в воду.

Я-то прекрасно знаю английскую кухню, намного лучше нашей французской. Генри Ланкастер и епископ Экзетерский предложили королю Эдуарду оригинальное решение — отделить Гиень от Англии, передав ее старшему сыну и наследнику, который и станет вассалом Французской короны. И волки, так сказать, сыты и овцы целы. И английская корона освобождается от двусмысленного вассалитета в отношении французской, и Франция сохраняет право собственного лена над Гиенью. Возникает особое герцогство Гиеньскон — оно как бы вассальная часть Английского королевства, но одновременно и вассал короля Франции. Ну а став королем, наследник английского престола передает Гиень своему старшему сыну.

Кстати, о Диспенсерах. Не очень я верил, племянник, в слухи о мужеложестве короля Эдуарда II и всех его приближённых. Вы удивлены? Но посудите сами, Аршамбо. Как же это королева Изабелла родила от такого отпетого мужеложца четырёх детей? Да и Диспенсер-младший был женат, и Диспенсер-старший, Хьюг-отец, как-то его не свет божий произвёл. Да и слухи, что король клеятся не только к сыну, но и к отцу шестидесяти с лишним лет, мне всегда казались сказкой. Собственно говоря, знаем мы это все со слов одного человека — королевы Изабеллы. Уберите ее рассказы и увидите, что в «деле короля Эдуарда» почти ничего нет.

Вы спрашиваете, отчего все в это верили, Аршамбо? Все просто. В юности короля Эдуарда при его дворе ошивался гасконский дворянин Пьер де Гавестон, который в самом деле имел такие наклонности. Гавестона потом казнили, но, как Вы сами понимаете, королю Эдуарду теперь следовало быть осторожнее. А он осторожностью не отличался! Положил при всех руку на плечо Хьюга Диспенсера — ясно, мужеложец. Сделал Хьюга Диспенсера герцогом Глостером — без сомнения, любовники. Что, вы сомневаетесь? А вы про Гавестона вспомните. Не верите, что Эдуард после выпивки обнял кого-то из пажей? А вспомните Гавестона! Гавестон придавал двусмысленность любому шага короля Эдуарда: чтобы он не сделал, на нем висит подозрение в мужеложестве. А «добрые люди' типа королевы Изаьеллы и лорда Мортимера эти слухи распространяли и множили. Без Гавестона это были бы россказни, но с Гавестоном они приобретали ощутимую основу.

Зато Карл Испанский и Жан Валуа, сын Филиппа Валуа — эти уж в самом деле страдают содомским грехом. Они доставили немало хлопот королю Иоанну, но об этом чуть попозже.

* * *

Между тем, дорогой Аршамбо, приближался захватывающий момент: встреча двух самых красивых женщин Христианского мира в Амьене. Изабелла Английская и Клеменция Венгерская… Королева Англии и Королева Франции. Первую от дел отстранил не любивший ее муж король Эдуард. Вторая правила Францией, сохраняя хрупкий баланс между всесильным графом Валуа и своим любовником графом Пуатье. У обеих были малолетние дети, и оба — внуки короля Филиппа.

Король Эдуард отрядил свою супругу королеву Изабеллу на континент — встретиться с королевой Клеменции. Сам он отказался, сославшись на тот факт, что его брат, король Франции, еще слишком мал. Филипп Пуатье естественно поехал со своей возлюбленной: и просто потому, что не мог жить без Клеменции, и потому что боялся, если Изабелла с Эдуардом обведут ее вокруг пальца. Впрочем, Клеменция уже твердо решила, что ни за что не откажется от французского суверенитета над Гиэнью.

«Главное, — говорил Филипп Пуатье своей любимой, — чтобы договор предусматривал обязательную вассальную присягу сына короля Эдуарда. — Иначе англичане ускользнут из нашей власти».

Королева Изабелла приехала в Амьен первой. Сопровождал ее кузен короля Эдуарда Генри Ланкастер — тот самый, что придумал вывести Гиень из подчинения французской короне. Хитрец он был редкий, умевший сгладить неловкости короля Эдуарда. Ну и я сам, Аршамбо, естественно был с ними, а как же без этого. Здесь в Амьене королева Англии она сразу же встретилась со своим другом Робером Артуа. Не знаю, использовали ли его Клеменция с любовником или, наоборот, он вел двойную игру, но так или иначе, он ввел свою подругу в курс дела. Королева Изабелла и сама была француженкой, а потому была не против оставить Гиэнь под французской юрисдикцией. Да и ее старший сын приобретал опору, независимую от отца, что весьма нравилось королеве Изабелле.

А я? Представьте себе, я там тоже был, племянник! Только с английской стороны. А как же — я ведь был в те годы архидьяконом Лондона. И конечно же был в Амьене, чтобы помогать епископу Экзетеру выработать текст договора. Там-то я впервые увидел королеву Клеменцию Венгерскую воочию. Признаюсь, меня удивила ее молитва. Это была роскошная капелла, где все было инкрустирована золотом и лазуритами. Свечи горели, источая не церковный ладан, а запах роз! Клеменция в длинной горностаевой мантии с синим воротником опустилась на колени на специальную скамеечку. Впрочем на скамеечке лежали специальные атласные подушечки для ее коленей. Длинное тело Клеменции изящно опустилась на них. Тогда я почему-то вспомнила новеллы мессира Боккаччо об утонченном разврате итальянских монашек и дам.

«Ничуть не сомневаюсь, если она готовит войска к нападению исподтишка!» — шепнул генри Ланкастер королеве Изабелле, глядя на ее молитву.

— Однако, брат мой, — сказала королева Изабелла Филиппу Пуатье. — Боюсь, следует уже подумать о канонизации вашей королевы!

Граф Пуатье пропустил мимо ушей эту шпильку, глядя с постной миной на их англичан. Кажется, он ожидал подвоха. Майский день выдался пасмурным и с моря дул холодный ветер. Я внимательно наблюдал за обеими королевами: сейчас от согласия этих двух дам зависело слишком многое во всем христианском мире. Не знаю, вспоминала ли королева Клеменция своего покойного супруга: она ведь ходила с ним паломничество в Амьен примерно за полгода до его смерти. А, может, и не вспоминала: присутствие Филиппа Пуатье с лихвой заменяла королеве мужа.

А знаете, Аршамбо, кого их духовных лиц прихватили с собой Клеменция с Филиппом? Да, вы правы — Жана Мариньи, архиепископа Санского. Того самого, что отрёкся от брата и перебежал в лагерь Карла Валуа. Почему его — понятия не имею. Возможно, Валуа приставил его соглядатаем; возможно, Филипп Пуатье хотел перетянуть его не свою сторону; может, сам втерся в доверие к королеве Клеменции: с него станется. Но так или иначе Жан Мариньи приложил руку к составлению Амьенского договора. Брат считал его слюнятем и дурачком, но по мне он больше тянет на хитрого лиса. Король Иоанн подумывал протащить его в папы, но тут уж у него ничего не вышло.

— Однако, кузина, что вы думаете насчет моего письма? — спросил ее Генри Ланкастер, — когда королева вышла из церкви.

— На все воля Божия, кузен! — ласково ответила Клеменция, осмотрев ее лучащимися синими глазами. — Идёмте помолимся, дабы Господь умудрил нас перед решением дел!

Из этого, Аршамбо, я сразу понял, что Клеменция и Филипп не уступят нам и пяди спорной земли в Гаскони. У меня, впрочем, был готов другой проект. Генри Ланкастер внес в проект соглашения параграф о том, что Французская корона помимо прочего отказывается от поддержки Шотландии. Я, честно говоря, был против, но Генри Кривая Шея, как его звали все, кому не лень, надеялся, что проскочит. Мне, признаюсь, было любопытно посмотреть, что из этого получится.

Получилось, откровенно говоря, не очень. За торжественным обедом стороны обменивались любезностями. Когда же дошли до дела, то королева Клеменция сообщила. что проект соглашения пришелся ей по душе, но надо бы его расширить — например, в обмен на отказ от поддержки Шотландии английская сторона обещает не поддерживать Фландрию и… графиню Артуа.

За этим предложением вовсе не обязательно, Аршамбо, видеть руку Филиппа Пуатье: королева и сама могла придумывать комбинации.

Я боялся, что вся наша работа с епископом Экзетором пойдет псам под хвост. Но королева Изабелла проявила себя с лучшей стороны. Она просто предложила удалить из соглашения все пункты, не относившиеся к статусу Гиени. После долгого торга мы решили удалить из соглашения все, не относящее к Гиени. Мы с епископом Экзетером в ночь составили новый проект договора, и две внешне радостные королевы с удовольствием подписали его поутру в шатре. И, откровенно говоря, зря, Аршамбо. Иногда лучше решать разом все спорные вопросы, а не откладывать их на будущее.

— А где мы теперь? Проехали уже Мортмар или нет?.. Ах, нет еще. Очевидно, я чуточку вздремнул… Как хмурится небо, да и дни заметно стали короче…

Представьте, Аршамбо, что я успел даже увидеть сон, видел сливовое дерево все в цвету, огромное дерево, все снежно-белое с округлой кроной, и на каждой ветке щебетали птицы так, что, казалось, поют сами цветы. И небо было голубое похожее на покров Девы Марии. Ангельское видение, подлинный райский уголок! Странная все-таки штука эти сны! Заметили ли вы, что в Евангелии никогда не упоминается о снах, кроме сновидений Иосифа в начало Евангелия от Матфея? И это все. Зато в Ветхом завете патриархи без конца видят сны, а вот в Новом завете снов никто не видит. Я часто думал, почему это так, и до сих пор не нашел ответа… А вас это не удивляло? Значит, вы, Аршамбо, не слишком усердный чтец Священного писания… По-моему, это великолепная тема для наших ученых теологов в Париже или Оксфорде: пусть заведут высокомудрые споры и снабдят нас толстенными трактатами и трудами, написанными на такой вычурной латыни, что никто там ни строчки не поймет.

Покончив на время с английскими докуками, королева Клеменция взялась за решение проблемы Артуа. Прежде всего, она решила сама, наконец, разобраться, что к чему, и мягко попросила графа Бувилля ответить на некоторые вопросы мессира Милля де Нуайе относительно графства Артуа. Тот, естественно, ни в чем не мог ей отказать: слишком сильно обожал королеву со времен своего путешествия в Неаполь. Помогал мессиру Миллю нотариус Робера Артуа Пьер Тессон, так что, всем было ясно, куда дует ветер. Но Бувилль ответил так, что и у королевы глаза открылись от изумления. Мол, держал он в руках брачный контракт графа Филиппа Артуа и мадам Бланкой Бретонской, но не прочел его! Он передал контракт канцлеру короля еще Филиппа III, чтобы тот скрепил его печатью, контракт был покрыт печатями всех пэров, а пэром был и будущий Филипп Красивый, как старший королевский сын и первый претендент на французский престол.

— Неужели, дорогой мессир Юг, вы не ознакомились с контрактом? — потрясенно спросила Клеменция.

Да, Бувилль говорил, что помнил, что было занесено в брачный контракт Филиппа Артуа. Но когда, когда он об этом впервые услышал? Перед самым бракосочетанием, в 1282 году или, может быть, в 1298, когда граф Филипп скончался от ран, полученных в битве при Верне? Или еще позже, когда старый граф Робер II пал в битве при Куртре, другими словами, в 1302 году, пережив сына на четыре года, вот тогда-то и началась тяжба между его дочерью Маго и его внуком, теперешним Робером III…

— Что же получается? — переспросил Милль де Нуайе. — Из ваших показаний следует, что контракт был похищен из вышеупомянутого хранилища по приказанию мадам Маго Артуа и с помощью различных хитростей?

— Да я ничего этого и не говорил, — заметил Бувилль.

— Прямо вы этого не сказали, ваша светлость, — согласился Милль, но это следует из ваших показаний: во-первых, брачный контракт существовал; во-вторых, вы сами его видели; в-третьих, он был положен на хранение в архивы… скрепленный печатями пэров… Вы заверяли также, что по этому контракту мадам Маго отстранялись от наследования и что контракт исчез из хранилища, с тем чтобы он не мог быть представлен на процессе, который его светлость Робер Артуа начал против своей тетки. Кто же еще, по-вашему, мог похитить? Уж не считаете ли вы, что это было сделано по приказу короля Филиппа Красивого?

Вопрос коварнейший! Ведь ходили же упорные слухи, будто Филипп Красивый, желая одарить тещу двух младших своих сыновей, оказал давление на судей, дабы те вынесли решение в ее пользу. Скоро начнут, пожалуй, кричать на всех перекрестках, что, мол, самому Бувиллю и было приказано выкрасть бумаги!

— Прошу вас, мессир, не упоминайте имени моего государя, короля Филиппа Красивого, в связи с такими грязными делами, — с достоинством отозвался старик.

Над крышами и кронами деревьев пронесся звон колоколов с колокольни Сен-Жермен-де-Пре. Бувилль вдруг вспомнил, что как раз в это время ему приносят миску творога: это лекарь посоветовал ему трижды в день есть творог.

— Итак, — продолжал Вильбрем, — брачный контракт, следовательно, был похищен без ведома короля… А кто же еще был заинтересован в исчезновении бумаг, как не графиня Маго?

При каждом слове молодой королевский посланец многозначительно постукивал кончиками пальцев по каменной скамье; так нравились ему собственные, казалось бы, неопровержимые рассуждения.

— О конечно, — вздохнул Бувилль. — Маго на все способна.

Конечно, это она похитила брачный контракт своего брата, да еще имеет наглость утверждать, да еще клятву на Евангелии приносит, что такого контракта, мол, вообще никогда не существовало! Чудовище, а не женщина…

* * *

Накануне переговоров королева Клеменция предложила Маго великодушный жест. Давайте, мол, придем к компромиссу: Маго остаётся графиней Артуа до конца своих дней, но назначает Робера своим наследником. Клеменция даже написала ей личное письмо с таким предложением. Но Маго заупрямилась; ни за что и никогда, наследницей ее может быть только старшая дочь Жанна. Робер рвал и метал, доказывая Валуа, что все переговоры с его тёткой бесполезны и ни к чему не приведут.

Почему не согласилась Маго мне, Аршамбо, сказать трудно. Может, считала, что признай она наследником Робера, племянник быстро избавиться от неё. Может, хотела передать своей дочери Жанне два графства. Может, боялась, что рухнут ее игры с бургундцами. Но так или иначе Маго отказалась, грубо ответив, что в своих ленных владениях она будет решать сама, кто наследник.

Робер Артуа между тем обзавёлся новым другом. Правда, Аршамбо, его друг был совсем маленький, но в перспективе дружба с ним значила невероятно много. В пылу интриг король Иоанн рос изолированным от мира под неусыпной охраной. Зато Робер Артуа, не жалея времени, любил заходить к ребенку, охотно играл и возился с ним. Потихоньку да полегоньку граф Артуа стал ему чем-то вроде отца или, если угодно, любимого дяди. Ребёнок король уже лопотал, спрашивая, когда же снова придёт «дядя Робер».

Результаты не заставили себя ждать, Аршамбо. Королева Клеменция души не чаяла в единственном сыне. Утром Иоанн бежал к маме поздороваться, и она, взяв его на руки, покрывала поцелуями. Однажды, обняв мать, мальчик залепетал:

— Мама, а когда ты пойдёшь бить прощелыгу Маго, свинью Маго, шлюху Маго?

— Иоанн! Что это за слова для короля? — в синих глазах Клеменции читался ужас.

— Она занимается интригами и обобрала сироту… дядю Робера… — пролепетал король.

Придворные громко смеялись. Неловкость снял Филипп Валуа, сказавший со смехом, что король растёт настоящим воином и однажды поведёт в бой армию.

В другой раз проблема была уже серьёзнее. Иоанн спросил мать, кто такие рогачи.

— Ну лоси, олени…- осторожно пояснила Клеменция сыну.

— А кто такой кузен-рогач? — не понимая спросил Иоанн.

— Иоаннн, это очень нехорошее слово, очень, — объясняла Клеменция. — Королю не подобает его говорить.

— А почему? — искренне не понимал ребёнок.

Королева Клеменция после этого провела беседу с Робером Артуа, ласково попросив кузена выбирать слова в присутствии ребёнка. Как раз в этом время она, Аршамбо, начала учить сына говорить по-итальянски: и в память о родине, и чтобы у них с Иоанном был свой секретный язык. Это очень нравилось Роберу Артуа, который был другом итальянских банкиров и обещал показать ребёнку настоящих итальянцев.

Нежная привязанность короля к «дяде Роберу» вскоре принесла тому первые дивиденды. Виной тому был принц Карл де Ла Марш: ведь его жена Бланка все ещё сидела в Шато-Гайаре. Королева Клеменция хотела смягчить её долю, но из-за борьбы с Маго быстро забыла об этом. А Карл не забывал: у него, здорового и полнокровного мужчины, не было супруги уже шесть лет. И тут его мечты наложились на европейскую политику.

Брат королевы Клеменции как раз укрепился на венгерском троне. Он был давним врагом германское императора Людвига Баварского и женился на дочери его врага короля Богемии Иоанна Люксембурга. Для укрепления альянса с Францией он решил женить принца Карла на её родной сестре Марии Люксембург. Принц Карл был в востоке заполучить юное тело принцессы для утех; королева Клеменция одобряла проект брата, но мешала Бланка. Надо было уломать ее на развод.

И вот тут-то Робер Артуа решил действовать. Как-то ночью они с Лорме пообещали маленькому королю интересное приключение. Нет, Робер не выкрадывал короля: малыш сам просил взять его с собой, ну а наш молодчик рад стараться. Естественно, прихватили маленькую золотую корону и синюю королевскую мантию. Поздно вечером кавалькада помчалась в Шато-Гайяр, и малютка Иоанн был в восторге, мчась на лошади с «дядей Робером». Дальше пошло чистое мальчишество. Комендант — да, тот самый Берсюме — сообщил, что отопрет ворота только по приказу королевы или короля.

«Короля так короля, — лениво ответил Робер. — Ваше Величество, — обратился он к ребёнку, — прикажатие олухам открыть ворота!»

С Берсюме, конечно, был шок, когда граф Артуа, этот верзила, внёс ребёнка в короне и королевской мантии на руке. Иоанн естественно выдал, что требования «дяди Робера» должны немедленно исполняться.

— Служба королю — есть главное дело нашей жизни! — захохотал граф Артуа.

Пока Лорме развлекал короля небылицами замке, Робер потребовал встречу с Бланкой. И вот тут-то и выяснилось, что принцесса давно беременна от Берсюме. Скандал был слишком громким. Королева Клеменция не находили себе места, когда утром хватилась сына. Но тут примчались граф Артуа с королём Иоанном и быстро доложили, что к чему. Пока Клементия осыпала ребёнка поцелуями, Робер рассказал ей о произошедшем и представил дело так, что предотвратил козни Маго и бургундцев. Для того, мол, срочно и взяли маленького короля.

Ну тут уж Клеменция разозлилась но на шутку. С ней это очень редко, но случалось, Аршамбо. Мол, мы стараемся для этой негодной Бланки, сдерживаем просьбы Карла о разводе, а взамен… Надо, дескать, сегодня же написать папе, чтобы готовил развод. Королева уже хотела написать приказ об аресте Берсюме, но Робер представил дело так, что это Бланка изнасиловала коменданта, используя для этого сохранный ей титул принцессы.

— Мама, а когда ты пойдёшь бить прощелыгу Маго? — спросил король, о котором все забыли.

— Кузен… — укоризненно вздохнула королева, взглянув на Робера Артуа.

Робер Артуа извлёк двойную выгоду от этой игры. Он снова вывалял в грязи имя тётушки, а заодно отсёк для королевы путь к соглашению с бургундцами, коль скоро снова воскресла тень Нельской башни. Оставалось сделать последний шаг, и Робер Артуа его сделал.

Следующей дрогнула племянница Дени — Беатриса д’Ирсон — та самая придворная дама Маго. Я вам, помнится, о ней рассказывал. Была она красавица, но развратница и интриганка, занимавшаяся колдовством. От неё так и несло запахом костра, что добавляет таким женщинам пикантности. Была она в тайне влюблена в графа Робера, и, воспользовавшись случаем, соблазнила его. Для Беатрисы здесь было двойное наслаждение: и запретная любовь с его светлостью Робером, и радость от победы над давним объектом своего вожделения.

Как соблазнила — понятия не имею, Аршамбо. Может, явилась к нему домой, наговорила мистической чуши и затянула в постель. Может, стала с придыханием обсуждать дела Маго, и граф Артуа клюнул. Может, придумала тайное свидание… да мало ли способной у женщин соблазнить мужчин. Что, вы спрашиваете, почему я не скрещиваю два пальца, моля небо о заступничестве? Понимаете, Аршамбо, я не суеверен.

Никогда я не верил; Аршамбо, что Беатриса д’Ирсон была колдуньей. Ну какая из неё колдунья? Так… дурочка, заигравшаяся в ведьму, и думавшая, что делает серьезное дело. Но зато она убеждала Робера Артуа, что с Маго надо кончать как можно скорее. Иначе, мол, будет только хуже: старуха окрепнет и нанесёт ответный удар.

Робер Артуа и сам понимал, что кончать с Маго в его интересах. Новых бумаг, чтобы возбудить тяжбу, у него не было, да и королева, как регентша, не могла отменить решения покойного короля: это мог сделать только новый король, а ждать его совершеннолетия Робер Артуа как-то не собирался. От того он и подослал свою «колдунью» к монсеньору Жану Мариньи, и они вскоре пришли к соглашению.

* * *

Как я и говорил вам, племянник, Жан де Мариньи был отвратительной личностью. Брат возвысил его до архиепископа Санского, а он воровал имущество тамплиеров, да ещё и оставил расписку ломбардским купцам. Когда Валуа и Робер поприжали его, пригрозив показать расписку королю Людовику, он сразу бросил брата и перебежал на их сторону. Да не просто перебежал, а дал королю такие показания, что Людовик пришёл в яркость. На суде против брата Жан не сказал в его защиту ни слова, проголосовал за смертную казнь, и остался архиепископом Санским и Парижским.

Теперь звезда Жана Мариньи стала разгораться ярче. Каким-то образом он втерся в доверие к набожной королеве Клеменции, и она стала приглашать его на заседания Малого королевского совета. Это для любого духовного лица большая честь. Он хорошо знал английские дела и во время переписки с королем Эдуардом стал совершенно не заменим. Монсеньёр Великий инквизитор, брат Рено, старел, и кое кто уже поговаривал, что королева видит Жана де Мариньи его преемником. Филипп Пуатье не возражал — он и сам симпатизировал брату Ангеррана, как соратнику отца, и тут любовники были солидарны. Не был против и граф Валуа, считая Жана Мариньи своим человеком.

Да, и вы правы, Аршамбо, в старости он отлично пристроился и при короле Иоанне. Тот, понятно, чтил его в память о матушке.

Человек он все-таки был хитрый, Аршамбо. У его брата Ангеррана остался сын, Луи: сначала его посадили с матерью, потом король Людовик выпустил своего крестника и перед смертью назначил щедрый пансион. Королева справлялась частенько, как у него дела. Но Жан очень боялся, что сын казнённого брата скомпромитирует его карьеру и быстро сплавил его в Авиньон, к папе. Ну а затем стал искать ему применение: стать соглядатаем при юной Жанне, дочери Сварливого и Маргариты. Луи отказался, и его сиятельный дядя сразу стал напевать королеве о неблагодарном племяннике, который, мол, не ценит того, сколько для него сделано.

Так вот, Аршамбо, Жан Мариньи вскоре после Амьенской встрече, сказал королеве Клеменции, что готов помочь Ее Величеству и стать посредником на переговорах с Маго. Мол, уж против авторитета Святой церкви графиня Артуа не пойдёт. Довольная королева сразу отправила его в Артуа на переговоры. О чем он там говорил со старой фурией, не знаю, но вернулся с предложением организовать встречу сторон в своём архиепископстве Санском.

Люди Маго, конечно, ощущали приближение конца, Аршамбо. И дрогнули. Дени д’Ирсон, казначей, написал письмо Филиппу Пуатье с просьбой защитить хотя бы их род, раз уж нельзя защитить графиню и Тьерри. Фактически он согласился сдать брата в обмен на какие-то гарантии. Что ответил граф Пуатье — понятия не имею. Подозреваю, что тихонько обсудил письмо со своей любовницей и убедил ее в том, что мэтр Дени не помещает для следствия. Королева Клеменция тоже не любила рубить с плеча и, думаю, охотно согласилась с ним. Но здесь как раз и появился Валуа, заговорив (по соглашению с Филиппом), что с Маго пора кончать.

— Подумайте, племянница: Маго убила вашего мужа, моего дорогого племянника Людовика, — сказал, запыхавшись, Валуа.

— Государыня, сестра моя, — наклонил Филипп голову. — Вы должны решиться на это ради безопасности сына, нашего короля.

Я не знаю, Аршамбо, как именно говорил Филипп Пуатье со своей любовницей. Подозреваю с постным видом: мол, не хочется, но другого пути нет.

— Я… Я не смогу… — прошептала Клеменция. — О нет, это… слишком жестоко!

— Племянница! Одумайтесь, она ведь убьёт малютку короля, как вашего супруга! — Валуа не мог сдержать своих эмоций. — Маго ничего не стоит его убить!

— Сестра моя, я понимаю, как это сложно, — вздохнул Филипп Пуатье. — Подумайте до вечера, прошу вас, а мы зайдём за вашим окончательным решением.

О том, что было в тот день, я знаю только по слухам Аршамбо. Конечно, конечно, мне открыты тайны исповеди благодаря духовному. Королева Клеменция, как обычно, сначала повозилась с сыном, потом пошла в комнату и села зареванной у окна без света. Как я вам и говорил уже, племянник, с ней подобные истерики случались и нередко. Сидела без света, пока ее не нашла верная Эделина. Кастелянша и подруга королевы хотела побежать за графом Пуатье, но ее опередили — в комнату вошли Его Высочество граф Филипп и Карл Валуа.

— Племянница, вы решились? — спросил без экивоков чуть запыхавшийся Валуа.

Королева молчала. Было видно, что она боится только одного — как бы не разреветься на людях, хотя заплаканные глаза выдавали ее с головой.

— Сестра моя, я понимаю, это трудное решение, — начал Филипп Пуатье методичным голосом. — Но вы должны решиться ради вашего сына. Если моя теща выйдет на волю из Артуа, боюсь, участь маленького короля предрешена. Да и ваша тоже. Что будет с королевством?

Клеменция смотрела на него не отрываясь, словно была околдована. Даже сквозь она послала Филиппу очаровательную счастливую улыбку.

— И не забудьте, племянница, она убийца — вашего супруга! — снова нанес удар Валуа.

— Маго это беспредел… — покачал головой Филипп. — Это оставлять так нельзя.

Эделина вскрикнула. Граф Валуа посмотрел на нее с неудовольствием, словно только сейчас заметив ее присутствие.

— Да… — вдруг тихо прошептала Клеменция посмотрев в темное окно. — Да… -опустила она ресницы.

— Ну вот и славно, племянница, — сказала Валуа. — Я знал, что вы примете верное решение. Большего от вас и не нужно. Мы с племянником, — посмотрел он на Филиппа, — все устроим.

— Мне… страшно… — прошептала Клеменция. — Филипп…

Граф Пуатье подошел к ней и теперь уже при всех взял королеву на руки.

— Жанна… — королева, дрожа и уже никого не стесняясь, прижалась к Филиппу. — Пожалуйста…

— Успокойтесь, сестра моя, о моей супруге речь не идет, — успокоил ее любовник.

— Конечно, конечно, — охотно подтвердил Карл Валуа. — Графиня Пуатье тут не причем.

— Пусть она не узнает ничего… — пробормотала Клеменция.

— Успокойтесь, Сестра моя, все будет сделано, как нужно.

Филипп понес на руках королеву, что сразу придавало ей уверенности. Доверить устранение Маго было решено Жану Мариньи, давно связанному с кланом Валуа. Этот хитрый, но мало достойный служитель церкви, отлично принимал толк в подобных гадостях. Маго было решено заманить в ловушку, для чего ей и предложили новый тур переговоров в Компьене.

Королева Клеменция до смерти боялась Маго, потому сама ехать туда отказалась. Она отдала свои полномочия Жану Мариньи: пусть мол он представляет королевский двор. Потом, Аршамбо, немало говорили о том, что графиню Артуа отправила Беатриса, но я-то прекрасно знаю, что это не так: приказ шёл намного выше. Маго, ища какую-то лазейку, прибыла на переговоры вместе с мэтром Тьерои д’Ирсоном и Беатрисой. Последняя уже вернулась в её свиту, как и положено камеристке: думаю, она наслаждалась вдвойне, представляя себя в объятиях ее племянника. За ужином архиепископ Сансксий предложил компромисс: Маго признает Робера наследником в обмен на снятие с неё опалы. Старуха грубо отказалась, опасаясь, что её сразу же убьют, и после ужина почувствовала себя плохо.

Яд ей дали медленный, Аршамбо. То ли сам по себе он был медленным, то ли Беатриса потихоньку подливала его хозяйке: не могу сказать. Маго мучалась, но пошла на последнюю гадость: отписала завещание графство Бургундское старшей дочери Жанне (и соответственно Филиппу), а графство Артуа — младшей Бланке. Наш святой отец как раз начинал с ней бракоразводный процесс, но кто сказал, что Бланка не имеет право наследовать Артуа?

Отходя в мир иной и угасая, Маго стравила всех. Главным вдруг оказался Карл де Ла Марш: теперь он кусал локти, что начал рано бракоразводный процесс, а то мог бы получить Артуа. И Жанна могла бы получить Артуа, если бы не измена Филиппа. А Маго сделала ещё приписку: ежели Бланка не могла паче чаяния получить Артуа, его получает Жанна. А это уже вбивало клин между Филиппом и его новыми союзниками.

Маго не стало хмурым ноябрьским днём 1320 года. Робер Артуа готовился пожинать плоды победы и переехать в отель Артуа, пообещав оставить там и Беатрису. У него был уговор с Филиппом, что тот откажется от Артуа. Но теперь ему пришлось судиться с принцем Карлом и Бланкой, которые ещё оставались мужем и женой. А Карл де Ла Марш понятия не имел, муж он или уже нет принцессы Бланки.

Видите ли, Аршамбо, я люблю Бурдей и твердо знаю, что там я мог бы быть счастлив, если господь по милости своей разрешил бы мне не только владеть им, но и жить там. Тот, у кого есть лишь одно скромное владение, умеет насладиться им всем сердцем. А тот, у кого много обширных владений, наслаждается ими лишь в мыслях своих. Небеса всегда и везде уравновешивают то, чем награждают нас. Когда вы, Аршамбо, будете возвращаться в Перигор, сделайте милость, загляните в Бурдей и проверьте, пожалуйста, выполнили ли мое приказание и починили ли крышу. И камин в моей спальне. Он дымит.

Никогда, Аршамбо, королева Клеменция не забывала, что она Анжуйская принцесса. И никогда не забывала ни своей клятвы, ни своего предназначения.

Вспомните, Аршамбо, откуда взялась Анжуйская династия. Брат короля Людовика Святого — Карл Анжуйский — подписал соглашение со Святым престолом. Он уничтожает гиббелинов, врагов Папы, а Святой отец позволяет ему захватить Сицилийское королевство. Что Карл и сделал в 1265 году. Правда, Карл был жесток и казнил его последнего короля — юного Конрадина. Это, Аршамбо, был уже перебор: был нарушен принцип неприкосновенности христианских монархов, а этого наша Святая церковь не одобряет.

Карл Анжуйский строил обширные планы по созданию Христианской монархии на всем Средиземном море. Карл построил мощный флот, присоединил герцогство Дураццо, шагнув на Балканы, и взял себе титул Короля Иерусалимского. Карл завершил поход Людовика Святого в Тунисе. Но все это тревожило Арагон — другое государство, обладавшее могучим флотом. Что и привело к великой Войне Сицилийской вечерни, по сравнению с коей нынешние войны недомерочные подобия больших войн.

А все потому, племянник, что Карл несколько пережал в Сицилийском королевстве, отдав все фьфы и сеньориты своим французам. Теперь французы правили неаполитанцами и сицилийцами, как хозяева. И на вечерни в 1282 г. сицилийцы восстали, пригласив Арагонского короля на престол. Так и началась война с Неаполя с Арагоном, пролившаяся двадцать лет.

Тут, Аршамбо, произошло невероятное. Папа Мартин IV, наш Святой отец, отлучил Педро III от церкви и провозгласил крестовый поход против Арагона! Зачем? Ну а как же… Арагонский престол посмел восстать против любимого дитя церкви, Ее Епархии! Крестовый поход провозгласили ее против нечестивых, не против схизматиков и еретиков, а против таких же католиков, как мы с вами. Многие тогда осудили Святого Отца за это решение.

Но Арагонский адмирал Руджиеро Лауриа не дремал и разбил анжуйский флот в здостачстсом сражении в Неаполитанском заливе летом восемьдесят четвёртого года. В плен попал сын Карла Анжуйского принц Карл, будущий король Карл II Хромой. Да, дедушка королевы Клеменции. Тут уж не выдержал племянник Карла, Филипп Третий, король Франции. И объявил войну Арагону.

Папа Мартин IV благословил поход короля Филиппа. Он официально передал Арагонское королевство кому бы вы думали? Да, его второму сыну Карлу Валуа! Тому самому, легендарному Карлу Валуа. А ведь как красиво было бы: две боковые ветви Капетингов! Анжуйцы в Неаполе, Валуа в Арагоне.

Вы правы, все берет свое начало в этой войне.

Филипп III взял Жирону в Каталонии, где Карл Валуа был даже коронован королем Арагона. Однако адмирал Лауриа уничтожил французский флот в сражении у островов Лес-Формигес. Король Наварры и наследник французского престола Филипп I договорился с Педро о возвращении французской королевской семьи через Пиренеи. Для французских войск такого разрешения дано не было, и они были разбиты в сражении в Паниссарском проходе. Сам король Филипп III умер в Перпиньяне — столице Майоркского Королевства. Почти одновременно с ним в 1285 г. умерли Карл Анжуйский и Педро III. Так и закончилась Вера в непобедимости французов, Аршамбо. фортуна переменчива, как я вам и говорил…

Дальше война как бы разделилась на две части. Новый король Филипп Красивый не стал помогать Анжуйцам напрямую. Но у Арагона был союзник — Англия. Вот почему король Филипп связал войной короля Эдуарда. Отца знаменитого мужеложца Эдуарда Второго. Французами пришлось бы несладко, если бы не талант Карла Валуа. Он разбил англичан в Гаскони, взял Байонну и высадил десант в Англии, где французы сожгли Дувр. Вообщем, кусок Гиени французы все же захватили, хотя от большой высадки на остров отказались. Успехи, впрочем, были иллюзорными, Аршамбо: по мирному договору 1303 г. король Филипп вернул Англии все завоевания брата, чтобы задобрить англичан перед борьбой с папой Бонифацием.

Ну а наш Святой отец продолжал, Аршамбо, играть на войне внутри Арагона. В 1295 г. он навязал сторонам Ананьинский договор. Теперь Сицилия и Калабрия отходили Святому престолу, а королю Сицилии Хайме I — Сардиния. И тут племянники взошла звезда Екатерины де Куртене. Да-да, племянник, будущей жены Карла Валуа.

Екатерина была единственной дочерью и наследницей титулярного императора Константинополя (Латинского императора), Филиппа I де Куртене и Беатрисы Сицилийской. Правда Филипп никогда в жизни не видел Константинополя, но носил титул его императора. Екатерина была обручена с тремя мужчинами, за которых она никогда не вышла замуж. Только потом она стала второй женой Карла Валуа, среднего сына короля Франции Филиппа III. Карл был провозглашен титульным императором вплоть до её смерти в Париже в 1307 г., после чего титул Латинского императора перешел к Карлу Валуа.

Старый смутьян король Карл II попробовал пробовал возобновить войну и высадиться на Сицилии. Куда там! Арагонцы опять разбили доблестную Анжуйскую армию и взяли в плен Роберта Неаполитанского, дядю королевы Клеменции. Анжуйский дом поднял голову повсюду, и папа Бонифаций (тот самый, которой вскоре варварски сверг король Филипп) позвал на помощь Карла Валуа.

Тот опять сделал невозможное. Вместе с войском он прошёл через весь полуостров и разогнал врагов папы, включая Данте. Тот мстил Валуа и Капетингам как мог, высмеивая из в «Божесмвенной комедии». Валуа по приказу папы отвоевал Калабрию и высадился на Сицилии. Арагонцы воевать с Карлом не решились и пошли на мир.

Анжуйский дом был разбит, Аршамбо. Ему осталось только Неаполитанское королевство — осколок великих планов Карла Анжуйского. Но он готовился к реваншу. В 1314 г. Карл-Роберт стал королем Венгрии, а через год его сестра Клеменция — королевой Франции. Брату Венгрия, сестре Франция, как бабушка и готовила их с детства. Их дядя — король Неаполя. А папой через год стал Дюэз — их воспитатель и канцлер Карла II.

Дедушка Карл Хромой, говорят, велел маленьким Карла-Роберту и Клеменции взяться за руки и поклясться смять Арагон. Теперь они могли выполнить свою клятву.

* * *

У короля Иоанна есть немного странный, но безошибочный экзамен для людей, Аршамбо. Если он слышит по кого-то слова вроде «В прошлый раз мы их побили — и снова побьем!» или «Мы всегда их били — и ещё раз побъем!», то король ставит на этом человеке крест. О карьере он может не мечтать. Для короля Иоанна это человек переходит в разряд глупцов, которого надо задвинуть куда-то подальше.

«Мало ли, что побили в прошлый раз, — пожимает плечами Иоанн. — Это ещё не гарантия победы в будущем».

За это время, считает Иоанн, противник и учёл прошлые ошибки, и исправил их, и перестроил войско, и военные реформы провел. И государство улучшил. Да и военное счастье переменчиво. Сегодня так сложилось, а завтра так. Потому половинчатый компромиссный мир не праздник, а передышка. И не время долго праздновать победу и зазнаваться.

Помню, адмирал Бегюше доказывало королю Иоанну, что его дед, Филипп Красивый, строил флот для высадки в Англии. И флот был почти готов. А уж теперь-то…

«Только тогда нам корабельных мастеров прислал неаполитанский король, — напомнил Иоанн. — А так обстоятельства складываются не всегда».

«А за сто лет до этого ваш предок Людовик VIiI высадился в Англии, взял Лондон и провозгласил спят Королем Англии!»

«Только тогда в Англии была Гражданская война, и часть баронов его пригласили на трон, — резонно ответил Иоанн.

«Эх, если бы ваша матушка королева Клеменция не упустила момент и вторглась в Англию во время мятежа баронов», — вздохнул Милль де Нуайе.

«Масштаб не тот, — кивнул задумчиво король Иоанн. — Одно дело, когда папа лишил Джона Беззимельного короны и против него восстали почти все бароны. Другое дело — мелкий мятеж Ланкастера и Мортимера, который король Эдуард разбил в битве при Боругбридже. Нам пришлось бы хуже: у Эдуарда в руках была отмобилизованная армия, и он бы сразу сбросил наш десант в море».

Так вот, племянник, о войне с Арагоном королева Клеменция стала задумываться ещё в девятнадцатом году. К этому ее подталкивали и брат Карл Роберт, и дядя Роберт Неаполитанский, и папа Иоанн XXII. Они убежали королеву, что можно упустить благоприятный момент, когда они все вместе и в силе. Задумался и Карл Валуа: перспектива Арагонского престола вновь замаячила перед ним. Он ведь не забыл, что в юности папа Бонифаций передал именно ему права на Арагон.

Клеменция показала свои письма дяде Валуа, и тот прикинул план войны. Выходило, откровенно говоря, не очень хорошо. Венгры могли сковать императора, как потенциального союзника Арагона, но с самим Аргоном воевать они не могли — больно далеко. Неаполь мог вести морскую войну, но сколько раз в прошлой войне Арагонский флот бил Анжуйский? Основной силой войны была бы Франция. Это ее армия должна была бы карабкаться через непроходимые Пиренеи. То есть, повторять горестную экспедицию Филиппа Третьего.

Валуа ломал голову, прикидывал и так, и этак (а воин он был прекрасный, Аршамбо, тут никто не поспорит), но ничего не выходило. Все повторялось как в прошлый раз. Неаполь воюет на море с Арагоном, а французская армия прорывается через высокие оледенелые горы и ущелья, как при Филиппе Смелом. И, скорее всего, с тем же результатом.

У войны с Арагоном были два могущественных противника, и пора назвать их, Аршамбо. Филипп Пуатье и Робер Артуа. Филипп доказывал своей царственной любовнице, что у Арагона есть мощный союзник — Англия. И как бы мы ни начинами, Англия нанесёт нам удар в спину, и не один. Англичане могут ударить и с юго-запада из Гиени, и с севера, высадившись в Нормандии, и поднять Фландрию. И хуже того — могут нанести все три удара одновременно.

Самый простой момент; французская армия полезет через Пиренеи, а рядом в тылу английская Гиень. И англичане просто захлопнут ловушку в горах. А пока нет армии в Париже, поднимет и Фландрию.

— А шотландцы? — с надеждой спросила королева, не желавшая расставаться со своей детской клятвой.

— Нагадить шотландцы могут, спору нет, — спокойно ответил Филипп. — Но существенно что-то изменить вряд ли. Ну отвлекут небольшой английский отряд. Ну отдадут им англичане какие-то горы. Переживут они потею этих гор? Переживут. А потом добьют шотландцев.

— Значит, удар по Арагону требует сначала удара по Англии? — синии глаза Клеменции с надеждой смотрели на дорожки Венсена.

Филипп вздохнул.

— Сестра моя, теоретически это так. Но разумно ли нам начинать войну с Англией, коль скоро мы не можем справиться даже с Фландрией? «Грязевой поход» моего покойного брата никак не принёс нам славы. А ведь тогда не было ни проблемы Бургундии, ни Артуа.

— Но в Англии тоже начался мятеж баронов… — задумалась Клеменция.

— Поверьте, Эдуард быстро его подавит, каким бы плохим королем он ни был. Слишком не равны силы.

— Кстати, ваша сестра Изабелла пишет графу Артуа, что не только Эдуард и Диспенсеры, но и его министры — Бальдок, Арунделл и Степлдон страдают тем же грехом. Ну неужели там все мужеложцы? — с изумлением вздохнула Клеменция.

— Должно быть Диспенсеры протягиваются себе подобных, — на бесстрастном лице мелькнуло отвращение.

— Я удивляюсь, почему наш Святой отец не отлучит в таком случае короля Эдуарда от церкви, — недоумевала королева.

— Чем дальше Диспенсеры будут насаждать свои нравы, тем больше это будет вызвать ненависти у англичан… — задумчиво сказал Филипп. — Нам сейчас главное, чтобы англичане не поддерживали Фландрию. А на войну…. Одним ударом тут не справится….

— Значит, мы уязвимы для Англии со всех сторон, а она для нас нет? — горько вздохнула Клеменция.

— И не забудьте про Бургундию, сестра моя: она может ударить по нам с Востока…

Филипп прищурился, словно о чем-то размышлял.

— Нам сейчас нет необходимости открыто поддерживать оппозицию английских баронов, сестра моя. Иначе они сразу объединятся против нас. Да и лишний враг нам ни к чему в сложной ситуации. Но ослабление Эдуарда, возможно, не так и плохо. И кого-то из бежавших мятежников мы может и приютить…

— Как же быть с моей клятвой? — в глазах Клеменции мелькнули искры.

— Клятвой…. Напишите честно вашему брату, королю Венгрии, — посоветовал Филипп Пуатье. — К тому же вы, сестра моя, королева Франции и должны заботиться прежде всего о французских интересах, — заключил он.

Новая война с Арагоном к числу таковых, Аршамбо, по его мнению явно не относилась.

* * *

Другим противником Арагонской авантюру был наш вечный смутьян граф Робер Артуа. Ему совсем. Не улыбалось откладывать тяжбу по Артуа в долгий ящик. Однако логисты во главе с мессиром мильем де Нуайе взялись за голову. Формально Робер должен был селиться то ли с Бланкой, то ли с принцем Карлом. Но предок чем садиться с ними, Робер должен был аннулировать решение по прошлой тяжбе с тётушкой 1309 года. А это после смерти самой тётушки сделать было очень трудно.

Между тем, над всей Францией пронесся вихрь безумия. Какой-то слепой, полумистический порыв побудил внезапно деревенских юношей и девушек, пастухов, гуртоправов и свинопасов, мелких ремесленников, прях, преимущественно в возрасте от пятнадцати до двадцати лет, покинуть свои семьи и деревни и, босыми, без денег и еды, объединиться в бродячие банды. Предлогом для этого стихийного исхода послужила некая туманная идея крестового похода.

На самом же деле истоком этого безумия был Орден тамплиеров или, вернее, то, что от него осталось. Многие бывшие члены Ордена, прошедшие через тюрьмы, судилища, пытки, отступившиеся в страхе перед дыбой и зрелищем костров, на которых жгли их братьев, наполовину потеряли рассудок. Жажда мщения, еще свежая память об утраченном могуществе и обладание тайнами черной магии, почерпнутыми на Востоке, сделали их фанатиками, тем более грозными, что скрывались они под смиренным одеянием писцов или блузой поденщиков. Они вновь объединились в тайное общество и повиновались таинственно передававшимся приказам никому не известного Великого магистра, который заменил прежнего Великого магистра, сожженного на костре.

Никогда, Аршамбо, я не одобрял сожжения Великого Магистра. Людовик, будучи ещё наследным принцем и Королем Наваррским, верно хотел передать дело тамплиеров папе. Тогда пара Климент получил бы проклятья, а короля Филиппа славили бы за милосердие. Вместо этого король захотел устроить зрелище для толпы. И теперь каждый знал, что род Капетингов проклят. Что само по себе усиливало бывших тамплиеров.

Зимой двадцатого года эти люди, внезапно превратившиеся в деревенских проповедников, подобно пресловутому крысолову рейнских легенд, увлекли за собой молодежь Франции. Если верить им — в поход на Святую землю. Меж тем их истинною целью было разрушить королевство и уничтожить папство. И папа и король были равно бессильны перед этими рассыпавшимися по дорогам ордами одержимых. Пастухи все шли и шли к каким-то таинственным сборным пунктам. К их толпам присоединялись священники-расстриги, монахи-вероотступники, разбойники, воры, нищие и гулящие девки. Перед этой разгульной и распутной лавиной молодых пастушков несли святой крест. Сотни тысяч путников в лохмотьях, входя в какой-нибудь город, чтобы попросить там милостыню, не задумываясь, пускали его на поток и разграбление.

Пастухи опустошали Францию в течение целого года, действуя даже с какой-то последовательностью, несмотря на беспорядок, царивший в их рядах, и не щадили ни храмов, ни монастырей. Париж с ужасом увидел, как эта армия грабителей заполонила его улицы. Королёве Клеменция пришлось из окна своего дворца призывал их к умиротворению. Они требовали от королевы, чтобы она возглавила их поход. Взяв штурмом Шатле, они убили прево, разграбили аббатство Сен-Жермен-де-Пре. Затем новый приказ, столь же таинственный, как и тот, который собрал их, бросил их на дороги Юга. Парижане еще дрожали от страха, а пастухи уже запрудили Орлеан. Святая земля была далеко, и их неистовство испытали на себе города и провинции — Лимож, Бурж, Сэнт, а также Перигор, Бордо, Гасконь и Ажене.

Папа Иоанн XXII, обеспокоенный приближением мятежной волны к Авиньону, пригрозил отлучить от церкви этих лжекрестоносцев. Но им нужны были жертвы, и они набросились на евреев. Тут жители городов, приветствуя кровавые погромы, стали брататься с пастухами. Королеве Клеменции пришлось достать орифламму и лично возглавить поход войск на юг, как некогда это сделала Бланка Кастильская. Теперь, Аршамбо, она уже настолько не скрывала своих отношений с Филиппом Пуатье, что они вдвоём ехали во главе войска.

Королева Клеменция была высокой и статной, а потому на ней прекрасно смотрелись тонкие женские латы вместе с королевской мантией и чёрными сапогами для верховой езды. Иное дело Филипп Пуатье. Страдая многочисленными недугами, он не очень-то хорошо держался в седле, и отставал от своей любовницы, хотя и старался сохранить величавую осанку. В решающем бою у Каркассона королева была рядом с командующим графом де Фуа, и словно нарочно не надевала шлема: прекрасные золотые волосы рассыпались по ее плечам. Победа, однако, была полной: тысячи пастухов, отброшенных в болота Эг-Морта, погибли под ударами мечей и копий, были засосаны трясиной или утонули. После боя Клеменция и Филипп вдвоём въехали в Каркассон, словно король и королева.

Королева снова мчалась в мантии и с непокрытой головой, властно пришпоривая лошадь. Филипп старался не отставать от неё, хотя из-за недугов сердца и почек казался совсем утомлённым. Вот тут-то к королеве Клеменции и подскакал галопом Робер Артуа, приветствуя победительницу. Клеменция ласково улыбнулась кузену, тихонько спросила его, неужели их армия слабее английской. Кажется, она снова начала размышлять о войне с Арагоном.

— Государыня, дайте только приказ: мы скинем этого мужеложца в океан, — захохотал Робер.

— Сейчас по ним было бы ударить самое время, пока английские бароны восстали, — поддержал его граф де Фуа. Ему, похоже, нравился проект войны с Англией, вынашиваемый королевой.

— И мы ещё не смыли позор Арагонского похода короля Филиппа Третьего, — улыбнулся Клеменция.

— Только дайте приказ, прекрасная кузина, — захохотал Робер. — Кстати, государыня, в честь такого дня, не позволите ли мне побороться за мое графство? — протянул граф Артуа ей пергамент под восторженные крики толпы.

— Конечно, кузен, конечно, — Клеменция пробежала его глазами и поставила подпись.

Это было разрешение графу Роберту начать новую тяжбу по Артуа.