Проклятие рода Капетингов (джен)

В первое воскресенье ноября я зашёл в гости к Холмсу в нашу старую квартиру на Бейкер-стрит. Осень выдалась холодной, и на грязь начал падать даже лёгкий снежок. Я очень волновался, что Холмс снова вернётся к морфию, оставшись без дела после блестящей победы в истории "Шести Наполеонов". Не представляете, как я обрадовался, увидев моего друга весело расхаживающим по комнате и раскуривавшим свою любимую глиняную трубку.

На камине стоял индийский слон из палисандра. Глядя на него, Холмс чему-то весело улыбался. Обрадовавшись настроению моего друга, я заметил у него на столе две книги Дрюона с первыми четырьмя романами из цикла «Проклятые короли». В ту осень мы все зачитывались этими книгами, но я никогда не думал, что на Холмса они произведут такое впечатление. Его, похоже, что-то захватило. Поглядывая на слона, он выпускал кольца дыма, словно проверяя самого себя.

— Добрый вечер, Ватсон. Благодарю за книги, я прочитал их с невероятным интересом.

— Не верю своим ушам, Холмс! Вы читаете исторические романы.

— В которых я, Ватсон, вижу несколько сильнейших детективов, — улыбнулся Холмс. — И к которым, заметьте, так и тянет временами применить мой метод.

— Например? — заинтересовался я. Удивительно — человек понятия не имеет об устройстве Солнечной системы, но литературой увлекся до невероятности.

— Я скорее увидел там мистику: проклятие Великим магистром рода Капетингов, которое свело в могилу сыновей Железного короля одного за другим.

Холмс хмыкнул.

— Нет, дорогой Ватсон, их свела в могилу одного за другим ненасытная злоба, жадность и алчность. А ещё борьба за женщину и корону.

Я удивился, решив, что Холмс оговорился.

— Вы имеете в виду борьбу за женщин, принцесс прелюбодеек?

— О, нет, Ватсон, я имею ввиду не женщин, а женщину, которая стала злым роком этой династии.

— Графиня Маго… — вздохнул я. — Да, вы правы, Холмс, это было чудовище.

Холмс поморщился и вздохнул.

— В этом, Ватсон, я вижу основной недостаток книги. Автор собрал огромный фактический материал, но не захотел привести его в систему. Получились кричащие противоречия. Как там все было в четырнадцатом веке на самом деле, мы с вами, конечно, не знаем. Я могу только предполагать.

— Но можно предположить в пределах книги, почему нет? В художественном произведении всегда есть вымысел.

— Существуют, милый Ватсон, общественные стереотипы, — мой друг охотно покрутил в руках трубку. — Огромный верзила и грубиян кажется нам априори злодеем. Милый мечтательный человек для нас не может быть негодяем. Дрюон собрал документы, в которых современники обвиняли во всех смертных грехах графиню Артуа, и слепо следует им. Ненависть к этой женщине зачастую не позволяет ему увидеть решения проблем.

— То есть, вы считаете, что роком последних Капетингов была не Маго Артуа? По мне так это просто было чудовище.

— Нет, Ватсон… — улыбнулся мой друг. — Гораздо большую роль в конце этой династии сыграла королева Клеменция.

— Но ведь королева Клеменция слыла ангелом, милостыню раздавала… — Опешил я. — Меня до глубины души, почти до слез тронула ее история. Несчастная девушка, так мечтавшая о любви и счастье, которой было отпущено всего десять счастливых месяцев брака после чего вечное вдовство, смерть единственного сына, а после вечная безысходность… Неужели вас не тронула такая горькая трагическая судьба?

Мой друг рассмеялся.

— Вы очень черствы, Холмс… Признаюсь, мне было очень жаль несчастного короля Людовика Х, который мечтал жениться на романтической неаполитанской принцессе, думая, что она принесёт ему радость и семейное счастье. Но для счастья им оставался всего год… После чего начнутся одни утраты. И все из-за гнусной графини Маго! — не выдержал я.

— Мы с вами явно читали разные книги, Ватсон, — хмыкнул Холмс, посмотрев на висящие напротив часы.

— Так объясните, пожалуйста, что не так! — не выдержал я. Я восхищался логикой моего друга, но его напор иногда меня раздражал.

Миссис Хадсон принесла нам чайник. Холмс поправил кочергой угли в камине, от чего они вспыхнули ярче. Я удобнее устроился в кресле, а мой друг стал расхаживать по комнате.

— Начну с того, что принцесса Клеменция в самом деле мечтала стать королевой Франции. Она ехала на свадьбу с Людовиком, строя романтические грезы о счастливой семейной жизни и долгом правлении. При этом принцесса, должен сказать, обладала невероятно тщеславным характером и обожала почести.

— Почести? Она же считалась образцом смирения и скромности, — опешил я.

— Возьмите роман «Яд и корона» и прочитайте, как она была разочарована свадьбой, — лениво отозвался Холмс. — Кстати, не убирайте его далеко! Нам с вами предстоит разбор текста.

 

"Клеменция ждала, что встреча произойдет совсем иначе. Ей представлялось, что в назначенном для свадьбы месте будут заранее воздвигнуты шатры, что герольды обеих стран заиграют на трубах, что она, сойдя с носилок, сядет за стол, где будет накрыт легкий обед, и так постепенно начнет знакомиться со своим нареченным. Думала она также, что свадьбу отпразднуют через несколько дней, что после бракосочетания последует череда празднеств, в течение двух-трех недель будут происходить состязания на копьях, пригласят жонглеров и менестрелей, как и подобает на королевских свадьбах.

Она дивилась этой внезапной встрече в лесу, на нехоженой тропе, этому отсутствию всякой пышности. Можно было подумать, что просто на охоте произошла неожиданная встреча".

 

— Признаться, я упустил это место, — задумчиво помассировал я лоб.

— Вот это я и называю пленом стереотипов, Ватсон: мы видим то, что хотим увидеть, а не то, что есть. Точнее, то что, нам рассказали об этом. А между тем, дядя Валуа совершенно правильно сказал в самом начале про свою племянницу Клеменцию: «босиком прибежит, чтобы надеть корону Франции». Людовик пренебрег этим моментом…

— Вы полагаете, что это настолько важно?

— К несчастью для Людовика Х, на свадьбе от романтических грез этой девушки не осталось и следа, — продолжал Холмс. — Она сильно влюбилась в брата короля — графа Филиппа Пуатье. Помните, Клеменция открыто призналась себе, что из всех трёх братьев она без сомнения выбрала бы Филиппа?

— Да, но что поделать? Чувства иррациональны, Холмс, — пожал я плечами.

— Она удивляется кашлю короля и хочет крикнуть «Я не достойна!» Но думает только о Филиппе, — заметил Холмс. — Теперь прошу вас, друг мой, перечитать интересный пассаж их первого прямого общения. Это поразительный по значимости эпизод, Ватсон!

 

"— Но моей супруги, сестрица, вам все равно не пришлось бы увидеть здесь, — заметил граф Пуатье.

— Как так… братец? — осведомилась Клеменция, которая с интересом слушала все, что говорил Филипп, и почему-то испытывала неодолимое смущение, когда ей приходилось ему отвечать.

— Коль скоро она до сих пор содержится в заключении в замке Дурдан, — ответил Филипп Пуатье.

Потом он повернулся к королю.

— Государь, брат мой, — проговорил он, — в этот столь счастливый для вас день прошу вас снять кару, наложенную на мою супругу Жанну, и разрешить мне воссоединиться с ней. Вы знаете, что она не совершила преступления против чести, и было бы несправедливо, государь, заставлять ее расплачиваться и далее за чужие ошибки.

Сварливый наморщил лоб. Видно было, что он не знает, что ответить, на что решиться. Чем он угодит Клеменции: проявив великодушие или, напротив, показав себя в ее глазах непреклонным; какое из двух этих равно королевских качеств придется ей по вкусу? Он поискал глазами дядю Валуа, рассчитывая спросить у него совета, но тот как раз вышел освежиться. Робер Артуа находился на противоположном конце залы и с жаром объяснял Филиппу Валуа, сыну Карла, как надо хватать лисицу, чтобы она не успела цапнуть вас за палец. Впрочем, Сварливому не очень хотелось вовлекать в это дело Робера, который и так уж приложил к нему руку.

— Государь, супруг мой, — произнесла Клеменция, — ради вашей любви ко мне согласитесь на просьбу Филиппа. Сегодня такой день — день нашей свадьбы, и мне хотелось бы, чтобы все женщины в королевстве разделили мою радость.

Клеменция так близко приняла к сердцу просьбу Филиппа, молила за него с таким жаром, будто ей стало легче при мысли, что у Филиппа есть супруга и он хочет вновь воссоединиться с ней.

Она глядела на Людовика, она была прекрасна; ее голубые, широко открытые глаза под светлыми ресницами устремлены были на него, и взгляд их был красноречивее любых слов заступничества".

 

— Влюблена и крепко, — вскинул я брови.

— И я пришел к тому же выводу! — ответил Холмс. — Людовик создал ей рай на Земле, осыпал тысячью забот и подарков, но вопреки всему Клеменция откровенно скучала и не могла интересоваться делами мужа. Заметьте, Ватсон, скучала, а не радовалась короткому счастью с Людовиком! Не наслаждалась им, а ложилась в постель как по принуждению. Ей, молодой жене, одиноко. Почему? Да потому что она любит Филиппа, Ватсон!

— Логично, — вставил я. — В самом деле, как бы ни был хорош Людовик, с любимым человеком всегда чувствуешь себя счастливее, чем в раю с чужим.

— Меня, однако, заинтересовала вот эта фраза, Ватсон: «Она чувствовала себя чужеземкой, которую осыпают льстивыми похвалами, но за которой следят, за которой наблюдают и чья малейшая ошибка, малейшая слабость не будет никогда прощена», — темные глаза моего друга блеснули.

— Она и была для них чужеземкой, — равнодушно пожал я плечами. — Все же Клеменция Венгерская.

— Я спросил себя: «А какую такую ошибку ей никогда не простят?» — Продолжал Холмс. — Какую такую ошибку она может совершить? Людовик ее обожает и даже не требует от нее рожать немедленно наследника: когда надо, тогда и родит. В политику Клеменция не лезет, а если бы и полезла, то Людовик рад выслушать любой ее совет. Остается только один вариант — измена. Значит, она уже думает о чем-то таком.

— Почему вы думаете, что речь идет о ее чувствах к Филиппу? — спросил я с ноткой недоверия.

— Потому что дальше ситуация взрывается, Ватсон! Посмотрите, как реагирует Клеменция на беременность жены Филиппа! — рассмеялся Холмс. — Прочтите-ка реакцию молодой королевы: она поразительна.

 

«Клеменция вышла из комнаты и заперлась в своей опочивальне.

Обнаружила ее там часа через два первая дворцовая кастелянша Эделина, пришедшая постлать на ночь постель: Клеменция сидела у окна, за которым уже сгустился ночной мрак.

— Как так, мадам, — воскликнула Эделина, — вас оставили без света! Сейчас пойду кликну людей!»

 

— Ревнует? —  спросил я.

— Более того, Ватсон, открыто об этом говорит! — рассмеялся Холмс. — Почитайте, дальше.

 

"Королева утерла мокрые глаза. Вид у нее был отсутствующий, растерянный.

— Эделина, Эделина, — воскликнула Клеменция, — дурное чувство мучит меня: я ревную.

Кастелянша изумленно уставилась на королеву.

— Вы, мадам, ревнуете? Да какие же у вас для этого основания? Я уверена, что государь Людовик даже в мыслях вас не обманывает.

— Я ревную к мадам Пуатье, — призналась Клеменция. — Вернее, завидую ей, ведь у нее будет ребенок, а я… я все не дождусь. О, конечно, я счастлива за нее, я за нее рада, но я не знала, что счастье другого может причинить человеку такую боль".

 

— Поразительно… Но, правда! Иначе зачем ей так волноваться из-за беременности Жанны? Какое ей дело? — Я в очередной раз поразился способности моего друга замечать малейшие детали.

— Многие восприняли ревность Клеменции в переносном смысле, — поднял палец Холмс. — А что если воспринять ее в прямом? Я обратил внимание на одну деталь, — выпустил мой друг табачное облако, — Когда Эделина начинает обвинять Людовика и рассказывать небылицы про «сорок бочек с арестантами», Клеменция ни словом не защищает мужа. Зато сразу вспоминает слова графа Пуатье о легистах его отца, которых погубили пытками. Мнение мужа для нее не значит ничего, зато мнение графа Пуатье — все. А что происходит дальше?

— Дальше… Дальше идет глава «Вилка и скамеечка», которую я, откровенно говоря, терпеть не могу, Холмс, и просто пролистал ее. Мне противно читать про истерику Клеменции, которую она на ровном месте закатила Людовику за тот рай, что он для нее создал!

— Напротив, друг мой, это самая важная глава всей серии, — заметил Холмс. — Вспомните последовательность событий. Зареванная Клеменция сидит за ужином из-за беременности Жанны Пуатье, потом устраивает Людовику скандал на ровном месте и отказывает ему в ложе. Клеменция истерит, требует от Людовика покаяния. Говорит, что не будет принадлежать ему, пока они не пойдут в паломничество. Но едва Людовик заикается о разводе, как Клеменция становится шелковой. Чего же она хочет?

— Людовик невыносим ей?

— Гораздо больше, Ватсон! Клеменция требует от него выпустить на волю людей Филиппа. Только на этих условиях она соглашается разделить с ним ложе. Перечитайте-ка этот поразительный момент, как именно она отдается Людовику.

 

"Тогда, повинуясь скорее чувству жалости, нежели страха, Клеменция вышла из-за своей скамеечки и произнесла:

— Хорошо, я поступлю, как вы того желаете.

И она хотела потушить свечи.

— Пусть горят, — воскликнул Сварливый.

— Вы действительно, Людовик, хотите…

— Снимите ваши одежды.

Решившись теперь во всем повиноваться мужу, Клеменция разделась донага с таким чувством, будто предает себя дьяволу. Людовик привлек к постели это прекрасное тело, по которому четким рисунком пробегали тени, то прекрасное тело, власть над которым он снова почувствовал. Желая отблагодарить Клеменцию, он прошептал:

— Обещаю вам, душенька, обещаю освободить Рауля де Преля и всех легистов моего отца. В сущности, все ваши желания совпадают с желаниями моего брата Филиппа!

Клеменция решила, что ее потворство прихотям короля будет вознаграждено добрыми делами и что, хотя покаяние не состоялось, невинные все же получат свободу".

 

— Понял ли сам Людовик, какую мудрую мысль он сказал? — Вскинул брови Холмс. — Жена отдается ему только на условиях выполнения политической программы Филиппа. После этой ночи она отказывает ему в ложе и требует похода в паломничество, то есть еще как минимум пары месяцев без интимной близости.

— Никогда не обращал внимания на эти мелочи, — сказал я. — Я радовался, что Людовик и Клеменция помирились, и счастье несчастной королевы продлится на еще несколько месяцев.

— Удивительно она использует это счастье, не находите? — мой друг набил трубку новой порцией табака.

— Все желания? Выходит, она крепко любит его брата? — повторил я, рассматривая текст.

— На эту проблему можно посмотреть и с другой стороны, друг мой, — заметил Холмс. — Клеменция требует от Людовика того же, что и Филипп. Очевидно, между ними есть некие контакты. И сама Клеменция это подтверждает: «Как мне говорили, весьма верных слуг короля». Кто ей такое говорил? Она и не скрывает, что Филипп.

— Клеменция, выходит, держит связь с Филиппом и помогает ему? — мне казалось, что я открываю для себя какую-то новую книгу.

— Это очевидно! — ответил Холмс. — Как видите, Людовик получает доступ к ее телу только на таких условиях. Дальше, как вы помните, идёт подготовка к паломничеству.

— Клеменция не может ответить на страсть Людовика. Он ее почти насилует.

— Интересные отношения внутри молодой семьи, не правда ли? — оживился Холмс. — Муж почти насилует жену… Хотя та должна быть счастлива от его страсти и напора.

— Клеменция считала это грехом… — неуверенно пробормотал я. — Возможно, она и вправду была слишком чувствительной.

— Обратите внимание на мысли Людовика перед паломничеством в Амьен. «Надо бы заказать теплые ботинки на меху, я велю сшить для Клеменции горностаевый плащ, она накинет его на шубку, а то еще простудится». Интересная одежда для паломничества! — вспыхнули его глаза.

— Пожалуй… Уж слишком нарядно и элегантно… — покачал я головой.

— Так одеваются для любимого мужчины, не правда ли? — сказал Холмс. — И этот мужчина явно не Людовик, с которым она не хочет делить ложе.

— Полностью согласен! Она демонстрирует Филиппу свою красоту и хочет предстать перед ним как можно лучше. А Людовик, видимо, настолько очарован, что не замечает этого?

— Добрый, наивный, вспыльчивый Людовик… Он не понимает, что его второй брак также несчастлив, как и первый, — снова затянулся Холмс. — Король понял главное: тело жены он получает на политических условиях своего брата! Понял, но не сделал выводы…

— Увы, — горько вздохнул я.

— Посмотрите, что происходит дальше, Ватсон. Маго публично отказывается подписать соглашение Людовика по Артуа и в ярости громко шепчет «Сдохни же!» Филипп внимательно смотрит на неё. Мы не знаем, о чем думает Филипп. Но зато Маго рассказала нам важный эпизод: Филипп с детства мечтал быть королем и мастерил себе скипетры из палок. Из предыдущей книги мы знаем, что Филипп думал: «Я в этой роли был бы куда уместней». В роли короля. От трона его отделяет пока только брат. Могу предположить, что Филипп в этот момент подумал: «Нашлась дура, на которую можно будет свалить смерть брата!»

— Это в самом деле идеальное прикрытие… Получается, Маго не виновна?

Холмс не ответил, а выпустил табачное облако.

— Хотя, видимо, Людовик с его аналитическим умом что-то заподозрил, — сказал Холмс. — С этого дня он повелел все блюда, которые подаются ему на стол, пробовать дважды. Поразительные меры предосторожности! Месье Дрюон приписал их разговору Людовика с астрологом Мартэном. Но, возможно, король в самом деле насторожился. Почему же он насторожился? Графиня Артуа пока не собирается его убивать. Нет, он опасается кого-то иного.

Я и сам насторожился, соображая. Мне и в голову не приходило, что на эту щемящую душу историю можно посмотреть с такого необычного угла.

— Дальше происходит паломничество Людовика и Клеменции к реликвиям Святого Иоанна, — продолжал Холмс. — То самое, где королева демонстрирует шикарные новые наряды. В паломничество с ними идет весь двор, скорее всего и Филипп. После этого через полтора месяца королева беременеет. Правда, интересно: семь месяцев Клеменция не могла забеременеть от Людовика, хотя по ее словам, он каждую ночь посещал ее ложе?

— Иоанн, получается, сын Филиппа? — воскликнул я.

— А почему бы и нет? — закурил Холмс. — Обратите внимание на интересную фразу: "Результаты паломничества не замедлили сказаться. К концу марта королева почувствовала определенные признаки, доказывавшие, что Небеса вняли ее мольбам". Но Клеменция отстранила Людовика от своего ложе с середины декабря до как минимум середины февраля, когда завершилось паломничество. Понимаете, все это время они не спали с Людовиком! Как скоро Клеменция вернула Людовика на свое ложе после паломничества, мы тоже не знаем. Автор даже даёт нам тонкий намёк. «Теперь можно было сказать почти наверняка, что его отцом является сам Людовик». Почти наверняка, но не наверняка, не правда ли?

— Загадка на загадке, Холмс, — заметил я.

— Все загадки мгновенно решатся, Ватсон, как только вы выбросите из головы сказку о романтической трагичной любви Людовика и Клеменции. Со стороны Людовика, наверное, она была таковой. Со стороны Клеменции — никоим образом.

— Дальше Людовик умирает… — пробормотал я.

— А вот и нет, Ватсон. — Я вздрогнул. — Весной 1316 г. происходит еще много интересных событий. Первое: сразу после окончания паломничества бывшие легисты Филиппа Красивого создают оппозиционную партию вокруг Филиппа Пуатье. Кто их освободил? — прищурился Холмс.

— Фил… Клеменция! — изумился я. — В обмен на постель с Людовиком.

— Теперь у Филиппа есть оппозиционное правительство. Дальше на их сторону переходит коннетабль Гоше де Шатийон, то есть армия. И обратите внимание, Ватсон, как примерно с марта меняется поведение Клеменции. После паломничества она радостна и спокойна. Ей нравится все. И она влияет на мужа, требуя подписывать те указы, которые хочет Филипп.

— Влю-бле-на! — протянул я.

— Ну, влюблена в него Клеменция была со дня свадьбы, — пожал плечами Холмс. — Больше похоже на поведение капризной женщины, которая, наконец, достигла того, чего хотела. А вот дальше Филипп делает важное признание: он увлекается алхимией! Он даже читал трактат кардинала Дюэза «Искусство трансмутаций». Правда, Филипп тотчас поправляется, что не понял оттуда ни слова, но кто сказал, что это правда? Мог ли он изготовить яд? А почему бы и нет в свете такого интересного признания?

— Я даже не обратил на это внимание… — Вздохнул я.

— Кстати, Ватсон, обратите внимание и на ещё один момент: а где взял Филипп этот трактат Дюэза? Кто привёз его?

— Клеменция! — вспомнил я. — Дюэз подарил ей его по пути в Париж.

— Браво, Ватсон! Вот вам доказательство их связи. Людовик, к сожалению, тоже не обратил на это внимание… — Холмс снова выпустил облако. — Идём дальше, — мой друг отпил травяного чая. — В тот же миг, когда доктора сообщают, что Клеменция беременна, Филипп уезжает в Лион выбирать папу. Перед отъездом он делает еще одну инсценировку, что Людовика и его самого хотят убить итальянские кардиналы, друзья тамплиеров. Инсценировка грубая. Зачем им убивать Людовика Х — короля, который шаг за шагом ведет дело к возрождению тамплиеров? Итальянские кардиналы и бывшие тамплиеры, возможно, преступники, но не дураки, чтобы убивать своего лучшего друга. А потом в тюрьме загадочно повесился осведомитель Эврар, охраняемый людьми Филиппа.

— Зачем Филиппу такая мистификация? — спросил я.

— Видимо, он не уверен, что все поверят в версию с отравлением Маго, и придумывает, что есть еще некие итальянские кардиналы-убийцы, — охотно ответил Холмс. — А заодно показал, что он, Филипп, и сам под угрозой. Но нам с вами интереснее другое. Филипп уезжает, бросая беременную жену. Он бросает ее без малейшей жалости, хотя мог бы и подождать два месяца до ее скорых родов. Но это логично: сердце Филиппа полностью занято другой женщиной, во всем превосходящей его Жанну.

— Он бросает и Клеменцию, — пожал я плечами.

— Разве? Вспомните, Ватсон: Жанна Пуатье ежедневно дает советы королеве, как переносить беременность! Сравните заботу Филиппа о Клеменции с его полным отсутствием заботы о Жанне, которую наспех доверяет Маго. Но главное даже не в этом, — снова поднял палец Холмс. — Уезжая, Филипп обеспечивает себе гениальное алиби на смерть Людовика.

— Интересная личность этот Филипп… — покачал я головой.

— Филипп был очень хилый и болезненный с детства человек, страдавший кучей недугов, — ответил Холмс. — Какой диагноз вы поставите графу Пуатье, доктор?

— Редкое сочетание ревматизма, мочекаменной болезни, слабых легких и сосудов, помноженное на близорукость и искривление позвоночника, — не задумываясь ответил я.

— А такие люди, Ватсон, обычно невероятно умны, логичны, властолюбивы и жестоки. С детства они ощущают себя физически ущербными и мечтают поставить на колени тех, кто их сильнее. Их оружие — ум, который они оттачивают, как бритву. К счастью, Ватсон, мы с вами не встретили на нашем пути графа Пуатье — это был бы противник, перед которым профессор Мориарти просто мальчишка.

— Чем же он так нравился Клеменции?

— Думаю интересным сочетанием. Умом и жесткостью: он был ее хозяином в отличие от Людовика. Или, наоборот, радостью, что она одержала над ним победу, что соответствует тщеславному характеру Клеменции. Обычно люди типа Филиппа начисто лишены душевных привязанностей: ведь каждый человек, кто сильнее их физически (а таких абсолютное большинство), для них потенциальный враг. Но к человеку, который подарит им искреннее тепло, они могут невероятно привязаться на всю жизнь. Что, предполагаю, и произошло в данном случае с Филиппом.

— Подождите, Холмс! Но ведь в романе написано, что короля убила графиня Артуа отравленным драже. Там даже описана сцена их визита с Жанной в отсутствие Людовика, когда она подложила его.

— Мой дорогой Ватсон, — закурил Шерлок, — Маго была типичной базарной бабой. Чуть что не по мне — ору «хоть бы ты сдох!» Народ падок на такое, если потом объект проклятий умирает. Но будь Маго чуть поумнее, она бы ни минуту не сообщала бы о желании смерти Людовика или намерении проводить его в Сен-Дени. Собака, которая много лает, не кусает.

— Маго рассчитывала, что Филипп вернет ей Артуа и покроет ее, — сказал я.

— Которое у нее никто и не отбирал, — затянулся Холмс. — Это были светлые мечты ее племянника-дебошира, который принимал свой вымысел за правду. Вспомните, как говорил с Маго Людовик:

 

» — Скрепите для формы мое решение, кузина, — начал он, — коль скоро мы можем добиться мира только этой ценой. А там поглядим! В конце концов, эти пресловутые обычаи Людовика Святого не так уж точно установлены и вы всегда сумеете отобрать те привилегии, которые дали сами, так, чтобы правая рука не знала, что творит левая. Точно так же поступил я с жителями Шампани, когда граф Шампанский и сир Сен-Фаль добивались у меня хартии. Мы добавили к ней всего одну фразу: «За исключением тех случаев, когда может быть нанесен ущерб нашему королевскому величию», и теперь в любом спорном случае на сцену выступает «наше королевское величие»!

С этими словами он дружелюбно протянул гостье кубок, наполненный драже, которое он грыз не переставая во время разговора».

 

— Но… Людовик забрал Артуа под свою руку… — пролепетал я.

— Конечно, когда Маго раз пять отвергла любые соглашения, — ответил Холмс. — Налоги-то Людовику собирать из Артуа нужно. Но обратите внимания на интересный факт: восставшие бароны Артуа будут прогонять чиновников, назначенных Людовиком. Похоже, они действовали скорее в интересах Маго, чем Робера. И посмотрите, Ватсон, Людовик совсем не боится Маго! Он запрещает ей ехать в Артуа. Если бы Людовик с его умом боялся реально Маго, он загнал бы ее как раз в Артуа и запретил бы ей выезд оттуда. Сиди там, как крыса.

— Все это умозаключения, Холмс! — сказал я. — Конкретных фактов у вас нет.

— Как умер Людовик X, доктор? — прищурился мой друг.

— В агонии… несколько дней… — пробормотал я.

— В том-то и дело! От оленьего яда он умер бы быстро, а у него несколько дней словно выгорали внутренности. И выходил пот, что не свойственно обычным ядам. Посмотрите, какое интересное описание симптомов: «по мнению других, вода не могла сжечь ему нутро до такой степени, чтобы он «ходил под себя кровью». Олени и крысы после яда не ходят под себя кровью! — хмыкнул Шерлок.

— Похоже не какое-то жуткое зелье, медленно сжигающее кишечник, — сказал я.

— Да. И средневековые алхимики, как мы с вами знаем, умели делать подобные жуткие эликсиры. Не удивлюсь, что даже вы, Ватсон, с вашими глубокими познаниями в медицине и химии, не знаете их состава: некоторые рецепты подобных зелий давно утеряны.

— Как же тогда отравили Людовика X? — спросил я.

— Кто мог подлить яд Людовику? — пожал плечами Холмс. — Блюда Людовика пробуются дважды, прежде, чем попасть к нему на стол. Значит, это мог сделать кто-то очень близкий ему. Кому из близкого окружения Людовика мог поручить такое Филипп? Теоретически это могла быть или Жанна, жена Филиппа, или Клеменция. Подозреваю, он использовал любовницу: она намного ближе к Людовику и так безопаснее.

— Холмс! — возмутился я.

— Я не обвиняю ее, Ватсон, — задумчиво посмотрел мой друг. — Допускаю, что Филипп ее обманул. Например, дал любовнице некое вещество для здоровья Людовика или повышения его потенции. Или, напротив, для ее снижения: помните, Клеменция созналась Маго, что Людовик какую ночь пытается обладать ей, беременной? Возможно, любовники вместе даже весело посмеялись над незадачливым Людовиком. Или некий эликсир, который становится опасен, если вступает в реакцию с другими элементами. Ведь Людовику стало дурно, когда он выпил стакан ледяной воды?

— Вот и все… — задумался я.

— Нет, друг мой, все только начинается. Как ведёт себя Клеменция после смерти Людовика?

— Королева убита горем… — сказал я. — Мне больно, Холмс, читать главу «Белая Королева».

— По мужу, которого она не любила ни дня и с которым не желала даже делить ложе? — С интересом спросил Холмс. — Она действительно подавлена. Возможно, она сообразила, что именно дал ей Филипп и пришла от этого в ужас. Но уже поздно…

— Еще бы! — подтвердил я.

— Мое внимание привлек вот этот странный пассаж, — сказал Холмс. — Когда Клеменция бежит к умирающему мужу, она говорит Бувиллю: "Друг мой, дорогой мои друг, не могу я этому поверить, скажите, что это неправда!" Неправда, что? Что Людовик умирает? Согласитесь, Ватсон, это глупо. А вот если неправда, что причина смерти жуткий элексир, который Клеменция дала ему по просьбе Филиппа…

— То все сходится… — пробормотал я.

— Думаю, мы даже можем предположить, Ватсон, где Клеменция хранила элексир. Помните, едва Филипп уехал, как королева срочно завесила гобеленами спальню? Теми самыми, что срочно прислала ей бабушка из Неаполя?

— Я даже не обратил внимание на эту деталь.

— А она значимая, друг мой! Где-то там был, думаю, тайник. Почитаем начало следующей книги, — снова раскрыл томик мой друг:

 

«Но Клеменция была слишком слаба, слишком разбита, чтобы вознегодовать. Вслух она лишь произнесла:

— Никогда не поверю, что Людовика ненавидели настолько, что решились его отравить…»

 

— У Клеменции есть доказательство, что Людовик убит ядом. Но она ведет себя, как слабоумная дурочка, отрицая его. Дурочкой она точно не была. А вот если яд по неведению подлила она, то все становится на свои места. И она не верит, что это сделал ее Филипп!

— А ведь правда, интересно! — сказал я. «Ну и не верьте, племянница, — вскричал Карл, — однако такова истина! — продолжил читать я. — Первое тому доказательство — тот самый пес, что лизнул белье, в которое заворачивали внутренности короля при бальзамировании. Ведь пес издох через час»… Клеменция прикрыла глаза и схватилась за подлокотники кресла, она испугалась, что потеряет сознание перед этой страшной картиной, которую так настойчиво рисовал ей Валуа».

— Правильно, Ватсон: она испугалась. Чем еще занимается Клеменция? Она блокирует весь государственный аппарат Франции. После смерти короля королева должна стать регентом. Она им не становится!

— Она в тягости… — напомнил я.

— Ба! В таких случаях создаётся Регентский совет. Ей же не мешки таскать, правда? Указы подписывать вполне способна, но она этого не делает. И даже официально не отказывается от регентства. Не хочет подтвердить регентские функции Карла Валуа и не хочет ехать в столицу. Почему?

— Она чего-то ждет! — догадался я.

— А что если она ждет не чего-то, а кого-то? — спросил Холмс. — Например, Филиппа?

— В стране настоящий политический кризис…

— Причем созданный на ровном месте королевой, — ответил равнодушно Холмс. — Бери регентские функции — кто посмеет возразить? Не хочешь, передай их официально Валуа или Филиппу. Ее голос решающий. Но Клеменция просто не делает ничего, изображая из себя слабоумную дурочку и парализуя весь аппарат управления.

— Валуа не даром перевез ее в Париж и заключил под охраной во дворце Ситэ?

— Подозреваю, что он опасался, как бы королева чего не учудила, — пыхнул Холмс. — Вы обратили внимание, как холоден и резок стал Валуа со своей прежде самой любимой племянницей? То-то. Она ведь открыто играет на стороне Филиппа.

Посмотрим теперь на Филиппа. У него полное алиби: в момент смерти короля он в Лионе. У Филиппа есть дура Маго, вопящая, как хорошо, чтобы Людовик умер. Будь она виновата, она держала бы язык за зубами и мило улыбалась. Но интереснее всего, чем занимается Филипп. Едет в Париж? Нет. Выбирает папой Дюэза. Дюэза, Ватсон, воспитателя Клеменции и ставленника ее бабушки Марии!

— А ведь правда интересно, — заметил я, словно и правда читал другую книгу,

— Заметьте, Ватсон: год назад Филипп кричал брату, что нельзя выбирать папой Дюэза, ибо он ставленник неаполитанского короля. Теперь Филипп как можно быстрее сажает его папой. Избрать Дюэза для Филиппа гораздо важнее, чем стать регентом Франции. Значит, Дюэз может предложить ему что-то большее, чем стать регентом. Что же? Только один вариант: развести его с Жанной и женть на Клеменции!

— Он готовит развод?

— Не сразу, Ватсон. Сразу вызовет подозрение… Но я снова отдаю должное перу мистера Дрюона. Прочтите интересный пассаж, — протянул мне Холмс книгу:

 

"Белого цвета косынка из тонкой ткани, плотно облегающая шею, скрывает подбородок чуть ли не до самых губ и оставляет открытой лишь середину лица; белого цвета длинная вуаль спускается на лоб и брови; волочится по земле белое платье, рукава туго схвачены у запястий. Вот это-то одеяние, сродни монашескому облачению, надела на себя — и, вероятно, навсегда королева Клеменция Венгерская, оставшаяся вдовой на двадцать третьем году и прожившая в браке с королем Людовиком X всего лишь десять месяцев".

 

— Грустно и безысходно…

— А заметьте — «и, вероятно, навсегда», но не «навсегда»! — поднял палец Холмс. — Какая же ей остается лазейка? Только выйти замуж за другого короля! Кто может стать таким королем?

— Филипп! — не удержался я.

— Верно, Ватсон, и Дюэз санкционирует такой брак. Только через полтора месяца Филипп едет в Париж и совершает там переворот, сбежав ночью от дяди Валуа в Фонтенбло. Когда он решается его произвести?

— Узнав про регентство Валуа?

— Нет, ибо вопрос с регентом еще не был решен. Филипп начинает лихорадочно действовать после того, как его брат Карл сказал о будущем короле: «Как сын своей матери, он навсегда останется для нас чужестранцем».

— Я не совсем понял, друг мой. Чужестранец… Зачем тогда было делать Клеменцию королевой?

— Не поняли? — Холмс вскинул брови. — Посмотрите: Карл предлагает отстранить от престола будущего сына Людовика. Кому это выгодно? Филиппу! Ведь Жанну можно отстранить от трона как незаконнорожденную.

— Да… Тогда получается, что Филипп — наследник! — согласился я.

— Не правда ли? Филипп должен был бы обрадоваться больше всех предложению Карла, — выпустил мой друг кольцо дыма. — Ведь Карл льет воду на его мельницу. А вместо этого он испугался. Филипп помчался в Париж той же ночью. Он берет штурмом дворец Ситэ и ставит туда свой гарнизон. Почему?

— Филипп… не хочет быть королем? — озадаченно спросил я.

— Представьте себе! Но ведь он дьявольски честолюбив, не так ли? — выпустил Холмс кольцо дыма. — Решение может быть только одно: Иоанн — его сын. Так можно действовать только в интересах сына и любимой женщины.

— Тогда он должен первым делом пойти к Клеменции… — удивился я.

— И именно это он и делает, — кивнул мой друг. — Филипп на рассвете захватывает дворец Ситэ, деблокирует Клеменцию и бежит к ней. Вспомните, интересный момент: как Клеменция расцвела от счастья, увидев его. А чем еще занимается в Париже наш доблестный Филипп?

— Провозглашает себя регентом?

— А вот и нет! Сначала он отстраняет от престолонаследия Жанну Наваррскую! Заметьте, Филипп еще дней десять не провозглашает себя регентом.

— Почему? — уже искренне удивился я.

— Да потому, что он ждет решения Клеменции, — откинулся Холмс. — Одного ее слова будет достаточно, чтобы Филипп сделал ее регентом. Но Клеменция быть регентом не хочет.

— И тогда он проводит Ассамблею… — я открывал для себя новый мир.

-… и проводит закон, что Жанна, дочь Людовика, не может наследовать трон. Трон будет наследовать сын Клеменции, — продолжал Холмс

— Трон будет наследовать сын Клеменции. Если она родит дочь, то Филипп будет регентом до ее совершеннолетия. Потом будет созвана новая Ассамблея, которая решит, подтвердить ли полномочия дочери Клеменции или передать трон Филиппу.

— Он действовал в своих интересах, — пожал я плечами.

— Где тут интересы Филиппа, Ватсон? — Развел руками мой друг. — Ждать двенадцать лет с его-то слабым здоровьем! Он делает все в интересах Клеменции. Он отстраняет Жанну от престолонаследия ради ее ребенка.

— Но почему? — не выдержал я.

— Меня давно беспокоит одна загадка… — Холмс говорил, как бы размышляя над своими словами. — Жанна, жена Филиппа, рождает ему сына за день до проведения Ассамблеи. Филипп холоден с женой: он велит закрыть ее в замке — мол, ему это помешает на Ассамблее. Интересно, чем?

— Помешает стать регентом?

— Какая чушь, Ватсон! — поморщился мой друг. — Вы, мессир Пуатье, не можете быть регентом, ибо у вас родился сын? Че-пу-ха! Зато после Ассамблеи он счастливый кричит: у меня сын, мессиры! У меня наследник!

— Он имел на это право, — пожал я плечами.

— Понимаете ли вы, как это важно, Ватсон? У регента нет и не может быть наследника. Наследник может быть у короля! Как может стать королем Филипп? Только одним способом: узаконив свои отношения с Клеменцией. И если королева Клеменция открыла ему тайну, от кого она ждёт ребенка, то все становится на свои места. Вот какому сыну радуется Филипп после Ассамблеи! Вот для чего Дюэз стал папой!

— Дьявол! — воскликнул я. — Но я всё же не понимаю, зачем он изолировал Жанну до окончания Ассамблеи.

— И я не мог понять, пока не вспомнил, как реагировала Клеменция на беременность Жанны, — выпустил Холмс облако, от которого я уже закашлял. — У нее мог быть выкидыш, Ватсон! Помните, Филипп с тревогой сказал Маго, что у королевы может быть выкидыш? Это первое, что его заботит после взятия дворца Ситэ. Будет ли Филипп так заботится о сыне Людовика?

— Только о своем, — согласился я.

— Теперь Клеменцию отправили в Венсенн и все изменилось. Кстати, прочтите этот тоже интересный диалог:

 

"Получив от Гоше де Шатийона добрые вести, Филипп, не торопясь, возвращался в Париж, делая небольшие переходы, улаживал по дороге всевозможные дела и, наконец, прежде чем въехать в столицу, заглянул в Венсенн к королеве Клеменции, чтобы передать ей благословение нового папы.

— Как я счастлива, — воскликнула королева, — что наш дорогой Дюэз взял себе имя Иоанна, ведь то же имя я выбрала своему ребенку. Я дала обет назвать его Иоанном еще на корабле, по дороге во Францию, когда разразилась страшная буря.

Клеменцию по-прежнему не интересовали вопросы власти. Всеми помыслами ее владел покойный супруг и будущее материнство со всеми его заботами. Пребывание в Венсенне благотворно сказалось на состоянии Клеменции: она похорошела, к ней вернулись прежние краски, и сейчас, раздобрев на седьмом месяце, она чувствовала себя совсем здоровой, что нередко бывает к концу тяжелой беременности.

— Неподходящее имя для французских королей, — заметил Филипп. — В нашем роду никогда не было Иоаннов.

— Но, брат мой, я говорю вам, что дала обет.

— Что ж, придется уважить ваше желание… Если родится мальчик, он будет зваться Иоанн I.

Прибыв во дворец Ситэ, Филипп направился в покои своей супруги Жанны, которая, сияя счастьем, нянчилась с крошкой Луи-Филиппом, кричавшим, как и подобает кричать в двухмесячном возрасте".

 

— Счастливые папа и мама! — не удержался я.

— Ага… — подмигнул мне Холмс. — И посмотрите на поступки Филиппа. Сначала едет к Клеменции, потом к Жанне. Сопоставите его радостный диалог с королевой и никакой с Жанной, и тогда вы сразу увидите, кто королева для Филиппа!

— Но… Кто же тогда убил Иоанна, если он сын Филиппа? — спросил я.

— Возможно, умер сам, — пожал плечами Холмс, — учитывая дурную наследственность: Филипп всё же был физически гнилым человеком, да и с Клеменцией они — троюродный брат и сестра. Но, возможно, его скорее всего могли убить Маго или Жанна, причем последнее вероятнее. Сын соперницы, ради которой Филипп о ней практически забыл!

— Он умер на руках Маго…

— Для меня, Ватсон, это аргумент в пользу ее невиновности. Убийца, как известно, первым залезет под одеяло и притворится спящим. В тексте есть интересное наблюдение: Иоанну становится плохо на Крещении после того, как над ним протягивают руки прочие восприемники и восприемницы, включая Жанну. Кстати, обратите внимание, каким грустным будет Филипп во время своей коронации. Он не ликует, он убит горем.

— А жизнь Клеменции сломлена… — пробормотал я.

— Разве? — спросил Холмс. — Вы явно не читали книгу, Ватсон.

— Ну вот же… — Я начал читать и обомлел:

 

"Клеменция почти сладострастно перебирала камни, подсчитывала их стоимость, любовалась их чистотой и блеском. Она вызывала к себе ювелиров и, вдруг решив переделать оправу, вместе с ними набрасывала эскизы, подбирала камни. Целые дни она проводила с белошвейками, скупала бесценные восточные ткани, и все ее одеяния были густо пропитаны благовониями.

Выходя из своих покоев, она надевала белое вдовье облачение, зато ее приближенные смущенно отводили глаза, застав королеву, свернувшуюся клубочком перед камином и закутанную в прозрачные покрывала.

На кухне шли споры, кому подавать ей на стол, ибо за красиво разукрашенный десерт, за миндальное молоко, за «золотую воду» — последнее изобретение кулинарии, куда входили розмарин и гвоздика, выдержанные предварительно в соке граната, — королева могла вдруг кинуть слуге пригоршню золотых монет.

Вскоре ей пришла охота слушать пение, и сколько сказок, лэ и романов нарассказали ей красивые уста! Один менестрель, обладатель статной фигуры и задушевного голоса, развлекавший ее целый час, смущенно опуская взор, чтобы не видеть сквозь кипрские покрывала обнаженное тело королевы, получил от нее столько денег, что мог пировать в тавернах в течение целого месяца".

 

— Она счастлива! — присвистнул я.

— Не правда ли? Царствование Клеменции Венгерской только начинается, Ватсон, и продлится оно ровно пять лет — до января 1322 года. Кстати, я видел интересную старинную миниатюру, как во время войны с пастухами Филипп и Клеменция торжественно въезжают в Лимузен. Не Жанна — Клеменция!

— Она берет все то, что давал ей Людовик, только теперь с радостью и удовольствием.

— Ни в какой монастырь она не ушла, друг мой. Скорбеть она будет в пятой книге, Ватсон. После смерти Филиппа, заметьте! — поднял палец Холмс. — Понимаете, для кого ходила Клеменция в своих шелках?

Я кивнул, продолжая пораженно перечитывать этот пассаж.

— И все-таки Холмс у меня ваша версия рождает много вопросов, — задумчиво сказал я. — Отчего же Филипп не женился на Клеменции, став королем?

— Тут, Ватсон, мы с вами входим в зыбкую область догадок. Подозреваю, просто не успел: ведь Филипп V царствовал всего четыре с половиной года — ничтожный срок. А может уже считал такой вариант не нужным, раз он король, а у Клеменции нет сына. Возможно, Клеменция после таких тяжелых родов потеряла способность к деторождению: мы этого не знаем. Но я склоняюсь к первому варианту.

— Почему?

— Из реальной истории мы знаем, что в следующем году Клеменция зачем-то на год поехала к папе Дюэзу. Затем во Франции началась гражданская война, после которой Филипп умер. Возможно, если бы он выжил, папа начал бы бракоразводный процесс. И да, чуть не забыл главное: у католиков и сейчас вдова имеет ограничения по времени перед вступлением во второй брак, а в Средние века вдова и королева тем более! Вот вам и ответ на вопрос.

— Почему Филипп не обеспечивал Иоанну надежную защиту?

— Как раз Филипп ее обеспечивал. На показ короля он согласился только после давления баронов. Заметьте, Ватсон, — глаза Холмса внезапно загорелись, — моя версия позволяет решить тайну подмены Иоанна I, так волновавшую историков. Возможно, граф Бувилль в самом деле спрятал через пару лет некого ребенка (возможно, и не одного), рожденного Клеменцией от Филиппа, коль скоро они пока сожительствуют вне брака. А в глазах потомков это слилось в легенду о чудесном спасении Иоанна Посмертного,

— Но… Как же умерший сын? — спросил я. — Клеменция так просто пережила его смерть?

— Здесь я опять могу только гадать, друг мой. Мне показалось странным, что в следующем году одновременно умерли сын Жанны и Маго. Мы ничего не можем доказать. Но итальянки, Ватсон, очень мстительны… — вздохнул Холмс. — «Дурак мстит сразу, трус не мстит никогда», — говорят в Неаполе, на родине королевы.

— А когда Филипп и Клеменция стали любовниками?

— Тут у меня две версии, Ватсон. Первая — во время поездки Клеменции с Людовиком на встречу в Компьен для переговоров с баронами Артуа, тогда понятна ее истерика из-за беременности Жанны. Вторая — во время или после паломничества в Амьен. Тщеславная итальянка поклялась получить Филиппа после истерики из-за беременности его жены, и получила, ослепив его в том паломничестве. Думаю, Клеменция не даром отстранила мужа на два месяца от своего ложе: паломничество завершилось как раз в феврале.

— А Людовик? — спросил я. — Неужели ничего не замечал?

— Во время паломничества они спали в разных спальнях: ведь Клеменция обещала снова разделить с королем ложе столько после завершения похода в Амьен, — лениво прищурился Холмс. — Да и королева могла подливать Людовику снотворное. Помните, в романе говорится, что Людовик стал необычно спокойным той зимой и весной? А потом Клеменция забеременела, и полноценных отношений у них больше не было.

— Выходит… Смертный приговор Людовику был подписан во время паломничества в Амьене?

— Приговор он подписал себе раньше, мой друг. Когда женился на девушке, которая его не любит, но «босиком прибежит, чтобы надеть корону Франции», — фыркнул Холмс. — Кстати, и прибежала через шторм и практически босой, что интересно.

Я задумался над словами моего друга. Затем, не выдержав, открыл страницу с рассказом о паломничестве.

 

"Амьенская реликвия содержала лишь лицевые кости; была она заключена в позолоченную раку в форме скуфьи, что должно было возместить отсутствие макушки святого. Череп его, почерневший от времени, казалось, улыбался из-под сапфировой с изумрудами короны и наводил на окружающих благоговейный ужас. Над левой глазницей виднелась дыра — согласно преданию, то был след от удара кинжалом, нанесенного рукой Иродиады, когда ей принесли отрубленную голову Предтечи. Все это сооружение покоилось на золотом блюде.

Клеменция, погруженная в молитву, казалось, не замечала холода, и сам Людовик X, тронутый ее рвением, простоял неподвижно всю церемонию, блуждая мыслями в таких высотах, каких ему раньше никак не удавалось достичь".

Какой-то новый, нездешний, смысл вдруг обрели для меня слова об Иродиаде, которой принесли на блюде отрубленную голову…

— Впрочем, это показывает и ограниченность Филиппа, — услышал я голос Холмса. — На его месте я бы крепко задумался: сегодня эта женщина способна так поступить с Людовиком, а завтра со мной?

— Но если любит по настоящему, зачем ей бросать?

Холмс не ответил, а саркастически поднял брови.

— Помните, Ватсон, при разговоре с астрологом Мартэном Людовик спрашивает: "Яд... Уж не намекаете ли вы на укус змеи?" Маго никак не похожа на змею: скорее, на дикого вепря. Людовика вольно или невольно укусила иная змея, тихо выползшая из короны.

— Холмс… А может все было не так? — Мне не хотелось, чтобы мой привычный мир рухнул. — Может, пусть будет все романтично и грустно, как у месье Дрюона?

— Тут уж каждый решает сам… Четырнадцатый век для нас, Ватсон, как Атлантида: мир, которого давно нет. Кстати, идёмте вечером на «Летучую мышь» Штрауса в Ковент-Гарден? Там есть замечательная ария, которую так и не понял бедный Людовик:

 

Знают все: счастья дым,

Это жизни алфавит.

Весел тот, кто любим,

Кто любит, тот грустит! —

 

Напел мой друг и протянул тонкую длинную руку к гардеробу.

После разговора с Холмсом об убийстве короля Людовика X я несколько дней находился под сильным впечатлением. Я взялся ещё раз перечитывать книги Дрюона и понял, что теперь мне больше всего хочется разгадать главную тайну — загадку Проклятых королей. Я пытался разгадать, каким образом сбылось проклятие Великого магистра Жака де Молэ, но ничего не мог придумать. Неужели гибель целой династии, так славно правившей страной, закончилось только из-за того, что их прокляли? А если так, то могут ли у историков ещё быть сомнения в том, что тёмные мистические силы существуют…

Я, признаюсь, пытался применить к этой истории методы моего друга, но ничего не получалось. Я видел необъяснимую цепь случайностей. Папа Климент, рыцарь Гийом Ногарэ, король Филипп Красивый умирают в течение года и в том порядке, как сказал магистр. Параллельно как-то само собой возникло дело принцесс-прелюбодеек, от которого династия пришла к глубокому кризису. Затем один за другом в течение четырнадцати лет сошли в могилу все три сына «Железного короля», не оставив наследников. Я пытался найти ответ, но сколько бы не размышлял над этим делом, у меня ничего не выходило. Получалось, что их сгубила глупая война буяна Робера с его тёткой Маго, что выглядело странным: причем тут, например, смерть Филиппа Красивого я никак не мог понять.

В субботу утром я понял, что не выдержу дальше мучать себя и пошёл за ответом к Холмсу. Если кто-то и может в мире разгадать эту историческую тайну, то это именно он. Было солнечно, и золотая листва в лужах очень естественно смотрелась на фоне низкого синего неба. Мой друг как раз закончил завтрак и весело помешивал сахар в кофе.

— Решили загадку тамплиеров, Ватсон? — весело спросил он меня.

Я остановился, как вкопанный, и поставил трость у входа.

— За годы нашего общения я уже перестал чему-либо удивляться, Холмс, но все-таки, черт возьми…

— Войдя ко мне, вы первым делом посмотрели на книгу «Железный король», лежащую на столе, — весело улыбнулся Холмс — Вы смотрели на неё не просто как на предмет, а с горящими глазами, то есть явно думаете о ней. — Ну, а то, как вы взволнованны и прибежали утром, когда нет дела, означает, что вы с нетерпением ждёте от меня ответа на какой-то вопрос. Иначе вы пришли бы после пяти.

Холмс откинулся на стуле. Сейчас он был в Новом темно-синем костюме с бордовой «бабочкой». Я про себя невольно усмехнулся его пижонству.

— А почему именно загадку тамплиеров? — спросил я.

— А потому что других загадок в этом романе нет, — театрально откинулся Холмс.

— Мне кажется, что даже если я выучу наизусть все учебники математики, то никогда не сравняюсь с вами в логике, — вздохнул я, кладя на комод цилиндр.

— И хорошо сделаете, друг мой, — ответил Холмс. — Каждый должен делать свое дело, вы это знаете.

Слушать бахвальство друга мне решительно не хотелось, но, судя по его довольному виду, он все-таки разрешил загадку. Я посмотрел на столик и увидел книгу о структуре Католической церкви. На душе у меня стало радостно: я понимал, что угадал, мой друг немало поработал, и скоро узнаю волновавшую меня тайну.

— Холмс, я жду рассказа… — напомнил я. — И если вы решите это дело, то, признаюсь, я сочту вас волшебником.

— Оно решается чрезвычайно просто, — вдруг серьезно ответил Холмс, — и здесь нет никакого волшебства. — Просто вы ленитесь подумать.

Я промолчал, решив не перебивать его.

— В детстве, Ватсон, меня потряс фокус в цирке шапито, — неожиданно задумчиво сказал Холмс, повертев в руках чашку. — Фокусник показал всем пустой ящик, затем поставил его на арену и накрыл крышкой. Через мгновение там была пара кроликов и важная черепаха. Все вокруг твердили, что это двойное дно. Но никакого двойного дна там не было, иначе ящик не был бы столь глубоким, — допил он кофе. — - Через много лет я узнал, что в арене есть просто подземный ход, через который другой человек подает в ящик нужные предметы.

— Боже, как противно и примитивно! — скривился я. — А фокус с часами, которые факир достает из проезжающего ящика над ареной?

— Нет ничего проще, друг мой, — лениво прищурился Холмс. — У фокусника в зале есть ассистент, который заранее приобрел две пары одинаковых часов. Одни заранее кладутся в ящик. Другие фокусник забирает к себе в карман, потом стреляет и выезжает ящик с часами-дубликатами.

Меня заинтересовала эта прелюдия. Я посмотрел на деревянные панели с часами и подумал, что Холмс меня к чему-то готовит. Я не ошибся.

— И опять все настолько просто, что не хочется смотреть… — вздохнул я.

— Всякий фокус прост, когда нам расскажут его секрет. Вот и при разгадке тайны проклятия тамплиеров не забывайте, Ватсон, главное: это всего лишь фокус. Хотя, не спорю, очень красивый и эффектный.

— Я над этим фокусом целую неделю размышлял! — не удержался я.

— Тогда давайте прогуляемся в сквер, — посмотрел в окно Холмс. — В такую чудесную погоду просто грех сидеть дома.

Накинув плащи, мы вышли на Бейкер-стрит. Мимо нас прошла пара щеголей в тонких пальто. Погода была сухая, но холодная, и налетевший ветер лихо срывал золотистую листву. Я не торопил Холмса, обдумывая его прелюдию про фокусы. Я был уверен, что мой друг рассказал ее не просто так.

— Для начала, Ватсон, я разложил для себя события 1314 г. так, как они произошли, — вдруг начал Холмс. — Разумеется, я могу опираться только на реконструкцию месье Дрюона, а не на малочисленные документы, — махнул он рукой. — Вспомним вместе последовательность. 18 марта сжигают на Еврейском острове Великого магистра и Жоффруа де Шарне, и Жак де Молэ проклинает род Капетингов. «Папа Климент, рыцарь Гийом де Ногарэ», король Филипп: не пройдет и года, как я призову вас на суд Божий, где воздастся вам справедливая кара. Проклятие на весь ваш род до тринадцатого колена». В ту же ночь Маргарита и Бланка наслаждаются с любовниками в Нельской башне на фоне казни.

— Вы полагаете, это имеет отношение к делу? — не удержался я.

— Полагаю, самое прямое Ватсон, — отрезал Шерлок. — В этом была сначала и моя ошибка: я, как и вы, отделял дело тамплиеров от «дела Нельской башни». Но, как только я их объединил, все стало на свои места. Далее около 20 апреля королева Изабелла разоблачает бургундских принцесс и умирает папа Климент; в мае умирает Ногарэ, а в ноябре и сам король Филипп. Согласны?

— Безусловно, — я перешагнул через усыпанную листьями лужу. — Но я не понимаю всё же…

— Я, как и вы, мой друг, всецело принадлежу к Английской церкви, — прищурился мой друг на холодную синеву неба. — Мы с вами в отличие от католиков не верим, что Господь вмешивается в дела людей всуе. И уж точно было бы смешно, если бы Творец выполнил так точно вопли какого-то Жака де Молэ, не правда ли? — затянулся трубкой Холмс.

— Согласен, — ответил я. — Меня и самого удивило такое точное исполнение его проклятия.

— Зато, — кивнул Холмс, — при казни Жака де Молэ мог присутствовать некий человек, который решил в точности исполнить это проклятие, дабы такая кара была поучительной в веках. Тем более, что на правоверных католиков с их страстью к мистике это могло подействовать, — заметил Холмс, прищурившись на низкое синее небо.

Признаюсь, от слов Холмса у меня побежали по телу мурашки. Я даже представить себе не мог, кто мог обладать таким могуществом. Шуршащая листва показалась мне настолько старинной, словно она была свидетелем той стародавней трагедии.

— Давайте подумаем: что мы знаем об этом человеке? — спросил Холмс.

— Ничего, — пробормотал я.

— Разве? Сопоставим вместе факты, — удивился Холмс. — Я бы выделил сразу четыре момента. Во-первых, этот человек — враг короля Филиппа и его политики, тайный сторонник тамплиеров. Во-вторых, он должен обладать очень большой властью, чтобы убить папу, Ногарэ и короля в течение года. В-третьих, он-то, подозреваю, и организовал дело принцесс-прелюбодеек. В-четвертых, у этого человека должен быть опыт в организации массовых мистических действий, чтобы восторженная толпа была шокирована и объята ужасом. Кто бы это мог быть из присутствовавших на казни тамплиеров?

— Король и Ногарэ отпадают… — пробормотал я.

— Верно, они доказали невиновность своей смертью, — согласился Холмс. — Кто там был еще?

— Людовик. Сын Филиппа Красивого…

— Людовик… Вы знаете, Ватсон, я симпатизирую Людовику Х: он был хорошим королем для своего народа, — тепло сказал Холмс. — Напомню, что он первым из европейских монархов отменил крепостное право! Людовик был умен и делал правильные умозаключения, но его губила душа ребенка: при всём уме, он слепо верил в лучшее в людях и доверял своим близким, за что и поплатился жизнью. Его считали странным, но лишь потому, что он выдавал вслух финал своих умозаключений, не показывая, как он шел к решению задачи.

— Не очень понимаю, Холмс... — сознался я.

— Ну, представьте, Ватсон, что я буду молча сидеть, пить чай, и вдруг скажу "Трижды три девять... " Или "При работе с суммой квадратов катетов..." У меня в голове идет умственная работа, я часть пропускаю про себя, часть говорю вслух. Вот я и кажусь вам странным.

— Как Людовик Наварский, — дернул я головой.

— Но давайте рассмотрим вариант Людовика. Он не одобрял политику отца и мечтал стать королем — допустим, мотив есть. Мог ли Людовик убить Ногарэ и отца? Теоретически, да. Мог ли он организовать дело принцесс? Тоже, теоретически, да. Но убить папу Климента Людовик не мог.

— Карл… — неуверенно пробормотал я.

— Аналогично и Карл. Он имел неприязнь к отцу, мог организовать дело принцесс, мог теоретически убить Ногарэ и короля Филиппа. Но убить папу Климента через сорок дней Карл не мог никак. Карл также отпадает.

— Карл Валуа! — вспомнил я. — Он всегда был в оппозиции к политике брата и защищал тамплиеров. Я где-то читал, что бывшие тамплиеры избрали его своим тайным магистром.

— Что же, рассмотрим Валуа, — кивнул мой друг. — Да, он симпатизировал тамплиерам и мечтал о троне. Он мог теоретически убить Ногарэ и короля, мог подбросить Филиппу что-то против принцесс. Но убить самого папу Карлу Валуа было, согласитесь, не по силам.

— Но у Валуа был друг — кардинал Франческо Гаэтани, враг короля Филиппа.

— Верно Ватсон… — Мой друг рассеянно посмотрел на аккуратно сложенную кучу листвы. — Но кардинал в Католической церкви не имеет доступа к лечению папы. Этим ведает специальная служба.

— Вот зачем вам понадобилась книга про Католическую церковь! — не удержался я.

Холмс рассмеялся и кивнул. Было видно, что он доволен моим наблюдением.

— Мариньи! — вспомнил я. — Вот кто мог убрать и папу, и Ногарэ и короля.

— Верно, Мариньи мог, но у него не было мотива, — мы подошли к скверу с резной чугунной оградой. — Без короля Филиппа он был нежизнеспособен. Как Вы помните, без него он не прожил и полугода.

— Да кто же тогда? — удивился я. — Вроде всех перебрали.

— Нет, Ватсон. Вы забыли одного важного человека, который присутствовал на казни тамплиеров, — возразил Холмс. — Брат Рено. Великий инквизитор Франции.

— Инквизиция весьма жестока и влиятельна — логичный вариант… — мне показалось, что в тумане передо мной проплыли какие-то контуры.

— Что мы знаем о брате Рено? — спросил Холмс. — Мы знаем, что он был не под контролем короля Филиппа. Помните, в романе сказано: «Даже церковь, кроме брата Рено, была в руках Мариньи»? Как Великий инквизитор он не подчинялся государственному аппарату Франции.

— Думаете, он? — спросил я с интересом.

— И мотив у Великого инквизитора был, — кивнул Холмс. — Помните, когда король умирает, брат Рено говорит ему, что тот покаялся в своих деяниях? Король был растерян. Он не знал, правду ли сказал брат Рено, или измыслил его слова, дабы смерть короля Филиппа выглядела поучительной. Поучительной, Ватсон! Значит, брат Рено не одобрял политику короля.

— И вы думаете, что брат Рено решил отомстить за тамплиеров?

Холмс не ответил. Он наблюдал за легким листопадом, явно ища какое-то недостающее звено. Наконец, он дернул головой.

— Вопреки всем панегирикам месье Дрюона, Филипп Красивый предстает в его романе омерзительным монархом и скверным человеком, — неожиданно сказал он. — Филипп был патологически жесток и чванлив. Он не умел выбирать себе советников, окружив себя настоящими взяточниками и казнокрадами. Прево откровенно грабили народ, а постоянная порча монеты доводила его до восстаний. Вспомните, какой он оставил Францию сыну: голод, пустая казна, непокоренная Фландрия, три проигранные войны…

— Как? Разве Филипп Красивый не создал величие Франции? — изумился я.

Холмс качнул головой. Я редко видел моего друга в таком настроении. Было видно, что человек, о котором он говорит, ему неприятен.

— А где же то величие, Ватсон? Филипп позорно проиграл войны с нами Аквитании, в Италии и во Фландрии, — на лице Холмса мелькнула тень. — Филипп создал условия для объединения Бургундии и Артуа, то есть потерей Францией почти трети ее территорией. Филипп запытал и сжег тамплиеров — профессиональных рыцарей и опору французской армии. Страна осталась с феодальным ополчением вместо войска, как в десятом веке. Ничьего мнения Филипп не слушал и не желал слушать: только жег и мучил недовольных. Но этого ему было мало, и он объявил войну четвертому могущественному врагу — Католической церкви.

Холмс выпустил струйку дыма. Я стоял и размышлял над словами друга, лихорадочно ища хоть один аргумент в защиту короля.

— Разве он ее не выиграл, сместив папу Бонифация и посадив папой Клемента? — опешил я.

Холмс желчно рассмеялся.

— Дорогой Ватсон, вы старый солдат, много лет прослуживший на Востоке! Вы знаете, что ткнуть палкой индийскую кобру, не означает ее победить. Кобра на мгновение отскочит чуть назад, это верно. И пока вы будете кричать о своей победе, в вас вопьются длинные зубы со смертельным ядом. Что и произошло с королем Филиппом.

— Но я могу пристрелить кобру, — опешил я.

— Верно, Ватсон, как воин, вы это понимаете, — кивнул Холмс. — Король Филипп был чванлив, жесток и не умен. Он, празднуя мнимую победу, не заметил, как кобра распушила капюшон и подготовилась к прыжку.

Я молчал, обдумывая слова друга, и не знал, что сказать. Мир снова менялся предо мной, как в прошлый раз.

— Теперь, Ватсон, оставим эмоции и вспомним казнь тамплиеров, — закурил Холмс. — Маргарита и Бланка веселятся с любовниками. Связанных тамплиеров ведут на сожжение. Филипп упивается мнимой победой и тупой, жестокой местью. И вот тут Карл говорит Людовику очень важные слова, что в окнах Нельской башни горит свет.

— А что в них такого важного, Холмс? — удивился я.

— Мог ли это услышать брат Рено, Великий инквизитор? Думаю, что мог. Могли ли до него доходить слухи о развлечениях Маргариты и Бланки с любовниками? Подозреваю, что могли. Помните, Робер Артуа говорил Изабелле, что в народе уже ходят слухи о развлечениях бургундских принцесс? Банкир Толомеи тоже слышал эти слухи. И уж едва ли они не доходили до брата Рено, Великого инквизитора Франции

— Хорошо, я готов принять это как гипотезу, — ответил я. — Как вы только подмечаете эти детали, друг мой? — удивился я.

— Я, Ватсон, просто читаю не то, что хочу прочитать, а то, что написано в тексте, — поднял палец Холмс. — Затем следует проклятие Великого Магистра. Оно сопровождалось мистическим моментом: Жак де Молэ рухнул в бушующий огонь, и из багровых языков пламени выступила поднятая обуглившийся рука. Подозреваю, — выпустил облако мой друг, — что в этот момент брату Рено и пришла в голову гениальная мысль — сделать легенду реальностью, дабы возмездие королю Филиппу запомнилось в веках! — Сказал Холмс. — Католические священники умеют создавать массовые действия и нагнетать мистику.

— А король? — удивился я.

— Король всячески подыгрывает ему, — хмыкнул Холмс. — Посмотрите, что происходит после казни Великого магистра: Филипп сам показывает свой страх. Он показывает, что боится проклятия. Он признает, что совершил ошибку. Король Филипп обожал дешевые эффекты. В том числе — корчить из себя невозмутимого каменного сфинкса. Если он сказал, что совершил ошибку, значит, он обеспокоен. Думаю, брат Рено учел это в своих построениях.

— Думаете, Великий инквизитор причастен к делу принцесс-прелюбодеек? — спросил я.

— Сначала он расправился с больным папой Климентом, — снова затянулся Холмс. — К моему удивлению, Холмс прихватил книгу, и, достав ее, прочитал:

 

» — Скажи, — обратился король к гонцу, знаком приказывая ему подняться с колен, — при каких обстоятельствах скончался наш Святой отец и что он делал в Карпантрассе?

— Государь, он держал путь в Кагор и в Карпантрассе задержался против своей воли. Уже некоторое время он страдал от лихорадки и томился в тоске. Он говорил, что желает умереть в родных местах, там, где увидел свет Божий. Лекари усердно его пользовали, даже заставляли его глотать растертые в порошок изумруды, каковые, как говорят, являются лучшим лекарством против подобного недуга. Но ничто не помогло. Он умер от

удушья. Вокруг его смертного одра собрались кардиналы. Больше я ничего не знаю».

 

— Что скажите, доктор?

— Растертые в порошок изумруды — это повреждение стенок кишечника, — изумился я. — Это пещерный уровень средневековой медицины. Еще в семнадцатом веке доказали, что такое лечение — верный путь к смерти.

— Дорогой Ватсон, я всегда могу на вас положиться, как на врача, — снова выпустил кольцо дыма Холмс. — Но много ли, доктор, в Средние века прибегали к подобному варварству?

— Только в исключительных случаях. И они вели к смерти больного, — покачал я головой.

— Прекрасно. Еще вопрос, доктор: почему же в таком случае папа Климент умер от удушья, а не от повреждения кишечника?

— Острые изумруды повредили стенки гортани, — ответил я, не задумываясь.

— А что если это была не пещерная медицина, а хладнокровное убийство? — спросил Холмс. — Кто мог безнаказанно приказать лекарям задержать самого папу Климента и убивать его под видом лечения? Полагаю, Великий инквизитор вполне мог это сделать. Он подгадал так, чтобы смерть Климента V пришлась на сороковой день. И если помните, бывший тамплиер Эврар подтвердил, что лекари убили папу.

— Он организовал убийство самого папы?

— Не забудьте: брат Рено вправе выносить любые приговоры вероотступникам. Однако, — продолжал Холмс, — о смерти папы на сороковой день сообщают не сразу. Сначала следует дело принцесс-прелюбодеек.

— Я все же не понимаю, какая связь, — сказал я.

— Меня волнует один момент: что именно предъявила королева отцу в качестве доказательства? — Вскинул брови Холмс. — Принцессы подарили конюшим её кошели. Ну и что? Они вполне могли сказать, что подарили их братьям д’Онэ в благодарность за некую услугу.

— Какую же?

— Да вот хотя бы за помощь в постановке их кукольной пьесы. Или в благодарность за помощь в организации кортежа. Что тут особенного? — недоумевал Холмс. — В Средние века такая куртуазная игра была распространена и вовсе не означала адюльтера. Тысячи дам дарили рыцарям какие-нибудь шарфы или перчатки, и это считалось нормой. Столь ничтожного доказательства явно недостаточно для таких выводов.

— Холмс, «желтое лицо»! — не выдержал я.

Это был наш пароль. «Желтое лицо» было единственным неудачным делом Холмса, и мой друг просил напоминать ему об этом, если я считал его рассуждения недостаточно логичными или слишком самоуверенными. Холмс пыхнул трубкой.

— Спасибо вам, дорогой Ватсон. Значит, вы думаете, что я слишком оторвался от жизни в своих рассуждениях? Но посмотрите на это вот с какой стороны. Где кошель Жанны?

— Тоже всегда интересовал этот момент! Где? — удивился я.

— Предъявила ли Жанна свой кошель? — спросил Холмс, словно поймав мои мысли. — Ведь получилось кричащее противоречие. Нам сказано, что три принцессы прелюбодейки отдали свои кошели любовникам. Но обвинили-то только двух: Маргариту и Бланку! Нам ничего не сказано о том, предъявила ли Жанна свой кошель.

— Дрюон об этом не пишет ничего, — вздохнул я.

— Еще интереснее, что король Филипп даже не хочет выслушать ни слова оправдания со стороны братьев д' Онэ и принцесс. Но зато кричит, что этим людям, братьям д’Онэ, предстоит ответить перед ним за свое вероломство. За какое вероломство? Глупые кошели? — пожал плечами Холмс. — Но король твердо уверен в их вероломстве. Даже при скидке на мерзкий характер Филиппа это странно.

— Ему предъявили нечто более серьезное? — задумался я.

— Что именно могли предъявить королю Филиппу, я не знаю. Но подозреваю, что это было нечто убийственное.

— Бьюсь об заклад, что вы уже знаете! — воскликнул я.

— Я обратил внимание, Ватсон, на один момент, — подмигнул мне Холмс. -В католической стране, особенно в Средние века, король и королева не могут лечь спать без причастия и исповеди. Здесь их нет — они сразу после ужина беседуют, а потом бегут к бургундским принцессам. И тогда меня осенила версия: а что если королю Филиппу раскрыли в государственных интересах тайну их исповеди?

— Они рассказали о своем адюльтере на исповеди? — удивился я.

— Не обязательно, — пожал плечами Холмс. — Рассказ об их исповеди мог быть подложен заранее. Кто может раскрыть тайну исповеди в Римской церкви в Средние века? Только четыре человека: папа, кардинал, глава конгрегации или местный великий инквизитор. Кардиналов и папы там нет. Зато есть Великий инквизитор — брат Рено.

— Вы… не верите в версию с Изабеллой? — спросил я.

— Напротив, я хорошо в нее верю. Я могу предложить две реконструкции событий, — голос моего друга стал жестким. — Первая: брат Рено услышал разговор Филиппа с дочерью, где она обвиняла бургундских принцесс в адюльтере. А может быть, это услышал шедший их причащать капеллан, который сразу доложил брату Рено. Вторая: капеллан был уже заранее наготове, зная, о чем будет говорить королева с отцом.

— Но… зачем это брату Рено? — недоумевал я.

— Думаю, Ватсон, брат Рено сразу вспомнил свет в окнах Нельской башни во время казни тамплиеров и слухи, которые ходили вокруг этого события. Принцессы резвились, пока горел Великий магистр. Помните, я просил вас обратить внимание на этот значимый эпизод? Вот оно: ваши дети незаконнорожденные, проклят весь ваш род до тринадцатого колена!

Я остановился изумленный. Мне не приходило в голову связать эти два разных события. Налетевший ветер потрепал красные листья клена и повалил их в лужу. «Тогда ведь тоже были такие же лужи», — почему-то подумал я.

— И он сделал всё, чтобы произвести это в реальность… — изумился я.

— Я обратил внимание, Ватсон, и на еще один интересный момент, — сказал Холмс. — Прочтите его:

 

«Мессир Алэн, — продолжал он, обращаясь к капитану, — принцессы будут находиться здесь под стражей вплоть до особого распоряжения; выставьте у их дверей караул. Любому, будь то их прислужницы, родные, даже их мужья, входить в эту комнату запрещается, равно как и разговаривать с ними. За это отвечаете вы».

 

— К чему такие меры предосторожности? — пожал плечами Холмс. — Куда им бежать? Могут что-то выдать? Что знают эти три девчушки, угрожающего государству? Но такое, друг мой, возможно, в том случае, если на них уже было наложено некое церковное наказание.

— Почему бы и нет, — согласился я.

— Нам осталось вспомнить, кто именно решает накладывать наказание и вести предварительное следствие.

— Инквизиция! — вспомнил я.

— Верно, Ватсон, — улыбнулся Холмс. — Или доминиканцы, к ордену которых принадлежал брат Рено. А сожжённый Великий магистр был крестным отцом Изабеллы, — пыхнул Холмс. — Представьте, как красиво и мистически сбывается проклятие! Великий магистр через крестную дочь проклинает род короля Филиппа, — вспыхнули глаза моего друга.

— А я думал, что это случайность… — покачал я головой. — И все удивлялся, откуда у Дрюона столько мистики…

— В такой каре нет случайностей, Ватсон. А мистику Римская церковь всегда умела нагнетать — видите, даже на вас подействовало. Дальше король Филипп, как всегда, выбирает наихудший вариант, — сказал Холмс. — Он публично казнит братьев д’Онэ, снимая с них кожу и оскопив. Будет ли народ уважать после этого своих королей?

— Ни на секунду, — поморщился я от отвращения.

— Народу даже показали, чем были опозорены его дети. А принцесс король велит заточить в крепость и монастырь, — сказал Холмс. — Но его сыновья по-прежнему женаты! У них нет сыновей наследников. Это, как вы помните, отлично понимает Валуа, когда решает заточить принцесс в темницу. Но этого совершенно не понимает король Филипп.

— А что делать с принцессами, на ваш взгляд? — удивился я.

— Людовик предложил жесткое, но эффективное решение — смерть, — сказал Холмс. — Тогда все три принца свободны и могут вступать в новые браки. Я ни минуты не поддерживаю его. Гораздо легче было постричь трех принцесс в монашки! Тогда и браки бы аннулировались сами собой.

— Ведь и верно… — согласился я.

— Но такое простое решение Филипп даже не рассматривает. Возможно, из-за своего характера. А, возможно, некий церковный чин подсказал ему, что так поступить нельзя.

— Инквизитор?

— Или кто-то по его просьбе. Мы, Ватсон, можем здесь только гадать, — снова закурил он. — Вечером дня казни незадачливый король наконец-то вспомнил, что его сыновья женаты. Он решает отправить Ногарэ к папе. Прочтите этот большой кусочек целиком, — потянул он мне книгу:

 

"— Вам придется в таком случае убедить курию и самого папу Климента, что король в отличие от всех прочих смертных не может руководствоваться обычными, общепринятыми соображениями, — заметил Филипп Красивый.

— Приложу все свои старания, государь, — ответил Ногарэ.

В эту минуту послышался конский топот. Мариньи поднялся и подошел к окну, а Ногарэ тем временем снова обратился к королю:

— Герцогиня Бургундская будет чинить нам перед Святым престолом всевозможные препятствия. Надо как можно лучше наставить его высочество Людовика, чтобы он по природным своим странностям не испортил дело, затеваемое в его же собственных интересах.

— Хорошо, — отозвался Филипп Красивый. — Завтра же я поговорю с ним, а затем вы незамедлительно отправитесь к папе.

Конский топот, привлекший внимание Мариньи, внезапно замолк на плитах двора.

— Гонец, ваше величество, — сказал Мариньи. — И по-видимому, издалека: он весь, с головы до ног, покрыт пылью, да и лошадь еле держится на ногах.

— А откуда он? — спросил король.

— Не знаю: не разгляжу герба.

— Государь, из Карпантрасса прибыл гонец и просит вас принять его.

— Пусть войдет.

Вошедшему было лет двадцать пять, он был высок ростом и широкоплеч. Его желто-черный плащ густо облепила пыль; на груди блестел вышитый крест — знак того, что посланный принадлежит к числу папских гонцов. В левой руке он держал шапку, тоже побелевшую от пыли и забрызганную грязью, и резной жезл, который указывал на его должность. Гонец сделал несколько шагов в направлении короля и, преклонив перед ним правое колено, отцепил от пояса ящичек черного дерева с серебряными инкрустациями, где лежало послание.

— Государь, — сказал он, — папа Климент скончался."

 

— Прямо перст Божий, не правда ли? — улыбнулся Холмс. — Обратите внимание, как все точно подстроено. А ведь гонец-то бодрый и свежий, отлично рассказывает историю смерти папы. Если он прискакал из Карпантрасса, то должен быть усталым и вялым.

— Думаете, мистификация? Но… Зачем? — Изумился я.

— Чтобы пугнуть мистикой недалекого короля и садиста Ногарэ, — невозмутимо ответил Холмс. — И брат Рено добился своего: две его будущие жертвы подавлены и деморализованы. "Сорок дней…" — прошептал король.

— Но как же он это сделал? — спросил я.

— Нет ничего проще, Ватсон. Настоящий гонец из Карпантрасса давно отдыхает после тяжелой дороге. Некто, слушавший разговор короля с приближенными, в нужный момент дал знак в окно. Въехал заготовленный ряженый гонец, возможно, на усталой лошади настоящего гонца, и привез послание.

— Кто мог подслушивать короля, Ногарэ и Мариньи? — опешил я.

— Ба! Любой капеллан, причащавший или исповедовавший их. Мы с вами в Средних веках: все наполнено монахами и священниками. И они не подчиняются королям — у них более высокая власть. И вот этой силе король Филипп бросил смертельный вызов!

— Глупо, — сказал я.

— Людовик, в отличие от отца, это понимал, Ватсон, и предлагал королю Филиппу пойти на мировую. Помните, в марте Людовик предложил не жечь Великого магистра, а передать дело тамплиеров папе? Это был жест примирения.

— Почему отец даже не прислушался к сыну? Это ведь весьма выгодно!

— В этом, Ватсон, весь Филипп. Он только поморщился: «Помолчите Людовик!»

— Естественно, с таким характером, как у Филиппа, нет смысла настаивать. Удивительный человек — будто не понимает всю степень ответственности.

— Что происходит дальше? Убивают через полтора месяца Ногарэ. Дрюон описал нам это убийство. Бывший тамплиер Эврар подбросил яд «Фараонова змея» в свечу хранителя печати, и тот умер от удушья. Правда, месье Дрюон опять обвиняет в этом графиню Артуа. Но зачем Маго убивать Ногарэ? — пожал плечами Холмс. — Маго из мести должна была бы убить Изабеллу, Робера или короля Филиппа. Чем виноват в деле принцесс Ногарэ?

— Он пытал…

— Кого? Братьев д’Онэ? — Удивился Холмс. — Неужели они настолько дороги графине Артуа, тем более, подвергнутой опале? В главе есть еще более забавный эпизод: в свечу с ядом подбрасывается пепел от языка одного из братьев д’Онэ в свечу. Да зачем же, Ватсон, если туда и так подсыпан смертельный яд?

— И правда ерунда… — согласился я.

— Спросим себя: кто мог покрывать бывших тамплиеров? — спросил Холмс. — Вся церковь во Франции была в руках Мариньи, первого министра Филиппа. Кроме брата Рено, как сказано в книге. О месте мечтал и кардинал Франческо Гаэтани, племянник папы Бонифация VIII и друг Карла Валуа. Но едва ли Гаэтани еще имеет такую разветвленную сеть во Франции. Для ее создания нужны годы.

— А если все же имел? — Спросил я.

— Перечитайте, как умер Ногарэ, — поднял палец Холмс. — На Малом королевском совете его отправляют на конклав избирать папу. Он падает без чувств от удушья. Узнаете почерк?

— Перст Божий…- покачал я головой. Боже мой, фокус… В самом деле фокус… Очень красивый и эффектный.

— Что нужно, чтобы сразил перст Божий? — посмотрел на меня Холмс. — Во-первых, нужно знать дату и повестку проведения совета. Во-вторых, необходимо заранее именно в эту ночь подложить свечу Ногарэ. Ни графиня Артуа, ни Франческо Гаэтани не имели ни информации, ни возможностей сделать это. Но зато это было у брата Рено.

— Инквизиция… — прошептал я.

— Обратите внимание, Ватсон, когда происходит совет, — сказал Холмс. — «Мариньи только что получил из Карпантрасса сообщение, что кардиналы, собравшиеся там на конклав сразу же после кончины Климента V, перегрызлись, и спорам не видно конца». Кто еще, кроме Мариньи, получил подобное сообщение? Только брат Рено!

— Маго этого точно не знала, — согласился я.

— Еще момент. Эврар знал, какие свечи Нограэ берет для дневной, а какие для ночной работы. Кто мог дать поставщику свечей такую информацию? Только тот, кто может входить ночью в покои Ногарэ. Хранитель печати не женат и, судя по роману, не состоит в отношениях. Остается…

— Капеллан с причастием! — осенило меня.

— Отлично, Ватсон! — кивнул мой друг. — И если этот капеллан был доминиканцем, то он обязан поставлять брату Рено любую информацию по первому требованию.

— И Эврар подсыпал яд именно в ночную, а не дневную свечу…

— Здесь, друг мой, есть еще более интересный момент. Свечи Ногарэ передаются в пачках. Никто не знает, в какой день, точнее ночь, он возьмет отравленную свечу. Как добиться того, что именно накануне майского заседания Совета Ногарэ достал отравленную свечу?

— Слуга должен поставить ее сам! — догадался я, используя методы моего друга.

— Браво, Ватсон! Слуга или опять-таки капеллан-доминиканец, подчиненный брату Рено. Обратите внимание и на еще одну деталь, — сказал Холмс. — Помните, Ногарэ бредит, вспоминая имена своих жертв, а в конце ему чудится голос папы Бонифация: «Сын катаров!»? В романе есть важные слова: «И впрямь Ногарэ платил за все!»

— Но… Как… — пробормотал я. — Опиума в Европе ещё не было…

— А если проще? — прищурился Холмс. — Брат Рено приказал окружавшим его монахам-доминиканцам повторять имена жертв хранителя печати, а возможно и сказать «Сын катаров!»? Что, если умиравший Ногарэ слышал их не во сне, а наяву?

— Боже, как просто… — пробормотал я.

— Конечно, просто, Ватсон, если имеешь в своем распоряжении организацию, — мой друг посмотрел на укрытые на зиму кусты роз. — Помните, я сказал вам, что для такой постановки нужна организация?

— Но виноватой опять сочли графиню Артуа?

— Естественно, — фыркнул Холмс. — «Когда графиня Маго выслушала радостную весть из уст Беатрисы, она коротко бросила: «Поплатился все-таки», — и преспокойно села обедать». Обычная базарная баба, не умеющая скрывать своих эмоций.

— Но как же визит Беатрисы д’Ирсон к Эврару?

— Друг мой, полагаю, что как раз Беатриса сыграла не последнюю роль в распространении слухов про невероятные возможности графини Артуа. Существует тип девушек, которым ужасно хочется придумать себе великие подвиги, в том числе и жуткие, создать вокруг себя ореол таинственности и мрака. Эта девица все романы упорно выдает себя за могущественную колдунью, хотя ведет себя как обычная пятнадцатилетняя школьница.

— Но… зачем?

— Думаю, ей ужасно хотелось соблазнить предмет своего тайного обожания — графа Робера, — Холмс равнодушно посмотрел на присевшего невдалеке старичка с газетой. — Посмотрите, с каким детским непосредственным наслаждением Беатриса несет всякую чушь про злые силы и Дьявола. Ей Богу: школьница, страстно влюбленная во взрослого дядю и бегущая вприпрыжку с подругами через дорогу, — рассмеялся Холмс.

Я почему-то не выдержал и фыркнул вместе с Холмсом, представив, как Беатриса в форменной юбке и жилетке, помахивая сумкой, загадочным шепотом треплется двум подругам про колдовство.

— Не сомневаюсь, что Беатриса успела под великим секретом сообщить всем знакомым, как близка она графине Артуа, и какие та дает ей мрачные задания, — поднял палец мой друг.

— А почитать Дрюона... — улыбнулся я.

— Месье Дрюон — романтик, и потому не видит противоречий между внешним образом человека и его возможностями, — Холмс с силой чиркнул спичкой. — Беатриса, убивающая Ногарэ — это школьница, таинственно шепчущая подруге, что это она на самом деле убила главу секретных служб государства. Нет, я вполне допускаю, что Беатриса достала какую-то свечу и прошептала над ней пару шуточных заклинаний. Но вернемся к исполнению проклятия, к настоящим игрокам. На чем мы остановлись?

— Остался король Филипп, — заметил я.

— Обратите внимание: уже с лета он психологически сломлен и ждет своей смерти, — кивнул Холмс. — Как все жестокие люди, он в душе ужасающе труслив. Чем больше король уходит в мистику и ожидания конца, тем легче будет брату Рено исполнить вынесенный ему приговор.

Где-то вдали ударил церковный колокол, и я вздрогнул.

— Теперь представьте ощущения короля Филиппа, если даже вы дрожите от колокола, — улыбнулся мой друг. — В начале ноября он едет охотиться в лесу Пон-Сент-Максанс. Давайте рассмотрим ситуацию. Охота проходит возле Клермонского замка, которым, как мы узнаем из следующих книг, владеет сумасшедший сын Людовика Святого граф Робер Клермонский. Что из этого следует, Ватсон?

— Что это их фамильное…

— Что там можно делать все, что угодно: с сумасшедшего графа взятки гладки, — отрезал Холмс. — С собой король берет первого камергера Юга де Бувилля, своего личного писца Майара и «кое-кого из близких» — кого, мы к сожалению, не знаем. И вот тут-то и возникает некий странный олень!

— Что же в нем странного? — спросил я.

— А прочтите, — протянул мне книгу Холмс:

 

Обычно старый олень держится сначала поблизости от того места, где его соследили, кружит по лесу, старается запутать следы и найти молодого оленя, с которым бежит рядом, надеясь обмануть собак. Королевский десятилеток побежал прямо к северу, и благодаря этому ему удалось сбить своих преследователей. Почуяв опасность, одинец инстинктивно бросился к дальнему Арденнскому бору, откуда он, должно быть, и явился в здешние леса.

 

— Заметьте, друг мой, это не местный олень, — поднял палец Холмс, — он явился непонятно откуда. Может, из Арденнского бора, а может быть и нет. Более того, этот олень отбился от стада и окончательно одичал во время своих одиноких скитаний. Короля сразу направляют именно на этого оленя, так называемого королевского десятилетка, о чем сообщил егермейстер. Король гонится за ним. Что нужно сделать убийцам короля?

Я признаюсь даже присвистнул от неожиданности, не ожидая, что Холмс так завершит свои размышления.

— Чтобы король один его нагнал в определенном месте, — ответил я, — и там с ним покончить.

— Верно, Ватсон: отсечь короля от свиты и направить его на оленя по нужному коридору.

— Но как это сделать? — пожал я плечами.

— Все крепости открываются простыми ключами, — напомнил мне Холмс. — Вспомните, король встречает странного Андре-лесовика. Он-то направляет Филиппа: «След его вы увидите возле вон той белой березы. А самого оленя у пруда застигнете, будь вы с собаками или без собак».

— Вы сочтете меня тупицей, Холмс, но я не понимаю, что странного в этом Андре, — посмотрел я на присыпанную листвой чугунную ограду.

— Не понимаете? Заметьте, Ватсон, он направил короля точно в определенное место! И уточнил: «Это как раз ваш олень и есть. Он далеко не ушел, потому как воду ищет. Вы его возле пруда Фонтэн найдете, это уж верно». Я бы на месте короля Филиппа задумался: откуда он так уверен, его это олень или нет?

— Пожалуй… — пробормотал я.

— Затем вспомните его описание, Ватсон. «Это был широкоплечий коротконогий мужичок лет под пятьдесят, с коричневым от загара лицом в глубоких морщинах; на ноги он для тепла натянул голенища из грубой ткани, а в правой руке держал дубинку». С коричневым от загара лицом, обратите внимание. Откуда он взялся на севере Франции, да еще в такие холодные годы?

— Южанин… — протянул я неуверенно. — Итальянец?

— Не думаю… — покачал головой Холмс. — Уж слишком хорошо он знает французский и чужую страну. Далее, Андре узнает короля, чем удивлен и сам король. Как же он его узнал? «Так я же благодаря вам, государь, свободным человеком стал, а родился крепостным. Я знаю цифры и умею держать в руках стиль, ежели что понадобится сосчитать. Как-то раз я видел его высочество Валуа, когда он освобождал местных крестьян, вспомнил, как о вас говорят, да и по вашему облику сразу решил, что вы его брат».

— Выглядит надумано, — признал я.

— Между прочим, слова этого Андре полностью опровергают клевету на Карла Валуа, — сказал Холмс. — Автор рисует его вождем реакционной партии. А на самом деле Валуа, оказывается, и начал освобождать крестьян. Воспитанный им племянник Людовик сделает это в масштабах всей Франции. Валуа — отличный воин и знает, что без тамплиеров, профессиональной армии, много не повоюешь.

— Мне, признаюсь, тоже симпатичен Валуа, — сказал я.

— Хороший воин, сдерживающий, как мог, неразумные порывы Филиппа, — кивнул Холмс. — Он поражался, почему брат не видит очевидного: на какие деньги его советники построили себе такие хоромы?

— И лесовик так хорошо рассмотрел Валуа? — удивился я.

— А ведь Филипп и Валуа не близнецы, обратите внимание! — Поднял палец Шерлок. — Дальше Андре сообщает, что внес за себя выкупа семьдесят пять ливров! Король изумлен: «Они у тебя были?» «Всю жизнь трудился, чтобы их заработать, государь».

— Где крепостной трудился за деньги? — не выдержал я.

— Браво, Ватсон! — подмигнул мой друг. — Дальше король дарит этому Андре королевский рог. Помните, я говорил вам о страсти Филиппа к дешевым эффектам? Вот это оно и есть! Ему даже не приходит в голову, что этот Андре может натравить теперь на короля пару собак по следу. Натравит или нет — другой вопрос, но такую возможность он получил. Король мчится вперед, думая, что этот Андре может стать прево или капитаном.

— Слишком он умен для бывшего крепостного мужика, Холмс.

— Обратите внимание: в руках у Андре была дубина! Король не замечает очевидного: этот Андре очень темная личность, — хмыкнул Холмс. — Ведь охота проходит не во владениях Карла Валуа! А если он не местный, а пришел из графства Валуа, то, что он тут забыл? Король расслаблен встречей. «Ему показалось, что господь бог избрал одного из малых сих, дабы устами его, последнего человека в государстве, одобрить труды короля». Король по собственному легкомыслию не может сопоставить чушь «одного из малых сих» с размером его доходов, —снова зажег трубку мой друг.

— Отвлекся?

— Что же, это кое-что говорит об уме Филиппа, — кивнул Холмс. — Но вот король нагнал оленя. Обратите внимание: мы снова не знаем, что это за олень! «Бежал олень уже не так легко, как в начале охоты; теперь он передвигался с трудом, то и дело останавливался, оглядывался на преследователей и тяжело прыгал вперед».

— То есть, это был какой-то другой олень? — спросил я.

— Далее король его нагоняет. Прочтите, — протянул мне книгу Холмс:

 

Огромный олень был здесь, он стоял, прислонясь к дереву, и готовился дорого продать свою жизнь; он низко опустил голову, и морда его почти касалась земли; от его густой шерсти валил пар. Между мощными рогами блестел крест величиной с запрестольный крест. Этот мираж длился меньше секунды, ибо тут же оцепенение, охватившее короля, сменилось ужасом: он почувствовал, что не владеет больше своим телом.

 

— Мистика… — прошептал я.

— Это было не видение! Крест был на рогах у короля все время погони. "Король то и дело с любопытством поглядывал на разветвленные рога оленя: временами на них что-то блестело, потом гасло". Вспомните, Ватсон, дело Баскервилей! — глаза Холмса блестели настолько, что, казалось, в них стояли слезинки. — Вспомните, как была загримирована собака под фамильного демона!

— Неужели здесь было тоже самое? — изумился я с каким-то тайным восхищением

— А вот послушайте дальше, — сиял мой друг: «Не мог же в самом деле этот десятилеток оказаться волшебным оленем, о котором рассказывают в сказках, но которого никто никогда еще не видел своими глазами, вроде знаменитого оленя святого Губерта с золотым крестом на лбу!» Некоему любителю мистики, Ватсон, вполне могла прийти в голову прекрасная идея сделать из обычного оленя знаменитого оленя святого Губерта!

— И король Филипп купился? — опешил я. Ветер снова покачал маленький куст акации, однако рыжий пожар устоял.

— Его нервы были на пределе, Ватсон. Аналитическими способностями своего старшего и среднего сына он не отличался, как мы с вами видели на примере с Андре-лесовиком.

— Людовик Наваррский, окинув бы Андре мутным взглядом, спросил: «Дядя, что это за тип?» — рассмеялся я.

— Что лишь доказывает наличие у него хорошей логики, — кивнул Холмс. — Внимание Людовика, как и Филиппа-младшего, несомненно, привлек бы странный тип, шляющийся по лесам, да еще и вооруженный дубиной.

— А Филипп знал легенду об олене Святого Гумберта?

— Не знаю. Но священники могли как бы ненароком рассказать королю Филиппу легенду об олене святого Губерта. Но главное будет потом… Смотрите!

 

«В его раскидистых рогах снова блеснул крест. Король глядел на эти деревья, внезапно переставшие быть деревьями, на непохожую на себя землю, на весь этот неузнаваемый мир. Что-то вспыхнуло на мгновение в его мозгу, а затем надвинулась сплошная черная мгла.

Когда через несколько минут отставшие охотники прискакали в рощу, они увидели тело Филиппа, недвижно лежавшее на земле возле коня».

 

— Удар? — воскликнул я.

— Верно, Ватсон, и я того же мнения. Удар нанес тот, у кого в руках была дубина.

— Неужели… Андре-лесовик… — опешил я. В воздухе, несмотря на погожий день, все сильнее чувствовалась сырость вперемешку с холодом.

— Почему нет, Ватсон?

— Как же он без коня так быстро добежал до оленя?

— Он мог послать Филиппа кружным путем, — охотно пояснил Шерлок. — Возможно, коротким путем там было идти или скакать очень недолго. Подумайте, как затем свита быстро нашла короля?

— По рогу! Он затрубил в рог.

— Ну конечно, друг мой. Значит, король не мог ускакать далеко, что подтверждает мою версию о кружном пути. Раньше он сорвал бы рог и затрубил, а теперь того проще: может отойти на безопасное расстояние и затрубить.

— И тут оказалось, что у оленя в рогах просто ветки, — отметил я.

— Андре-лесовик мог подменить их… — ответил Холмс. — Такое вполне возможно, если олень был дрессирован, не правда ли? Мы ведь уже говорили, что это какой-то странный не местный олень; мы даже не уверены, тот ли это олень, на которого шел король. Но посмотрим, что происходит дальше. Полубесчувственного короля, у которого, видимо, был сильный удар, везут в Фонтенбло, причем, как подчеркивает месье Дрюон, точно также, как папу Климента.

— Намеренно? — спросил я, глядя на низкое синее небо. Это было странно, но мне казалось, будто в нем разлито что-то зловещее.

— Не просто так, — согласился Холмс, снова закурив. — Водный кортеж сделан с факелами, как похоронный катафалк. А дальше с королем происходит следующее: он постоянно теряет силы. Вспомните, Ватсон: бескровное лицо которого напоминало лицо покойника! Почитайте симптомы его болезни:

 

«Как путник, сбившийся с тропы, король плутал среди привычных, знакомых мыслей и чувств и нигде не находил просвета. Так продолжалось около двух недель. Временами прежний Филипп воскресал в нем — деятельный, вникавший во все дела королевства, — в такие часы он требовал счета и внимательно просматривал их, настаивал властно и нетерпеливо на том, чтобы все ордонансы и письма приносились ему на подпись.

Иной раз, неожиданно для окружающих, Филипп впадал в странное оцепенение: в такие минуты он почти переставал говорить или бросал короткие, не относящиеся к делу слова. Он часто проводил по влажному лбу рукой с негнущимися пальцами».

"При дворе прошел слух, что король не в себе. Но это было неверно, он просто был уже вне этого мира. За короткое время болезнь превратила этого крепкого сорокашестилетнего мужчину в глубокого старца с ввалившимся ртом и щеками, который жил — нет, не жил, а доживал последние дни — в огромной опочивальне замка Фонтенбло. И по-прежнему эта томительная жажда — король, не переставая, просил пить".

 

— Что это такое, доктор? — спросил Холмс.

— Похоже на злокачественную опухоль мозга… — пробормотал я, глядя в книгу. — Но очень странен столь быстрый и бурный финал. У злокачественной опухоли эти симптомы были бы растянуты на пару лет.

— Согласен, Ватсон. Злокачественная опухоль развивалась бы медленнее, — кивнул Холмс.

— Некая сильная форма обезвоживания организма, влекущая за собой замедление вывода солей, — констатировал я. — Сердечные препятствия! — Вдруг понял я. — Кровоток затруднен в кровеносных сосудах в груди. Сердечная обструкция вызывает потерю сознания во время даже легкой физической нагрузки.

— Браво, доктор. Но что провоцирует сердечные препятствия? Это не врожденная сердечная недостаточность, как у его среднего сына Филиппа.

— Некое вещество, ослабляющее сосуды, — ответил я. — Такое потовыделение характерно для сердечников.

— И кто же все время дает его королю?

— Мы не…

Холмс рассмеялся и открыл книгу. Я заглянул в книгу и обомлел. Боже, как же я не додумался сам!

 

Когда Филипп вновь вынырнул из этой мглы, обволакивающей сознание, не зная, владела ли она им час или день, первое, что увидел он, была какая-то крупная фигура в белом, склонившаяся над постелью. И он услышал голос, взывавший к нему.

— А, это вы, брат Рено, — слабым голосом произнес король, — я вас узнал… Но почему-то мне показалось, что вокруг вас туман.

И тут же попросил:

— Пить.

Брат Рено из доминиканского монастыря в Пуасси, Великий инквизитор Франции, смочил уста больного святой водой.

 

— Вода, которую дает ему брат Рено, провоцирует развитие болезни, — констатировал я.

— Безусловно, Ватсон. И параллельно на короля идет психологическое давление через астролога Мартэна, предсказывающего его смерть. В седьмой книге Перигорский кардинал расскажет нам, как любят кардиналы астрологию. И король в ужасе шепчет: «Солнце, Бувилль, солнце». А брат Рено, давая «воду», уже придумал за него исповедь, в которой Филипп кается за свои прегрешения. Понимаете, как это важно?

— Великий инквизитор, выходит, достиг своего? — я тоже, не выдержав, закурил.

Холмс не ответил. Он казалось снова о чем-то размышлял.

— Скажите, Ватсон, может брат Рено убить его в определенный момент?

— Конечно. Когда сильно превысит дозировку своего зелья, вызвав обширный инфаркт или острую форму сердечной недостаточности, — ответил я

— Он это и сделает, если помните. Во время солнечного затмения. Дабы смерть короля была поучительной в веках, — ответил Холмс.

— Боже… Как это просто… — Ответил я и почему-то перекрестился.

Это было странно: тайны проклятия тамплиеров для меня больше не существовало, и все-таки на меня веяло чем-то ужасным и нездешним. Перед глазами стояла мрачная толпа католических монахов, поющих псалмы со свечами. До чего же глуп был король, решивший воевать с такой силой…

— Холмс… А кто все же был Андре-лесовик? — не удежрался я от мурчавшего меня вопроса.

— Возможно, просто бандит, нанятый для нанесения удара по королю. Но, меня, Ватсон заинтересовало описание одного человека, — набил трубку Холмс. Он много курил и был явно взволнован:

 

"Вот проплыло суровое смуглое лицо аббата Эгидия,

склонившееся над могилой короля:

«Отныне мы будем возносить две молитвы…»

 

— Холмс? — я посмотрел осоловелым взглядом.

— Если короля должна сразить Десница Божия, то кому, как не аббату королевской усыпальницы, нанести такой удар? — дернулись губы Холмса. — Он видел и короля, и Его Высочество Валуа.

— Как такое могло быть? — не понимал я.

— А как мог король приказать сбросить с унижениями с трона самого папу Бонифация? — поднял брови Холмс. — Почему бы не пришло время расплаты? Я ничего не утверждаю, Ватсон, мы почти ничего не знаем, что было в четырнадцатом веке. Но основания для размышлений у меня есть.

— Это слишком невероятно.

— Разве? Прочтите, Ватсон, вот этот пассаж… — подмигнул мне Холмс:

 

И голос Бонифация VIII вызвал в памяти Ногарэ самую страшную страницу его жизни. Он увидел себя ослепительно ярким сентябрьским днем, какими так богата Италия, во главе шестисот всадников и тысячи ратников поднимающимся к скале Ананьи. Чиарра Колонна, заклятый враг Бонифация, тот, что предпочел участь раба и три долгих года, закованный в цепи, на галере неверных скитался по чужеземным морям, лишь бы его не опознали, лишь бы не попасть в руки папы, — этот Чиарра Колонна скакал с ним бок о бок. Тьерри д’Ирсон тоже участвовал в походе. Маленький город открыл перед пришельцами ворота; дворец Гаэтани был захвачен в мгновение ока, и, пройдя через собор, нападающие ворвались в священные папские палаты. В просторной зале не было ни души, только сам папа, восьмидесятишестилетний старец с тиарой на голове, подняв крест, смотрел, как приближается к нему вооруженная орда. И на требования отречься от папского престола отвечал: «Вот вам выя моя, вот голова, пусть я умру, но умру папой». Чиарра Колонна ударил его по лицу рукой в железной перчатке

 

— Король, санкционировавший такой удар по папе, должен был поплатиться! — Усмехнулся Холмс. — И он получил удар дубиной, ослепленный «божественным оленем» в лесу. «Око за око, зуб за зуб».

— Церковь поквиталась с ним… — вздохнул я.

Ведь в самом деле: нам говорили о некой победе короля Филиппа над Римской церковью. Только вот король Филипп исчез, а Католическая церковь ещё двести лет была хозяином Европы.

— Я сначала не мог понять Ватсон: отчего брат Рено не дал королю просто выпить яд? — Поднял брови Холмс. — Потом вспомнил про обстоятельства смерти папы Бонифация и понял: Филипп был приговорён пережить примерно тоже, — открыл он книгу. — Вспомните:

 

Разум старика не устоял перед страхом, гневом и тяжкими оскорблениями. Когда Бонифация освободили, он плакал, как дитя. Его перевезли в Рим, где он впал в буйное помешательство, поносил всех, кто к нему приближался, отказывался принимать пищу и на четвереньках, как зверь, передвигался по комнате, охраняемой надежной стражей. А еще через месяц французский король мог торжествовать — папа скончался, прокляв и отвергнув в припадке бешенства святые дары, которые принесли умирающему.

 

— Удар бесчестия, подобие временного выздоровления, помутнение рассудка и тяжёлая смерть. Только с раскаянием.

— Сценарий смерти короля Филиппа, — пробормотал я.

— Впрочем, у меня есть и другая версия, — ответил, подумав, Холмс. — Ломбардец не бросились на странного Андре-лесовика: значит, он знал свору. Это был бы:

— Бувилль? — вскрикнул я.

Холмс мягко улыбнулся и только развел руками.

— Или кто-то из его людей. Но граф Бувилль мог быть с ними заодно. Ведь королю вынесен приговор Святой Инквизицией, он вне закона. Но вы правы, Бувилль этот темная лошадка. Король считал его тупицей и приказывал только зажигать свечи и закрывать окна. А какие чувства жили в душе этого Бувилля, мы с вами не узнаем уже никогда.

— А что было на рогах у оленя? — нетерпеливо посмотрел я на прозрачный воздух, окруживший колокольню.

— Я могу лишь предполагать, но меня и тут заинтересовала одна сцена, — заметил Холмс.

 

Его отнесли в Клермонский замок, и к вечеру он обрел дар речи. Спешно вызванные лекари пустили королю кровь.

Первое слово, которое он сумел произнести, было обращено к Бувиллю:

— Крест… Крест… — прошептал Филипп.

Бувилль, решив, что король хочет помолиться, бросился за распятием.

 

— Огромное распятие в охотничьем замке: прямо рядом с местом охоты, — протянул Холмс.

— А… Людовик… — спросил я. — Как же он будет хорошо взаимодействовать с церковью?

— На похоронах отца аббат Сен-Дени Эгидий скажет Людовику Х с многозначительной улыбкой: отныне мы будем возносить две молитвы — за умершего и нынешнего короля, — пыхнул Холмс. — Предупредил его. Умный Людовик сразу понял намек и протянул церкви руку мира.

— Но каким образом? — удивился я.

— Помните, какой культ Людовика Святого он начнет поднимать в противовес своему отцу? то и была протянутая Людовиком Х рука. И церковь согласилась на мир.

— Откуда вы это знаете, Холмс?

— Ему дадут согласие на брак с Анжуйской принцессой. А Анжуйский дом был самым верным слугой Римской церкви, — охотно пояснил мой друг. — Что из этого вышло — другой вопрос.

— Но сыновья? Проклятие магистра ведь коснется и их.

— А сыновья короля Филиппа передерутся за корону, — пожал плечами Холмс. — Средний сын Филипп слишком мечтал стать королем, но совершенно не имел здоровья, чтобы им быть, — кивнул мой друг. — Но это уже совсем другая история, друг мой…

— Все-таки ужасно… — пробормотал я, ловя грудью холодный осенний воздух.

Прохожих почти не было вокруг, и мне казалось, будто мы с другом стоим в неизвестном нам пространстве. Однако Холмс неожиданно твердо посмотрел на меня.

— Знаете, Ватсон, это тот редкий случай, когда убийца вызывает у меня больше сочувствия, чем его жертвы. Мне намного симпатичнее брат Рено, чем три садиста, замучившие сотни невинных людей, верно служивших короне и церкви. Они получили по заслугам. И будь у меня улики против брата Рено, я бы немедленно скрыл их от правосудия, — почему-то указал мой друг пальцем в низкое предвечернее небо.

После всех блестящих разоблачений моего друга Шерлока Холмса, я, честно говоря, уже не верил, что когда-либо вернусь к загадкам «Проклятых королей». Хотя, откровенно говоря, мне все время казалось, что в этих книгах есть что-то еще, оставшееся за рамками нашего внимания. Как-то перечитывая финал романа «Негоже лилиям прясть», я поймал себя на мысли, что этой великолепной серии не хватает еще одной книги. Почему месье Дрюон не написал роман о царствовании короля Филиппа Длинного, перепрыгнув сразу на шесть лет вперед? Я решил спросить об этом Холмса и в субботу по традиции зашел к нему после обеда. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что в моем старом белом кресле с полосатым пледом сидит его брат Майкрофт Холмс!

— Добрый вечер, доктор, — тепло улыбнулся он мне.

— Как видите, Ватсон, вы соблазнили вашими французскими романами не только меня, но и консультанта Кабинета Его Величества, — шутливо подмигнул мне Холмс.

— И даже кое-кого из членов кабинета, — многозначительно улыбнулся Майкрофт.

— Я знал, что сегодня вы зайдете, и Майкрофт ужасно захотел к нам заглянуть, — весело продолжал мой друг

— Я всегда рад вас видеть, — охотно кивнул я Майкрофту Холмсу, вспоминая наше тесное общение в период охоты на шайку профессора Мориарти.

— И я вас, доктор. Вы не поверите, как сильно вы меня увлекли вашими головоломками, — в отличие от брата Майкрофт курил не трубку, а сигару.

Он был в несколько старомодном темно-зеленом смокинге времен императора Наполеона Третьего. Его глубоко посаженные глаза цвета стали смотрели на нас все также пристально. Рот по-прежнему казался твёрдо очерченным, хотя во всей его грузной фигуре было нечто очень милое. Майкрофт был все тем же дородным, даже грузным, человеком. Как и при первой встречи он казался мне воплощением огромной потенциальной физической силы, но над этим массивным телом возвышалась голова с таким великолепным лбом мыслителя.

— Мой брат Шерлок, — продолжал Майкрофт, — не сильно любит историю, и, на мой взгляд, напрасно. Для интеллекта нет лучшей разминки, чем исторические головоломки.

— Только потому, что для тебя работа детектива начинается и заканчивается сидением в покойном кресле, — подколол мой друг брата.

— Вижу, ты пока еще не дорос до понимания истории, Шерлок, — дружелюбно отозвался Майкрофт. — Но ведь именно она дает нам поучительные задачи для ума. Факты в большинстве случаев нам давно известны. А вот неумение их правильно расставить приводит к нарастающей чепухе.

— Например? — спросил я, глядя, как пламя озарило угольную крошку в нашем старом камине.

— Возьмите банальный пример, — охотно пояснил Майкрофт, — победы нашего выдающегося, но наивного короля Генриха Пятого над французами. Их историки льют крокодиловы слезы, что он завоевал Францию. А между тем, все обстояло с точностью до наоборот.

— Не хотите же вы сказать, что он проиграл блестящую битву при Азенкуре? — рассмеялся я.

— К сожалению, да, — серьезно кивнул Майкрофт. — Напомню вам, что Франции в то время просто не существовало. Она раскололась на Бургундию и Орлеан. Королева Элизабет, — в отличие от брата он произносил французские имена на наш манер, — заключила союз с Бургундией и пригласила несчастного короля Генриха Пятого разбить орлеанистов. В награду он должен был получить руку ее дочери Кэтрин. Генрих сделал эту черную работу и получил Кэтрин, а заодно и мирный договор в Труа, по которому сын короля Генриха и Кэтрин становился правителем объединенного Англо-Французского королевства.

— Разве это не победа? — спросил я.

— Увы, — Майкрофт понюхал сигару. — Как только королева Кэтрин родила сына, бедный король Генрих менее чем через год умер при загадочных обстоятельствах. И мы, англичане, получили на троне французскую королеву Кэтрин Валуа при ее малолетнем сыне французе.

— Дьявол… Валуа захватили Англию? — спросил я, потрясенный простотой вывода.

— Разумеется, — пожал плечами Майкрофт. — А мы должны были проливать кровь, чтобы Кэтрин свергла своего брата Карла и добила орлеанистов.

— Какая гнусная комбинация, — поморщился я.

— Я не привёл, как видите, никаких сногсшибательных неизвестных фактов, доктор, — сказал Майкрофт. — Я только разложил в правильной последовательности известные факты. Или возьмите историю Марии Стюарт. Мы погружены в историю ее интриг с королевой Элизабет, что забываем: ее первым мужем был король Франции Франциск Второй.

— За ней стояли французы? — Я словно сам удивлялся простоте выводов, которых не замечал прежде.

— Разумеется. Кто победил в схватке Марии и Элизабет, доктор?

— Марию казнили… — уже неуверенно сказал я.

— А какая династия придёт к власти после Элизабет? Кто будет королем? — весело продолжал Майкрофт.

— Стюарты… Господи, Стюарты, дети Марии… — вздохнул я. — Но почему никто не замечает этого? — спросил я, глядя, как Шерлок зажигает свечу.

— Из-за банального пренебрежения к фактам, — отозвался мой друг. — Мы часто говорим о ком-то «мелочный человек», не понимая, что тем самым воздаём похвалу его интеллекту. Ни в чем так не раскрывается человек, как в мелочах.

— И даже больше, мой мальчик, — подмигнул мне Майкрофт. — Мы спешим поставить точку там, где следует поставить запятую. Мы привыкли думать, что мирный договор в Труа был блестящей победой короля Генриха, а Орлеанская неудача через девять лет — другая история. И мы привыкли считать факты между ними странной пустотой. Потому, что рано поставили точку, — поднёс он сигару к губам.

Я улыбнулся. Слишком хорошо я знал обоих братьев, чтобы не понимать: вся эта прелюдия сделана Майкрофтом для того, чтобы подготовить нас с Холмсом к изложению своей версии.

— И здесь, по вашему, мы тоже что-то не заметили? — спросил я.

Майкрофт немного кашлянул. Сигарой нельзя затянуться: ей можно только чадить, и дым, похоже, оказался слишком едким.

— Я, прочитав ваши заметки, доктор, немного расстроился за Шерлока. Я полностью согласен с его анализом в обоих случаях, — предупредительно поднял он руку. — Но, Шерлок, мой мальчик, ты не довел дело до конца, то ли испугавшись, то ли не доверяя собственным выводам.

— Я подозревал это, но счел такой вывод слишком поспешным, — сказал Шерлок.

— Два вывода, два, мой мальчик, — поднял толстый палец Майкрофт.

— По второму полностью соглашусь, — кивнул мой друг. — Но первый уж слишком необычен.

— Погодите, — поднял я шутливо руки, опешив от интеллектуальной дуэли братьев. — Давайте по порядку. Какой первый и какой второй?

— Доктор, вы будете судьей в нашем споре, — сказал Майкрофт. — Эта история, — потушил он сигару, — началась не в 1314-м году, как пишет месье Дрюон, а гораздо раньше. Поскольку месье Дрюон упустил ее начало, нам не ясно ничего. А начало ее было в 1242 году.

— За полвека до проклятия магистра? — спросил я.

— Именно. Папа Иннокентий IV искал помощи у французского короля Людовика Святого против германского императора Фридриха Гогенштауфена. Однако король не только отказал ему, но и ограничил права Святого престола во Франции. Тогда папы стали поддерживать брата Людовика — Карла Анжуйского. Тот совершил военный поход и создал Неаполитанское Королевство во главе с Анжуйской династией. Постепенно она прибирала к рукам и Венгрию.

— Так вот как образовалась эта династия!

— Совершенно верно, — заметил Майкрофт. — Далее, Шерлок прав: неумный король Филипп начал войну со Святым престолом. Он низверг папу Бонифация VIII с унижениями и уничтожил орден тамплиеров: опору папства. Полагаю, у кардиналов возникло простое решение: заменить неверную династию Капетингов на Анжуйскую династию во Франции.

— Весьма логично, — кивнул я.

— Король Филипп в силу тупости переводит пап из Рима в Авиньон. Он думает, что папы теперь в его руках. Но Авиньон — владение Анжуйской династии, главной опоры церкви.

— Вот же дурень, — не выдержал я. — Он думает, что получил власть над папами, но на самом деле помог им, получается?

— А ведь Людовик Наваррский, его сын, советовал отцу оставить папу в Риме, — заметил Шерлок. — Филипп поморщился и сказал: «Папа будет жить в Авиньоне!»

— Почему же он никогда не слушал сына? Людовик нередко говорил толковые вещи!

Напольные часы в форме башни пробили половину шестого. Мой друг очень гордился этим приобретением, которое он привез из Амстердама. Башня была копией одной из двух башен-близнецов на Принценграхт, которые, словно ворота, открывали путь к каналам.

— Отец считал его глупым, но… Можете ли вы назвать хоть один случай, чтобы Людовик ошибся в своей оценке человека или ситуации? — спросил Майкрофт. — Но мы не об этом. На Папский престол претендует неаполитанский кардинал Жак Дюэз, — продолжал он. — Советник Анжуйского короля Карла II и Марии Венгерской. Брат Рено, Великий инквизитор, уничтожит папу Климента, Гийома Ногарэ и короля Филиппа. Причем, заметьте, весьма утонченными ядами. Кто мог их приготовить, если они шокировали даже нашего друга, доктора? Ответ ясен. Алхимик.

— Дюэз! — воскликнул я.

— Полагаю, они действовали в союзе с братом Рено, — Майкрофт закурил новую сигару. — Дюэзу и Марии с одобрения брата Рено пришла в голову гениальная мысль: сменить негодных Капетингов на верную Святому Престолу Анжуйскую династию. Для этого нужен всего один ход: женить Людовика X на Анжуйской принцессе. Людовик будет жить до тех пор, пока Анжуйская принцесса не родит от него сына, после чего она станет регентом при Анжуйском сыне.

— Как просто и гнусно… Людовик так ждал от нее счастья…

— Королева Мария через Валуа, полностью связанного с Анжуйским домом, ловко всунула ему свою внучку, — хмыкнул Майкрофт.

— Погодите… Разве Валуа хотел избрать Дюэза, а не Гаэтани? — опешил я.

— А вспомните, что сказал Валуа Клеменции перед ее свадьбой: именно Дюэза следует избрать папой, — напомнил Майкрофт, — и это логично: Карл со времен итальянских походов темно связан с Анжуйским домом.

Я посмотрел на мою одиноко лежавшую темно-зеленую шляпу. Как все-таки прав Шерлок в том, что быть «мелочным человеком» — большая мудрость.

— В книге есть интересное указание: Валуа уже неделю обдумывал проект женитьбы Людовика на Клеменции. Вспомните, доктор, с кем общался Валуа в неделю смерти и похорон короля Филиппа?

— С Марией Венгерской? — предположил я.

— Ну, письма явно не дошли бы до Неаполя и обратно, — пожал плечами Шерлок. — С кем-то поближе у постели умиравшего Филиппа.

— С братом Рено! — вспомнил я. — Там сказано, что он демонстрировал все большее внимание к фигуре Валуа.

— Первый вывод верен, второй нет, — сказал уверенно Майкрофт. — Брату Рено не зачем лебезить перед Валуа: он подчинён Святому Престолу, а в отсутсвие папы он и вовсе сам себе хозяин. Скорее, они обсуждали брак Людовика с Анжуйской принцессой, и брат Рено был солидарен с Валуа. А заодно и с Дюэзом. Не исключено, что брат Рено и подсказал Карлу эту комбинацию.

— Людовик с его аналитическими способностями первым заподозрил, что с этой принцессой не чисто, — отозвался Шерлок, — помните, он сказал, что она, наверное, горбатая или кривая? Но…

— Но он забыл, что в политике нельзя верить никому ни в чем ни единому слову, — отозвался Майкрофт. — И не понимает: после того, как Анжуйская принцесса родит сына, он станет ненужной помехой Анжуйскому дому, — Майкрофт провел черту в воздухе.

— Я все-таки не очень верю, что Клеменция была столь цинична... — наверное, я все еще не хотел расставаться со сказкой.

— Это сказала сама королева после смерти Людовика, — кивнул Майкрофт. — Помните ее слова: "Хоть бы до его рождения дожил Людовик, — думала она. — Еще пять месяцев, всего пять месяцев! Как бы он обрадовался, особенно сыну... " Конечно, с точки зрения интересов Клеменции, было бы выгоднее, останься она при наследнике.

— Им так нужен этот брак? — поморщился я.

— Необходим, — продолжал Майкрофт. — Анжуйский дом в Неаполе не так давно был бит Арагоном в двадцатилетней Войне Сицилийской вечерни. Теперь Роберт — король Неаполя, его племянник Карл Роберт король Венгрии, а сестра Карла Роберта, его племянница Клеменция —королева Франции. Стань она регентом — они втроём сомнут Арагон.

— Политика, большая политика… А люди? Мне было грустно читать концовку «Узницы Шато-Гайара». Людовик прогоняет Эделину под торжествующий портрет мечтательно улыбающейся Клеменции, — сказал я.

— Разве? — отозвался Шерлок, затянув трубку.

— Мне жаль, что он так поступил с Эделиной и дочерью… Её отправили в Венсенн, а дочь в монастырь, — отозвался я.

— Зависит от того, как прочитать эту сцену, — лениво отозвался Холмс. — Можно понять и так, что Людовик спасает им обеим жизнь. Ведь Эделина-младшая — его единственная законная дочь, на Жанне Наваррской висит тень подозрения в незаконном рождении. Они обе не нужны Анжуйскому дому. А в монастыре король тихонько сделает дочери фальшивые документы, и все будет решено. «Так надо, Эделина!» — многозначительно сказал он. Это служанке надо было не зевать…

— Кстати, Шерлок, — лукаво посмотрел Майкрофт. — Ты обратил, внимание, как торопилась Мария Венгерская женить Людовика X на внучке? До лета любой ценой.

— И это при том, что Клеменция в ужасном положении, — отозвался Холмс. — Ей двадцать два, по тем временам старая дева.

— Тогда отчего спешка? Что было бы ужасного, если бы бабушка с внучкой подождали до осени?

— Кашель, — откинулся Шерлок в кресле.

— Кашель? При чём тут…? — не понял я.

— Чем болен Людовик X, доктор, если так надрывается в кашле, и аббат Эгидий не знал, что доживет ли он до лета? — пыхнул трубкой Холмс.

— Чахотка, — пожал я плечами. — Боже мой! — Дошло до меня. — У него уже сильная форма чахотки.

— Да, доктор, анжуйцы спешили. Клеменция должна успеть забеременеть от Людовика до его смерти, — сказал Майкрофт. — Или, будучи формально — женой Людовика X. От того такая спешка. Полагаю, королева Мария с внучкой и не собирались его травить: просто прикинули, сколько Людовику X осталось примерно жить. И Маго нам это подтвердила, сказав, что до преклонных лет, королю всё равно не дожить — достаточно посмотреть, как он надрывается в кашле.

— Возможно, этим и объясняется быстрое согласие Людовика на брак, — добавил Холмс. — Помните, свой первый совет он посвятил вопросу о своем втором браке и сказал, что его первый долг — обеспечить престолонаследие? Принимая во внимание его надсадный кашель, все становится на свои места.

— Но тут у Клеменции и Филиппа вспыхивает любовь, здесь я солидарен с Шерлоком. — продолжал Майкрофт. — Филипп рвется к трону, а, может, и ревнует Клеменцию, и готовит яд с помощью трактата Дюэза. Беременная Клеменция вольно или невольно вливает яд мужу, ну, а Филипп избирает папой Дюэза — ставленника Анжуйского дома.

— Это и был их переворот? — спросил я.

— Почти, — ответил Майкрофт. — Наши любовники отстранили от престолонаследия Жанну Наваррскую и получили нужную им комбинацию: Филипп — регент, Клеменция — мать короля, видимо, их сына, Дюэз — папа. Во Франции фактически сменилась династия. Но здесь внезапно умирает малыш Иоанн. Ему наследует не Жанна Наваррская, а Филипп, становясь Филиппом Пятым.

— И комбинация Анжуйского дома рухнула… — развел я руками.

— Разве? — Майкрофт снова закурил. — Провал плана А еще не означает поражения в войне. В действие вступает план B, только и всего. Я, как и Шерлок, обратил внимание ни странное счастье, охватившее королеву Клеменцию после смерти мужа и сына. Но Шерлок, мой мальчик, ты не продолжил анализ!

— Майкрофт, я не уверен… — вздохнул мой друг.

— Тогда восстановим последовательность событий. Иоанн I умирает. Филипп Пятый провозглашает себя королем, — заметил Майкрофт. — Королева Клеменция говорит, что ей выпала злая судьба: она больше ни в праве ни за что браться и ничего предпринимать.

— Все-таки мне ее жаль: она лишилась мужа и сына… — вздохнул я.

— Но затем ее поведение внезапно меняется, — тыкнул пальцем Майкрофт в воздух. — Она больше не убита горем и чувствует вкус к жизни. Посмотрите, доктор, — он взял книгу и протянул мне ее. Я прочитал:

 

«Клеменция почти сладострастно перебирала камни, подсчитывала их стоимость, любовалась их чистотой и блеском. Она вызывала к себе ювелиров и, вдруг решив переделать оправу, вместе с ними набрасывала эскизы, подбирала камни. Целые дни она проводила с белошвейками, скупала бесценные восточные ткани, и все ее одеяния были густо пропитаны благовониями.

Выходя из своих покоев, она надевала белое вдовье облачение, зато ее приближенные смущенно отводили глаза, застав королеву, свернувшуюся клубочком перед камином и закутанную в прозрачные покрывала.

На кухне шли споры, кому подавать ей на стол, ибо за красиво разукрашенный десерт, за миндальное молоко, за «золотую воду» — последнее изобретение кулинарии, куда входили розмарин и гвоздика, выдержанные предварительно в соке граната, — королева могла вдруг кинуть слуге пригоршню золотых монет.

Вскоре ей пришла охота слушать пение, и сколько сказок, лэ и романов нарассказали ей красивые уста! Один менестрель, обладатель статной фигуры и задушевного голоса, развлекавший ее целый час, смущенно опуская взор, чтобы не видеть сквозь кипрские покрывала обнаженное тело королевы, получил от нее столько денег, что мог пировать в тавернах в течение целого месяца».

 

— Как можно быть такой бесчувственной после смерти мужа и сына? — покачал я головой. — Просто свинство! — не выдержал я.

— Разве? Логичнее предположить, что происходит нечто, меняющее ее поведение, — ответил Майкрофт. — Она снова полна счастья и надежд, даже больше, чем в день отъезда из Неаполя. Что же произошло?

— Связь с Филиппом? — предположил я.

— Вовсе нет, — продолжал Майкрофт. — В связи с Филиппом они состоят почти год, тут я согласен с Шерлоком.

— И обратите внимание на этот пассаж, — добавил Шерлок. — «Все так же золотились кудри и лицо напоминало запрестольный образ, с каждым днем всё соблазнительнее становилась эта великолепная грудь, это точеное тело». Если бы у нее не было мужчины, тело начало бы чахнуть, толстеть или стареть. Нет, она становится всё более соблазнительной! Значит, она живет с мужчиной.

— Верно, Шерлок. — Закурил Майкрофт. — Но меня больше интересует еще один момент. Кто и зачем оплачивает бедной вдове столь щедрые расходы?

— Банкиры? — пожал я плечами. — Берет в долг?

Мой друг рассмеялся.

— Дорогой Ватсон, никто не даст вам в долг больше двух раз, если вы регулярно не отдаете долги. Тем более, то ли семь, то ли двенадцать лет… Банкиры могли ей дать займ разок другой. Но не более того…

— И обратите внимание вот на какой момент, — добавил Майкрофт. — Зачем вдове столько нарядов и украшений? На людях она не имеет право появляться в них. Она имеет право ходить только во вдовьей вуали и в белом платье. Неужели королева ходит дома перед зеркалом в этих невероятно роскошных нарядах?

— В этом я вижу основной недостаток книги, — Шерлок выпустил кольцо дыма. — Автор не до конца осмыслил приведенный им материал.

— А мне кажется, месье Дрюон как раз дает нам прекрасный детектив, — охотно отозвался Майкрофт. — Он дает нам верный путь к решению тайны, а потом одну-другую фальшивую сцену. А мы должны думать и разгадать загадку. Что же произошло, доктор? — спросил меня Майкрофт.

— Происходит нечто, что позволяет королеве Клеменции не ходить во вдовьем наряде, или скоро не ходить в нем, получать много денег и чувствовать себя воскресшей к новой жизни… — сказал я. Смутные подозрения уже начинали оформляться во что-то определенное, и я посмотрел в окно, где по окнам начал барабанить проливной дождь.

— Читаем дальше, — кивнул Майкрофт. — Филипп приезжает с Жанной Бургундской на коронацию в Реймсе.

— А Жанна с Маго торжествуют, — поморщился я.

— Разве? — спросил Шерлок. — Почитаем внимательнее…

Я открыл книгу и с удивлением прочитал:

 

Но Филипп озабоченно хмурился, и восторги жены лишь усиливали его дурное настроение, так как он вместе со своим главным казначеем просматривал счета.

— Я очень рад, душенька, что все это вам нравится, — наконец промолвил он. — Но я, видите ли, следую примеру отца, который, как вам известно, был весьма скромен в личных своих расходах, но не скупился, когда речь шла о величии королевства. Появляйтесь повсюду в роскошных убранствах, они принадлежат не только вам, но и народу, ибо благодаря его трудам вы имеете все эти наряды; и берегите свои платья, так как вам еще не скоро удастся сшить новые. После коронования нам придется сократить свои личные расходы.

— Филипп, неужели даже ради такого дня вы ничего не сделаете для моей сестры Бланки? — спросила Жанна.

— Я уже сделал, сделал. Ей возвращается титул принцессы, но при условии, что она не покинет место заточения. Должна же быть разница между Бланкой, которая согрешила, и вами, Жанна, которая не нарушила супружеского долга и на которую возвели напраслину.

При последних словах Филипп пристально посмотрел на жену, и в глазах его читалась не столько уверенность любящего супруга, сколько забота о королевском престиже.

— К тому же ее супруг, — добавил Филипп, — сейчас не особенно нас радует. Бог послал мне скверного брата.

Жанна поняла, что настаивать бесполезно и что лучше не касаться впредь этого вопроса. Пока Филипп будет править Францией, он не согласится освободить Бланку.

Жанна удалилась, и Филипп снова погрузился в изучение длинной колонки цифр, представленных главным казначеем Жоффруа де Флери.

 

— Филипп относится к Жанне, как к чужому человеку, — присвистнул я.

— Посмотрите дальше, — продолжал Майкрофт. — Интересная деталь: Маго, тёща, не поскупилась на штуку ткани, из которой нашили одежду крошечному сыну Филиппа и принцессам. Это подарок тёщи любимым зятю и дочери на коронацию?

— А вдруг? — спросил я.

— Не слишком ли ничтожный подарок? — хмыкнул Шерлок. — Право, на такое событие графиня Артуа могла бы дать кое-что получше.

— Далее, мы узнаем, что власть Филиппа крайне непрочна, — продолжал Майкрофт. — Ни король Эдуард, ни герцоги Бретани и Бургундии его не признают королем, из шести пэров приехали только двое — Маго и Валуа, да и то Валуа пришлось купить за фантастическую сумму. Филипп идет к Жанне под утро. О чем же он говорит, ложась в ее постель?

Я снова прочитал так, словно мне дали иную незнакомую книгу.

 

Потом, раздевшись среди золоченых попугаев и серебряных трилистников, он скользнул под одеяло. И непобедимый страх и тоска, от которых не мог уберечь его целый полк коннетаблей, ибо тосковал и страшился не король, а простой человек, утихли от близости этого женского тела, этих крепких длинных ног, этого покорного лона и горячей груди.

— Душенька, — шепнул Филипп, зарывшись лицом в волосы Жанны, — скажи, ты мне изменяла? Отвечай без боязни, ибо, даже если ты была мне неверна, знай, что я тебя прощаю навеки.

Жанна обвила обеими руками худощавый, сильный стан мужа, чувствуя под пальцами его ребра.

— Никогда, Филипп, клянусь тебе в том, — ответила она. — Я призналась тебе, что испытывала соблазн, но не поддалась.

— Спасибо тебе, душенька, — шепнул Филипп. — Теперь полнота моего царствования неоспорима.

 

— Ему плевать, что она за человек, лишь бы внешне всё было шито крыто в браке — единственное, что его волнует! — воскликнул я. — После этого можно убрать все надежды: любви этого человека к тебе нет не было и не будет никогда.

— Идём дальше, — продолжал Майкрофт тоном бесстрастного математика. — Утром с Филиппом ссорится его брат Карл. Он требует назначить его пэром, угрожая в противном случае уехать с коронации брата. Филипп отвечает ему согласием! Но Карл ничего не хочет слышать, и идет на конфликт. Более того, он пытается шантажировать Филиппа. Обратите внимание на странный пассаж:

 

Но никто не забыл, каким слюнтяем вы себя показали в Мобюиссоне, как блеяли во весь голос: «Бланка, Бланка!» — и перед целым двором оплакивали свой позор.

— И это вы мне говорите, Филипп? — воскликнул Карл, вскакивая с кресла, и лицо его перекосилось. — Вы, чья жена…

— Ни слова против Жанны, ни слова против королевы, — прервал его Филипп, угрожающе подымая руку. — Я знаю, что, желая мне навредить и не быть одному в дураках, вы по-прежнему сеете лживые сплетни…

 

— Его жена потакала Маргарите и Бланке… — пожал я плечами.

— А кто этого не знает? — отозвался Шерлок. — Это давно всем известно.

— И заметьте, Карл ему это не сказал! — поднял палец Майкрофт. — Филипп прервал его речь и сам сказал про Жанну. Взбешенный Карл прихватывает Филиппа Валуа, сына Карла Валуа. Оба лезут через городскую стену и лезут в болото. И там Карл обещает поехать в Шато-Гайяр к Бланке, чтобы сделать нечто против Филиппа! Что же он может сделать? Прочтите, доктор:

 

Если нам удастся выйти отсюда живыми, — кричал Карл де ла Марш, желая приободрить себя и своих спутников, — я знаю, куда ехать, знаю! Прямо в Шато-Гайяр!

Валуа-сын, обливавшийся потом, несмотря на ледяной ветер, высунул из-за тростника свою глуповатую физиономию.

— Значит, до сих пор тебе дорога Бланка? — спросил он.— Ничуть не дорога, но мне надо кое-что у нее узнать. Она одна может нам сказать, действительно ли дочь Людовика незаконнорожденная и не рогат ли сам Филипп. Как только она это засвидетельствует, я в свою очередь осрамлю братца и добьюсь коронования Жанны, дочери Людовика.

Гулкий перезвон реймских колоколов достиг их слуха».

 

— Лишь бы шито-крыто, на Жанну как личность плевать с высокой елки, — вздохнул я.

— Вы так полагаете? — прищурился Шерлок. — посмотрите на это вот с какого угла. А что такого будет Филиппу, если кто-то узнает, что Жанна была ему в прошлом неверна? Чем это помешает стать ему королем?

— Ничем, — удивился я, снова пораженный простоте вывода.

— И зачем Филипп закрыл ворота Реймса? — размышлял Майкрофт. — Чтобы не впустить бургундцев или нас, англичан? Герцогиня Агнесса и так спокойно вошла на его коронацию. Король Эдуард или кто-то из его приближенных и не пожелал приезжать. Если приедет наш представитель, Филипп должен быть счастлив: значит, герцог Гиэни и король Англии признал его власть. Что же там произошло?

— Чтобы не убежал Валуа! — нашелся я.

— Зачем бежать Валуа, если он получил сто тысяч ливров? — Отозвался Шерлок. — Да и не захочет идти на коронацию — не пойдет, останется сидеть дома, — отозвался мой друг.

— Браво, Шерлок, — подмигнул Майкрофт. — Ты все понял! Ну почему, мой мальчик, ты боишься сделать правильный вывод? Дальше происходит нечто удивительное. Филипп коронуется один, без Жанны! Посмотрите на интересный момент, — сказал Майкрофт. — Когда появляется герцогиня Агнесса и требует остановить коронацию, Маго нагибается к своей дочери Жанне и шепчет ей на ухо: «Вот мерзавка! Чтоб она сдохла». Значит, Жанна стоит внизу рядом с матерью и не коронуется с мужем? Почему?

— Все французские короли короновались с женами! — вставил Шерлок. — Все, друг мой.

— Они не муж и жена! — догадался я. — Потому Жанну не коронуют как королеву?

— Да, и народ славит Филиппа, желает ему долгого царствования. Но почему не Филиппа и Жанну, как положено? — прищурился Шерлок.

— И после этого мы читаем странный пассаж, — продолжал Майкрофт:

«Колокольный звон, славивший нового короля, разрывал воздух над Реймсом, за стенами собора вопил народ, желая Филиппу славной и долгой жизни; все его противники были укрощены. У него сын, который унаследует отцовский престол, у него счастливая супруга, которая делит с ним все тяготы и радости. Ему принадлежит французская держава.»

— Где же, доктор, его счастливая супруга, которая делит с ним тяготы и радости? Ведь это явно не Жанна.

— Ее зовут… Клеменция! — воскликнул я с изумлением, словно сам не веря своей догадке.

— Верно, доктор, — улыбнулся Майкрофт. — Да! Клеменции не нужно короноваться: она уже коронована. Прочтите, теперь еще раз, что говорит Карл:

 

«Но никто не забыл, каким слюнтяем вы себя показали в Мобюиссоне, как блеяли во весь голос: «Бланка, Бланка!» — и перед целым двором оплакивали свой позор.

— И это вы мне говорите, Филипп? — воскликнул Карл, вскакивая с кресла, и лицо его перекосилось. — Вы, чья жена…

— Ни слова против Жанны, ни слова против королевы, — прервал его Филипп, угрожающе подымая руку».

 

— А что если Карл хотел ему сказать ДРУГОЕ? — продолжал Майкрофт. — Например: «И это вы мне говорите, Филипп? Вы, чья жена была вдовой Людовика?» Тогда все становится на свои места! И понятно, куда они помчались с Филиппом Валуа.

— Почему к Бланке? — спросил я, недоумевая.

— Бланка слышала, что требовал буян Робер от Маргариты для расторжения брака. — Имел ли право расторгнуть брак Филипп? И понятно, почему Филипп закрыл ворота Реймса: не пришло еще время узнать о его браке.

— Майкрофт, это роман, у тебя нет доказательств, — пыхнул Холмс.

— Они у меня есть, — отрезал Майкрофт. — Жанну Бургундскую в реальной истории не похоронили как королеву. Ее могилы нет в Сен-Дени — усыпальнице королей.

Я с изумлением посмотрел на Майкрофта. Неужели… Неужели это было правда?

— В усыпальнице похоронили сердце Жанны, — уточнил Майкрофт, — как жены Филиппа, но саму Жанну в церкви Кордельеров. Отчего же не в Сен-Дени, как положено королеве?

— Она не была королевой, — догадался я.

— Я посмотрел старинные изображения коронации Филиппа V. На всех он в самом деле коронуется один, — продолжал Майкрофт. — Из реальной истории мы знаем, что в тот же день 9 января 1317 г. Жанна стала графиней Артуа, соправительницей матери. Зачем королеве быть графиней Артуа, да ещё соправительницей?

— Соглашусь, — кашлянул Шерлок.

— Ну и еще кое-что, — отозвался Майкрофт. — Когда поженились Людовик Сварливый и Клеменция Венгерская?

— В августе. 13 августа 1315 года, — удивился я.

Майкрофт рассмеялся. Подойдя к своему кожаному черному портфелю он достал толстую потрепанную зеленую книгу.

— Джованни Виллани «Новая хроника», — Прочитал я. — Современник? — удивился я.

— Прочтите, доктор, — вздохнул Майкрофт.

— «В июне 1315 года, на праздник Святого Иоанна Крестителя, сын Филиппа Красивого Людовик вместе со своей супругой, королевой Клеменцией, венчался французской короной. Вслед за тем он объявил о походе против фламандцев…» Как в июне? В июне они с Людовиком были уже женаты? Почему не в августе?

— А что, если у Клеменции были две свадьбы? — спросил Майкрофт. — Одна в мае или июне с Людовиком, другая в августе с Филиппом? Потомки смешали эти факты в единое целое. А потому историки, не понимая, ломают копья, когда и где была их свадьба — в Труа или Сен-Лиэ. Одна в Труа, другая в Сен-Лиэ, — пожал он плечами.

— Неужели следов этого события не сохранилось в истории? — спросил я.

— Ну конечно, сохранились, доктор, — ответил спокойно Майкрофт. —  Из реальной истории мы знаем, что хронисты пятнадцатого века утверждали, что Клеменция после смерти Иоанна I стала блудной. С кем же она творила блуд? С каким-то рыцарями? Возможно, но откуда тогда это стало известно?

— С Филиппом! — ответил я.

— Скорее всего, раз имя ее любовника известно всем. Из реальной истории мы знаем, что весной 1317 г. Клеменция зачем-то поехала к папе Дюэзу, своему воспитателю. Затем постриглась в монашки в одном из монастырей Экс-Ан-Прованса. Затем в августе 1321 г. внезапно вернулась в Париж.

— Она расстриглась из монашек? Но почему? — ошалел я.

— Точнее спросить: «Как?» Расстричься из монахинь в четырнадцатом веке было весьма сложно. Да и едва ли Париж ждал монашку-расстригу, чтобы вернуть ей жизнь светской дамы, — размышлял Шерлок. — И уж едва ли кто-то так щедро финансировал монашку-расстригу, что от нее осталась опись предметов, драгоценностей и нарядов на 99 листов!

— Это опись королевы и только королевы, — подтвердил Майкрофт. — Причем королевы, очень сильно любимой своим супругом. Перед нами типичная фальшивая биография, которую опровергают документы.

— Что же произошло? — спросил я.

— Мы знаем, что второго февраля 1317 г. Филипп Пятый на Генеральных штатах огласил Салический закон. Согласно «Большим французским хроникам», он был отвергнут. Власть Филиппа не признала французская знать. После этого Клеменция едет к Дюэзу. Что происходит?

— Неужели берет разрешение на брак? — догадался я.

— Моя гипотеза покоится на еще одном косвенном доказательстве, — уверенно сказал Майкрофт. — Если Жанна Бургундская была королевой, то после ее смерти графство Бургундское и Артуа должны были бы отойти в королевский домен. Король Филипп Шестой мог бы выделить их ее дочери в порядке милости. Но этого не произошло: Жанна III получала их от матери как свое наследство. Значит, ее мать была обычной графиней, не потерявшей наследство.

— Но как графиня Маго допустила развод Филиппа с дочерью? — недоумевал я.

— Филипп вполне мог заключить с ней сделку, — пожал плечами Майкрофт. — Свобода дочери из Дурдана и сохранение Артуа за ней в обмен на развод.

— А Робер обвинил Маго в отравлении Людовика и даже нашел некую отравительницу… — нахмурился я.

— Что, заметьте, было на руку Филиппу, — Шерлок выдвинул трубку. — Он мог бы остановить процесс в зародыше, как король, но процесс почему-то состоялся.

— Зачем ему это? — не понял я.

— Теперь версия об отравлении Людовика X графиней Артуа получила хождение в народе, — чиркнул спичкой мой друг. — Теперь каждый знал: «То ли он украл, то ли у него украли, но что-то там было».

— Но подозревали графиню Артуа… — причесал я волосы.

— Дорогой доктор, мы с вами уже говорили, что король Людовик умер от зелья, сжигающего кишечник и, видимо, активизировавшегося, вступив в реакцию с сырой водой, — продолжал Холмс. — Это рецепт алхимика, а не паршивой провинциальной отравительницы…

— Кто же в таком случае скрыл от нас эту историю? — от волнения я положил на стол на стол часы: те самые, по которым Холмс когда-то точно определил характер моего брата.

— Шерлок, — подмигнул Майкрофт. — Ты ведь солидарен с моим вторым выводом?

— Я обратил внимание на странный факт, — закурил Холмс. — Первым королем династии Валуа станет Филипп Шестой, жена которого тоже Жанна, тоже Бургундская и сестра Маргариты Бургундской. Только родная, — закурил Холмс. — Мне показалось это интересным. Две Жанны, обе бургундские, обе жены королей Филиппов и обе сестры Маргариты!

— Невероятное совпадение… Не мог же один Филипп так скопировать жизнь другого, это невозможно…

— Более того, Ватсон, меня заинтересовал один момент, — улыбнулся Шерлок. — В 1319 г. Филипп Пятый якобы подарил Нельскую башню своей жене Жанне Бургундской. А в 1328 г. Филипп Шестой подарил Нельскую башню своей жене Жанне Бургундской. Интересно, не правда ли?

— Может, какого-то из них двоих не существовало? Или версию исказили? Вряд ли простое совпадение.

— Я склоняюсь ко второму, доктор. Заметьте, — Шерлок выпустил табачное облако. — Филиппу Пятому незачем дарить жене Нельскую башню: она унаследовала башню вместе с мужем от Людовика X. А вот Филипп Шестой основал новую династию Валуа, он ни от кого не наследовал башню. Логично, что став королем, он подарил ее жене. Которая, к тому же, сама наследница Маргариты, как её сестра.

— Да, это логично… Выходит жизнь одной Жанны Бургундской приписали другой?

— Было бы что приписывать, — развел руками Майкрофт. — Я проштудировал труд месье Поля Лежера. И нашел там только один факт о царствовании Жанны Бургундской: то, что Филипп Пятый подарил ей Нельскую башню.

— Во Франции есть интересная легенда, что оргии в Нельской башне творила некая Жанна, принцесса Бургундская, — продолжал Шерлок. — Заметьте, Ватсон, не Маргарита, а Жанна! Некоторые историки полагают, что это была Жанна Бургундская, жена Филиппа Пятого. Но скорее всего, это была королева Жанна Хромоножка, жена Филиппа Шестого. И тоже, заметьте, Жанна Бургундская.

— Почему этих Жанн настолько много? Других имен нет?

— И это еще цветочки, — Майкрофт сбросил пепел. — Прочтите вот этот интересный комментарий:

 

Жанна Бургундская дополняет трио так называемых «бургундских сестер», хотя лишь две из них являются таковыми в прямом смысле слова. Она родилась около 1292 г. и умерла 21 января 1329 г. Старшая дочь Оттона IV, пфальцграфа Бургундского и Магo, графини д’Артуа, она в 1307 г., в год свадьбы своей сестры Бланки с Карлом Красивым, вышла замуж за его брата Филиппа, графа де Пуатье и будущего короля Филиппа V Длинного

 

— Заметьте, другая Жанна Бургундская, Хромоножка, тоже родная сестра Маргариты и вполне подходит под определение «Бургундских сестер», — засмеялся Холмс.

— Но в таком случае, почему решили, что это она? — пожал я плечами. — Ведь Жанн Бургундских было много?

Вместо ответа Холмс подошел к полке и достал оттуда небольшой синий томик стихов.

— Виллани был доказательством моего брата. А вот мое доказательство, — протянул мне книгу Шерлок.

— Франсуа Вийон? Холмс, я не узнаю вас… — пробормотал я, — С каких пор Вы увлеклись поэзи…

Я не договорил, ибо мой друг открыл стих:

— «Баллада о Дамах былых времен»… — пробормотал я.

 

Где королева, чьим веленьем

Злосчастный Буридан казнён,

Зашит в мешок, утоплен в Сене?

Но где снега былых времен?

 

— Буридан, ректор Парижского университета, родился около 1300 года, — продолжал Холмс, расхаживая по комнате, — и умер после 1366 года. Он стал в 1327 г. ректором Парижского университета. В этом качестве он неоднократно посещал «Дом студента» в Нельском дворце. В 1332 г., когда там жила Жанна Бургундская Хромоножка, ему было около 32 лет. А в 1314 году — всего четырнадцать!

— А Жанна…

— Как я вам и сказал, стих Вийона — мощное доказательство. Жанна умерла в 1330 году. Но Филипп Шестой подарил башню Хромоножке в 1328-м! Неужели Жанну выселили из башни? — продолжал Холмс. — Вот вам и доказательство исторической подделки.

— А Буридан? — Я силился согласовать эти факты во что-то приемлемое.

— А Буридан мог попасться в ловушку Хромоножки и каким-то чудом вырваться из нее или же, наоборот, вообще избежать этой западни, благодаря помощи студентов. Но не Жанны Бургундской, — сказал Шерлок.

— То есть, Жанной Бургундской, творившей оргии в Нельской башне, была жена Филиппа Шестого, а не Пятого? — потрясенно спросил я.

— В истории сохранилось интересное описание бесстыдства неких «бургундских сестер», — снова затянулся Холмс. — Эти «бургундские сестры» якобы ходили по Мобюиссону в юбках с разрезами до бедер, что для четырнадцатого века было невероятным бесстыдством. Авторы иногда пишут, что это были Жанна и Бланка. Но едва ли Жанна вела себя так демонстративно вызывающе. И здесь я вспомнил, то была еще одна Жанна Бургундская. А что если это, например, были Маргарита и Хромоножка? Ведь они тоже «бургундские сестры»!

— Возможно… — покачал я головой, хотя чувствовал, Холмс нашел что-то важное.

— Я вспомнил интересную деталь, — продолжал Шерлок. — Робер говорит королеве Изабелле, что в Нельскую башню приходят «помолиться», то есть творить разврат, Бланка, а иногда и Жанна. Но Жанна была верна Филиппу, как утверждает автор. — А что, если это была Жанна Хромоножка, сестра Маргариты?

— Холмс, тут нужны доказательства посильнее! — покачал я головой.

— Посильнее? Хорошо. Помните, Робер просит королеву Изабеллу приставить к Маргарите новую придворную даму через дядю Валуа? Но как мог это сделать Валуа? Робер говорит, что через Людовика. Но муж не имеет право решать такие вопросы за жену. Да и едва ли Людовик действовал бы так оперативно: скорее всего, закинул бы просьбу о придворной даме в долгий ящик. А вот Хромоножка — жена Филиппа Валуа, сына Карла, и сестра Маргариты. Не через нее ли действовал Карл?

— Похоже, — согласился я.

— Еще момент: Жанна Бургундская якобы играла гнусную роль сводни, помогая Маргарите и Бланке устраивать встречи любовников. Как же она могла это сделать? Через Филиппа, который все время в разъездах, она не могла точно знать даты отъезда их мужей. А вот Жанна Хромоножка могла это знать через Карла Валуа, не правда ли?

— Почему Робер ее выгораживал?

— Потому что Хромоножка — жена Филиппа Валуа, его друга, — пожал плечами Холмс. — Да и Роберу нужно было обернуть это дело против Маго. Помните сцену: Жанну увозят в Дурдан, а она кричит: «Скажите Его Высочеству графу Филиппу, моему супругу, что я не виновна?» А что если она сказала правду, и на ее повесили грехи…

— Хромоножки! — закончил я.

— Звучит невероятно, пока не вспомнишь, что она тоже Жанна Бургундская и сестра Маргариты, не правда ли?

— Возможно… Но какое отношение это имеет к истории Филиппа Длинного и Клеменции?

— Да самое прямое, доктор! — оживился Майкрофт. — Мы только что видели, как черты одной королевы Жанны Бургундской переносили на другую королеву Жанну Бургундскую.

— И Хромоножка попалась на фальсификации документов, — продолжал Холмс. — Она воровала печать мужа и подделывала приказы. Подделка документа была коньком Хромоножки.

— Молва приписывала эти оргии то Маргарите, то Жанне Бургундской. И это действительно была Жанна Бургундская, и тоже жена короля Филиппа. Только не Пятого. Шестого, — отозвался Майкрофт.

— И которая из двух Жанн Бургундских была подлинной сводницей для Маргариты и Бланки, мы тоже не знаем, — заключил Холмс. — Меня тоже заинтересовал один пассаж из "Хроники" Виллани, прочите, доктор:

 

"Жены второго и третьего сыновей Филиппа были сестрами и дочерьми графа Бургундского, наследницами графини Артуа. Граф Пуату Филипп, вняв оправданиям своей жены, которую он очень любил, продолжал с ней жить как ни в чем не бывало, а Карл, граф Марша, разошелся со своей супругой и заточил ее в тюрьму".

 

— Вы сочтете меня тупицей, но я не понимаю, что здесь странного, — пожал я плечами.

— В том-то и дело, что граф Пуатье не внял оправданиям супруги: ее заточили в Дурдан как минимум на полтора года, — отозвался мой друг. — Как минимум полтора года он не жил с ней. Карл не заточал свою супругу в тюрьму: ее заточал Филипп Красивый, ее отец. Но что если флорентиец спутал двух Филиппов-кузенов: графа Пуатье и графа Валуа, женатых на Жаннах Бургундских? Вот Филипп Валуа, как мы знаем, действительно обожал свою супругу Хромоножку, и продолжал с ней жить после дела Нельской башни, как ни в чем не бывало.

— А ведь правда... — пробормотал я.

— Кстати, обращаю ваше внимание, что в Мобиссоне, оказывается, тоже есть некий Нельский отель, — весело заметил мой друг.

— Как? Нельский отель и Нельская башня не одно и тоже? — изумился я.

— Представьте себе… — с интересом сказал Шерлок, снова протянув мне справочник:

 

«а) в Нельском отеле в Понтуазе, принадлежавшем семейству Нель, которые были сеньорами городка Нель-ла-Валле, расположенного неподалеку»

 

— Не в Париже, а в Понтуазе, заметьте Ватсон, — улыбнулся Холмс.

— Я ничего не понимаю… — покачал я головой. — Что там произошло?

— А произошло буквально следующее, — сказал Майкрофт. — Филипп Пятый и Клеменция были королем и королевой до 1322 года. Затем Карл Четвертый вступил на трон, и обстоятельства этого нам неизвестны. Именно он отстранил от власти Анжуйский дом. Затем в 1328 г. умирают одновременно Карл IV и Клеменция, в расцвете сил и при загадочных обстоятельствах. При этом у Карла все признаки отравления…

— Яд? — внезапно дошло до меня.

— Вполне возможно, — отозвался Холмс. — Причем мудреный: медленное отхаркивание легких. Напоминает зелья алхимиков, не правда ли? Карл Красивый умирает вскоре после того, как Иоанн XXII узнал о том, что ребенок Клеменции, наследник Анжуйского дома, жив!

— И накануне того, как у Карла IV может родиться наследник, — продолжал Майкрофт. — Возможно, Дюэз хотел пустить в действие план С: коронацию сына при регентстве Клеменции. Но когда на трон вступают Филипп Валуа и Хромоножка, умирает Клеменция. В тридцать пять лет, в расцвете сил, без видимой болезни.

— Валуа? — спросил я.

— Хромоножка ненавидела их всех за Маргариту, — продолжал Шерлок. — Но, возможно, Клеменция готовила некий реванш, регулярно списываясь с родней. Дальше к власти приходят Филипп Шестой и Жанна Бургундская Хромоножка.

— «Большие французские хроники» дошли до нас в списках пятнадцатого века, — закурил Майкрофт. — То есть времен династии Валуа. Хроника Фруассара тоже прошла серьезную редактуру.

— А Жанна Хромоножка, как я вам уже говорил, не раз попадалась на подделках документов, — затянулся Холмс. — Исторический факт: однажды ночью она украла у своего мужа печать, чтобы скрепить ею приказ о казни Робера де Бертрама, барона де Брикбека, прозванного «рыцарем зеленого льва» и личного друга ее мужа. Лишь осторожность должностных лиц, попросивших устного подтверждения приговора от короля, спасла Робера де Бертрама от смерти. Часть ее «подвигов» приписали Жанне Бургундской. А потом сделали маленькую правку: сделали Жанну, а не Клеменцию, королевой Филиппа Пятого.

— Не так сложно было подделать историю Жанны Бургундской, — продолжал Майкрофт. — Возьмите количество королев Жанн. О какой Жанне идет речь? Жанна Наваррская, жена Филиппа IV? Жанна Наваррская, дочь Людовика X? Жанна Бургундская, жена Филиппа V? Ее дочь, тоже Жанна Бургундская, жена герцога Эда? Жанна д’Эвре, королева при Карле IV? А, может, Жанна Хромоножка, жена Филиппа VI? Или Жанна Булонская, жена короля Иоанна II? Народная молва, да и переписчики, часто путали этих Жанн, приписывая события из жизни одной другим. Историки недавно считали, что оргии в Нельской башне творила Жанна Наваррская, жена Филиппа IV. Теперь признано, что она там не жила.

— В подделке была заинтересована и Жанна III — дочь Филиппа Пятого и Жанны Бургундской, — продолжал Шерлок, — любимая племянница Хромоножки. Ведь если признать ее маменьку королевой, бургундский дом становится наследником Капетингов.

Я задумался, не зная, что и сказать. Затем не выдержал, и набив трубку табаком, закурил.

— А у Клеменции и Филиппа были дети? — спросил я вдруг, словно размышляя вслух над услышанным. Сейчас я сам себе напомнил Людовика Х, бросавшего фразы невпопад.

Холмс вздохнул, а затем протянул мне книгу. Там был подчеркнут абзац:

 

Есть предположение, что могила «неизвестной принцессы», находящаяся в правом приделе базилики Сен-Дени, принадлежит Бланке. Она соседствует с могилами Людовика Французского графа д’Эвре (ум. в 1319 г.), его супруги Маргариты д’Артуа (ум. в 1311 г.) и Клеменции Венгерской (ум. в 1328 г.). Могильные плиты были возвращены в аббатство Сен-Дени в 1816 г. из монастыря Малых Августинцев, где их с риском для жизни спрятал от разрушительной ярости санкюлотов Александр Ленуар.

 

— Заметьте, Ватсон, Людовик д’Эврэ, был любимым дядей Филиппа Длинного! — Подмигнул мне Шерлок. — А вот могилы королевы Жанны Бургундской в Сен-Дени в самом деле нет.

— Наследница Анжуйского дома… — прошептал я.

Мне отчего-то стало грустно за эту принцессу. Умирала ли она от яда? Или умерла от природной болезни, учитывая слабое здоровье ее отца? Так или иначе, но я почувствовал жалость к этой таинственной девочке. Она, видимо, росла в неге и счастье, учитывая любовь ее отца и матери. Потом ее ждали не трон и счастье, а могила.

— Здесь написано Бланка…

— Бланка Бургундская развелась с Карлом IV и не была королевой, продолжал Шерлок. — Ее не могли похоронить в усыпальнице королей. Могли ли родители, Филипп и Клеменция, назвать дочь Бланкой? Почему бы и нет?

— Но я пойду дальше, — сказал Майкрофт. — Вспомните, в период пленения Иоанна II в Риме появился некий самозванец под именем Иоанна I. Его признали Кола ди Риенци и король Венгрии, кузен Клеменции, признали его. Он вряд ли был умершим Иоанном Первым, но он вполне мог быть…

— Сыном Филиппа? — воскликнул я.

— Как звали сына Филиппа и Жанны? — прищурился Майкрофт.

— Луи-Филипп. Луи или Филипп…

— Так Людовик или Филипп? — серьезно спросил Майкрофт. — Из документов я узнал, что у Жанны Бургундской родился в Дурдане некий сын Людовик, крестник Сварливого. Умер ли он или через год родился Филипп — не знаю, но история там была темная. А вот Филипп Пятый мог назвать сына в честь отца…

— Так во Франции пришел к власти союз Валуа и Бургундского дома — двух самых могущественных семей, — сказал Холмс. — А Анжуйский дом после смерти папы Иоанна XXII переругался и больше не претендовал на власть во Франции.

— Кроме интересного самозванца, явившего в разгар кризиса династии Валуа, — добавил Майкрофт.

Я снова задумался. Версия как версия, не лучше и не хуже других. В конце концов, какая нам разница, как именно там все было в 1317 году? Пусть мертвые тихо спят в могилах и хранят свои тайны. До двадцатого века оставалось не так и долго. И я вдруг подумал, что этот будущий век будет счастливым, несущим нам радость. Мир, в котором войны уже становятся далеким анахронизмом… Какое ему будет дело до этих стародавних тайн?

Я вздрогнул. За окном слышался хруст сапог марширующего взвода солдат.