Боггарты-кошмарики (джен)

Как-то раз один легкомысленный маг так испугался боггарта, что трансгрессировал его не то в параллельный мир, не то ещё куда. А потом подверг той же участи ещё двух, а может два десятка боггартов. Даже удивительно, как один человек мог встретить их так много в столь короткий отрезок времени. Наверное, ходил в полнолуние по незнакомой местности.

Подобно брошенному в воду камню, вышеупомянутые манипуляции с боггартами спровоцировали ряд последствий. В результате, они стали появляться как будто сами по себе. Или наоборот. Боггарты потихоньку видоизменялись, и так появились кошмары.

Обычные люди знают о них немного, точнее ничего. Обычные люди их даже не видят. Магия в том, что видят лишь те, кто боятся, а те, кто боятся, боггартам как раз и нужны. Боггарты обожают пугать людей. Некоторые кошмары, по известным только им самим причинам отказались от изменения внешности и пугали всех каким-нибудь одним, излюбленным обликом.

Однако и немагическое население, подвергавшееся развлечениям (то есть, «нападениям» — боггарты питаются страхом, а самих людей не едят) кошмаров оказалось не такое простое. Специальный отдел полиции ловил их мешками (просто, но эффективно. В некоторых случаях. Нужна уверенность в том, что кошмар можно поймать мешком. У кошмара, и у ловца, само собой) и другими средствами. Но поскольку квалифицированные полицейские встречались редко, кошмарам жилось вполне неплохо.

Расползаясь по миру со скоростью кокосов, швыряемых Психованной Пальмой (художественное преувеличение), он осваивали самые разные уголки и окружности. И пришло время, когда кошмары пришли в Первертс.

Профессор Харлей писал очередную монографию о магических животных. Полностью сосредоточившись, он почти ничего не замечал. Впрочем, ему было нечего опасаться: обнаруживающие заклинания, отпугивающий спрей и стрррашная маска на двери исключали возможность проникновения практически любых живых существ в его обитель.

Но путешествующие по Британским островам кошмары не могли не почувствовать исходящего от Харлея страха, поскольку он боялся двадцать четыре часа в день, то есть в сутки. И в тот самый вечер, когда профессор занимался научной работой, к нему в гости явился Хамелеон.

Хамелеон классифицировался как полиморф — он был из тех кошмаров, которые больше других походили на изначальных боггартов. Хамелеон мог менять свой вид, но в отличие от боггартов, мог делать это по своему желанию, в любой момент.

Итак, Хамелеон порхал за окном Харлея в виде небольшой зубастой бабочки (если бы данный экземпляр увидел Хагрид, то наверняка бы заинтересовался) и принюхивался к витавшему в воздухе аромату страха и ужаса. Страх, исходивший от Харлея, затмевал эхо всех остальных людей в Первертсе. На вкус он был экстраординарным. Обычно детский страх — сладкий, а если попадётся взрослый — кисло-соленый. Но от Харлея шибало таким фейерверком, что просто сносило крышу. Или нос. Или язык. Харлея не нужно было пугать — он боялся сам по себе.

Хамелеон перетёк в неприметную змейку и сквозь стену (кошмары это делают запросто) проник в стоящий у окна шкаф. Свернувшись между разноцветной юлой и учебниками по монстрологии в заколдованных до непрозрачности обложках, он лежал так до тех пор, пока не уснул. Если, конечно, кошмары спят.

На следующее утро Хамелеон, разумеется, не мог не почувствовать любопытство. Любопытство тянуло его к Харлею, как заклинание «Шарик-хочешь-конфетку» притягивает свинч. Кошмар, больше ведущий ночную жизнь, взялся преследовать Харлея днём. Таясь в тёмных местах и распугивая магов, которые тренировались вжиматься в стены, Хамелеон выяснил, что так пугает Харлея. В последующие ночи он доставал профессора шорохами, криками и другими популярными среди многих кошмаров приёмами. Но это продолжалось недолго: Харлей, поистине талантливый в некоторых областях волшебник, обработал свой кабинет каким-то жутким репеллентом (предыдущий не подействовал, потому что ему не хватило жути), а по ночам надевал сферы Фигвамера и Вамфигера. Запах Харлеевского изобретения оказался Хамелеону настолько неприятен, что он сбежал на другой конец Первертса.

Но и кроме Харлея в Школе Волшебства хватало вкусного страха, ведь даже волшебникам могут сниться кошмары (плохие сны). И ещё был мистер Мистер Клинч.

Мистер Клинч не боялся никого, кроме Того-кто-надавал-пинков-всему-миру, но это было давно и не считается. Сам Клинч наводил ужас на юных колдунов одним своим зловещим видом и неумолимым подходом к порядку. Ходили слухи, что он превращал тех, кто мусорит там, где нельзя, в швабры и прочий инвентарь, а также в противомусорный песок и корм для школьных монстров. Яркой славой Клинча пользовалось множество кошмаров, поскольку им всё равно, кого боятся люди, был бы страх. По этой же причине велика вероятность, что если вы смотрите фильм ужасов, где-то неподалеку сидит какой-нибудь Мокрохлюп и ужинает вашими эмоциями.

Самому Клинчу кошмары предпочитали не попадаться: завхоз видел их даже невооружённым глазом и успешно гонял метлой великанских размеров, ругаясь всякими странными словами.

— Вон, мантикоры недорощенные! — гремел Мистер Клинч, — вон, я кому сказал! Дуплодоки зверопотамские! Мандрагоры хреновы!

Кошмары обижались и сматывались подальше (а также сливались, схлопывались, сваливались и сползались). А некоторые впечатлительные первокурсники, услышав выражения Клинча, чуть не падали в обморок.

Гермиона лежала в кровати и мысленно листала недавно прочитанный учебник, поскольку сон никак не желал приходить. Был тот час, когда спят даже самые отпетые хогвартские «совы»: тихий и тёмный. За окном виднелись недремлющие звёзды.

Вдруг тишину нарушил лёгкий шорох. Гермиона открыла глаза и некоторое время смотрела в никуда, прислушиваясь. Источник звука находился в неизвестной стороне, и как будто перемещался, заставляя думать о летучих мышах.

Шорох приблизился на расстояние до соседней кровати и снова отдалился. Потом зашуршало в противоположных концах комнаты. Послышался еле уловимый смешок и стало совершенно тихо.

— Полтергейст, — решила Гермиона. Какой-нибудь бессовестный дух вполне мог проникнуть в спальню. Однако вокруг по-прежнему не было видно ничего необычного. Хотя, по правде говоря, не видно было вообще ничего.

Она продолжала всматриваться и наконец увидела… или ей показалось, что увидела — нечто похожее на гнома. Приземистый силуэт пухлого существа с блестящими глазками. Будь в комнате достаточно светло, и будь там специалист по кошмарам, он бы мгновенно узнал в шуршащем визитёре барабашку. Барабашки, кстати, по характеру немного похожи на гномов. Лезут, куда не надо. Но не кусаются.

«Гном» повернулся к Гермионе и подмигнул.

— Ишь ты, усмотрела-таки! — мурлыкнул он и как ни в чём ни бывало двинулся к двери, роняя на ходу что-то напоминающее носки. Скрип — и существо исчезло.

«Чего только не привидится ночью…» — подумала Гермиона и снова нырнула в уютные глубины магической информации.

Примерно через сутки несколько барабашек были застуканы хогвартскими домовыми эльфами. Кошмары занимались любимым делом — разбрасывали вещи. К несчастью барабашек, эльфы всегда-при-исполнении, и после непродолжительных переговоров перещёлкали всех нарушителей (нет-нет, не убили, а трансгрессировали. В Гималаи). Страшнее упрямого эльфа может быть разве что дементор.

* * *

В то самое время как летучемышиноухие защитники Хогвартса разбирались с лохматыми беспорядконаводителями (а может, чуть раньше или позже), Невилл по фамилии Лонгботтом не мог уснуть, потому что только недавно проснулся. Ему приснилось, что он идёт по Запретному Лесу, и вдруг из кустов вываливаются вараны верхом на йети и несутся прямо на него! Как после такого не проснуться?

Однако осознав, что он не в лесу, а под одеялом, Невилл немного пришел в себя и решил подумать о чём-нибудь абсолютно точно реальном. Например, о своей жабе Треворе (хотя Тревор был скорее эфемерным, потому что всё время куда-то исчезал. Жаба Шрёдингера).

Невилл обшарил взглядом обозримый участок пола, потом заглянул под кровать (как ни странно, он не боялся, что оттуда появятся вараны и йети). Но из-за отсутствия кошачьего зрения он увидел только ночной полумрак. Вернувшись в подходящее для сна положение, Невилл чуть не подпрыгнул. На кровати кто-то сидел. Сначала Невиллу показалось, что это Тревор, но «это» было намного больше и абсолютно неподвижно. Оно выглядело как большая шоколадная жаба с длинным хвостом и красивыми оранжево-зелёными глазами. Жаба молча взирала на мальчика.

— Добрый день, — невпопад прошептал Невилл. В его голосе слышалась растерянность. — Ты… вы… не Тревор?

— И тебе не хворать, — квакнула жаба. Приоткрывшийся при этих словах бездонный рот наводил на мысли о чёрной дыре. Если бы Невилл знал, что такое чёрная дыра.

— Вы кто? — мысли о Треворе вылетели из головы Невилла как снитч, за которым гнался бладжер.

— Драбаруха я, — ответила жаба. Погипнотизировав с минуту несчастного гриффиндорца, она продолжила. — А сам-то кто?

— Меня зовут Невилл, — Невилл сильно сомневался, что это происходит на самом деле. Он никогда не встречал говорящих жаб. — Очень… приятно…

Последовала ещё одна пауза. Невилл бы очень удивился, если бы узнал, что Драбаруха тоже пребывает в некоторой форме шока. Как правило, кошмары не разговаривают с людьми (и люди не разговаривают с кошмарами), если только это не является частью тактики пугания. Но чтобы вот так запросто, можно сказать по-соседски…

Пауза затягивалась. «Собеседники» рассматривали друг друга, как будто играя в гляделки.

Наконец Драбаруха вспомнила, что она куда-то направлялась и промолвила:

— Засиделась я тут. Пойду.

— Э-э-э… — сказал Невилл.

Жаба спрыгнула с кровати и пролетела сквозь пол, не оставив никаких следов.

Хотя мистер Лонгботтом был несколько разочарован таким внезапным уходом необычного земноводного, он почувствовал облегчение. Не каждую ночь к вам заявляются огромные говорящие жабы, только чтобы посидеть на ваших пододеяльниках. Причём жабы, выглядящие вполне способными вас проглотить. Вместе с кроватью.