Мертвые боги (гет)

Гермиона поняла, что боги мертвы, когда перестала чувствовать своё тело. Волшебная палочка выскользнула из ее онемевших пальцев, а ноги подкосились — и она бы так и упала бесформенной кучей на каменные плиты, если бы не сильные руки Рона, успевшие подхватить ее в самый последний момент. Опираясь на Рона, Гермиона пыталась закрыть глаза, чтобы не видеть представшей перед ней картины, но все еще находилась в оцепенении и поэтому не моргая смотрела вперёд.

Ком в горле мешал вдохнуть, и она чувствовала, как начинает гореть горло от нехватки кислорода в легких. В ушах оглушительно звенело, и она не слышала тихого потрясённого шепота окружающих.

Неожиданно громкий крик, полный боли и отчаяния, разнесся где-то неподалеку от неё. Гермиона почувствовала, как кровь словно снова начала циркулировать по венам и сосудам, а воздух наполнил грудь. Она резко вдохнула прохладный воздух и наконец моргнула, отчаянно борясь с желанием закрыть глаза, заснуть и больше не проснуться.

Она чувствовала, как дрожат руки все ещё державшего ее за плечи Рона, но не находила в себе силы сказать ему что-либо или хотя бы просто взглянуть на него.

Гермиона казалось, что она смотрит на происходящее со стороны, будто сторонний наблюдатель или же зритель в кинотеатре. Ужасающее понимание происходящего начало доходить до неё, только когда тихие разговоры собравшихся вокруг перестали быть ничего не значащим шумом на фоне. Теперь она могла различать целые фразы и предложения, каждое слово которых болью отдавалось в груди и заставляло внутренности скручиваться. Гермиона слышала тихий плач и всхлипы, чьи-то громкие рыдания и успокаивающие слова.

Она все же повернула голову к Рону и увидела, как блестят его глаза в ещё бледных лучах солнца и как сильно, до скрежета зубов, он сжал челюсти.

Рон, почувствовав ее взгляд на себе, посмотрел на Гермиону — и они все поняли. Невыразимая тоска и отчаяние отражались в их глазах, и тогда Гермиона, не выдержав, заплакала, приникнув головой к его груди, осознав, что больше не может сдерживаться. Рон обнял ее, а она ощущала, как в груди что-то медленно, но верно умирает.

Что-то, что уже никогда не вернуть, и эту потерю невозможно будет восполнить, как бы она ни старалась.

Как нельзя будет и вернуть их друга.

Один раз перехитрить смерть и избежать ее — возможно, но не в ее правилах давать людям вторые шансы.

Гарри Поттер был невероятно везучим человеком, но все имеет свой срок.

И теперь он лежал на сырой земле, окружённый толпой раненых в бою волшебников, которые должны были радоваться победе, но вместе этого чувствовали лишь горечь, усталость и невероятных размеров печаль, которая легла на их плечи с окончанием битвы.

Они точно не проиграли, но выиграли ли они?..

* * *

Драко понял, что боги мертвы, когда расширившимися от ужаса глазами смотрел, как грудь его матери пронзила зелёная вспышка заклятья и она повалилась на землю. Малфой застыл на месте, тяжело дыша и ощущая подступающие к глазам слёзы, всей душой желая побежать к матери, обнять ее и никогда не отпускать. Умолять убежать и спрятаться где-нибудь, пережидая, пока не закончится кровавая бойня. Но Малфой понимал, что это невозможно и теперь ему всю жизнь придётся провести с этим грузом потери, горем, которое медленно, но верно будет пожирать его изнутри.

Все кончено.

Он сжал челюсти, ощутив резкий прилив ярости, и обернулся, чтобы сию секунду найти убийцу и отомстить. Вокруг вовсю шла битва, покрытые липким потом и кровью волшебники сражались на смерть, и каждая из сторон понимала, что не стоит ждать пощады от врага. Слева от него перекидывались заклинаниями Теодор Нотт и Парвати Патил, чуть дальше — профессор Макгонагалл и какой-то Пожиратель, имени которого Драко не знал, а буквально в нескольких метрах от него вспыхивали заклинания, выпущенные из направленных друг на друга палочек Родольфуса Лестрейнджа и Джорджа Уизли. Все вокруг Драко были поглощены битвой, и, казалось, что Нарцисса Малфой была убита чьей-то невидимой рукой. Драко понимал, что тот, кто лишил жизни его мать, находится где-то рядом, однако пока не мог вычислить убийцу. Но тут неожиданно Джордж Уизли, сбитый заклинанием Родольфуса, отлетел на несколько метров, ударившись о полуразрушенную стену. Лестрейндж злобно усмехнулся и, горделиво приподняв подбородок, уже направил палочку, чтобы убить Уизли, но неожиданно почувствовал на себе взгляд Драко и посмотрел на него. В его карих, немного безумных глазах промелькнуло что-то такое, что Малфой сразу все понял. Он выпустил воздух сквозь зубы, чувствуя клокочущую внутри ненависть и неутолимое желание мести. Резко двинувшись с места и нацелив палочку на Лестрейнджа, он прорычал:

— Ублюдок! Что тебе сделала моя мать?

— Она предала Темного Лорда, когда сказала, что мальчишка мёртв! И понесла наказание, — оскалился Лестрейндж, не чувствуя опасности со стороны лежащего без сознания Уизли и переводя палочку на Драко.

Глаза Малфоя потемнели, а тело начало неконтролируемо дрожать от ярости. Он больше не мог сдерживаться, и жгучий, всепоглощающий гнев, затопивший его с головой, вылился наружу в одно единственное слово:

— Круцио!

Это был первый раз, когда Драко применял Непростительное заклятие, однако Малфой не испытывал ни малейших угрызений совести: сейчас его злости хватило бы, чтобы утопить целый город в крови. Он, зная особенности заклятия Круциатус, не был уверен, что оно сработает в полную силу, и теперь с мрачным удовлетворением наблюдал за корчившимся на земле Родольфусом. Его глаза закатились, тело билось в конвульсиях, а крики тонули и казались беззвучными в шуме сражающихся вокруг людей, что Малфою совсем не понравилось. Ему хотелось насладиться болью, испытываемой Лестрейнджем, услышать его мольбы о пощаде и смотреть, как тот буквально выворачивается наизнанку, лишь бы эта агония прекратилась. Драко остановился, видя, что тот уже начал задыхаться, теряя сознание. Малфой подошёл вплотную и медленно наклонился к покрытому испариной Лестрейнджу, чьё лицо приобрело коричневато-грязный оттенок.

— Жаль, твои крики были не особо слышны в шуме битвы, — выплюнул он, презрительно глядя на полуживого Пожирателя.

Лестрейндж с трудом приоткрыл красные от полопавшихся сосудов глаза. Его стошнило кровью под ноги Малфою, и Родольфус растянул дрожащие губы в издевательской усмешке, граничащей с сумасшествием.

— Жаль, что ты вырос таким же жалким, как твой трусливый отец. Ты даже убить меня не...

— Авада Кедавра!

Малфой поднялся, не глядя на мертвого Лестрейнджа, и окинул взглядом происходящее. Он подумал о своём отце, которого нигде не было видно, и пришёл к выводу, что тот, видимо, не нашёл ничего лучше, чем просто-напросто спрятаться. Лестрейндж был прав, его отец действительно самый настоящий трус. При этой мысли Малфоя затошнило, и он ещё раз посмотрел на тело матери. Он ощутил, как его тело накрывает усталость, а внутри образовывается странная пустота. Драко не знал, что ему теперь делать и где его место в этой битве.

Однако судьба, это хитроумная злодейка, видимо, решила все за него.

Неожиданно Драко почувствовал, как его спину пронзает заклятие, и упал, обездвиженный, лицом прямо на острые кусочки камней, разбросанных по земле. Малфой скривился от неприятных ощущений и проклял себя на несобранность и невнимательность. Драко только сейчас понял: ему невероятно повезло, что на него не напали во время его расправы над Лестрейнджем, ведь он был легкой мишенью. Зато теперь он по полной пожинает плоды собственной самоуверенности и глупости. Что ж, по крайней мере, теперь убийца его матери не будет ходить по земле, значит, он сделал хоть что-то правильное в своей жизни.

— Мерзкий выродок Малфоев, — услышал он голос приближающегося Антонина Долохова. — Я видел, как ты убил Родольфуса. Ты нас предал — и ты поплатишься за это!

Вот теперь все точно кончено.

Драко мысленно вспомнил самое лучшее, что было у него в жизни, приготовившись покинуть этот мир. В голове всплыли картинки его не омраченного ничем детства, вернуться в которое он так отчаянно хотел последние несколько лет.

Вот мама укладывает его спать, целуя в лоб и аккуратно поправляя одеяло. Ее лицо ещё совсем юное, светлые волосы собраны в косу, а глаза светятся бесконечной любовью к сыну.

Здесь они сидят всей семьей перед камином холодным осенним вечером. Воздух завывает в окнах поместья, ветви деревьев в саду раскачиваются, осыпая землю багряно-жёлтым ковром, а Нарцисса читает вслух стихи. Люциус улыбается уголками губ, с нежностью глядя на супругу, а Драко наблюдает за тонкими пальцами матери, трепетно перелистывающими страницы книги.

А тут он впервые летает на метле, которую отец подарил ему на девятый день рождения: мать немного взволнованно наблюдает за ним, а Люциус с гордостью смотрит на сына, уже видя его ловцом сборной Слизерина по квиддичу.

Здесь он третьекурсник и сидит в гостиной своего факультета, принимая поздравления от слизеринцев. Драко поймал снитч во время матча с Когтевраном и тем самым принес победу своей команде. Он видит заискивающие взгляды однокурсников и чувствует своё превосходство над ними. Именно это желание быть лучше остальных, выделиться и подталкивает его вступить в Инспекционную дружину на пятом курсе. Малфой отчаянно жаждет показать Поттеру, кто здесь главный и у кого в руках больше власти. Но он проигрывает — а дальше его поражения становятся чем-то естественным.

А после...

Нет, Драко не хотел это вспоминать, потому что после вся его жизнь медленно, но верно пошла под откос, утягивая его в пучины бездны, выхода из которой он не находил.

И сейчас Малфой чувствовал, что настал наконец час расплаты и теперь это его последний проигрыш.

Проигрыш, который будет стоить ему жизни.

Он приготовился и... он ещё жив?

— Петрификус Тоталус! — услышал он звонкий голос и почувствовал, как парализованный Долохов всем телом упал прямо на него. — Фините Инкантатем!

Малфой ощутил, что снова может передвигаться и, брезгливо откинув от себя Долохова, резко встал, держа палочку наготове.

Увидев своего спасителя, он удивленно нахмурился, но палочку не опустил. Перед ним стояла Гермиона Грейнджер в порванной в нескольких местах одежде, с взъерошенными волосами и возбужденным блеском в карих глазах.

— Грейнджер? Зачем? — он не стал уточнять, но Гермиона и так сообразила.

— Потому что я тебя понимаю, — просто сказала она, пожимая плечами. — Я бы поступила так же.

И, не дожидаясь его ответа, она развернулась и направилась в другую сторону.

Малфой молча смотрел ей вслед, раздираемый сотней эмоций, и растерянно прошептал: «Спасибо».

А затем он вдруг четко осознал, как ему следует поступить, и впервые за долгое время он был уверен в собственном выборе.

* * *

Первые недели после окончания войны Гермиона жила в Норе и помнила их очень отчётливо, хотя мечтала забыть. Она молилась сама не зная кому о том, чтобы впасть в анабиоз и проснуться, когда чёрная дыра, образовавшаяся в ее груди, затянется. Дни тянулись бесконечной чередой, и выносить это становилось труднее с каждым часом. Дом Уизли, раньше казавшийся ей пристанищем, теперь стал личной тюрьмой, в которой она стала главным надзирателем над самой собой. Мистер и миссис Уизли постарели лет на десять, а их дети окончательно повзрослели, потеряв юношескую игривость и легкость. Каждый пытался поддержать другого, но как можно помочь остальным, если сам себе помочь не в силах? Они цеплялись друг за друга, как утопающие в воде, не осознавая, что утопающими были все, и только усугубляли ситуацию.

Гермиона чувствовала себя чужой в этом доме, хотя знала, что ее любят и ценят.

Она погружалась в свои страхи и переживания все глубже, ощущая, как ее засасывает в болото боли, но не находила ни возможности, ни желания исправить положение. Кошмары стали ее извечным спутником, и страх темноты полностью поглотил ее. Она перестала выносить отсутствие света, и теперь Гермиона спала днём, а ночью бодрствовала.

Однако среди всех эмоций, клокотавших внутри, в какой-то момент основной стало раздражение. Ее раздражало буквально все: тоскливые взгляды семейства Уизли на пустое место Фреда за столом, ежедневные истерики Джинни, Рон, который, казалось, стал есть ещё больше от стресса. Она сочувствовала им, осознавала их боль, но просто не могла относиться к этому спокойно. Но больше всего ее раздражало отсутствие тишины. Любые слова, сказанные громче, чем шёпот, вызывали в ней неконтролируемую злость, и она старалась проводить все время у себя в комнате. Ей не хотелось сорваться на кого-нибудь из Уизли, поскольку она дорожила каждым из них, но и находиться рядом Гермиона не могла.

Большего всего на свете она хотела, чтобы все стало таким легким и понятным, каким было в детстве: она бы пришла в родительскую спальню, забралась маме на колени и разговаривала с ней до самого вечера. Но ее родители находились в Австралии, даже не подозревая о существовании дочери. Первую неделю мая после окончания войны Гермиона просто не находила в себе силы отправиться за ними и вернуть им память. Она не хотела, чтобы ее мама и папа видели, в каком удручающем состоянии она находится, да и подозревала, что вряд ли те обрадуются совершенному ею поступку, когда все вспомнят. Разбираться с ними, отвечать на бесчисленное количество вопросов, желая объяснить, что все делалось для их же блага — нет, тогда это казалось непосильной задачей. А затем, немного придя в себя и истосковавшись по маме и папе, Гермиона отправилась в Австралию — и вот там ее постигло самое настоящее горе. Заклятие проникло слишком глубоко в кору их головного мозга, и воспоминания не вернулись к ним после контрзаклинания.

Вернувшись в Нору, она поняла, что потеряла не только лучшего друга, но и бесконечно любимых родителей.

Поэтому, съедаемая одиночеством, на которое сама же себя и обрекла, она сутками сидела в комнате, пока однажды Нору не навестил Кингсли Шеклболт.

Это был обычный, ничем не примечательный день, точно такой же, как вчерашний, и такой же, каким стал бы завтрашний, если бы не произошедшее.

Когда в комнату, постучавшись, настороженно зашёл Рон, и сообщил, что с ней хочет поговорить Кингсли, Гермиона несколько раз моргнула, а затем, кивнув, встала и спустилась по лестнице на первый этаж Норы. Грейнджер отметила, что внизу не было никого, кроме них двоих, а значит, разговор был не предназначен для ушей всех обитателей этого дома. Она присела на диван напротив Кингсли, постаравшись расслабиться.

— Добрый день, Гермиона! — слегка улыбнулся ей Шеклболт. Из разговоров, обсуждаемых семьей Уизли, она была в курсе, что сейчас тот временно занимает пост Министра магии. Ей было немного любопытно, зачем она понадобилась такому важному лицу.

— Здравствуйте, Кингсли, — ответила она и, решив не устраивать светские беседы, где тот бы из вежливости начал интересовать ее самочувствием, сразу продолжила. — Вы явно появились здесь не просто так, но я даже не могу предположить, по какому вопросу вы пришли.

Кингсли кивнул, сразу посерьезнев, и улыбка пропала с его лица.

— Поначалу я хотел отправить тебе официальное письмо из Министерства с требованием прийти на судебное разбирательство в качестве свидетеля, но потом решил, что будет лучше сделать это в более неформальной обстановке.

Гермиона слегка нахмурилась, и Шеклболт продолжив, удивив Грейнджер ответом на ее немой вопрос:

— Суд над Драко Малфоем.

Ее брови поползли вверх, выражая ещё большее недоумение.

— Почему вы просите меня, а не Рона? Я знаю о жизни Малфоя не больше, чем большинство моих бывших однокурсников. Рон тоже присутствовал там и вряд ли...

— Потому что тебя послушают. Давай будем честны, Гермиона, о твоих потрясающих умственных способностях наслышаны все. Рон же... — Кингсли замялся. — Я уважаю его, и мы все знаем, какой он храбрый и самоотверженный, но для многих он не более чем дополнение к Гарри Поттеру.

Гермиона хотела было возмутиться, но при звуке имени лучшего друга, мертвого лучшего друга, Гермиона сглотнула, погружаясь в свой личный ад ещё больше. Она прикрыла глаза от нахлынувших воспоминаний о том ужасном дне, разделившем ее жизнь на до и после. Дне, ставшим окончанием ее счастливого существования и превративший все вокруг в руины. К горлу подступил ком, и ей пришлось приложить огромные усилия, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания.

— А что если я не хочу никуда идти? — хриплым голосом прошептала она. — Если я...

— Гермиона, — твёрдо произнёс Кингсли. — Я понимаю, что ты чувствуешь сейчас. Мы все потеряли близких нам людей в тот день. Наши сердца изранены, а души полны скорби. Но Малфой потерял обоих родителей, и мне хочется, чтобы в новом мире, который мы создадим, царила справедливость. Если ты знаешь то, что способно оправдать его на суде, то поступи правильно. От этого зависит вся будущая жизнь Малфоя, и я уверен, что в случае плохого для него исхода ты потом пожалеешь, если проигнорируешь мою просьбу.

Гермиона напряглась при слове «просьба», чувствуя, что за всей этой маской дружелюбия кроется холодный и расчётливый человек. Она была прекрасно осведомлена о размерах сейфа семейства Малфоев в Гринготтсе и не сомневалась, что Драко пообещал Министерству финансовую помощь невероятных размеров. Тогда все становилось на свои места: новому Министру нужен был кто-то, кто бы проспонсировал проекты по восстановлению Хогвартса и всего волшебного Лондона в обмен на свободу Драко. А Гермиона оказывалась лишь пешкой в этих играх, которая нужна была для официального подтверждения невиновности Малфоя. К ее слову Визенгамот, скорее всего, прислушается, хоть и будет не очень рад выпускать Драко на свободу, и тогда все сложится для Кингсли как нельзя удачно. Одновременно с этим в голову проникла мысль о том, как, наверное, трудно Драко сейчас приходится. Она видела его взгляд в тот день: абсолютно пустой и отрешенный, как у потерявшегося ребёнка. Гермиона уже давно преодолела глупую межфакультетскую ненависть и даже понимала причины некоторых его поступков. Грейнджер не собиралась оправдывать Малфоя, и не сказать чтобы она очень переживала из-за его дальнейшей судьбы, но Гермиона потеряла лучшего друга, а он мать и отца... Что ж, не зря она была гриффиндоркой — она выступит в качестве свидетеля. Но что она может рассказать Визенгамоту такого, чтобы его оправдали? Гермиона не знала, и в ее голове не имелось ни единого ответа на этот вопрос. Ее обостренное чувство справедливости победило и, мысленно послав все к черту, решила, что последнее слово все равно останется за Визенгамотом, а она просто поступит так, как должна.

— Хорошо, — вздохнула Гермиона. — Я согласна быть свидетелем. Когда будет суд?

— Завтра, в двенадцать дня.

Гермиона поджала губы, скрывая злость от того, что ее оповестили в последний момент. Видимо, Кингсли был очень самоуверен и рассчитывал на положительный ответ сразу либо не хотел давать Гермионе время передумать.

— Что ж, — холодно сказала Грейнджер, вставая с дивана и не испытывая никакого желания продолжать разговор, — позвольте мне тогда проводить вас до двери.

Шеклболту не нужно было намекать дважды, он понимающе улыбнулся и, попрощавшись с Гермионой, аппарировал.

* * *

Холодные бежевые стены квартиры, расположенной в маггловском районе Лондона, давили на Драко. Он сидел на подоконнике погружённой в темноту спальни, безразлично наблюдая из окна за проезжающими мимо машинами и прохожими. Рубашка была расстегнута на пару пуговиц, рукава закатаны, и со стороны он казался очень расслабленным и даже умиротворённым. Немного отросшая челка падала глаза, но у Малфоя не хватало сил поднять руку и поправить волосы.

У него сейчас вообще буквально ни на что не было сил.

Ему казалось, что внутри него ничего не осталось, что он — лишь пустая оболочка, сосуд, предназначенный для души, но вложить которую высшие силы в него забыли.

Хотя, какие, к черту, высшие силы.

Они оставили его в тот день, когда сначала на его глазах погибла мать, а затем он узнал и о смерти отца. Ему до сих пор было стыдно перед Люциусом за мысли о его побеге, ведь на самом деле к тому моменту отец был уже мёртв.

Драко всем сердцем возненавидел Темного Лорда, который обрёк всю его семью на погибель.

А ведь еще в начале шестого курса все казалось таким радужным, счастливым. Он действительно был горд выпавшей ему честью стать самым юным Пожирателем. Если бы его спросили, хотел ли он стать частью этого зла, он бы ответил «да» и не соврал. Малфой в силу своего воспитания искренне верил отцу и не сомневался в его поступках. Драко видел, как относятся к его семье: их боялись, уважали, восхищались и ненавидели, но никто не оставался равнодушным. Однако через пару месяцев учебы розовые очки слетели, и Драко наконец осознал, что все оказалось не так, как он себе представлял. Задание, данное Волан-де-Мортом, оказалось жестоким испытанием и самым настоящим наказанием.

Только наказание это, увы, предназначалось не ему, а Люциусу, которому было мучительно трудно видеть страдания сына, не имея возможности помочь.

Практически весь шестой курс Драко провёл как в тумане, не зная, где искать помощи и поддержки, практически ни с кем не общаясь и оставшись в полном одиночестве. Его не интересовали занятия, друзья (да у него их и не было, собственно), девушки, потому что мысль «...что мне делать?» заслоняла собой все происходящее вокруг. Ту ночь на Астрономической башне Малфой предпочитал не вспоминать вообще, потому что знал: если бы не Северус, который спас Драко и его семью от гнева Темного Лорда, это задание никогда бы не было выполнено. Он не сумел бы хладнокровно убить Дамблдора, потому что струсил и не хотел жить с чужой кровью на руках.

Потому что кричать «грязнокровка» и быть членом Инспекционной дружины намного проще, чем убить директора Хогвартса.

Тогда Малфой, раньше заглушавший подобные мысли, впервые начал осознавать, что его отец, а следом и сам Драко свернули не туда, но поменять уже ничего нельзя было. Все зашло слишком далеко, и Малфой надеялся на чудо.

Он надеялся на Поттера.

Драко ещё не знал, что все самое худшее впереди и совсем скоро его жизнь превратится в бесконечный кошмар.

Поместье Малфоев, его дом, его обитель, его святыню, единственное место, где он ощущал себя в покое и безопасности, опорочил Волан-де-Морт, решив остановиться в нем и превратив Малфой-мэнор в проходной двор. Он жил там, устраивал собрания Пожирателей и, что самое ужасное, пытал людей прямо на глазах у Драко.

Малфой просто не мог выносить крики несчастных, попадавших в цепкие лапы Темного Лорда или сумасшедшей Беллатрисы, потерявшей всю человечность и здравый рассудок. А Волан-де-Морт, будто понимая, как отвратительно было Драко наблюдать за всем происходящим, специально устраивал перед ним эти показательные выступления.

Малфоя начали мучать кошмары, в которых он видел тех, над кем издевался Темный Лорд. Он еженощно просыпался в холодном поту, хватая ртом воздух, и засыпал лишь под утро, когда на улице уже начинало светать.

Однажды этот бесконечный цикл ничем не различающихся между собой дней нарушило появление Поттера, Уизли и Грейнджер в поместье.

Увидев их и, разумеется, сразу узнав, Драко буквально похолодел от ужаса, чувствуя, как хрупкая надежда на победу знаменитого Гарри Поттера рассыпается в прах. Однако он все же решил, что если солжет, то, возможно, у Поттера будет шанс сбежать, и мир вокруг станет прежним. Крохотные ростки веры в Гарри жили в душе Драко, и он нагло соврал, отчаянно надеюсь, что Волан-де-Морт не убьёт его, когда узнаёт истину.

То, что произошло после, навсегда отпечаталось в сознании Малфоя, как и вырезанная ножом его тетки надпись «грязнокровка» на плече Грейнджер.

Он видел, как в этом зале пытали самых разных людей, от маглов до чистокровных волшебников, но его знакомых — нет.

И теперь полное страданий лицо Грейнджер, ее тело, бьющееся в конвульсиях, и душераздирающие крики, заставляющие стынуть кровь в жилах и эхом отдающиеся в гостиной, преследовали его в каждом кошмаре, не позволяя расслабиться хотя бы одну ночь.

А совсем скоро произошло то, к чему все уже давным-давно шло: битва в Хогвартсе. Проклятый день, перевернувший его жизнь окончательно, забравший самое дорогое, что у него было, и полностью изменивший сознание.

Увидев, как хладнокровно Лестрейндж убил его мать, Драко окончательно убедился в том, что сделал неправильный выбор. Если раньше он малодушно верил, что выбора у него не было, мол, для него все уже было давно предрешено, то отныне его мнение поменялось. И тогда, в последний раз взглянув на мать, он поднял палочку и, ощущая мрачную решимость, начал сражаться против Пожирателей. Его уже не интересовал исход битвы — он просто решил делать то, что следует, доверившись внутреннему голосу.

И он его не подвёл — жаль, правда, что уже было слишком поздно.

Он бы отдал все, что имел, чтобы вернуться в прошлое и рассказать самому себе шестнадцатилетнему, к чему в итоге приведёт его гордость и желание власти, его слепая вера в отца и бесконечная преданность. Драко бы сказал, что нужно выбрать свой собственный путь, а не потакать Люциусу, как бы сильно он ни любил отца. Он бы объяснил, насколько ничтожна кровь чистокровного волшебника, ведь она не спасёт их в опасную минуту.

Все люди равны перед смертью.

И теперь он проводил дни в полном одиночестве в пустой квартире, поскольку не мог ступить в поместье, казавшееся ему отныне проклятым местом.

Все дни сливались воедино, но легче не становилось, пока однажды к нему не нагрянули авроры. Это не стало сюрпризом для Драко, потому что подсознательно он даже ждал их прихода, чтобы жизнь наконец перестала походить на день сурка. Его заключили под стражу в Министерстве до слушания дела, которое должно было состояться через несколько дней. Благо, камеры в Министерстве отличались от тех, что находились в Азкабане, и все условия, необходимые для комфортного проживания, были предоставлены. Малфой не боялся приговора, потому что не считал себя злодеем, пусть Черная метка на его предплечье и говорила об ином. Он не лишал жизни членов Ордена Феникса и кого бы то ни было, принадлежащего «светлой стороне», а убийство Лестрейнджа и ещё пары Пожирателей вряд ли так сильно расстроит Визенгамот. К тому же он не сомневался, что о богатстве и влиянии семьи Малфоев наслышаны все, а потому нынешний Министр не применет воспользоваться этим в своих целях, а для этого Драко нужен им на свободе.

В день суда Драко начал переживать, кажется, только поняв, что может попасть в Азкабан, имея не самый лучший послужной список. Идя в зал суда, он старался скрыть от конвоирующих его авроров предательскую дрожь в руках, но сделать это было не так просто.

Визенгамот уже в полном составе ожидал Драко, когда его ввели в зал и посадили в кресло, стоящее в центре зала и приковавшее его к месту магическими путами.

Драко постарался не выдавать свой страх и безразличным взглядом окинул собравшихся, когда его взгляд наткнулся на Гермиону Грейнджер. Он был удивлен, увидев ее, сидевшую на скамье в одном из первых рядов. Перед глазами сразу возник образ ее искривившего от муки лица во время пыток Беллатрисы, а затем — более спокойного, когда она спасла ему жизнь в битве за Хогвартс. Драко до сих пор не совсем понимал причины ее благородного поступка, ведь на тот момент они были по разные стороны баррикад. Увидев, что Грейнджер тоже смотрит на него, Малфой отвёл взгляд поскорее, задаваясь вопросом, что она здесь сделает.

Слушание началось, и Драко, старался изо всех сил старался не показывать страх, сконцентрировавшись на трещине в полу. Вскоре он услышал то, что повергло его в ещё больший шок, чем присутствие Гермионы Грейнджер на его слушании.

Она добровольно собиралась давать показания в его защиту.

— Мисс Грейнджер, мы вас слушаем, — произнёс главный судья.

Гермиона прокашлялась и начало немного торопливо рассказывать.

— У меня есть несколько моментов, которые я бы хотела осветить. В марте, когда мы искали крестражи, егеря схватили меня, Рона и... Гарри, — на имени Гарри она запнулась, слегка задрожав, и Драко это заметил. — Прежде чем нас перенесли в поместье Малфоев, я бросила в Гарри Жалящее заклинание в надежде сделать его неузнаваемым. Когда мы оказались в Малфой-мэноре, Беллатриса Лестрейндж, — голос Гермионы снова задрожал, — приказала Драко Малфою ответить, узнаёт ли он в темноволосом волшебнике Гарри Поттера. И Малфой сказал, что понятия не имеет, кто это, хотя, конечно, сразу узнал Гарри.

— И почему вы уверены, что мистер Малфой действительно не узнал мистера Поттера? — спросила седовласая женщина, сидевшая во втором ряду, среди других судей.

Грейнджер нахмурилась.

— Потому что они учились вместе шесть лет, и только слепой мог не узнать в Гарри его самого.

— Хорошо, продолжайте, мисс Грейнджер.

— Также я считаю важным упомянуть Нарциссу Малфой, которая скрыла правду от Волан-де-Морта в Запретном лесу. Она сказала ему, что Гарри не дышит, хотя на самом деле Гарри был жив.

При упоминании матери настала очередь Драко сглотнуть ком горле и прикрыть глаза от очередного покалывания в районе грудной клетки.

— И каким образом это относится к самому мистеру Малфою, не считая их кровной связи?

— Я думаю, что это поставит под вопрос ваши предубеждения касаемо всех Малфоев. Если вы не будете столь уверены в том, что они являются злом, возможно, решение относительно Драко Малфоя дастся вам чуть легче, — приподняв подбородок, ответила Гермиона, видя, как несколько судей неодобрительно покачали головой.

Драко ошеломлённо слушал Грейнджер, не веря, что она сейчас не просто свидетельствует по его делу, а фактически защищает его.

— А ещё, — не дожидаясь их реакции, продолжила Гермиона, — я бы хотела рассказать о том, как он сменил сторону в битве.

По залу раздались тихие перешёптывания, она видела, что это стало для судей новостью и теперь они лишь недоверчиво переглядывались друг с другом.

— Он убил Лестрейнджа во время битвы, а затем, я видела, сражался с некоторыми другими Пожирателями.

Ей начали задавать уточняющие вопросы, Гермиона все говорила и говорила, и в конце концов, Драко перестал различать слова Грейнджер, во все глаза смотря на неё и будто видя впервые.

Малфой изучал ее, отметив уставший вид, огромные синяки под глазами и покусанные губи. Он видел, что она тоже буквально рассыпается на части, превращаясь в слабое подобие себя прежней, такой бойкой, жизнерадостной и активной, какой он помнил ее в Хогвартсе. Драко не особо обращал на неё внимание, кроме моментов, когда хотел задеть ее очередным высказыванием на тему чистоты ее крови, неровных зубов или огромный копны волос на голове. Но кое-что он все же помнил, а потому увидеть отличия нынешней Грейнджер от прошлой оказалось не очень-то затруднительно.

Драко понял, что, кажется, не один потерял себя в этой чёртовой войне.

Его привёл в чувство стук каблучков о каменный пол, и он заметил, что Гермиона села на своё место.

Дальнейшие пятнадцать минут Малфой провёл как в тумане, охваченный легкой дрожью и странным возбуждением. Ему казалось несправедливым, что в судах над Пожирателями смерти обвиняемым не давалось сказать и слова.

Он видел, что слушание близится к логическому завершению, а значит, совсем скоро станет известно, насколько сильно судьба невзлюбила его. Возможно, она все же даст ему последний, крохотный шанс на исправление, счастливый билет, которым Драко обязательно воспользуется.

Началось голосование, и Малфой невооружённым глазом видел, что количество поднятых рук за то, чтобы признать его виновным, и против этого, примерно равное. Он поджал губы и отчаянно, почти со слезами на глазах, молился высшим силам, умоляя их смиловаться хотя бы разочек.

И Драко замер всем телом, слыша долгожданное «все обвинения сняты».

Слова эхом разносились у него в голове снова и снова, и Малфой задохнулся, боясь поверить услышанному.

«Спасибо», — шепчет он в пустоту, почему-то уверенный, что кто-то сверху услышал его.

Ему дали ещё один шанс — и в этот раз он точно никого не подведёт и сделает правильный выбор.

* * *

По окончании суда Малфой решил окликнуть ее, выходящую из зала.

Грейнджер, которая шла на дрожащих ногах, обернулась и смотрела, как к ней подходит Драко Малфой. Она решила не начинать диалог первой и ждала его слов, ведь это он стал инициатором их разговора.

— Спасибо тебе, — искренне поблагодарил ее Малфой, пристально глядя в глаза. — Без твоей... поддержки меня бы отправили в Азкабан как минимум года на три.

— Я сделала то, что должна была, — Гермиона пожала плечами, думая о том, как сильно все-таки изменила его война.

— Можно пригласить тебя на обед в качестве благодарности? — спросил Драко, и Гермиона видела, что он говорит серьезно.

Грейнджер подумала о своей тёмной комнате в доме Уизли, о горьком одиночестве, пробирающем ее до костей, и ответила:

— Можно.

За обедом Грейнджер и Малфой впервые поговорили как взрослые люди, без грубостей и оскорблений, не затронув никакой конкретной темы и в то же время обсудив все на свете. Тогда, глядя на его осунувшееся лицо и серые глаза, ставшие почти прозрачными, она осознала, что больше не держит на него обиду за его ругательства в ее сторону и их юношеские перепалки.

А Малфой, смотря на ее тонкие запястья и ямочку над верхней губой, ее, как обычно, слегка растрепанные волосы, ясно увидел в ней такую же, как и он, утопающую.

И он понял, что, кажется, наконец сделал правильный выбор.

Они распрощались, чтобы увидеться снова через несколько дней, а затем встречи участились, пока не превратились в ежедневное мероприятие. В какой-то момент она вдруг поняла, что единственное, что удерживает ее сейчас на поверхности — это время, проведённое с Драко. И когда в конце их двенадцатой встречи он вдруг наклонился и мягко поцеловал ее на прощание, зарываясь рукой в густые волосы, в ее голове билась одна мысль: «Боги, пусть так будет вечно!».

И, кажется, ее мольбы были услышаны, потому что каждая следующая встреча сопровождалась не менее сладким поцелуем, заставляющим сердце трепетать, а коленки — дрожать, когда его ладони мягко гладили ее шею, лицо и талию, при этом никогда не выходя за рамки дозволенного. И каждый раз Гермиона готова была плакать от наслаждения и счастья, от того, как непозволительно хорошо ей было находиться рядом с ним. Боль в сердце начала притупляться — Драко медленно, но верно залечивал ее раны. У Гермионы словно открылось второе дыхание, и она знала, что Малфой чувствовал рядом с ней то же самое.

Но она страшилась реакции Уизли и ещё больше боялась, что однажды все закончится.

Гермиона не отвечала на редкие вопросы Рона, а он, все ещё переживая за ее ментальное здоровье, не лез с расспросами о исчезновениях Грейнджер. Только спустя пару недель он начал замечать, как вновь появляется блеск в ее потухших глазах, как румянец окрашивает щеки, а мешки под глазами постепенно исчезают. Но он слишком боялся задеть ее ещё не зажившие раны и продолжал играть в молчанку.

Все ответы на свои вопросы он получил, когда спустя ещё три недели Гермиона объявила, что собирает вещи и уезжает из Норы.

Грейнджер знала, что это будет для Уизли как нож в спину, но больше не могла притворяться и оставаться здесь хотя бы на день.

— Гермиона, милая, но куда же ты отправишься? — озадаченно спросила миссис Уизли, наблюдая, как вещи по мановению волшебной палочки Грейнджер сами аккуратно укладывается в чемоданы.

Гермиона зажмурила на секунду глаза, а затем уверенно произнесла:

— К Драко Малфою.

У всей семьи Уизли в этот момент отвисла челюсть, а глаза широко распахнулись.

Это был грандиозный скандал, навсегда отложившийся в памяти Грейнджер.

Гермиона никогда не видела Рона таким разъярённым, его лицо раскраснелось от гнева, а крики, казалось, были слышны по всей округе. Все семейство Уизли было в ужасе, но старалось держать себя в руках, и только Рон не мог. Он наконец сложил в голове недостающий кусочек мозаики и разглядел истинную причину таких положительных изменений в Гермионе.

Но, несмотря на то, что ей становилось лучше, — он же сам это замечал — Рон не мог поверить, что Малфой может делать его подругу счастливой.

— Ты просто предательница, Гермиона! — сказал он в самом конце, когда Грейнджер уже еле сдерживала слёзы, стоя рядом с собранными вещами у выхода. — Я ненавижу тебя и никогда не хочу тебя больше видеть, — презрительно выплюнул он и отвернулся.

Ни разу Рон ещё не смотрел на неё с таким отвращением, словно она была одним из флоббер-червей на уроках Хагрида в Хогвартсе.

Рон перечеркнул семь лет дружбы так, словно она всегда была для него сущим пустяком. В голове Гермионы пронеслась мысль о том, что Гарри бы никогда так не поступил с ней. Он бы разозлился, но обязательно выслушал ее, постарался понять и смирился.

Будучи не в силах дальше находиться в Норе и виновато глядя на остальных обитателей Норы, Гермиона аппарировала в квартиру Драко. Когда он вышел в прихожую, дабы встретить ее, Грейнджер без сил сползла по стене, не чувствуя под собой ног. Малфой, заметив ее состояние, просто молча поднял Гермиону на руки, не задавая лишних вопросов, потому что и сам прекрасно понимал причину ее истерики. Он отнёс Гермиону в постель, укутав в тёплый плед, и лёг рядом, обняв. Она, сжавшись в комочек, прижалась к нему всем телом и проплакала полночи у него на плече, а он лишь шептал ей на ухо успокаивающие слова и нежно гладил по волосам.

Проснувшись на утро от ярких лучей солнца, проникавших сквозь светлые шторы, Гермиона посмотрела Драко. Он ещё спал, а его тёплые руки крепко прижимали Грейнджер к себе, словно защищая от грозящей ей опасностей.

Тогда Гермиона окончательно убедилась в том, что сделала правильный выбор.

Грейнджер ясно понимала, что теперь ее жизнь станет совсем другой, и, возможно, когда-нибудь она пожалеет о содеянном, но сейчас она смотрела на Драко, и чувствовала, как внутри неё зарождается что-то светлое и тёплое.

И она была уверена: это что-то способно уничтожить пустоту, образовавшуюся внутри после войны. А в ответ Гермиона постарается сделать все, чтобы помочь Драко справиться с призраками прошлого и избавиться от боли.

В этом же году Драко и Гермиона поступили вместе в Медицинскую Академию во Франции. Они оба желали оставить прошлое позади, пока окончательно не придут в себя и не смогут спокойно ходить по улицам волшебного Лондона. Они жили в небольшой, но уютной квартирке недалеко от Академии, проводя все время вместе. Гермиона любила, когда Драко клал ей голову на колени, пока она читала книги, перебирая его мягкие волосы. Они вместе готовились к лекциям и семинарам, гуляли по уютным скверам и улочкам, вдыхали свежий парижский воздух и радостно улыбались, с каждым шагом ощущая, как груз прошлого покидает их плечи. Рядом с Драко она дышала свободно и легко, будто ее место всегда было рядом с ним, а он чувствовал себя живым как никогда.

Иногда, правда, Гермиона и Драко все еще просыпались по ночам от жутких кошмаров, выворачивающих их наизнанку. В эти минуты они как никогда нуждались друг в друге, и Малфой уже привык спать с включённой лампой.

Они даже сдружились с другими ребятами с их факультета хирургии, хотя Драко и Гермиона держались всегда вместе, словно каждый из них боялся, что другой исчезнет, стоит оставить его ненадолго.

На третьем курсе они сыграли довольно тихую свадьбу во Франции, пригласив туда всего пару десятков гостей: в основном их новых друзей из Академии, а также Блейза Забини, Луну Лавгуд и Невилла Долгопупса — они поддерживали общение с Драко и Гермионой, давно избавившись от школьных предрассудков. Гермиона отчаянно боролась с желанием позвать и членов семейства Уизли, но Драко ясно давал понять, что будет не рад таким гостям на собственной свадьбе. Он не говорил ей этого вслух, но каждый раз, когда в разговоре упоминалась эта фамилия, Малфой сжимал челюсти. Она не догадывалась, что дело вовсе не в его предубеждении насчёт Уизли, а в личной ненависти к ним за то, что они довели ее до истерики, когда она покидала Нору. Они сделали Гермионе больно, зная о ее и так тяжелом положении, а этого Драко простить никак не мог.

По окончании Академии они вернулись в Лондон, устроившись в больницу Святого Мунго. Они работали в отделении экстренной хирургии, проводя бесчисленное множество операций, буквально вытаскивая людей с того света. В большинстве своём это были авроры, но порой к ним доставляли совершенно обычных волшебников с такими страшными болезнями и проклятиями, что Гермиона до сих пор не чувствовала себя в безопасности, даже после падения Волан-де-Морта. Однажды в смену Гермионы к ним доставили полуживого после миссии в аврорате Рона, которому требовалась срочная операция. Его внутренние органы были серьезно повреждены, а кожа во многих местах покрылась ожогами. Гермиона провела несколько часов в операционной, а выйдя из неё, проплакала до конца смены. Никто из ее коллег не стал задавать никаких вопросов, — Гермионе просто позволили отдыхать — за что она была очень им благодарна.

На следующий день, когда Рон пришёл в себя после операции, первое, что он увидел перед глазами, была копна каштановых волос. Гермиона, ожидая его пробуждения, заснула, сидя на стуле около кровати и положив голову на руки.

Тогда Рон, несколько минут в упор смотрев на нее, вдруг все ей простил, внезапно осознав, что уже давно не держит на неё зла. Он чувствовал себя глупо и ужасно за страдания, которые принёс ей несколько лет назад.

Часом позже Гермиона медленно подняла голову и, моргнув пару раз, сразу заметила взгляд Рона. Она замерла в растерянности, не зная, что ему сказать, но он сделал все сам:

— Извини меня, Гермиона, — прохрипел он, виновато улыбнувшись. Она должна была испытывать злость за сказанные им тогда в порыве ярости слова, но ничего подобного в душе не было. — Я вёл себя как последний идиот, и я надеюсь, ты сможешь меня простить.

На глаза навернулись предательские слёзы — и она второй раз за последние сутки заплакала, буквально ощущая, как ещё один камень упал с ее души. Они разговаривали несколько часов, пытаясь наверстать упущенное, рассказывая, что происходило в жизни каждого из них последние годы. В конце разговора, когда Рон уговорил наконец Гермиону отправиться домой и хорошенько поспать, она наклонилась и поцеловала Рона в лоб.

— Только не уходи никуда теперь.

— Ни за что, — улыбнулся он, прекрасно зная, что речь идёт не о больничной палате.

Несколько лет спустя у Гермионы и Драко родился сын, которого они назвали Скорпиусом, и это был самый удивительный ребёнок из всех, кого встречала Гермиона. На праздновании по случаю его рождения Малфоев посетила вся семья Уизли, и, несмотря на некоторую неловкость, витавшую между ними в воздухе на протяжении всего времени, это был довольный приятный вечер. По крайней мере, для Гермионы, а Драко ради нее наступил на горло своей неприязни и старался вести себя как можно более дружелюбно.

В такие моменты она любила его ещё сильнее, хотя, казалось, это просто невозможно, и думала, что все-таки утопающие могут помочь друг другу. Если этот утопающий — тот самый человек.

Иногда Гермиона задавалась вопросом, как бы сложилась ее жизнь, если бы она сказала «нет» на его предложение пообедать после слушания.

В один из вечеров, сидя с ногами в кресле и читая, она в очередной раз думала об этом, невидящим взглядом смотря на строчки. Слова сорвались с языка раньше, чем она успела остановить их.

— А что, если бы я отказалась от твоего предложения пообедать тогда? — прикусив губу, спросила Гермиона, оторвавшись от книги, и тут же замерла. Она мысленно чертыхнулась, ненавидя себя за несдержанность и постоянное желание докопаться до сути. Гермиона боялась реакции Драко, но одновременно с этим ей было интересно услышать его ответ на этот вопрос.

Малфой слегка усмехнулся, подняв на нее глаза и склонив голову набок.

Через пару секунд он уверенно произнёс:

— Это невозможно. Ты стала моим счастливым билетом, о котором я так просил.

Гермиона моргнула, а затем улыбнулась так, что у Малфоя внутри все сжалось от нежности, и, откинув книгу, бросилась к Драко. Она целовала его, а Малфой в очередной раз мысленно благодарил всех богов за подарок, которого он был, несомненно, недостоин.

Все же боги совсем не мертвы, раз позволили познать такое счастье.

«Спасибо».