Дождь (гет)

Нина ненавидела чаровать дождь. Из всех видов ворожбы этот казался ей самым варварским, унылым и бесполезным. Пыль в глаза, да и только. Самое оно для деревенской ведьмы вроде нее.

Не о таком она мечтала, услышав бабушкину историю про духа и проклятие. Думала, вырастет, станет ведьмой, будет колдовать на любовь и варить настойки из полыни на жидком лунном серебре, а в итоге что? Лишние смены в больнице, на убой (потому что «ты же без семьи» и «только один раз, ну, очень надо»), и бесконечные просьбы наколдовать дождь.

Знала бы сразу, какие сложные взаимоотношения у местных с дождем, выгнала бы того первого фермера в ночь и слова не сказав. Не стала бы слушать его неспешное, мягкое ворчание о неурожае, рисе и живительной воде, и точно не заглянула бы в мутные, подернутые жестоким временем глаза. Не увидела бы в них себя.

Спаслась бы.

Речь старика отдавала севером и ветрами в горных кряжах. Нина едва разбирала его диалект, но по нему поняла, что не такой уж он и местный. Рубежный, далекий, с Хокайдо или малых островов. Чужой среди своих, почти как она сама.

Этим он ей и понравился.

Нина согласилась помочь и вызвала один маленький дождь — косой, рябой и жалкий. Сама бы и дождем это не назвала, так, дождичком, но на ее беду фермер подумал по-другому и, назвав это чудом, растрепал о нем всем, кто готов был слушать.

Скоро к дому потянулись гости — хромая мать с ребенком, старуха-продавщица с зубами наперечет, парень без сердца за толстыми стеклами очков… И все — с одним. Других просьб не нашлось.

Только потом Нина поняла, что дело совсем не в урожае и хорошим рисом охоту к дождю не отобьешь. Посетители хотели другого, чего она, даже под проклятием, дать им не могла. И объяснить не могла тоже, так, чтобы поняли.

Вот и медсестра, ладная, юная, почти ребенок, выловила ее в коридоре и, поклонившись едва не в ноги, бросила на одном дыхании:

— Извините, Юкихара-сан, но я слышала… — она прервалась, опустила глаза в пол, выдохнула шумно. — Правда, что вы можете позвать дождь?

Нина не привыкла до сих пор, после стольких лет вне дома, что к ней обращаются по фамилии матери и считают японкой. Внешне она была смесью родителей, но только в Японии при первом знакомстве ее принимали за свою. Маленькая, черноглазая и выразительная она легко цепляла чужие взгляды, но вот удержать их не могла. Как только начинала говорить (так и не избавившись от акцента второй родины), улыбки гасли и глаза стыдливо скользили прочь. Люди понимали, что ошиблись, и от чего-то винили в этом ее, с особым вежливым призрением выговаривали «Нина», чужеродное и странное для их уха имя, и уходили, не прощаясь.

Нина ненавидела, когда они так делали, но помешать не могла.

— Мало ли что говорят.

Сестричка вздрогнула, сжалась, словно на нее ветром подуло.

— У меня брат весной умер, — сказала она, словно это что-то объясняло. — Славный был, молодой совсем. Я ему даже «прощай» не сказала.

Нина сдалась. Не хотела слушать про чужого мертвеца, не хотела ничего знать.

— Будет тебе дождь.

Медсестра рассыпалась в благодарностях, а затем — не давая Нине передохнуть и скрыться — в новых извинениях. В глазах ее стояли слезы, и Нине от чего-то стало грустно. В больнице она привыкла к разным историям, и все же рассказ про брата тронул ее за живое.

Нина продолжала думать о медсестре, пока шла широким коридором прочь.

Неужели разговоры, что она, будто преступница, порой слышала по углам — правда, и в дождь горожане?.. Нет, слишком уж невероятно, сказочно и сопливо.

Нина рассеянно кивнула девочке-ординатору из хирургии и, постояв в небольшой очереди, купила перекусить в автомате.

Больничный сад встретил ее острыми запахами мирта, предчувствия и беды. Нине вдруг показалось, что кто-то незримый следит за ней от кустов камелии. Дышит там, в тени, ждет пока она оступится, откажется выполнять договор, и проклятие накроет ее с головой.

И кому бы пришло в голову прятаться там?

Наблюдая краем глаза, Нина съела батончик, смутно отдающий рыбой. Все местные сладости казались ей немного рыбными, и в плохие дни вроде этого она воображала, что это — часть семейного проклятия и той истории, что бабушка недорассказала ей в детстве. Пыталась, но не вышло. Их прервал звонок из больницы и чужая смерть.

В тот день не стало мамы, и жизнь Нины изменилась навсегда.

Ей было двенадцать, и она до последнего верила, что бабушкины сказки — просто сказки, а мама — бледная, красивая, маленькая мама — поправится, и они поедут на острова Рюкю, к морю — плавать и смотреть китов.

Не сложилось.

Отец увез ее в Россию, на свою родину, которую Нина иногда видела во снах, но представляла с трудом, и запер в доме с забором из штакетника пиками, оставил на тетке, а сам уехал на восток — спасать и штопать. Вспомнил, что он военный врач и должен помогать не только в тылу, но и там — посреди пылающего смертью ничто.

Нина почти не скучала.

Магия пожрала ее жизнь и в одну ночь сделала взрослой. Как по-волшебству.

Пока другие дети хотели быть певцами и врачами, Нина мечтала стать ведьмой и вернуть маму, а потом, спустя время, и еще кое-кого.

Это стоило ей слишком дорого. Так много, что она до сих пор расплачивается и будет расплачиваться вечность.

Нина подошла к фонтанчику с питьевой водой, нажала кнопку, чтобы вода полилась ей на руки, и прошептала что-то на одном ей понятном языке, почти птичьем.

Не сработало. Дождь не пошел.

* * *

К вечеру Нина начала переживать.

За окном сгустились сизые сумерки, запели цикады, но дождь и не думал начинаться.

Нина покачала головой, отложила отчет, который не давался ей три дня, и подошла к окну. В распахнутую форточку вышло бы быстрее и эффективнее, но открыть окно она не осмелилась. Представила, что подумают коллеги, увидев ее взобравшейся на подоконник и бормочущей что-то себе под нос, на седьмом-то этаже. Даже улыбнулась своим мыслям.

Нет, только через стекло, с безопасной позиции. Справится и так. Ведьма она или нет?

Нина закрыла глаза, представила, что внутри шумит, гремит, капает. Позвала дождь по имени, но он не откликнулся: то ли не расслышал шепот, то ли имя она перепутала, назвала не на том языке. Мама учила ее именам дорог, звезд и природный явлений, но так давно, что Нина почти все забыла. Не думала, что когда-нибудь понадобится, что станет колдовать всерьез.

Ошибалась в очередной раз.

Она отошла от окна, раздраженно сгребла вещи в сумку и, сменив белый халат на привычные юбку с футболкой, вышла в ночь.

Разогретый августом ветер Мацукадзэ, старый, как сам мир, дохнул ей в лицо, шевельнул кусты золотистого можжевельника, со смехом промчался по переулку к морю. Запахло солью и от чего-то детством. Нина вспомнила, как притворялась японкой — не только по маме, а вообще, вся, целиком, душой.

В наушниках запела Элла Фицджеральд, и на сердце стало почти хорошо. Нина забыла про проклятие, дождь и просьбы, которые ей не выполнить.

Не важно, что не получилось с дождем. Она попыталась и, наверное, этого достаточно. Засчитано, и дух за ней не придет. Может, завтра или через год, но свое сегодня она отвоевала. Без магии и черной мести: только вечер, остановка и горькое кофе на ночь, чтобы уснуть рано и не видеть острых колдовских снов.

Только если чуть-чуть.

Нина задремала в автобусе, привалившись лбом к окну, и в полудреме увидела мертвую, мокрую до нитки мать. Та говорила что-то о разверзнутых небесах и последних днях мира, о том, чего не избежать и от чего не спрятаться, даже если на твоей стороне все горные духи мира.

Нина вздрогнула и проснулась. Сморгнула застывшие в глазах слезы и позвонила отцу. Неудержимо захотелось окунуться в прошлое шестичасовой разницы, убедиться, что там хорошо, живо и радостно.

— Привет, пап, — поздоровалась она, с трудом переключаясь с японского на русский, вспоминая слова и меняя их на ходу. — У тебя все хорошо?

— Дождь третий день, — привычно-беззаботно откликнулся отец. — Река распухла, в поле пошла. Бурдюки запруду строят, но не думаю, что поможет.

— Вот как.

Нина представила хмурое, в клочьях облаков небо, низкое, мятое, обиженное. И отца — далеко под ним, крохотного.

— Бабка твоя вчера приходила, — продолжил отец, не дождавшись, пока она еще что-то скажет. — До утра проговорили.

Нина решила, что ослышалась.

— Приходила? Она же умерла два года как.

Отец только хмыкнул.

— Как будто твою бабку такая мелочь бы остановила.

И правда.

Она вспомнила бабушкино лицо, серое, обглоданное раком до самых костей. Тем самым, что когда-то пожрал и ее дочь.

«Половину взяла, чтобы ей не так больно уходить было, — рассказывала бабушка с улыбкой на сухих губах. — Хоть и знала, что все равно умрет».

Нина подавила вздох.

Перебрала в голове симптомы болезней из медицинского учебника, но ни один из них не смогла примерить к отцу. Не осмелилась.

Пусть уж магия, мертвецы, разговоры ночи напролет. Все, только не что-то пострашнее, что-то, с чем они не смогут справиться, не очередная… хворь.

— Она и о тебе говорила, — сказал отец задумчиво. — Сказала ждать, даже если не ждется. Знаешь к чему это?

Нина подумала о том единственном, которого ждала, и внутри у нее потянуло могильным холодом. Она опоздала. Он умер раньше, чем она вернулась в Японию, чем смогла сказать, как много он значит.

Бабушка точно говорила не о нем, а папе просто приснилось. Странный сон, дурной, но не такой уж необычный.

— Понятия не имею.

Они помолчали, и в тишине этой сказали друг другу больше, чем могли бы словами.

Автобус с трудом взобрался на гору, затормозил и, шипя, раздвинул двери. За скромной коробкой остановки шумели, перебирая ветвями, вековые сосны.

— Мне выходить, пап, — Нина поднялась и, махнув водителю, сошла на тротуар.

— Мне в общем тоже, — в трубке зашипело, и голос отца показался далеким. — Береги себя и звони мне, ладно?

— Хорошо.

Нина сбросила звонок и пошла по тропе меж деревьев к дому. Дорога через старое святилище Синто ей нравилась больше обходной под фонарями. Нравилось чувствовать каждый свой шаг, дышать лесом, думать о разном.

О тенях, рожденных темнотой.

Нина почувствовала, что ее преследуют, проходя через врата Тори, купленные, по местной легенде, ее предком, человеком злым и опасным, сделавшим деньги на крови и желавших откупиться от духов этими самыми деньгами. Лучшее камфорное дерево, краска, перекладины толщиной с ногу. Не помогло. Ни один мальчик в их роду не прожил больше трех дней, а вот ведьмы стали появляться чаще.

Нина замедлила шаг, обернулась резко и взглянула страху в глаза.

Страх оказался щупленьким, остроносым, с цепким недетским взглядом. На вид лет двенадцати от роду.

— Ты что тут делаешь? — спросила она строго, не зная, кого ей ругать — мальчишку или его родителей, не уследивших, куда он ходит по ночам.

Он кивнул в сторону посадки, скрывавшей ряд покосившихся могил и старое, поросшие полынью и сорняком кладбище.

Нина нервно улыбнулась и только потом вспомнила, что мертвецы не встают из могил и не бродят под фонарями.

— К маме приходил.

Глаза у него были большие, широко расставленные, оленьи.

Нине вдруг стало его жаль.

— Моя тоже там, — ответила она, сменив гнев на милость. — Живешь недалеко?

Мальчик кивнул.

— Ну, пойдем, провожу тебя домой, сосед.

Они обошли кладбище стороной и свернули в бамбуковую аллею, редко подсвеченную фонарями.

— И часто ты по ночам гуляешь? — спросила Нина.

— Бывает иногда.

— Не место ребенку на кладбище.

Нина попыталась сказать это серьезно и по-взрослому, но вышло плохо.

— Я проверить хотел, — выпалил он и тут же замолчал, понял, что сболтнул лишнего.

— Что проверить?

Мальчишка насупился, промолчал.

— Если пообещаю, что никому не выдам, расскажешь?

Он посмотрел на нее внимательно, щурясь на один глаз.

— А правда, что вы ведьма? Что всякое желание исполните, если попросить?

Внутри у Нины дрогнуло. Откуда они только узнают? По радио что ли про нее говорили?

Не всякое. Оживить, вернуть, убить — вряд ли, не тот профиль. Дождь устроить, снег, ключи найти — вот это пожалуйста. Запросто.

Бесполезная магия, злая. Дразнит, но не дает то, что по-настоящему нужно. И для себя не поколдуешь, иначе небо тебе на голову и гореть в пещере горного духа вечность.

И почему бабушка не могла остаться в тот день дома? Зачем пошла в горы, встретила духа без имени и, перепугавшись, согласилась выйти за него замуж? Чтобы потом обмануть, устроить свадьбу с дедом, который ни дня ее не любил, жить несчастливо и долго, схоронить единственного ребенка, потерять внучку-полукровку и получить проклятие обманутого сверхъестественного жениха на три поколения вперед?

Хотела бы Нина спросить.

— А ты сам как думаешь? — ответила она уклончиво.

Он осмотрел ее с ног до головы и обратно.

— Так и знал, что нет никаких ведьм, — покачал головой мальчик. — И про дождь тоже вранье.

— Какой дождь?

— В школе говорят, что в дождь мертвецы возвращаются, из земли лезут, — он покраснел, словно сказал что-то наивное, стыдное. — Если повезет попрощаться можно.

Какая-то шестеренка происходящего, до сих пор Нине непонятного, ускользающего, с щелчком встала на место. Она наконец поняла. И раньше догадывалась, но признавать не хотела, не верила.

Вот тебе и магия.

— И ты маму пришел увидеть?

Дождя не было, но он все равно поверил, что ошибся. Чудный мальчик.

Кивнул, смахнул злую слезу, улыбнулся Нине:

— Да. Зонт ей принес, думал если правда… Простудится под дождем, — согласился он. — Только зря, мертвые же не простужаются, — вздохнул. — Может, не пришла потому, что она сама… Или просто дождь не пошел.

Они подошли к дому, и он смолк. Посмотрел с тоской на горящие окна и темный мужской силуэт на втором этаже.

Нина хотела сказать ему что-то утешающее, но не смогла выдавить из себя и слова. Вспомнила тошноту, которая подкатывала к горлу всякий раз, когда кто-то говорил ей о маме. Сочувствовал, жалел. Хотя ее мама ушла не по своей воле, по-другому.

— Береги себя, — сказала она наконец. — И по кладбищам больше не ходи.

Мальчик улыбнулся вяло и, подумав с секунду, протянул ей зонт-трость.

— Возьмите.

— Зачем он мне?

— Пригодится, — загадочно произнес он. — Мне почему-то так кажется.

* * *

Красавец истек кровью и умер у Нины на руках.

Она не была главным хирургом на операции и только ассистировала господину Ёкота, врачу редкого таланта и опыта, и все же чувствовала себя виноватой.

— С такими травмами — без шансов, — успокаивающе сказал врач, когда все наконец кончилось. — Чертовы ДТП.

Для эффекта он положил руку ей на плечо, оставив на халате кровавый отпечаток.

Нину затрясло.

Она вспомнила глаза парня — один голубой, другой серый — и его последний тревожный взгляд, брошенный на нее вскользь, прежде чем на него надели маску и вкололи анестезию. Ту, что отправила его в страну сладкой смерти и снов.

Так не должно быть.

Нина взглянула на лицо трупа, на уродливую трубку, торчащую из горла и заклеенные пластырем глаза и всхлипнула. Ей вспомнился страшный обычай второй родины накрывать глаза мертвеца монетами. Пластырь крестом вдруг показался знаком, который она не заметила, проигнорировала, упустила…

Теперь поздно. Она не справилась.

А ведь пообещала девчонке, что вытащит его. Увидела ее слезы и ляпнула, не подумав. Посочувствовала, хоть и не следовало.

И что теперь?

Нину пугала встреча с той, что ждала за дверью и молилась на них с Ёкатой, как на богов.

— Можете поговорить с ней? — Нина обратилась к коллеге, не думая, как глупо это выглядит со стороны.

Они вышли из операционной и, смывая с себя чужую кровь, старались смыть еще и воспоминания о произошедшем.

Нужно держаться, потому что завтра новый день, новые пациенты и новые смерти — возможно.

Жизнь не остановилась только потому, что в соседней комнатке умер и остывает человек.

— С той девчонкой? — он почесал за ухом и состроил рожу своему отражению в зеркале. — Сама пообещала, сама и говори.

Нина дождалась, пока Ёката, отмыв себя дочиста, уйдет, напевая под нос глупую песенку. Только потом подошла к раковине и включила воду на полную.

Перед глазами поплыло.

Она, сама того не осознавая, зашептала что-то старое, древнее, рожденное на склонах мертвых гор.

— Пожалуйста, пожалуйста. Пусть не будет никакой встречи. Пусть что-нибудь случится и ничего не нужно будет объяснять.

За дверью грохнуло, и в первый момент Нине показалось, что началось землетрясение. Она рванула в сторону, дернула дверь на себя и едва не вывалилась в коридор. Не увидела ничего необычного. Просто гром.

Люди, разбившись на группки, завороженно смотрели на улицу.

К окнам шелестящей завесой пришел дождь. В утробе черных облаков снова загрохотало и на землю хлынул яростный поток вод.

Диванчик, на котором ждала девушка мертвого, оказался пустым. За кофе отошла? Сбежала?

Нину затошнило.

— Вы не видели здесь девчонку? Лет девятнадцать, смуглая, каре… — она дернула за рукав пробегающую медсестру, силой заставила остановиться и ответить.

— Увезли ее, — хмуро ответила она. — Удар.

— Как удар? — Нина сглотнула горькую слюну, — Она ведь не умерла?

— Жива, — медсестра сделала шаг в сторону, покосилась неодобрительно, с опаской. — В палату положили. Сильная, выкарабкается.

Нина подошла к окну, тяжело оперлась о раму.

Зелень под окном, густо смоченная дождем, казалась зловещей, инопланетной, чужой. Очертания сделались резче, но сам мир будто выцвел. Внутри у Нины тоже выцвело, угасло что-то важное и ценное.

И что теперь?

Она нарушила главное правило и применила силу для себя. Не подумала, что колдует, а не просит, как все нормальные люди.

Горный дух обещал, что не тронет никого из семьи, пока они отрабатывают нарушенное обещание и исполняют желания других, пока служат добром и магией, но теперь…

Сейчас или чуть позже?

Жди меня. Недолго осталось.

Нина снова вспомнила о нем. Внезапно и больно. Вспомнила, как вошла в его дом и от чужих людей услышала, что его нет. Вышел, умер, пропал.

Она вернулась в Японию из-за него, а он не дождался совсем чуть-чуть.

Простить это она не могла до сих пор.

Нина вернулась в кабинет, взяла сумку, куртку и зонт, что ей подарил соседский мальчик, и спустилась на первый этаж. Вдохнула поглубже тугой больничный воздух и шагнула под дождь.

Она шла к остановке быстро, и ветер подгонял ее в спину.

Листья, сорванные с деревьев, гасли в маслянистых лужах. Зонт рвало из рук, но Нина держала его крепко, словно он был ее защитой и оружием.

Автобус не ехал мучительно долго, и когда перед ней, подняв волну брызг, затормозил «Ниссан» Ёкаты она даже выдохнула.

— Садись, красавица, — улыбнулся он щербатыми зубами.

Нина кивнула с благодарностью и забралась в машину.

Они сорвались с места прежде, чем она успела пристегнуться или подумать, что делает. Ей было все равно. Страшное уже с ней случилось и совсем скоро случится снова.

Ёката вел уверенно, нагло, придерживая руль одной рукой с длинными крючковатыми пальцами. Дорога под колесами сверкала, как жидкое стекло.

Нина молчала. Обрюзгшее лицо хирурга вызывало у нее неясную неприязнь. Вопреки всякому смыслу она ждала от него плохого, и когда машина свернула к обочине, почти не удивилась. Испугалась — да, но не удивилась.

Причин останавливаться посреди дороги у него не было.

Только если…

Нина успела бросить взгляд на закрытую на замок дверь, прежде чем медвежья рука Ёкаты легла ей на спину и силой потянула к себе.

От него несло табаком, желанием и смертью.

Она вдруг увидела все, что он хотел с ней сделать. Все, что уже сделал с другими — той, что нашли в лесу у озера, и той, что плавала, будто русалка, в пруду старого парка.

Нина раскрыла зонт, который сжимала в руках, будто пистолет, и Ёката отшатнулся. Плюнул ругательство ее в лицо, промеж глаз и приложил тяжелым кулаком в висок.

В голове у Нины взорвалось.

Раньше, чем она успела сообразить, магия, несдерживаемая больше никакими обещаниями, хлынула из нее кровавым, застилающим глаза потоком.

Зеркало заднего вида лопнуло, окатив Ёкату осколками. По лобовому стеклу змеей пошла трещина. С шумом вылетели затворки дверей. Одна из них, отскочив от потолка, воткнулась хирургу в глаз.

Он закричал, а Нина рванула дверь и бросилась бежать по оскольской земле прочь. Только когда машина вместе с вопящим нечто внутри скрылась из виду, она позволила себе остановиться и перевести дух.

Дождь вымочил ее насквозь, исхлестал по лицу, открытым ногам, голове. От удара Ёкаты мир исказился, стал чужим, мерзким. Нина совсем не понимала, где она и куда ей нужно.

— Вставай, — чужой голос над ухом вырвал Нину из оцепенения, вернул в мир живых.

Она просидела вечность и еще чуть-чуть, прежде чем незнакомка ее нашла. Сколько прошло? Час, два, восемь? Пять минут?

Нина открыла глаза и увидела перед собой широко посаженные оленьи глаза, смутно знакомые.

Прошла долгая минута, прежде чем Нина сообразила, кто перед ней.

— Вы — его мать? Соседского мальчика?

Женщина кивнула, выпрямилась, грустно улыбнулась.

Нина обратила внимание, что на ней колготки и только одна туфля. Вторую она, словно гранату, держала в руках.

Хотела запустить в Нину, если та не встанет?

— Вы умерли.

Малиновая помада испачкала воротник белой рубашки мертвой, но она этого не заметила.

— Вставай, а то совсем замерзнешь, — сказала женщина горячо. — Иди домой. Тебе туда надо.

Снова улыбка и снова грустная.

Нина вдруг подумала, что дождь никогда не прекратится, и женщина знает, о чем говорит.

На слабых ногах она поднялась.

— Куда?

Мертвая рука указала направление.

— Спасибо, что проводила сына.

Нина кивнула и пошла, ни разу не оглянувшись. Побоялась, что сойдет с ума, если обернется и увидит ее, в одной туфле и грязных колготках, за спиной.

А ведь бабушка говорила, что у призраков, юрэй, как она их называла, нет ног. Ошибалась.

Или Нина просто выдумала мертвячку? Может мертвячка выдумала ее?

Нина шла долго. Остановилась только когда обнаружила себя во дворике старого святилища Синто, почти дома.

Подергала дверь, но та оказалась заперта. Сил у Нины не осталось, и она тяжело опустилась на ступени, мечтая только о доме и тепле, хотя бы его капельке.

Дождь так выхолодил ее изнутри, что она всерьез боялась умереть прямо на ступенях. Как врач знала, что даже если доберется до дома — не выкарабкается. Лихорадка возьмет свое и уложит ее в могилу так, как не смогли Ёката и обманутый горный дух.

Нина подняла глаза и увидела над собой человека.

Мужчина в костюме мок под дождем сам, но пытался защитить ее, держа над головой портфель, прикрывая от злых, острых как осколки стекла капель.

— Что за?..

Нина резко села, позабыв об усталости, холоде и боли разом.

— Увидел вас с дороги и решил, что нужна помощь, — улыбнулся он.

Японец. Красивый, широкоплечий, с искорками в глазах.

Такой бы ей понравился, будь обстоятельства другими. Он походил на того, что она схоронила, и это давало ему сто очков вперед.

— Я в порядке, спасибо, — Нина встала и тут же, зашатавшись, чуть не упала назад. Незнакомец поддержал ее за талию. — Просто поскользнулась.

Он кивнул, но рук от нее не убрал. В этом не было угрозы, не было навязчивости и желания большего, и Нина немного успокоилась. Да и поняла, что не сможет отбиться, если он и правда захочет причинить ей вред.

Будь что будет.

— Могу я вас проводить? — спросил он, заглядывая ей в глаза. — Вы, наверное, недалеко живете, раз решились выйти в дождь?

Нина представила, как много шагов ей придется сделать до дома, и согласилась. Бросилась в омут с головой, чувствуя сердцем, что ей уже не выплыть. Ёката ударил ее слишком сильно.

Спаситель спросил адрес и, взяв ее под руки, повел по дороге в обход кладбища.

Откуда он только взялся?

Они вступили в сад при ее доме в первых сумерках. Ветер прошелся по ветвям барбариса и елей, вспомнив старую мелодию, которую слышал когда-то. Мелодию, которая свела ее родителей — русского военного врача и японку-пианистку. Что же такое мама играла, что раз услышав, отец не смог ее забыть?

Нина поднялась на крыльцо и снова покачнулась. Она вяло подумала о сотрясении мозга и робко попросила мужчину помочь.

Ему пришлось нести Нину через порог как невесту.

Пока она скидывала мокрые вещи и отогревалась под горячей водой, он разобрался с кондиционером и переоделся в старый отцовский халат, который нашел в шкафу.

Нина думала он не дождется ее и уйдет также внезапно, как появился, но он остался. Дождь держал его в наколдованных объятиях и баюкал тихо-тихо, чтобы не сбежал.

Кого же он так ей напомнил, этот чудак, решивший помочь?

Нина заварила чай, разлила по чашкам и, едва взглянув в его глаза, вспомнила. Глаза остались прежними.

Присев рядом с ним на пол, Нина уткнулась носом ему в спину.

— Так бы всегда, — сказала она просто и искренне. — Сидеть, уткнувшись в твои плечи, и слушать дождь.

Ей стало страшно, что дождь закончится, и он уйдет. В сердцах она пожелала, чтобы дождь лил вечно, чтобы весь мир утонул, если надо.

Пока вся магия, что еще осталась в ней, не кончится, она будет держать его у себя. При себе. Рядом. И плевать что потом.

Он обернулся к ней и поцеловал в здоровый висок, щеку, уголок губ.

— Мы ведь до сих пор друзья? — улыбнулся ласково.

Нина вспомнила, как он спрашивал это в детстве, если не появлялся слишком долго, если обижал ее чем-то.

Она так хотела увидеть, каким он вырос, но на японских могилах не вешали фото, а у его пьянчуги-матери ни одной не нашлось…

— Я ведь говорила, что вернусь, — Нина жарко выдохнула ему в шею и отстранилась, дразня больше себя, чем его. — Почему не подождал?

Она так хотела успеть, ни ради бабушкиного дома, магии или практики в больнице, даже не из-за страха перед проклятием, а ради него одного. И опоздала.

— Слишком много работал, — он снова улыбнулся и снова поцеловал, — но умер от тоски.

За окном грохнуло. Горный дух нашел ее по запаху крови и любви и пришел мстить. Нина не обратила на него внимания, не подумала, что он посмеет навредить ей после стольких лет рядом с семьей, в головах и за спиной. Не поверила, что он вообще существует, что все вокруг — возлюбленный, магия, дождь — настоящее, что она дома, а не лежит с проломленной головой в придорожной канаве, брошенная Ёкатой, как старая игрушка, перевернутая кукла Тэру-тэру-бодзу, вызывающая дождь вместо того, чтобы от него спасать.

Поздно.

Дух зашумел под окнами, надавил на стены, завалил мокрой жижей сад.

— Я люблю тебя, — прошептала она в темноту.

Когда сель ворвался в дом и разворошил в нем все, Нина улыбалась.

— Я так тебя люблю.

* * *

Дождь шел тысячу триста семьдесят два дня.