Самое страшное (джен)

Сквозь широкие щели в деревянных стенах сарая просвечивали лучи клонящегося к горизонту солнца. Они исполосовали все пространство внутри постройки яркими освещенными пятнами, да так, что порой даже больно было смотреть.

У дальней стены, прямо на соломе расположились две девчушки лет девяти-десяти. Девочек можно было спокойно принять за сестер, так они были похожи — сероглазые, темноволосые. Обе босые и одетые в видавшие виды платьица, обе худые, загорелые и краснощекие, как все сельские девочки, проводящие все свое свободное время на улице за помощью старшим по хозяйству, либо попросту играя во все возможные для их возраста игры. Единственное явное отличие — веснушки на лице у одной из них, рассыпавшиеся по носу и щекам подобно мелкому просу, тогда как кожа другой имела ровный золотистый оттенок. Сейчас оба личика были до крайности сосредоточены. Сразу видно — разговор у них происходил серьезный.

— Я знаю, что еще страшнее, — вдруг прервала затянувшееся молчание девочка без веснушек.

— Что?

— Ты про ведьму слышала?

— Бабу Вилку имеешь в виду? — веснушчатая специально сделала равнодушное лицо, но глаза выдали ее с головой — тема девочку явно волновала.

— Ага, — от участия в разговоре о таинственном и неизведанном загорелась и вторая пара глаз. — К нам вчера тетя Таня заходила. И я слышала, как она рассказывала, будто ее муж по пьянке Вилкину корову бревном ударил, а баба Вилка в отместку ему, когда он сухое дерево пошел валить, ветку заколдовала. И она теть Таниного мужа пришибла. Года два уж прошло.

— То-то его пришибло, что он до сих пор оклематься не может. Враки это. Дядя Олег все время пил. Потому и дерево его пришибло, что рубить его по пьяни пошел.

— Но тетя Таня говорила, что баба Вилка, как раз перед тем как дерево упало, недалече была и шептала чего-то.

— А тетя Таня сама это видела? Ух, сомневаюсь. Она всегда один колосок видит, а про поле потом рассказывает.

— Ты что, не веришь, что ли?

— Не знаю, — с сомнением промямлила веснушчатая. — Про бабу Вилку и другое сказывают. Пострашнее этого. Может и правда.

— А может тогда… — колеблясь говорить или нет, девочка наклонилась к подруге и почти прошептала на ухо. — Может посмотрим за ней, а? Последим. Тогда и узнаем: ведьма она или нет.

— Сейчас? — испуганный взгляд скользнул по удлинившимся теням от досок на земляном полу. — Стемнеет скоро.

— А ты думаешь она по светлому колдовать будет?

— И то верно.

* * *

Когда девочки дошли до окраины деревни, где в небольшой землянке одиноко жила баба Вилка, солнце уже село за горизонт. Августовский вечер отдавал осенней прохладой и, как только золото западной части неба сменилось пурпуром и чароитом, от реки у леса стал наползать низкий туман.

Землянка стояла в отдалении от других домов — от остальной деревни ее отделял поросший кустарником и осиной небольшой пригорок, на вершине которого, в кустах сирени, как в засаде, и расположились две малолетние шпионки. Из своего наблюдательного пункта они сперва отчетливо видели огороженный частоколом дворик и светящийся в крохотном окошке огонек свечи. Небольшое хозяйство свое, состоящее из коровы и двух коз, баба Вилка уже закрыла на ночь, и теперь грелась у себя в избушке, защищенная от сырости и холода совсем не по-летнему неуютного вечера.

Девочки поплотнее прижались друг-другу, молча наблюдая за домиком, пока округа все больше погружалась в темноту и покой.

— Если за пару часов ничего не случится, я домой пойду. Иначе мне мать уши надерет, — раздался в сумерках дрожащий не то от холода, не то от страха шепот.

— Угу. Меня дядька тоже не пожалеет.

Прошло немало времени. Ночь уже полностью вступила в свои права, и замерзшие сперва девочки, теперь согретые теплом друг друга, начали потихоньку дремать. Сквозь затуманенное сознание до них не сразу дошел посторонний звук. Возле землянки что-то скрипнуло, но что это было, дверь или калитка, в темноте было не разобрать. Единственное освещенное место — земля под окном землянки, ярким пятном выделялась в темноте ночи и прятало за собой все вокруг, как полная луна прячет окружающие звезды. Всполошенные девчонки, крепко держась за руки, одна за другой выбрались из своей засады, тщетно вглядываясь в темный участок перед собой.

Справа от них в траве послышался шорох. Моментально пронзенные страхом две пары глаз слепо вперились в ночь. Напрасно — вокруг темно было до слепоты.

— Что там? — едва слышным шепотом спросила одна другую, но быстро замолкла. От собственного шепота почему-то стало еще страшнее.

Шум раздался с другой стороны, уже подальше. А за ним послышалось характерное фырканье.

— Это же ежик ходит, — все еще шепотом, но с ощутимым облегчением отозвалась вторая девочка.

Успокоенные раскрытием страшной тайны, неудавшиеся шпионки обратили свой взгляд к светящемуся окошку землянки. Сквозь устилающий землю туман оно выглядело желтым мутным пятном в окружающем плотном мраке. И вдруг это пятно исчезло.

Не сразу сообразив, что произошло, растерявшись в наступившей тьме, девочки неподвижно стояли, крепко взявшись за руки, не смея дышать. А пару секунд спустя они осознали, что свет в окне не погас — его от них заслонили. Темная фигура стояла всего в нескольких метрах впереди от них, окруженная слабым ореолом света позади, и от окружающей тьмы казалась неимоверно высокой и страшной. А еще она дышала. Приглушенные сиплые вдохи и выдохи мерно нарушали царящую вокруг абсолютную тишину.

Вдруг фигура дернулась и сделала шаг навстречу.

Не сговариваясь, девочки отмерли от объявшего было их ужаса и со всех ног рванули в сторону деревни.

Они бежали наугад, не разбирая местности, ориентируясь на то и дело мелькающие сквозь деревья огоньки, спотыкаясь и путаясь в высокой траве. Стремились лишь к одному — добраться до ближайшего дома, чтобы в свете, падающем из прикрытых занавесками окон убедится в тщетности своих кошмаров.

Вскоре цель была достигнута.

Добежав до крайнего дома, разгоряченная и дрожащая девочка остановилась в луже света, падающего из окна, и тяжело оперлась руками о колени. Легкие жгло от нехватки воздуха и бешено стучащего сердца. Наконец отдышавшись, она обернулась, чтобы поделиться впечатлениями с подругой.

Но в круге света, падающего из окна, она была одна.

- Ну, здравствуй, Моня, — маленькая старушка, одетая в видавшее виды и давно отданное под домашнюю работу платье, широко улыбалась, направляясь к ней.

Легкий ветерок слегка теребил несколько седых прядей, выбившихся из ее даже в момент работы в огороде идеально зачесанной прически. Софья Ивановна была учительницей не только по образованию, но и по призванию. Она проработала в сельской школе добрых четыре десятка лет и никогда не позволяла себе выглядеть неряшливо или неаккуратно. Поэтому сейчас, запримеченная своей бывшей ученицей в столь неподобающем виде, чувствовала себя неловко. Желая унять тревогу женщины, молодая девушка, так нежданно показавшаяся на пороге одинокой старушки, приветливо и легко кивнула, отбрасывая за спину тяжелую темно-русую косу:

- Здравствуйте, Софья Ивановна. Давно мы с вами не виделись. А я вот к вам, так сказать, для выполнения службы прибыла.

- Да, знаю-знаю, — отмахнулась старушка. — От тетки твоей, Глафиры, уже слышала. Что ж, милости просим. Молодая кровь никогда не повредит, а то ведь наши годы уже не те. Сил справляться с местными шалопаями уж совсем не осталось. Хорошо, что не забыли про нашу школу — выделили нового учителя. Хотя я сначала, когда мне сообщили о новой учительнице Марии Степановне, так ведь не сразу поняла, что речь о тебе идет. Я и забыла, что ты уже взрослая совсем.

- Где же взрослая, Софья Ивановна? Лишь в этом году институт окончила. Мне еще учиться и учиться. Надеюсь на вашу помощь.

- А почему не помочь? Поможем, — старушка вгляделась в объемную дорожную сумку, стоящую у ног бывшей ученицы. — А ты что, прямо из города? У своих еще не была? А мама там как?

- С мамой все хорошо — еще работает. У тетки еще не была — сейчас как раз иду. Вот и задумала по пути вас навестить

- Хорошо, что не забыла старушку. Ты же не против, что я тебя Моней зову?

- Да нет. Я привыкла давно. Меня здесь и прозвали Монькой. Когда в город вернулась, сначала даже не отзывалась, когда меня Машей звали.

- Ну да. Так ведь с самого начала повелось. Монька и Марыська. Всегда не разлей вода были, пока… Да что ж это я! Тебе бы отдохнуть с дороги. Иди, вещи разбери. А завтра подходи в школу. Я Василия Григорьевича предупрежу. Хорошо?

- Конечно, Софья Ивановна. До завтра.

- До завтра, — серые прозрачные глаза долго и с тревогой смотрели вслед удаляющейся девушке.

* * *

— Так ты вчера вернулась, говоришь? — легкий румянец смущения разгорался на широком улыбающемся лице Лешки, старого знакомого Мони, а теперь тракториста в местном колхозе. Явно нервничая, он то и дело теребил в руках блестящий брелок — маленький складной ножик на веревке.

Они столкнулись на улице, когда молодая учительница возвращалась домой из школы, обсудив с директором, Василием Григорьевичем, свои предстоящие обязанности. Уже на повороте на улицу, где жили тетка Глафира и дядька Игнат, ее окликнули. С удивлением Мария Степановна узнала в окликнувшем старого знакомого — Лешку, задиру и проказника, в прошлом всегда дергавшего ее за косички.

— Вернулась. Буду у вас в школе преподавать.

— Здорово, — почесал кудрявую русую макушку под фуражкой Лешка. — Это хорошо, когда молодая кровь в наш учительский опытный коллектив вливается.

Моня непроизвольно поморщилась. Уже второй раз ей говорили о молодой крови, так необходимой для коллектива. Сама Моня кровь на дух не переносила.

— А ты как поживаешь? На тракторе работаешь?

— Ага, — довольно кивнул парень. — Мне нравится. Воздух свежий и вообще. А ты на танцы пойдешь?

Ошарашенная резкой сменой темы Моня на секунду растерялась.

— Это те, что в соседней деревне что ли?

— Ну, да. Сегодня вечером будут. Хочешь за тобой заеду?

— На тракторе? — едва сдерживая смешок, кокетливо спросила девушка.

— Почему? На велосипеде.

Моня звонко рассмеялась, пока сконфуженный Леха не мог определиться, как реагировать на такую реакцию девушки. Но Моня быстро взяла себя в руки и слегка краснея, улыбнулась парню:

— А знаешь, что? Заезжай.

* * *

На танцах было шумно. Площадка, со всех сторон окруженная кустами бирючины и шиповника, была заполнена до предела. От беспрестанного галдежа и звонкого смеха едва было слышно музыку. Народу собралось много — со всех окрестных деревень молодежь принарядилась и веселилась, наслаждаясь теплом июньской ночи.

Моня, одетая в светлую шелковую блузку и серую юбку миди, больше всего соответствовала своему статусу учительницы. Впрочем, это ничуть не мешало ей выделяться в толпе разукрашенных и надушенных девиц и станом, и внешностью. Природа не обделила ее своими дарами, наделив ее облик тем естественным благородством, что и развить в себе получается далеко не у каждого — светлая нежная кожа, правильные черты лица, огромные темно-серые глаза в окружении черных ресниц, полные, цвета спелой вишни губы, гордая осанка. Ей не нужно было наряжаться в яркую одежду, чтобы обратить на себя внимание противоположного пола. Густые волосы, сейчас уложенные в затейливую прическу, лишь добавляли статности и изящества ее облику.

— Может хочешь выпить чего? — не отходящий от Мони ни на шаг Лешка, из шкуры вон лез, пытаясь угодить своей визави.

И не только он. Новенькая девушка на танцах в деревне, да еще и хорошенькая к тому же, вызывала повышенный интерес у представителей обоих полов. Моня то и дело ловила на себе заинтересованные мужские взгляды и пока только подозрительные женские.

— Было бы здорово. Жарко тут.

— Я мигом! — тут же взвился чижом парень и побежал к выходу с площадки, где на не вполне законных правах подторговывала сигаретами, безалкогольными и не очень напитками тетя Галя из соседней деревни.

Моня огляделась по сторонам. Уже вечерело, а шум и веселье на танцах были в самом разгаре — ребята, большинство из которых пешком пришедшие сюда после работы в поле, теперь наслаждались жизнью как могли, вполне довольные своим нехитрым существованием.

Заметив про себя, что ее нежданный ухажер слишком уж задерживается, Моня обратила свой взор к выходу с площадки. Лешки там не было. Оглядевшись по сторонам, она не заметила знакомой русой шевелюры и на площадке. Подождав еще пару минут и отклонив пару предложений потанцевать, она, проталкиваясь через толпу, направилась к выходу.

Возле лотка тети Гали было полным-полно народу — страждущих от жажды и вредных привычек молодых людей бойкая продавщица обслуживала оперативно и быстро, успевая делать громкие замечания особо нетерпеливым. Но Лешки здесь не было.

Обойдя галдящих покупателей стороной, девушка углубилась в сгущающиеся сумерки — здесь было не только не жарко, как на площадке, но даже прохладно. Растирая покрывшиеся мурашками плечи, Моня вдруг услышала исходящий от близлежащей рощицы гортанный смех. Сама не ведая, что творит, она медленно направилась в сторону звука. Подойдя поближе, и раздвинув густые ветви кустистых зарослей, она застала картину, поразившую ее до глубины души. Лешка, а это был именно он, страстно прижимал к дереву и почти яростно целовал грудь и шею темноволосой девушки в темно сером платье — та же радостно принимала щедрые знаки любовной страсти и, как бы отвечая, время от времени заливисто хохотала, понуждая своего компаньона действовать еще смелее.

Прошла пара минут, пока темноволосая незнакомка наконец подняла голову и повернула лицо к Моне, посылая ей холодную злую улыбку. Моня ее узнала.

Девятилетняя Монька, или тогда еще просто Машка, попала в деревню в конце мая. Отец умер, когда она была совсем маленькой, а мать, с которой до этого времени Машка ютилась в комнатке коммунальной квартиры в городке районного значения, нашла хорошую работу на заводе в соседней области. Чтобы не тянуть дочку с собой в общежитие при заводе, решено было, что первое время, несколько месяцев, девочка поживет у тетки и ее мужа, в деревне. Пока мать не обустроится на новом месте и не организует их будущий совместный быт. Тетка Глафира была совсем не против. Тем более, что сыновья ее на тот момент уже выросли, и теперь прокладывали свой жизненный путь подальше от родного гнезда. Один, выучившись на инженера, уехал строить светлое будущее в столицу. Другой избрал карьеру военного и приезжал домой только по большим праздникам. Да и то не каждый год.

В небольшой деревеньке, где жили тетя Глафира и дядя Игнат, было не так уж много детей — десятка и то не наберется. И так уж совпало, что почти все они были мальчишками. Из девочек были только тринадцатилетняя Катерина, да еще одна Маша, которую в деревне все звали Марысей. Катьке, уже почти перешагнувшей порог детства, очень хотелось казаться старше, а потому общаться с девчонкой на четыре года младше абсолютно не входило в ее интересы.

Другое дело Марыся. Имеющая четырех старших братьев, все свое детство проведшая с мальчишками, а потому не особо стремящаяся отказаться от игр и озорства, она готова была принять в круг своего общения новую подругу. Особенно теперь, когда старшие братья подросли, и у них появились другие дела и интересы — не досуг им было возиться с младшей сестрой. Поэтому после приезда в село Маши, они с Марысей быстро нашли общий язык. Именно с подачи Марыси городская Маша довольно быстро преобразилась в Моню. Вскоре так звала ее уже вся деревня. Да и различать девочек стало проще. Обе сероглазые и темноволосые, обладали схожими, тонкими фигурками, да еще и имя носили одно на двоих. По деревне их только так и называли теперь — Моня и Марыся — и чаще всего имена эти упоминались вместе.

Так и шло, пока однажды не случилось то, что случилось.

Воспоминания Мони о том дне были весьма туманными. Она помнила только, как бежала в темноте через рощицу. Как выбежав к свету ближайшего дома не обнаружила рядом подруги. Как перепуганная на смерть едва добралась до дому — тетка и дядя уже ложились спать, когда она взъерошенная и дрожащая пробралась во двор. Перепуганная девочка не смогла сразу рассказать родственникам о случившемся. Моня всю ночь просидела без сна, горячечно размышляя о том, что же произошло под сенью ночных деревьев, но как ни старалась, не могла припомнить подробностей.

То, что они с Марысей насмерть перепугались в той рощице, не вызывало сомнений, но что же так их напугало, оставалось загадкой. Чем больше Моня успокаивалась, тем более невозможным казалось ей мистическое объяснение происходящего. Ей, должно быть все показалось. И свет Вилкиной хижины им заслонила чья-то фигура. Может то была сова или филин. Или даже сама Вилка. И никто за ними не гнался. Моня только не помнила, когда именно потеряла в темноте Марысю. Но решила, что они наверняка просто разбежались в темноте в разные стороны, и подруга теперь так же, как и Моня, сидит у себя дома и вспоминает пережитое. А может даже уже и спит спокойно. Даже хорошо, что Моня не сказала тетке о произошедшем. Только влетело бы за глупость от дядьки Игната. Он слишком уж скор был на расправу — чуть что, сразу брался за лозину. Неудивительно, что сыновья покинули деревню.

Измученной размышлениями девочке лишь под утро удалось задремать.

А вот утром и началось самое страшное. Мать Марыси пришла к ним чуть свет в поисках дочери — оказывается Марыся так и не вернулась в тот день домой. Моня снова перепугалась не на шутку. В этот раз она уже сразу, не скрываясь поведала об их с подругой ночных приключениях. Конечно, ей потом все равно влетело от дяди Игната. Но вначале, всем было не до нее. Шум поднялся и на их деревню, и на прилежащие. Быстро скооперировавшись, все деревенские мужики отправились на поиски пропавшей девочки.

Начали со злополучной рощицы, но там не нашли никаких следов. Дом бабы Вилки стоял недалече от леса. Поэтому сразу после рощицы, продолжили поиски в лесу.

Два дня вся деревня жила как на иголках. В деревне все хорошо друг друга знали. Марыся, ее родители и братья не были исключением. Поэтому все разговоры только и были, что о пропаже девочки. Исчезновение любого жителя деревни считалось личным делом каждого из ее жителей.

Моня эти дни жила как во сне — ей все время казалось, что это она виновата в исчезновении Марыси. Даже взбучка от дяди не сильно задела девочку — все ее мысли были только о подруге.

Марысю нашли на третий день. В лесу, в старой медвежьей берлоге. Как она там оказалась, девочка рассказать не могла — сказала, что ничего не помнит о той ночи. По всей видимости, она провалилась во время своего побега от дома бабы Вилки. Потому как нашли ее с поврежденной стопой, то и решили, что по всей видимости, она не смогла вернуться в деревню самостоятельно. Моня пошла к ней в тот же день, обрадованная благополучным исходом поисков и встревоженная всеми бедами, что выпали на долю подруги. Вот только Марыся встретила ее совсем не дружелюбно — одарила таким жутким потусторонним взглядом, что девочке стало так жутко, как не было в ту злосчастную ночь.

— Уходи, Моня. И на глаза мне больше не попадайся. Пожалеешь.

Как завороженная Моня покинула обиталище теперь уже бывшей подруги под недоуменными взглядами Марысиной семьи. Причин столь быстро испортившихся отношений не смог узнать никто из тех, кто интересовался. Обе девочки молчали.

Не прошло и недели, как наконец устроившаяся на новом месте мать Мони приехала забрать дочку с собой. Так и закончилась недолгая дружба двух девчонок. Потом уже, долгие годы спустя, Моня все не могла понять, что же такое она сделала, что подруга так холодно прогнала ее из своего дома. Но спросить ее тогда так и не решилась — боялась. Ведь вернувшаяся из лесу Марыся сильно изменилась — стала замкнутой и нелюдимой. А сама Моня избегала ее, будто чувствовала за собой какую-то вину.

Прошли годы. Отучившись в педагогическом институте на отлично, Моня получила распределение на работу в школу именно в деревне своей тетки. А значит, рано или поздно, они должна была встретится с Марысей, так и оставшейся жить в родительском доме. Но, что встреча будет такой яркой, Моня не ожидала. Судя по взгляду, которым она одарила Моню в кустах возле танцплощадки, можно было смело утверждать, что Марыся ждала этой встречи. Как иначе объяснить, что она целовалась с Лешкой. В детстве Марыся его терпеть не могла, а вот Моне кудрявый паренек еще тогда нравился. Хотя с тех пор много воды утекло. Все могло в корне поменяться. Может теперь Лешка вместе с Марысей. Тогда непонятно, зачем он пригласил на танцы Моню.

* * *

Такие мысли и воспоминания посещали молодую учительницу, пока она брела по дороге через поле, разделявшее две деревни — ее собственную и ту, в которой проходили танцы. Идти было не так уж далеко. Ночь была лунная и светлая. Мимо девушки то и дело, громко разговаривая, а то и вовсе с песнями проходили группки молодых людей, направляющихся на танцы. Дышать было легко и свежо. Из видимого отсюда леса доносились ночные трели птиц. Моня, наслаждаясь ночной прогулкой даже позабыла на миг причину, по которой спешно и никого не предупредив, покинула танцплощадку. Но после увиденного веселиться ей точно перехотелось.

Так и шла она, погрузившись в собственные мысли, пока не очнулась возле знакомой землянки.

Со слов тетки Глафиры, баба Вилка умерла еще прошлой зимой. С тех пор ее землянка стояла закрытая и нежилая, навевая тоску темными провалами пустых окон. Моня оглянулась на поросший деревьями невысокий пригорок, на котором сама когда-то пряталась правда совсем другой — темной и холодной ночью. Сейчас все казалось ей маленьким и будто ненастоящим — совсем нестрашным.

— Что, соскучилась по здешним местам? — низкий и насмешливый голос, резко раздавшийся за ее спиной, заставил Моню обернуться. В паре метров от нее, освещенная сзади лунным светом, стояла Марыся. В темном, скользящем вдоль тела платье, с распущенными длинными черными волосами, с неестественно белоснежной в лунном свете кожей, она смахивала на призрак из ночных кошмаров. И Моня действительно испугалась, застыв каменным изваянием прямо посреди дороги. И как назло, никого поблизости. Будто исчезли все.

Марыся сделала в сторону Мони пару неспешных шагов.

— Зря ты вернулась.

Еще один шаг в сторону Мони и вот уже они стоят лицом друг к другу, и глаза Марыси сверкают во тьме янтарным огнем.

— Я же говорила, что пожалеешь…

* * *

Моне снился сон.

Она шла по лугу с корзинкой в руках. Влажное и сырое раннее утро еще не подарило этому миру восход, поэтому в глубине леса несмотря на предрассветную ясность еще клубился мрак.

Моня стояла и смотрела, как к ней со стороны леса, лихо оседлав то ли метлу, то ли просто трухлявую ветку, бесшумно летит полностью обнаженная женщина с неестественно белоснежной кожей. По всему телу ее, словно змеи, вились дивные письмена. Волосы, черные словно крыло ворона, трепыхались на ветру, и среди них выделялись белизной будто бы рога, а скорее, странный венец из лишенных коры ветвей. В абсолютно же белых глазах воздушной наездницы отчетливо читался приговор ей, Моне.

Окончательный.

* * *

Когда Моня пришла в себя, то не сразу сообразила, очнулась оно ото сна или все еще продолжает смотреть свой ночной кошмар.

Хоть вокруг и царила темнота, девушка смогла различить, что стоит привязанная к дереву на опушке леса. Дернувшись изо всех сил, она убедилась, что привязана крепко — так просто не выбраться.

Где-то вдали послышалось пение петуха, а значит до рассвета уже рукой подать. Звезды и впрямь стали тускнеть, а восток неба все больше серел в своем предрассветном сиянии. Воздух, наполненный влагой, отдавал сыростью, прелыми листьями и каким-то сладким, смутно знакомым запахом.

Оглядевшись, девушка неожиданно обнаружила рядом с собой источник этого запаха. Прямо у ее ног, распластанное на земле лицом вниз, лежало окровавленное мужское тело. Еще не собравшийся с силами, чтобы начаться день мало что мог позволить рассмотреть, кроме того, что мертвец полностью обнажен и весь изувечен. Казалось не осталось ни одного целого места на всем теле мужчины — все было испещрено глубокими тонкими порезами. Но даже так, девушка догадалась, кто перед ней лежит — слишком знакомыми были свивающиеся в мелкие кольца русые локоны. А выхваченный неясным серым светом блеск брелка рядом с запястьем подтвердил догадку.

Моня зашлась в беззвучном крике. Дурнота накатила на нее неотвратимой волной, но превозмогая ее, девушка принялась лихорадочно размышлять, как она здесь очутилась и что вообще произошло. И первое, что пришло ей в голову, что нужно попробовать позвать на помощь.

Однако не успела она открыть рот, как внимание ее привлекло неясное движение за деревьями. Прошло несколько секунд, и на опушку перед Моней медленно вышла Марыся. Полностью обнаженная, с распущенными черными волосами. В окружающей тьме ее белоснежное тело светилось неярким потусторонним светом. Молча, она приблизилась к Моне на расстояние вытянутой руки.

— Ну привет тебе, подруга.

— Зачем ты… — вопрос так не смог родится в устах девушки, подавленный истеричным всхлипом.

— Даже если объясню, разве тебе станет легче? — в кажущихся черными в окружающем сумраке глазах невозможно было разобрать ни тени эмоций.

— Что ты со мной сделаешь? Убьешь?

Марыся улыбнулась — первое ее проявление чувств с момента появления на поляне — но промолчала.

— За что ты так со мной? Я же тебе ничего не сделала?

На лице Марыси застыло удивленное, почти наивное выражение:

— Ты и правда так думаешь. Неужели не помнишь? Хорошо. Я тебе помогу вспомнить.

Марыся вплотную приблизилась к девушке. Ее глаза стремительно белели, превращая ее в подобие мертвеца. По телу зазмеились надписи неведомого языка, а из головы потянулись к небосклону кажущиеся хрупкими, как первый осенний лед тонкие белесые ветви. Кошмар Мони оживал наяву, пока она, сраженная ужасом, не утонула в незнакомых, чужих глазах.

* * *

Перед ее внутренним взором проскальзывали воспоминания их проведенного вместе лета. Они скользили одно за другим, ни на секунду не останавливаясь, пока не достигли нужного.

Она видела, как две девочки стоят, взявшись за руки, посреди абсолютной темноты ночной рощи.

— Это же ежик ходит. Не переживай так.

— А все равно страшно. Ты мою руку не отпускай, хорошо?

— Конечно не отпущу. Обещаю.

А затем они, как загнанные звери неслись через заросли вслепую. И еще более темная, чем окружающий мрак, тень не отставая следовала за ними. В какой-то миг Моня споткнулась о торчащий из земли корень и, больно ударившись коленом, распласталась на земле. Темная фигура тут же бросилась к ней, но, когда она уже собиралась стремительно напасть, откуда-то сбоку, из темноты выскочила Марыся. Она оттолкнула Моню с линии нападения.

Ошарашенная Моня, полу-ослепленная окружающей чернотой, с бешено стучащим в висках пульсом, остолбенев, сидела на траве, пока их жуткий преследователь избрал себе другую жертву.

— Моня, помоги, — перепуганный голосок Марыси звучал неестественно тонко. — Прошу, дай руку...

Но Моня ее даже не слышала, завороженно наблюдая, как отделились на сплошном черном фоне преследовавшей их фигуры две не менее черные руки с крючковатыми пальцами и кривыми ногтями. Как они медленно, но неотвратимо сомкнулись вокруг хрупких плечиков перепуганной на смерть Марыси. Даже во тьме Моня смогла разглядеть искаженные страхом заплаканные глаза подруги, так непохожие на те, что больше привыкла видеть хитро улыбающимися на озорном веснушчатом лице.

— Моня…

Когтистые пальцы дернули девочку во тьму, и вокруг все снова стало тихо. Едва ли очнувшись от шока, Моня спохватилась и побежала к огням, светящихся недалеко окон деревни.

* * *

— Ну как? Вспомнила? — несмотря на веселый тон голоса, глаза Марыси все еще не выражали ничего.

Моня не ответила. Больше не казалось странным, что до этого момента она не могла вспомнить всего о той ночи. Скорее, она не хотела вспоминать. О том, как, пораженная страхом, отдала, ничуть не сопротивляясь, подругу на растерзание неизвестному чудовищу. Но если она и не хотела помнить, то в глубине души знала. Всегда. И тогда, когда боялась рассказать тетке с дядей о собственном промахе. И когда молча смирилась с тем, как подруга прогнала ее из своего дома по возвращении из леса. Всегда знала, что она, Моня, это заслужила. И совсем неважно, что даже решившись действовать в ту ночь, и все же прийти на помощь подруге, вряд ли смогла бы ее спасти. Но ведь она не сделала вообще ничего. И этим заслужила наказание. Потому что обещала совсем другое.

Марыся подняла свою белоснежную, увитую письменами руку с аккуратными острыми ноготками. Только сейчас Моня заметила, что все кисти у нее перепачканы кровью. Марыся аккуратно приподняла подбородок девушки и заглянуло ей в лицо.

— Что-нибудь хочешь сказать на прощание?

На востоке от них все больше светлел горизонт. Готовые встречать новый день птицы вовсю разливали по округе хвалебные утру песни. Моня обреченно смотрела в лицо Марысе, будто ища знакомые черты. И не находила. Вместо серых сверкающих глаз на приблизившемся лице горели безразличным холодным огнем два слепых бельма. Ранее покрытая золотистым загаром кожа теперь была мертвенно бледной. Всклокоченные черные пряди лишь оттеняли неестественность всего облика ее бывшей подруги. Все изменилось в Марысе. Вот только веснушки… Их теперь было меньше чем прежде, но все же небольшая россыпь темноватых пятнышек по-прежнему занимала свое законное место на носу и щеках молодой женщины.

Ее подруги, которой Моня не пришла на помощь в ту далекую ночь. Ее единственной за всю жизнь подруги.

Моня еще раз заглянула в безразлично белые глаза и наконец полностью смиряясь, ответила на вопрос:

— Прости…

Сквозь широкие щели в деревянных стенах сарая просвечивали лучи клонящегося к горизонту солнца. Они исполосовали все пространство внутри постройки яркими освещенными пятнами, да так, что порой даже больно было смотреть.

— Ты чего так Лешку не любишь? Он же вроде не плохой, — при упоминании имени мальчика у девочки так и зарделись щеки румянцем.

Вторая девочка посмотрела на нее с усмешкой:

— Не люблю и все тут. Он когда-то давно, мне тогда года три было, столкнул меня со скирды. Высокая была скирда — все ребята на нее забирались, а потом прыгали вниз — в сено. И я за братьями увязалась. А Лешка этот твой сказал, что девчонкам там не место, да и столкнул меня. И не на сено, а на землю. Я тогда больно ударилась и еще неделю после того хромала.

— Так это ж давно было. Можно уж и забыть.

— А я ничего не забываю. И не прощаю. Не умею этого, вот как. Если кто мне зло сделает, или того хуже — предаст, уж будь уверенна — никогда не прощу. По-моему, это самое страшное, когда тебя предают.

На время в сарае повисла неловкая тишина. Пока девочка без веснушек не прервала затянувшееся молчание:

— А знаешь, что еще страшнее?