Паппитто (джен)

Жил на свете улыбчивый мальчик Симон. По утрам он просыпался и улыбался маме Анжелике или папе — смотря по тому, кто из них был дома — и пятнистому коту Мейси, который был дома всегда, и кувшину с молоком, и лёгким, летящим занавескам и тучам за окном или солнцу, ветру или дождю.

Однажды на улице, по дороге домой, Симон встретил щенка. У того были заплаканные глаза разного цвета, а из носа торчала сопля. Когда щенок бежал, то лапы его смешно вскидывались вразнобой, а хвост нелепо вздрагивал и повисал. Щенок никому не улыбался: он растерянно смотрел на людей в надежде найти поддержку и защиту; но от каждой новой встречи надежда всё больше таяла, а в глазах проявлялся океан грусти и тоски. И мальчик Симон забрал щенка домой.

Когда-то в Боготе, больше двух лет назад, почти вот так же Симон встретился с котом Мейси. Поэтому родители не очень удивились, когда он пришел домой не один, а только вздохнули слегка. Папа пошутил, что теперь придётся брать дополнительный билет в отпуск, а мама только покачала головой, и щенок, получив имя Паппито, стал жить у них дома. Днём он носился по квартире как безумный, одновременно пребывая во всех местах сразу, всё обнюхивая, облаивая, запрыгивая и подскакивая, так что папа даже уточнил, сколько всего щенков подобрал Симон.

По ночам щенок забирался спать к Симону в кровать, тёплым комочком грея его, то тяжело вздыхая во сне, то быстро-быстро перебирая лапами и слегка царапая мальчишкину спину. Днём Анжелика показывала Симону, где лучше всего гулять с собакой, и тот улыбался ещё больше.

А потом, всего через пару дней после обретения семьи, как-то поутру щенок не смог встать. Паппито очень хотел это сделать и даже приветливо вилял хвостом, вернее, думал, что виляет: на самом деле это были лишь слабые шевеления, от одного взгляда на которые на глаза наворачивались слёзы.

В ветлечебнице сказали, что у щенка одновременно два вируса из трёх возможных, и оставили у себя. Всё то время, что щенок находился там, задумчивый папа молча оплачивал длинные счета, никому их не показывая, а усталые мамины глаза всё чаще были красными и с тревогой смотрели за сыном. Всё это время Симон изо всех сил старался держаться по-мужски и давить в горле подступающие слёзы.

Через десять дней собаку вернули. Ветеринар сказал, что ему удалось победить оба вируса, но у Паппито обнаружился третий. А от него нет лекарств. Нужно только ждать. Если бы собака была здоровой и крепкой до этого, если бы она была постарше и покрепче, то пять шансов из десяти, что она могла бы поправиться, а так… Два из десяти — это максимальные собачьи шансы на жизнь. Семье лучше приготовиться прощаться с щенком. Он, врач, как честный человек, не может больше брать с них денег за лечение — при этих словах папино лицо болезненно дёрнулось — и отправляет собаку домой… Мамины глаза широко распахнулись, и в них прочиталось недоговорённое «умирать». А Симон почувствовал, что воздуху стало меньше, как будто он стал дышать теперь одним лёгким, или половинкой, или даже четвертью лёгкого, и всё вокруг, за исключением собаки, стало вдруг серым.

Только Паппито по-прежнему остался коричнево-белым, с черными пятнышками, с разноцветными глазами: одним карим, другим голубым. Но смотрел он теперь тихо-тихо. И совсем не бегал. Только лежал. Каждые два часа Симон подходил к нему и давал воду: из шприца щенок пил, а сам не мог.

«Наша собака скоро умрёт», — окаменевшим, механически-тусклым голосом сказала Анжелика на занятии йогой. Сказала просто так, ни к кому, собственно, не обращаясь, просто не в силах больше носить в себе эту тонкую звенящую ноту, почти физическое ощущение в руках тёплого, мягкого, доверчивого такого бочка — который ещё держишь, но неведомая сила утаскивает, утягивает куда-то далеко-далеко, и чужая жизнь, как вода, утекает сквозь пальцы. И, кроме боли, оставался лишь страх никогда больше не услышать смех сына.

«Зато у вас останутся хорошие воспоминания о собаке», — спокойно заметила китаянка.

«Псу повезло, что хоть под конец жизни он встретил вас, нашёл любовь и тепло», — сказала соотечественница.

«Откуда у вас эта собака?» — странно как-то спросила русская.

А поздно вечером от неё пришло сбивчивое сообщение: у неё где-то в сундуке, в трюме, в торбе есть некое кошачье снадобье, вроде бы оно может помочь. Если Анжелика не против, русская завтра ей привезёт это зелье.

Хватаясь за последнюю ускользающую, тающую надежду, та тут же откликнулась: «Да-да! Везите что угодно! Щенок так хочет жить!» И за этими прыгающими строчками стояло: мой Симон, он ещё так молод, рано ему ещё переносить такие потери, я боюсь, он никогда больше не будет улыбаться…

На следующий день они пришли, эта странная русская со своей сереброволосой дочкой, и бережно достали две ампулы с красноватой жидкостью, завёрнутые в кусок разноцветной старой пелёнки. На пузырьках было что-то написано, но только на языке викингов: букв не разобрать, смысла тоже. А щенок не мог уже даже пить из шприца. Его рвало.

Вечером всей семьёй вновь пошли к ветеринару. Упрямый китаец ни за что не хотел делать инъекцию неизвестным ему составом. Конечно, русская сказала, что можно вколоть самим. Но, может быть, в их заснеженной дремучей стране люди вообще всё делали сами? Может, сами зубы себе рвали плоскогубцами, костяным ножом вырезали аппендикс, рожали в дымном чуме, на шкурах, под звуки шаманского бубна… Мама же Симона вряд ли когда-нибудь решилась бы воткнуть огромную иглу в это маленькое, слабо дышащее тельце.

Врача всё же удалось уломать. А к утру щенок хоть и слабо, но очень настойчиво потребовал еды. Через два дня прибавка в весе и уверенность в лапах стали уже нескрываемы и неоспоримы. Доктор-китаец всё качал головой и бормотал сердито про непредвиденность. Русская спрашивала про щенка каждое утро, а в душе жёлтой весенней бабочкой билась надежда. И с суеверным страхом Анжелика писала в ответ: «Как только всё прояснится, я вам напишу. Вирус непредсказуем».

Через пять дней анализы показали, что вируса в крови больше нет. Хотя это было видно и так: Паппито носился как бешеный, гавкал на любую тень, ел за шестерых, а вечером с разбегу, весело размахивая длинными коричневыми ушами, лихо прыгал в постель к Симону, который теперь непрерывно улыбался, как будто улыбка лучилась из глаз и ушей.

«Ваше лекарство спасло щенку жизнь. Всё, что я могу сказать, это спасибо!» — написала Анжелика тогда странной русской.

И уже поздно вечером, засыпая, пыталась представить себе, как в дикой, холодной, заснеженной стране, средь бродящих меж избами белых медведей хмурые бородатые люди в высоких пушистых шапках ловили мешком лунный свет; затем молча толкли его в ступке, бросали в котёл, варили кошачье зелье, осторожно мешая его с молоком росомахи, со слезою моржа, волосками тонконогих оленей. А потом, с непонятным выражением лица, с думой о неведомых богах разливали снадобье в прозрачные пузырьки и укутывали в мягкие тряпочки.

Лунное зелье жизни.