Немного обо мстителях-неудачниках и актрисах погорелого театра (гет)

У Саске и без того к жизни было много вопросов, но теперь к ним можно было причислить еще один, новый: какого, спрашивается, хрена мир так тесен? Как ему это удается — казаться бескрайним на картах и в начале долгого странствия, но с течением оного становиться все более и более мелким, вынуждая сталкиваться с людьми, коих он, Саске, никогда более увидеть не ждал?

Он и думать о таком не хотел, пока взгляд его не зацепился случайно на улицах провинциального городишки за гибкий женский силуэт в свободной белой рубашке да подтяжках (в костюме слишком легком, а потому несвойственном для местного населения) и не повеяло чем-то приторно-сладким и, вопреки логике, раззадоривающим и раздражающим одновременно — то было дежавю. И, когда она обернулась в разговоре с кем-то и показалось ее лицо (белая кожа, светлые глаза с циничным прищуром), Саске это лицо узнал. Он подумал отчего-то именно на вопиющую тесноту мира — ну, или на судьбу, раз уж на то пошло, хотя фаталистом он ни разу не был.

…а еще про то, что это потрясающий шанс.

Было прохладно — это нормально для горной местности, стоял эфемерный парок, но Майна, чуть кивнув собеседникам в знак прощания, ушла от них стремительно и размеренно по вытянутой улице, не чувствуя холода или талантливо принимая такой вид (уж что-что, а притворяться Майна умела; актриса, хули). Саске последовал за ней — легче ветра, шустрее белки. В нем, как в настоящем шиноби, проснулся охотничий азарт или нечто сродни ему: он захотел все-все узнать, что не узнал в тот раз, и это желание давало ему сил и мотива продолжать.

Учиха он или нет, в конце-то концов?

В определенный момент он стал ее идеальной, верной тенью: шаги их полностью синхронизировались, они были будто единым организмом, и каждый вздох, каждое движение совпадало до деталей, до микросекунд. Это было хорошо: значит, она его не заметила. Или опять же сделала вид.

В любом случае, это было прекрасно. Надо только не испортить момент — показаться эффектно, желательно пафосно, притом точно давая знать, что никуда Майна деться не сможет, пока не ответит на все интересующие Учиху вопросы. Ибо нехуй.

Он ускорил шаг и обошел дом с другой стороны, так что, когда Майна повернула за угол, он уже ждал ее. Она продолжала идти, не замедляясь и не узнавая его, пока расстояние между ними не сократилось до чуть большего, чем на том, на каком люди обычно держатся друг относительно друга при разговоре. Она окинула его удивленным взглядом снизу доверху, вопросительно выгнув бровь, как бы спрашивая «ну и что ты тут встал?».

— Временами я поражаюсь тому, насколько этот мир тесен… — лишь когда он заговорил, в ее глазах сверкнуло узнавание: она не могла не узнать его помпезно-самоуверенные интонации, кои он сейчас выпячивал, как только мог. И выражение ее лица с растерянного сменилось на саркастично-уверенное.

— Этого недоумения не возникло бы, если бы ты учел, что шатался в течение всего месяца по крохотной стране в глубине материка, — сказала Майна подчеркнуто-иронично. И эта колкость могла бы удаться, если бы Саске не продолжил:

—…и тому, что мы снова встретились.

И он не мог без какого-то злорадства наблюдать за тем, как лицо Майны замерло: задел, значит! Впрочем, она быстро взяла себя в руки, потому что хорошо владела собой.

На секунду между ними вспыхнула искра понимания — неуловимая, неощутимая и неявственная, но все же заметная: оба подумали на миг об одном и том же. Они оба не ожидали еще одной встречи: редко когда случайные связи имеют продолжение в будущем. Но так становилось даже интереснее: значило ли это, что все идет не просто так? Во всяком случае, это давало возможность спросить то, что давно его, Саске, волновало. Учиха еще с того раза чувствовал себя уязвленным из-за пренебрежительного отношения к себе: он не привык, чтобы он мелькал в чьей-то жизни как бы между делом, за счет чего его замечали, а потом использовали и беспардонно вышвыривали на улицу. Саске не то чтобы хотел свернуть Майне шею из-за этого (хотя да, его все это злило) или уж тем более броситься ей в ноги с мольбами о подробностях, но надо было хотя бы расставить все точки над «i»… однако в идеале все же свернуть шею. Ну или хотя бы дотронуться до нее.

— Что тебе от меня нужно? — будто начиная заново, серьезно спросила Майна. Ей самой, видимо, был интересен ответ на главный вопрос.

Саске уже давно понял, что изначально занял доминирующее положение в диалоге, да и вопрос был задан прямо и всем этим нужно воспользоваться; сдавать позиции Учиха не стремился. Он подошел к ней неспешно (черный плащ бился об его икры, как у теней или героев) до непозволительно близкого расстояния; Майна не стремилась его увеличить. Они были примерно одного роста, почти глаза в глаза: Каенсэ не хватало буквально пары сантиметров, чтобы они были на одной линии. Но и этого хватило: взгляды двух пар глаз, черных и серо-зеленых, одинаково жгущие, схлестнулись. Поэтому Саске и Майна просто посмотрели друг на друга, не теряя горячности и готовности к бою, устраивая бессловесный поединок, где у соперников не было материального оружия.

И взгляды они отвели одновременно.

— Я хочу понять, какого хрена тогда произошло.

Он буквально кожей ощутил, как она выдохнула «ах, это».

— Театр, понимаешь ли, — начала она с большими паузами между частями предложения, тем самым подчеркивая их весомость, — особенно наш — такое место, что без ссор не обходится ни один день. И все могло бы пройти более-менее гладко, — тут она легонько качнула рукой вверх-вниз и обратно. Саске заметил на них грубые длинные перчатки, — если бы один мудак не капал мне на мозги из-за пары мелочей. Нервы у меня крепкие, конечно, но настроение было испорчено: мудаку не объяснишь же ведь, что он мудак, и поставить на место его не удавалось. Совсем! Никак! — Майна в карикатурном жесте чуть откинула голову, приложив ко лбу тыльную сторону ладони, и закатила глаза. Издевалась, что ли? Или творческая деятельность так меняет людей? — Осадок остается после таких дел. Мне нужно было с этим что-то сделать. И тут — ты, — плутовская ухмылка коснулась ее тонких подкрашенных губ. — Думаю, дальше продолжать смысла нет.

Ну блять.

Все в точности, как Саске и предполагал — и от этого становилось не по себе: он до последнего не знал, что надо было делать и что чувствовать, когда им пренебрегали.

— И ты действительно думала, что можешь просто взять, потрахаться и потом со спокойной совестью уйти? — он чуть приподнял бровь, подчеркивая свои слова, мол, ну насколько нужно быть недалекой, чтобы так думать, а, Каенсэ?

— Да, — она просто пожала плечами, чуть склонив голову вбок; тонкая прядь волос соскользнула ей на переносицу. Жест этот был изящен. — Именно так и думала, — и с напускной наивностью похлопала ресницами.

Саске с каждым словом становилось все больше не по себе: его трясло от неистовой ярости и возникающих из-за нее ядовитых колкостей, отчего-то застревающих в глотке и не готовых сорваться с языка. Что делать с этим, он не знал.

Ощутив его беспомощность перед самим собой, Майна взяла все в свои руки.

— Ладно, — вновь становясь серьезной, заключила она. — Ты мне понравился, и, думаю, это взаимно, — правильно, сука, думала! — Так что заходи к нам по этому адресу, — Майна наспех нарисовала на невесть откуда взявшемся клочке бумаги нужные иероглифы. Почерк у нее был мелкий, опрятный и вытянутый, — во второй половине дня. Время у тебя должно найтись: мы остаемся в этом городе еще на пару месяцев.

Саске и сам далеко Майну не отпустил бы чисто из принципа (он, гордец голубых кровей и просто сукин сын, не мог не чувствовать себя после такого втоптанным в грязь, и все его существо требовало реванша) хотя бы до тех пор, пока не отыграется. Майна не знала, во что ввязывалась, и тем хуже для нее: она не могла и представить себе, куда эта игра может ее завести. А Учиха был настроен решительно.

Саске приглашение принял и бумажку сохранил, да и времени для этого дельца у него всегда будет предостаточно.

* * *

Майна, конечно же, могла сколько угодно быть иронично-хамоватой плутовкой, склонной к манипулированию людьми, но Саске она на этот раз не соврала: адрес, оставленный ею, был действителен. То было вытянутое двухэтажное здание с покатыми, как у старых храмов, крышами, выложенными красной черепицей, красными же балками, коими были выделаны балконы, и высокими изящными колоннами — театр. В заднем его дворе цепочкой выстроились уже знакомые фургоны, по которым Саске и понял, что пришел на нужное место к нужному человеку. Правда, куда именно идти, решить сперва было сложно, и Учиха решил просто-напросто пойти в само здание, ведь именно его указывала Майна, а не площадку неподалеку.

Миновав фойе, он очутился прямо в на удивление большом, просто огромном зрительном зале — странно, что здание, внешне казавшееся скромным, могло вмещать его в себе. Любой звук, даже случайно созданный шорох одежд из-за хорошей акустики звучал значительно громче, и потому двигаться нужно было втройне аккуратнее: Саске не любил, когда остальные ощущали каждый его жест, он, шиноби, чувствовал себя глупо в такие моменты. Кресла казались мелкими — так выглядят люди, если смотреть на них с большой высоты; сцена была выделана половицами, покрашенными когда-то давно толстым слоем кирпично-рыжей краски, что со временем потускнела и ободралась. Тяжелый багровый занавес, по краям вышитый золотыми нитями, величественно драпировался, как на картинке. Майна, складывавшая за ними какой-то яркий костюм, была совершенно незаметна, и если бы Саске не решил оглядеть каждый уголок в помещении (когда он скользнул на сцену и прошелся по ней, он ощущал себя до паскудства уязвимым), то ни за что не увидел бы ее.

Едва он успел заметить ее, Майна неторопливо выпрямилась. На лице ее все еще оставался грим: лицо, и без того лишенное загара, выбелено было донельзя, глаза и губы подрисованы насыщенными цветами, но со сдержанностью в движениях. Внутренние углы бровей, также нарисованных, были приподняты: скорее всего, героиня, которую Майна отыгрывала, не отличалась веселым нравом.

— Не ожидала, что ты придешь так быстро.

И дает она ему сначала контакты, по которым ее можно найти, и зовет к себе прямым текстом, и когда он появляется, говорит, что не ожидала. Да ее хуй поймешь.

Саске проигнорировал вопрос, стрельнув на нее яростным взглядом. Майна намек поняла, а потому, лишь поведя плечом, мол, как хочешь, продолжила сворачивать костюм, что никак не хотел укладываться в аккуратную стопку. Переливающаяся атласная насыщенно-синяя, как сапфир, ткань, выделанная робкими белыми узорами, скользила между рук Майны, как это делает вода в горном ключе, бьющаяся о камень. Костюм выглядел неожиданно дорогим и качественным для того, чтобы принадлежать бродячему театру.

— Кого ты играешь?

Вопрос был хороший, попадание — точное, в самое яблочко: Майна замерла на миг (видимо, вопрос приятно ее поразил или тема была ей очень по душе). Она стояла к нему спиной, а потому Саске не видел, но знал точно, чувствовал, буквально кожей ощущал, как она улыбалась. Каенсэ забросила свой роскошный костюм: сложила его уже кое-как, лишь бы на полу не лежал, но не убирая с него рук. Выпрямилась, по-прежнему не оборачиваясь.

Выдержав паузу, она качнула кистью в сторону зрительного зала:

— Сядь-ка куда поближе: наблюдатели обычно не участвуют в представлениях, — и широким жестом подняла костюм, представлявший из себя кимоно, на себя — тот величественно сначала взвился, как знамя революции, а потом осел на ее плечах. Кимоно оказалось огромным, и Майна в нем казалась меньше, чем была на самом деле.

Саске занял первое попавшееся место. Ему пришлось подождать начала: актриса умела выдерживать паузы. Он уже готов был злиться и пощелкивать пальцами от нетерпения, когда он вышла — нет, выплыла из-за занавеса: движения ее были мерными, затяжными, сглаженными и полными величия — обычно так двигаются дочери знатных родов, уважающие себя и свою бесконечную родословную. Спина Майны была выпрямлена по мере возможности, но, смотря на ее изгиб, Саске невольно ощутил груз костюма, что ей приходилось выдерживать: то, что кимоно было тяжелым, было заметно со стороны. Рукава свисали с ее кистей свободно, а потому спрятать в них руки для актрисы было пустяком (Саске отчего-то вспомнилось, что на них были грубые перчатки, что портили общую картину, как портит общее зрелище нищий, стоящий на фоне богатых и уважаемых людей). Лицо у нее было умиротворенным и спокойным, глаза прикрыты, и из-за этого резко становился заметен печальный изгиб бровей.

— Существует легенда, — начала Майна затяжным, с намеками на певучесть голосом, таким, каким обычно рассказывают баллады. Она медленно шла вдоль сцены; ей не хватало лишь последователей, что создали бы ощущение шествия человека из правящей семьи. — А может, и не легенда вовсе, а быль. Будто бы давным-давно, так давно, что уже никто и не помнит, у дайме из рода Кобаяши, мудрых пламенно-рыжих лисиц, страны Ветра (а может, и не Ветра) была красавица-дочь Риса. Кобаяши Риса. Она была прекрасна до той степени, когда красота уже считается греховной: от взглядов принцессы люди готовы были сжигать города, а от случайного кивка головы — начать войну. Знатная, богатая и восхитительная, она была завидной невестой, но в жены ее никто взять не стремился. Может, присваивать такое великолепие правда сложно?.. Впрочем, у всего есть обыкновенная причина: у принцессы было больное сердце. Оно, большое и жалостливое, принимало слишком много бед народа на себя, а потому и беспокоило Рису Кобаяши: она принимала лекарства, что были полезны в определенных дозах, но вредны в избытке. И жила она роскошно, и могло бы это длиться много-много дней, если бы чересчур сострадательное сердце прекрасной принцессы не поняло, что неполноценно, не постаралось бы восполнить эту неполноценность и ничего умнее не придумало бы, помимо любви.

Любовные истории были популярны у всех народов, каждая уважающая себя нация обзаводилась хотя бы одной, а потому такому повороту сюжета было трудно удивиться. Саске, однако, не скучал: он был заинтересован тем, как Майна старалась удержать в руках пиалу, видимо, в соответствии с замыслом, наполненную микстурой, при этом не убирая свисающих с кистей и полностью их закрывающих широких рукавов кимоно. Удивительно — у нее получалось и притом весьма неплохо.

Ловкость рук и никакого обмана, блять!

— Любовь, если она сильна, привносит огромные изменения в жизни: она помогает человеку либо опуститься до нижайших глубин, либо подняться до незримых высот. И к людям из ряда вон выходящим это правило многократно жестче. Прекрасную Кобаяши оно не обошло стороной: новые чувства заставляли ее волноваться все сильнее с каждым днем. То сказывалось на сердце, что вынуждало лечиться еще сильнее. Круг замкнулся: принцесса забыла о том, что передозировка несла угрозу, а не лечение, и умерла.

С едва различимым (магия какая-то) таинственным шорохом качнулись величественные складки пышных одежд, и Майна остановилась. Белел гладкий внутренний изгиб шеи: актриса чуть запрокинула голову, прикрыв глаза. Пиала с оглушающим грохотом упала на пол, завалившись на гладкий черный бок.

— Чувства убили человека.

И тут — пауза. Одна из многих, которые Майна удивительно умела выдерживать.

Скользнули, переливаясь на свету, как бока несущихся в толщах вод рыб, одежды, величественно, неторопливо, тягуче, будто имитируя движение осеннего ветра: Каенсэ выходила из них, и выглядело это как перерождение — новая жизнь, чистая и ничем пока не испорченная, ранее не видимая и потому неизвестная. Из костюмов, теперь казавшихся просто грудой красивого хлама, который жалко выбрасывать, выходил другой человек — более легкий, а оттого и в большей степени мобильный, подвижный, способный делать что-то новое. На нем была белая рубашка да подтяжки — обычная одежда Майны.

Она развернулась на каблуках лицом к Саске резко и неожиданно, уже перестав работать на атмосферу и имитировать давно умершую принцессу: движения были изящными, конечно же, но уже не такими манерными, более естественными, а потому и приятными глазу. Бедра у актрисы были худые и гибкие, и это бросилось в глаза, когда она высвободила сначала одну ногу, затем другую из кольца лежащих на полу одежд. В своей обыкновенной манере двигаться легко и чуть покачивать бедрами же при ходьбе Майна развернулась к Саске лицом к лицу — и тот понял, что прекрасную Рису Кобаяши он больше не увидит, что перед ним стояла Каенсэ Майна со своими мыслями и поведением. Необычными, но, сука, отчего-то и необъяснимо притягательными.

— Знаешь что? — спросила Майна иронично. Саске вскинул брови, прося ответа: он не хотел гадать. — У дайме дочка была — сказочная дура.

И блять, Саске был готов к чему угодно (впрочем, с уточнениями отчего-то возникали трудности, но это неважно: если шиноби готов, значит, к любой хуете), но только не к тому, что его мысли кто-то выскажет вслух.

— В сказках любят удачливых дураков, — надменно сказал он на подразумеваемом тяжелом вздохе, мол, что ж ты тут поделаешь, мы живем в мире, полном недалеких идиотов.

— К сожалению, — кивнула Майна, смотря косо на Учиху. — Любовь — это восхитительно, но только на словах. В жизни это сплошная головная боль и самое лучшее, что с ней можно сделать, — отречься от нее. От самого факта существования. От признаков проявления. От чувства — конкретно этого и всех вообще, — Майна приподняла уголки губ в знак улыбки — и хер поймешь, то ли она так хотела показать, что окончила речь, то ли своим словам радовалась.

Любовь во многих мифах и книгах прекрасна и поэтична, у всех героев она либо складывается неебически хорошо, либо описывается так эстетично и возвышенно со стороны, что только мудаки вроде Саске могли в ней не то чтобы усомниться — найти историю неинтересной из-за нереалистичности и наивности.

Он старался максимально избегать раздражающих его факторов (Наруто Узумаки — живой тому пример). Пиздострадательные вещи он даже не не любил — он в открытую посмеивался над ними. Свое мнение Учиха не держал при себе (не приучен был), но он часто сталкивался с непониманием: его воспринимали либо как малолетнего идеалиста с поломанной психикой, либо как конченого мудилу. Услышать свои идеи он ожидал в последнюю очередь — и тем приятнее было найти единомышленника: он, материалист и практик до последнего, был циничен, а цинизм мало где и мало кто принимал: не только в Конохагакуре люди отличались стремлением к традиционному образу жизни и мышления.

— Странно слышать от тебя здравые мысли, — сказал он, и только по голосу можно было сделать предположения, что это было некое подобие издевки (интересно, над чем же?); Саске явно не жалел потраченного на визит театра времени.

Майна усмехнулась Учихе в ответ: его слова она приняла.