Неудобное обстоятельство (гет)

Когда Гермиона сообщила, что пригласила на вечеринку Маклаггена, Гарри вдруг стало так неприятно, словно в его стакане оказался прокисший тыквенный сок, или отвратительная стряпня Хагрида, или рядом появился профессор Снейп, источавший тяжелый дух немытого тела, — это было странное, нелогичное чувство, природы которого Гарри не мог пока объяснить.

Еще неприятнее было осознавать, что Гермиона поступила так из-за Рона — только ради того, чтобы вывести его из себя, уколоть побольнее и заставить испытывать ревность, что оказалось для нее гораздо важнее, чем пойти к Слизнорту вместе с Гарри.

Это последнее почему-то уязвляло больше всего, ведь Гермиона прекрасно видела, что для Гарри было проблемой найти спутницу, а стайка хищных девиц во главе с настырной Ромильдой Вэйн сулила серьезную опасность отравиться сразу дюжиной различных любовных зелий, и это не могло не вызывать беспокойства — и все же вместо того, чтобы поддержать друга, Гермиона предпочла месть.

Гарри казалось, что это глупо и непорядочно, тем более что Маклагген был полным придурком, — во всяком случае, этим он пытался объяснить свое недовольство, потому что другая причина, совершенно бредовая и несуразная, заставляла в упрямом отрицании трясти головой, нелепо краснеть и воровать из тумбочки Дина Томаса сигареты, от которых во рту скапливалась неприятная горечь, зато это помогало ненадолго отбросить ненужные мысли.

В конце концов, Гермиона всегда была ему как сестра, ни о чем ином он никогда не думал — и не мог подумать, потому что в противном случае дружбе с Роном пришел бы конец, а Гарри в этой дружбе нуждался, ведь ближе у него никого не было, и потерять лучшего друга сейчас, когда на пороге маячила война и неприятностей становилось все больше, было бы глупо, тем более из-за какой-то ерунды, очень некстати поселившей в душе сомнения.

Но предательский червячок в глубине сознания подсказывал, что нихрена-то это не ерунда — в конечном счете, чем он хуже Рона, почему Рону позволено вести себя отвратительно и постоянно оскорблять Гермиону, а он, Гарри, не может рассчитывать даже на то, чтобы пойти с ней на вечеринку?

Как друзья, разумеется, не иначе.

Тем более что он никогда бы не позволил себе поступать с Гермионой недобросовестно, и Рона, с каждым днем все сильнее напоминавшего беспардонного гамадрила, хотелось хорошенько ткнуть лицом в тарелку с кашей за завтраком.

Гарри часто стал ловить себя на том, что злится на Рона — иногда просто так, без повода, но чаще всего причиной служило его грубое, бестактное поведение в отношении Гермионы. Он злился и на Маклаггена, которого совсем не хотел видеть рядом с подругой на вечеринке у Слизнорта, но больше всего — на себя. За то, что ничего не мог поделать со своими глупыми мыслями, и рассказать обо всем Гермионе — тоже не мог, потому что она, должно быть, не желала слышать никаких внезапных признаний и даже наверняка не задумывалась об этом.

Оставалось надеяться, что все это — лишь наваждение, что вскоре его отпустит, но не отпустило ни на следующий день, ни после, и тогда Гарри снова украл у Дина из тумбочки сигареты и, спрятавшись в темной нише за гобеленом, курил до омерзительного чувства тошноты и бессилия — пока тяжелое полотно не отодвинулось в сторону и кто-то не вторгся бесцеремонно в его укрытие, и этим кем-то, к его ужасу, оказалась именно Гермиона.

— Гарри? Ты что... ты с ума сошел?! — ее глаза удивленно округлились, точно два галеона, но тут же гневно прищурились; в них читалось нестерпимое желание высказать все, что Грейнджер думала о вредных привычках.

— Как ты меня нашла? — кашлянув и потушив сигарету о стену, хрипло осведомился Гарри.

— Так ведь дым идет прямо в коридор! А если бы кто-то из преподавателей это заметил?!

Гарри только пожал плечами — мол, не заметили же, значит, и говорить об этом не стоит.

— Зачем ты вообще курил? — Гермиона продолжала смотреть сердито, хмурила брови, но в голосе ее прозвучало невольное беспокойство.

— Да просто все это... — Гарри неопределенно махнул рукой, имея в виду и Вольдеморта с Пожирателями, и Малфоя с его секретами, и неприятную историю с ожерельем, и проблемы в учебе, и, конечно, свое недавнее открытие, доставлявшее много всяческих неудобств. — Оно свалилось все враз, и как-то…

— Понимаю, — вздохнула Гермиона и, поглядев на него с сочувствием, кажется, даже передумала делать выговор за курение. — Может, хотя бы на вечеринке тебе удастся отвлечься.

При упоминании вечеринки у Гарри снова испортилось настроение, им овладело отчаяние, и, ко всему прочему, он успел выкурить почти половину пачки — должно быть, именно поэтому решился задать вопрос, который давно просился с языка:

— Ты точно решила пойти с Маклаггеном?

— Ну, да... — несколько растерянно отозвалась Гермиона. — Я уже пообещала ему. Не то, чтобы мне этого хотелось...

— Но если так, может, лучше пойдем туда вместе? — Гарри почувствовал себя дураком и за каким-то лысым Мерлином начал краснеть, искренне надеясь, что в полумраке укромной ниши это не очень заметно, но остановиться уже не мог. — Ну, как друзья, понимаешь? То есть, я имею в виду, раз Маклагген урод и кретин, тебе совсем не обязательно выполнять свое обещание.

Лицо Гермионы озарилось пониманием, уголки ее губ едва уловимо дрогнули:

— Так ты хочешь пойти на вечеринку со мной?

Гарри намеревался пробурчать что-то нечленораздельное, а то и вовсе плечами пожать, но вместо этого, ободренный ее спокойным, доброжелательным настроем, сказал с неожиданной уверенностью:

— Да, хочу. Не потому, что мне некого пригласить, а просто хочу. И если ты тоже не против, может, ну его на хрен, Маклаггена?

На какое-то время в темной нише воцарилось молчание, нарушаемое лишь негромким покашливанием, потому что в воздухе до сих пор висела дымовая завеса, после чего Гермиона произнесла:

— Что ж, пожалуй, ты прав, — и, слегка улыбнувшись, добавила: — Ну его на хрен.