Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
В свои тридцать один доктор Лена Хоффманн могла с полной уверенностью сказать, что жизнь её, в общем-то, удалась. Доктор Хоффманн имела стабильную работу в частной стоматологической клинике «Гарант» с месячным окладом в шесть с половиной тысяч евро, который позволял ей арендовать уютную студию в Митте с видом на знаменитую телебашню, откладывать на собственную квартиру в кайзеровском доме в Бюлове, оплачивать фитнес три раза в неделю и языковые курсы два раза (один час английского для работы и ещё час французского для души), а также ежедневно обедать в кафетерии, ездить к родителям по выходным и иногда подкидывать деньги младшей сестре Монике, в прошлом году поступившей в медицинский университет.
Многие её университетские подруги давно вышли замуж, некоторые успели родить детей, однако доктор Хоффманн крайне разборчиво подходила к выбору спутника жизни, отчего, по словам Моники, могла вовсе остаться старой девой, коротающей вечера с котом на коленках. Старой девой ей остаться уже лет десять как не угрожало, а вот кот у неё в самом деле был — здоровенный мейн-кун с кисточками на ушах по кличке Максимилиан, или попросту Макс. Сама она по поводу неустроенности своей личной жизни особо не переживала и жила по принципу «есть — хорошо, а нет — так ещё лучше». Максимилиан был единственным мужчиной, которому позволялось вторгаться в её зону комфорта с кружками, выставленными ручками в одну сторону, и всегда опущенным стульчаком в туалете.
Лена Хоффманн отнюдь не была аккуратисткой, просто определённые вещи действовали ей на нервы. Она могла спокойно оставить в мойке гору немытой посуды, но не терпела, когда книги на полках стояли не по росту, а вазочка располагалась не по центру салфетки. Но больше всего она ненавидела, когда кто-либо пытался за её счёт так или иначе решить свои стоматологические проблемы. Почему-то практически каждый новый знакомый надеялся через неё ускорить запись к бесплатному дантисту, залечить за сто евро запущенный кариес и поставить телескопические коронки по цене кламмеров(1). Счастливым исключением из этого правила стал Эрик Берг, её коллега; с ним отношения не заладились по другой причине. После расставания с Эриком Бергом Лена Хоффманн навсегда зареклась заводить служебные романы. Моника, конечно, как всегда считала иначе и питала определённые надежды на счёт её предстоящей зарубежной командировки.
Впервые за три с половиной года работы в клинике «Гарант» доктору Хоффманн представилась возможность поехать в Париж по программе обмена опытом. Она могла поехать и раньше, если бы не её катастрофическая неспособность к изучению языков. В прошлом году она сдала TOEFL(2) на семьдесят восемь из ста двадцати, подтвердив свой шаткий Intermediate. Уровень французского не дотягивал до А1, но руководств клиники немного успокоило её тем, что деловое общение в основном будет вестись на английском, а встречающий в аэропорту мсье Дюпон, уроженец Эльзаса, немного понимает по-немецки.
Она мечтала побывать в Париже с тех пор, как услышала из старенького бабушкиного граммофона грудной голос Эдит Пиаф, героической маленькой женщины со страшной судьбой:
Non! Rien de rien…
Non! Je ne regrette rien…
(Нет! Ни о чём...
Нет! Я не жалею ни о чём...)
И тёплый баритон Джо Дассена:
Aux Champs-Élysées, aux Champs-Élysées
Au soleil, sous la pluie, à midi ou à minuit
Il y a tout ce que vous voulez aux Champs-Élysées…
(На Елисейских Полях, на Елисейских Полях
На солнце, под дождем, в полдень или в полночь,
Есть все, что хотите, на Елисейских Полях...)
Больше своей работы Лена Хоффманн любила разве что музыку. Причём музыку абсолютно разную — некоторые знакомые даже упрекали её в отсутствии ярко выраженного музыкального вкуса. Она так и не научилась играть ни на одном музыкальном инструменте, хотя вместе с котом, коллекцией кактусов и бабушкиными грампластинками из одной съёмной квартиры в другую с ней неизменно кочевала рассохшаяся старая гитара, которая большую часть времени пылилась, прислонённая к стене, и звучала лишь, когда Лене Хоффманн было очень плохо или, напротив, очень хорошо.
Доктор Хоффманн заранее попросила забронировать на её имя приглянувшийся номер в отеле на Шанз-Элизе — Елисейских полях — с видом на Триумфальную арку и кусочек Эйфелевой башни и собрала маленький чемодан. Она никогда не брала в дорогу много вещей и предпочитала на месте докупить недостающее, поэтому её багаж почти всегда умещался в габариты ручной клади.
Ещё она любила коллекционировать багажные бирки: Лондон, Рим, Лиссабон, Барселона, Вена, Афины и даже Торонто (прошлой зимой в университете Торонто проводился международный симпозиум по протезированию зубов). Она аккуратно отделяла бирку от крышки чемодана, чтобы он в следующий раз не улетел не по адресу, и вклеивала её в специальный альбом.
Лена Хоффманн переехала в Митте в начале весны, когда на Унтер-ден-Линден только-только зазеленели первые липовые листочки, и до сих пор, спустя почти полгода, не распаковала все коробки с вещами, разложив по местам лишь самое необходимое и выставив на подоконнике коллекцию кактусов. Она считала кактусы идеальными растениями: можно не бояться, что они погибнут, если забыть их полить. И если кактусы на время отъезда ухода не требовали, то Максимилиана нужно было кормить два раза в день, регулярно чистить лоток, а также вычёсывать шерсть мягкой щёткой с ворсом из натуральной свиной щетины. Поэтому договорились, что кота приютит у себя Моника.
* * *
Лену Хоффманн всегда напрягали толпы туристов, потерянно блуждавшие в поисках нужного терминала или выхода. Сама она, планируя путешествие, обычно заранее изучала схему аэропорта, а иногда даже распечатывала её на листе А4 и помечала карандашом возможные маршруты движения.
Купив в Duty Free флакончик духов, она неспеша зарегистрировала багаж, по обыкновению уместившийся в габариты ручной клади, прошла досмотр и устроилась в зале ожидания с немецко-французским разговорником в руках. Она могла поздороваться, представиться, в двух словах рассказать о себе и попрощаться. На этом её познания заканчивались.
По прошествии часа объявили посадку на рейс авиакомпании Air France по маршруту «Берлин — Париж». Лена Хоффманн давно уже отложила разговорник в сторонку и дремала, уронив голову на плечо сердобольного пожилого мужчины, сидевшего в соседнем кресле; она проснулась в шесть пятнадцать утра, чтобы успеть привести себя в порядок, отчего её немного клонило в сон. Порозовев до кончиков ушей, Лена Хоффманн пробормотала тысячу извинений на трёх языках для пущей надёжности и пулей помчалась к выходу на посадку. Разговорник остался сиротливо лежать в кресле. Она хватилась его уже на подлёте к аэропорту Шарля де Голля и твёрдо решила сегодня же отправиться в ближайший книжный магазин на поиски нового.
Парижский аэропорт оказался куда больше берлинского «Тегеля» и с высоты птичьего полёта представлялся похожим на космическую станцию из какого-нибудь фантастического боевика. Было интересно наблюдать, как по мере снижения открывались всё новые и новые детали вроде других самолётов, казавшихся игрушечными, муравьиных цепочек машин, движущихся по направлению к аэропорту, и, наконец, людей, снующих туда-сюда у многочисленных выходов. Лена Хоффманн вновь провела параллель с «Тегелем» и решила, что не зря потратила время на изучение плана аэропорта Шарля де Голля.
Посадка прошла удивительно мягко. Поблагодарив стюардесс вежливым «merci» и получив в ответ дежурную улыбку, она сошла по трапу и перед тем, как занять место в автобусе, полной грудью вдохнула парижский воздух, который, к её огромному разочарованию, почти ничем не отличался от берлинского. Здание аэропорта оказалось поистине огромным, и если бы не заранее распечатанная схема, разобраться, где искать встречающего её мсье Дюпона, было бы крайне затруднительно.
Лена Хоффманн остановилась неподалёку от выхода из багажной зоны, где в основном толпились встречающие с табличками в руках, и огляделась по сторонам в поисках мсье Дюпона. Кругом звучала французская речь: мелодичная, неторопливая или, наоборот, эмоциональная и быстрая. Лена Хоффманн при всём своём желании выхватывала из неё лишь отдельные слова.
Мсье Дюпон оказался слегка полноватым мужчиной средних лет с гладко выбритым лицом и сверкающей лысиной.
«Dr. Lena Hoffman»
Лена Хоффманн не успела возмутиться, что её несложную, в общем, фамилию в который раз умудрились написать с одной «n» на конце, как к лысому мужчине подошла женщина с объёмным багажом, они перекинулись парой фраз и направились к ближайшему выходу.
Лена Хоффманн усмехнулась в кулак. Через некоторое время последний пассажир рейса «Берлин — Париж» покинул багажную зону; покинули её и встречающие с табличками. Скрепя сердце, она подождала ещё около часа, прогуливаясь взад-вперёд с чемоданом в руке и, наконец, решила позвонить по номеру телефона, который ей дала Марта Вильхельм, секретарь приёмного отделения клиники.
После короткого разговора с мсье Дюпоном, а затем и с самой Мартой, она не знала, стоит ей плакать или смеяться — до того абсурдной казалась ситуация. Вкратце дело обстояло следующим образом: оказалось, совсем недавно штат сотрудников клиники пополнился некой доктором Леной Хоффман, и это именно доктор Хоффман, изучавшая французский в качестве второго иностранного языка в университете, должна была сегодня лететь в Париж, а ей полагалось ровно в девять утра быть на рабочем месте. Очевидно, путаница случилась из-за оплошности работников отдела кадров.
— Я передам твоих срочных пациентов кому-нибудь другому. Так-с, кто у нас сегодня более-менее свободен? О! Я направлю их к Эрику. Ты ведь не брала больничный уже два года?
Лена Хоффманн кивнула, забыв о том, что собеседница её не видит. Странно. Она не припоминала, чтобы в последнее время на работу принимали нового врача. Ещё и почти полную её тёзку. Уж такое она бы точно запомнила. И вообще, она ведь лично разговаривала с руководством по поводу этой командировки!
— Стало быть, оформим больничный. Три дня тебе хватит? Отдыхай, подруга! И привези мне пару бутылок французского вина, ты там выбери какое послаще, терпеть не могу сухое.
Лена Хоффманн опустилась на чемодан, сотрясаясь в беззвучном смехе. Она закрыла глаза и ущипнула себя за руку. Сейчас она проснётся, разбуженная воплями голодного Максимилиана…
Открыв глаза, доктор Лена Хоффманн по-прежнему видела перед собой аэропорт Шарля де Голля. Собрав остатки воли в кулак, она заказала такси и, подхватив маленький чемодан, отправилась прямиком на воспетую Джо Дассеном Шанз-Элизе. В конце концов, когда ещё ей удастся побывать в Париже?
Водитель остановил машину напротив дверей отеля «Мариотт», располагавшегося в самом сердце французской столицы в полностью отреставрированном здании конца девятнадцатого — начала двадцатого века с высокими окнами, выходящими на главный проспект, и прехорошенькими балкончиками. Она поблагодарила водителя за поездку, заплатила по счётчику и вышла на залитый солнцем проспект, щуря глаза от яркого света.
Пока приветливая девушка на стойке регистрации искала в базе данных её фамилию, доктор Хоффманн с интересом рассматривала лобби отеля «Мариотт». Её внимание привлекла цветочная композиция в центре помещения.
— Должно быть, здесь какая-то ошибка, мадам, — на хорошем английском произнесла сотрудница отеля с бейджиком «Мари Арно», щёлкая мышкой. Нахмурившись, она заглянула в шкафчик, где хранились ключи от номеров. — Мадам Хоффман заселилась в свой номер буквально пару часов назад! Можно ещё раз ваш паспорт, пожалуйста.
— Не может быть никакой ошибки, — отрезала доктор Хоффманн, бросая паспорт на стойку регистрации. Вся эта чертовщина уже откровенно действовала ей на нервы.
— Хмм… — Мари Арно растерянно переводила взгляд с лица Лены Хоффманн на её фотографию в паспорте, затем на экран своего рабочего компьютера и снова на лицо. Пальцы Мари Арно выбивали ритмичную дробь. — Мишель!
Подоспевшая на помощь Мишель что-то спросила у коллеги по-французски, та пробормотала что-то в ответ и, пожав плечами, уступила ей место перед компьютером. Лицо Мишель вытянулось. Слегка грассируя звук «r», она повторила сказанное коллегой, с безукоризненной профессиональной улыбкой добавив, что свободные номера в отеле, к сожалению, закончились.
Треклятая Лена Хоффман заселилась в её номер с видом на Триумфальную арку и кусочек Эйфелевой башни.
Доктор Хоффманн с огромным трудом подавила желание разнести на атомы лобби отеля «Мариотт», а затем подняться наверх и пересчитать зубы новоявленной коллеге. Вместо этого она попросила прощение за беспокойство, вежливо попрощалась с сотрудницами отеля и с гордо поднятой головой вышла со своим маленьким чемоданом на Шанз-Элизе.
Мобильный телефон по закону подлости разрядился, поэтому Лена Хоффманн просто брела по широкому проспекту в поисках какого-нибудь мало-мальски приличного отеля, разглядывая нарядные манекены в витринах и людей, идущих навстречу. Дорога шла под уклон. Внизу виднелась зелень какого-то парка и высокая стройная стела — Луксорский обелиск, подаренный городу египетским пашой (она почерпнула эту информацию из туристического путеводителя).
Она остановилась посреди улицы, потерянно озираясь по сторонам: вопреки ожиданиям, ей так и не встретилось ни одной гостиничной вывески. Затем достала из бокового кармана сумки большую карту города и начала крутить её так и сяк, пытаясь сопоставить с тем, что видела перед собой. Карта внезапно выскользнула из пальцев и помчалась вниз по Шанз-Элизе, подхваченная резким порывом ветра.
Прохожие равнодушно наблюдали, как женщина с чемоданом в руке преследует лист бумаги. Вскоре к погоне присоединился мужчина; он легко обошёл её, высоко поднимая ноги и активно работая руками, совсем как профессиональный бегун на соревнованиях.
— Salut, qu'est-ce que vous cherchez (3)? — Мужчина протягивал ей карту. Его грудь тяжело вздымалась от быстрого бега, отчего голос звучал чуть неровно.
Доктор Хоффманн выдохнула «merci». От намётанного взгляда не укрылись красивая улыбка и белоснежные зубы, которые она сначала приняла за виниры. Она неожиданно без привычного раздражения отметила пыль на обшлагах его джинсов и едва заметные пятнышки краски на манжетах рубашки и подумала, что именно так, наверное, должен выглядеть какой-нибудь художник с Монмартра, живущий в крошечной квартирке на чердаке с окошком, из которого непременно открывается прекрасный вид на весь город.
Двадцать лет назад девочка Лена училась рисовать в художественной школе города Дрездена, а после уроков бежала на Театрплац в знаменитую на весь мир Галерею старых мастеров и мечтала о собственной настоящей выставке, развешивая рисунки над кроватью.
— Parlez-vous français (4)?
В голове заиграла задорная «Баккара»:
He asked me
Parlez-vous français?
If you do, we will be okay
If not, it's all right
Cause baby, tonight
L'amour will teach you what to say.
(Он спросил меня:
Вы говорите по-французски?
Если да, у нас всё будет о'кей.
Если нет, всё хорошо,
Потому что, детка, сегодня вечером
Любовь научит тебя, что говорить.)
— Pardon, je ne parle pas français. Parlez-vous anglais? — с надеждой спросила доктор Хоффманн. — Allemand (5)?
Он отрицательно покачал головой, но всё равно продолжил говорить, по-прежнему улыбаясь. Она слушала, пытаясь читать по губам.
— Луи.
— Доктор Лена Хоффманн. Лена. — Она затрясла протянутую ладонь, а затем показала «галочку» из пальцев. — С двумя «n» на конце и двумя «f» в середине. — Собеседник всплеснул руками, показывая, что не понимает.
Хлопнув себя по лбу, он достал из кармана джинсов обломок остро заточенного канцелярским ножом карандаша и нарисовал две чашки кофе на тыльной стороне её ладони. Она совершенно неожиданно для себя ответила «oui», хотя всегда с лёгким презрением относилась к подобного рода приёмам, считая их уделом подростков.
Они шли против движения, отвечая смехом на редкие замечания прохожих. Нос ощущал приятный сладковатый запах, исходивший от ларьков на противоположной стороне улицы. Торговец мастерски подбрасывал на двух больших сковородах сразу жареные каштаны, источавшие уютный ореховый аромат, создававший праздничное настроение, хотя на дворе только-только вступал в свои права октябрь. На берлинской рождественской ярмарке тоже продавались жареные каштаны, однако она всегда старалась быть осторожнее с незнакомой едой, тем более с той, что продаётся посреди пыльной мостовой в центре многомиллионного города. Желудок предательски заурчал.
Заплатив тридцать евро, они получили два хрустящих пергаментных кулька с пахучими горячими каштанами. На вкус каштаны напоминали не то подслащённую печёную картошку, не то сырые орешки кешью. В широкую ладонь торговца каштанами перекочевала монетка достоинством в два евро. Луи показал на одну из многочисленных стеклянных бутылочек на прилавке, и торговец щедро полил каштаны сладким кленовым сиропом.
— Les macarons (6). — Луи распахнул перед ней стеклянную дверь.
Загадочные les macarons не имели ничего общего со спагетти; они представляли собой миндальные пирожные с нежным кремом внутри самых разных цветов и вкусов. Пирожные буквально таяли во рту, и Лена не заметила, как из красивой фирменной коробочки с надписью «Ladurée» исчезло последнее. Как врач-стоматолог, она не одобряла бесконтрольное потребление сластей, однако ей стоило большого труда удержаться от того, чтобы не украсть пирожное у своего спутника.
Её забавляло, как он увлечённо рассказывает о чём-то для него очень значимом, идя впереди неё спиной вперёд, лишь изредка оборачиваясь назад, чтобы не споткнуться, при этом активно жестикулируя руками и задевая локтями прохожих.
Картинки сменяли друг друга, словно в калейдоскопе: L’Arc de Triomphe, avenue des Champs-Élysées, le jardin des Tuileries, la place de la Concorde, l’obélisque de Louxor, le Louvre…
La Seine и первые огни на воде, мощёные набережные и белые туристические кораблики с музыкантами на палубе, арочные мосты, перекинутые через реку, а ещё уставшие, несмотря на отсутствие каблуков, ноги и крепкие пальцы, сжимавшие ладонь. Луи по слогам произносил названия, как будто говорил с маленьким ребёнком, и отпускал её руку только для того, чтобы показать очередную достопримечательность.
La Tour Eiffel — жемчужина Парижа: триста двадцать четыре метра и тысяча семьсот девяносто две ступени, ведущие на самый верх. И бесконечно-длинная вереница людей, желавших подняться на самую узнаваемую достопримечательность Франции. Луи поставил на тротуар её маленький чемодан и, предупредительно подняв вверх указательный палец, побежал в самое начало очереди.
На башне включили вечернюю иллюминацию; Лена, присев на чемодан, с восхищением смотрела, как мерцают золотые огни, придавая тяжёлой стальной конструкции истинно французскую лёгкость и грацию.
Спустя несколько минут Луи вернулся с двумя билетами, зажатыми в кулаке, подхватил чемодан и повлёк её к другой «ноге» башни, где одиноко топтался на месте сотрудник охраны. Охранник приветственно помахал им, они с Луи обменялись дружескими рукопожатиями, затем охранник, судя по реакции Луи, рассказал какой-то, очевидно, очень смешной французский анекдот, и провёл их через служебный вход прямо к дверям лифта, минуя километровую очередь.
И снова L’Arc de Triomphe, avenue des Champs-Élysées, le jardin des Tuileries, la place de la Concorde, l’obélisque de Louxor, le Louvre, а ещё le vent — ветер, сильный ветер, заставляющий лёгкую куртку из тонкой джинсы трепетать на ветру и пробирающий до костей. Кто бы мог подумать, что наверху будет настолько холодно.
Лена замотала голову газовым шарфом на манер восточного тюрбана, как делала несравненная Грета Гарбо — одна из её любимых актрис старого Голливуда. Она распахнула руки навстречу ветру, словно пытаясь объять лежащий у ног прекрасный город. Луи обнял её за талию, положив подбородок ей на плечо. Холодный ветер бил в грудь и лицо, заставляя литься слёзы из глаз; по спине разливалась приятное тепло. Она смеялась, смех терялся в порывах шквального ветра и уносился прочь, куда-то вниз, от Марсова поля на правый берег Сены к площади Шарля де Голля, на Шанз-Элизе.
L’Arc de Triomphe, avenue des Champs-Élysées, le jardin des Tuileries, la place de la Concorde, l’obélisque de Louxor, le Louvre, а ещё la nuit — ночь.
Montmartre — узкие улочки, пестрящие витринами сувенирных магазинов и кофеен, призывный свет фонарей на площади Пигаль, и снова витрины, при взгляде на которые Лена стыдливо отводила глаза, посмеиваясь про себя, словно вчерашняя школьница, красная мельница кабаре «Мулен Руж» — визитная карточка района Монмартр, звуки фанфар, беззаботный смех подвыпившей публики, и…
— «Две мельницы»! Да это же то самое кафе, в котором снимали «Амели»!
«Знаете ли вы, что все события, происходящие в нашем мире, даже самые незначительные, взаимосвязаны самым удивительным и чудесным образом?»
«Она изменит вашу жизнь».
— Amélie? — Луи был приятно поражён, что Лена узнала кофейню, где трудилась необычная официантка по имени Амели Пулен, любящая пускать «блинчики» по воде и ломать чайной ложкой сахарную корочку крем-брюле.
Они зашли внутрь: та же мебель, те же красные занавески на окнах, разве что вместо тканевых скатертей столики теперь покрывали более экономичные бумажные салфетки, исчез сигаретный прилавок, за которым коротала время мнимая больная Жоржетт, да прибавилась киноафиша с росчерком Одри Тоту.
Лена была рада встретить в чужом городе человека, разделявшего её вкусы. Судя по всему, Луи, как и она, ценил старую музыку, — на звонке его мобильного телефона стояла её любимая «Aux Champs-Élysées» Джо Дассена. И очаровательная чудачка Амели тоже не смогла оставить его равнодушным. Лена бы с удовольствием обсудила с новым знакомым свои предпочтения в искусстве, если бы только немного понимала по-французски.
— Le Mur des je t’aime(7).
Целая стена, на которой на двухсот пятидесяти языках мира написана, возможно, самая главная в жизни каждого человека фраза. Целая стена в доказательство, что людей разделяют лишь языки.
«Я люблю тебя», — прочитала Лена, приложив ладони к холодному камню рядом с надписью на родном языке.
«Je t’aime».
Один поцелуй в доказательство, что людей объединяют языки. Её маленький чемодан с грохотом упал на асфальт, раскрывшись. Наручные часы показывали без двух минут полночь. Лена до боли зажмурила веки, отчаянно желая навсегда остаться в сегодняшнем дне, изо всех сил сжимая в дрожащих пальцах тонкую ткань рубашки Луи, как будто бы он мог раствориться во тьме, подобно видению, стоило ей хоть ненамного ослабить хватку.
Прервав поцелуй, Луи продолжил говорить, Лена слушала его через слово, на автомате собирая выпавшие из чемодана вещи, пребывая в несвойственном для неё состоянии прострации. Ей вдруг стало совершенно наплевать на халатность работников отдела кадров клиники «Гарант», таинственную тёзку и грядущую перспективу провести ночь на одной из парижских лавочек, глядя на звёзды.
Они снова шли по извилистым улочкам Монмартра, поднимаясь всё выше; на холме виднелись белоснежные купола базилики Сакре-Кёр.
— La place du Tertre. — Луи широким жестом обвёл небольшую мощёную площадь, которая, несмотря на поздний час, была полна народа. Площадь оккупировали многочисленные уличные художники, рисовавшие портреты туристов, знаменитые виды Парижа и какую-то невнятную мазню, выдаваемую за современное искусство. Шум на площади стоял, как на базаре в арабском квартале, но это лишь придавало ей особое очарование.
По мере того, как они продвигались вперёд, лавируя среди художников и туристов, многие живописцы приветливо кивали Луи или хлопали по плечу, как старого знакомого, он отвечал им тем же; Лене на ломаном английском предлагали всего за несколько евро нарисовать её портрет, она в ответ на их предложения отрицательно мотала головой, следуя за своим спутником прочь от площади Тертр. Дорога резко пошла в гору. Наконец, они остановились возле тщательно выбеленного малоэтажного дома старой постройки.
Переступив порог квартиры, Лена уже нисколько не сомневалось в правильности своих догадок насчёт профессии Луи: в нос ударил густой запах растворителя и масляных красок. Она с наслаждением чихнула.
Единственная комната, служившая одновременно творческой мастерской и спальней, и даже крошечная кухня были заставлены незавершёнными работами. Картины висели на стенах, стояли, прислонённые к предметам мебели; на полу валялись обрывки бумаги, пустые тюбики из-под краски, обломки карандашей и сломанные кисти, упаковка из-под пиццы и ещё груда какого-то хлама в углу.
Луи бормотал извинения, сложив ладони перед грудью, как для молитвы. Лена устало махнула рукой, показывая, что её ни капли не беспокоит вопиющий бардак, и в свою очередь поблагодарила за гостеприимство. Сама она ни за что не решилась бы оставить на ночь человека, с которым знакома менее суток. Бардак Лену действительно не особо беспокоил; больше всего на свете ей сейчас хотелось принять горячую ванну, а потом повалиться на диван, закинув ноги на спинку.
Пока Луи искал чистое полотенце, она с интересом рассматривала откровенно любительские, но не лишённые таланта, работы на стенах. В них не было единства; казалось, Луи рисовал всё, за что цеплялся его взгляд: людей — самых разных, от розовощёких младенцев и юных дев до дряхлых стариков, заоконный пейзаж в разные времена года, классические виды Парижа и пригородов, какие-то безвкусные аляповатые натюрморты с яблоками и виноградом…
Перед единственным в комнате окном стоял мольберт с набросками новой картины. Протиснувшись между мольбертом и массивным колченогим креслом, она прижалась лбом к оконному стеклу: с холма Монмартр действительно открывался прекрасный вид на ночной город, вот только главная достопримечательность Парижа, Эйфелева башня, из этой части города не просматривалась.
Оконное стекло приятно холодило лоб, вырывая из состояния сонного морока. Лена чувствовала себя героиней дурной романтической комедии; рассеянно улыбалась, накручивала на палец прядь волос, наблюдая за ссорой пары в доме напротив. Они о чём-то спорили между собой, размахивая руками. Она швырнула об пол тарелку; он бросил в стену кухонное полотенце. Она села на стул, уронив голову на ладони; он опустился перед ней на колени, покрывая поцелуями её дрожащие пальцы. Мгновение, и пара слилась в поцелуе, забыв о ссоре.
Лена с удовольствием смыла с себя дорожную пыль, высушила волосы махровым полотенцем и переоделась в свободную хлопковую рубашку и удобные брюки. Дома она обычно ходила босиком или в носочках, но здесь предпочла остаться в кедах; к тому же по полу гулял сквозняк. За время её отсутствия Луи успел немного прибраться и организовать скромный ужин из остатков еды в холодильнике и игристого вина незнакомой ей марки.
Маленький ламповый телевизор показывал чёрно-белую картинку немого кино. Она поразилась находчивости нового знакомого: немое кино было похоже на музыку без слов, пластика тела и неподдельные эмоции стирали культурные и языковые барьеры.
Часы пробили четыре. Телевизор с тихим хлопком скончался в мучениях. Лена чувствовала, как на неё камнем наваливается усталость, а голова тяжелеет не то от количества пережитого за день, не то от выпитого шампанского, которое, судя по опыту прошлых лет, ей было противопоказано. Отёкшие ноги она, скинув кеды, забросила на истёртую спинку дивана.
Прищурив глаза, Лена сонно смотрела на тлеющий кончик сигареты в зубах Луи. За прошедшие несколько часов он выкурил, наверное, половину пачки и сейчас докуривал последнюю оставшуюся сигарету. И как только ему удалось сохранить свою ослепительную улыбку?
Лена несказанно гордилась тем, что, наконец, поборола зависимость и на протяжении последних восьми месяцев не выкурила ни одной сигареты. До этого она неоднократно пыталась избавиться от пагубной привычки, но смогла лишь перейти с Philip Morris на лёгкие дамские Vogue. И сейчас Луи курил проклятые Philip Morris, наполняя и без того душную комнату отвратительным горьким дымом. Соблазн был сильнее, чем тогда, с пирожным в «Ladurée». Лена протянула руку и, не удержавшись, затянулась. Тлеющий огонёк коснулся фильтра; она закашлялась, затушила окурок в бокале шампанского и откинулась на жёсткий валик дивана.
В сознании вяло трепыхнулась мысль, что сон на подобном ложе чреват как минимум шейным остеохондрозом, что не стоило поддаваться соблазну сделать затяжку, не стоило целовать мужчину, о котором не знала ничего, кроме его имени, не стоило оставаться на ночь в его квартире, и уж совсем не стоило недвусмысленно к нему прижиматься и прерывисто дышать на ухо в ожидании логичного продолжения начатого, в нетерпении закусывая губы. Зародившаяся здравая мысль зачахла в зародыше, отравившись ядрёной смесью из осеннего парижского воздуха, табачного дыма и коварных пузырьков игристого вина, и Лена подалась Луи навстречу.
Практически каждый её новый знакомый надеялся через неё ускорить запись к бесплатному дантисту. Эрик Берг стал счастливым исключением из этого правила. С ним отношения не заладились по другой причине: он обвинял её во фригидности, при этом продолжая ежедневно кидать свои грязные вещи в её корзину для белья и поедать приготовленную ей, конечно же, отвратительную стряпню.
От нарастающего напряжения ей хотелось выскользнуть из-под прижимавшего её к жёсткому валику тела и в тоже время ещё сильнее прижаться к нему, запуская пальцы в волосы и обхватывая ногами поясницу. Сознание уносило, как после долгого качания на волнах в пятибалльный шторм; кончики пальцев заледенели, как если бы она долго стояла на автобусной остановке в холодный январский день, обутая в демисезонные ботинки, и позабыв надеть перчатки…
Глаза неотвратимо смыкались. Сквозь подступающий сон она слышала, как в ванной плещется вода.
Засыпая, Лена Хоффманн сложила пальцы в «фигу», адресованную Эрику Бергу.
* * *
O, du lieber Augustin,
Augustin, Augustin,
O, du lieber Augustin,
Alles ist hin!
(Ах, ты милый Августин,
Августин, Августин,
Ах, ты милый Августин,
Всё пропало!)
Лена Хоффманн с наслаждением потянулась, ленясь открыть глаза. Она улыбнулась, вспоминая приятный вечер, и провела пальцами по выступающим ключицам.
O, du lieber Augustin,
Alles ist hin!
Лена Хоффманн со стоном натянула на голову подушку. Она недоумевала, откуда доносится отвратительная песенка про пьяницу Августина, уснувшего в сточной канаве. Сколько она себя помнила, всегда ненавидела эту песню.
— Мяу-у-у!!!
Лена Хоффманн подскочила на постели, одним движением скидывая на пол одеяло. Максимилиан пулей выскочил в коридор, поскальзываясь на скользком ламинате. Уголок пододеяльника покоился в луже кошачьей мочи. Так вот почему ей отчётливо слышалось журчание воды! Песенка про Августина заиграла по кругу, болью отдаваясь в раскалённом мозгу. На прикроватном столике поблескивала зеленью стекла пустая бутылка вина.
— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — Лена Хоффманн скомкала одеяло и отшвырнула его в противоположный угол комнаты подальше от растекавшейся по полу лужи. На экране мобильного телефона зловеще высвечивалось восемь тридцать утра. Она, чёрт возьми, проспала! Стараясь не наступить в зловонную лужу, она на одной ноге пропрыгала к двери. Давно пора было сменить мелодию дверного звонка, оставшуюся от прошлых жильцов, на что-нибудь более нейтральное типа птичьего щебета или колокольного перезвона.
— П-вет, Лена, — поздоровалась Моника, вытирая подошвы ботинок о новый бежевый коврик с надписью «Welcome!», купленный пару дней назад в магазине IKEA. Судя по ошмёткам земли и травы, Моника, как обычно, решила пройтись по газону в обход тротуарной плитки.
— Привет, Моника. — Она поцеловала сестру в щёку. — Как у тебя дела?
— Н-мально. — проговорила в нос Моника, поднимая на руки урчащего Максимилиана и пытаясь запихнуть его в сумку-перевозку. Кот коротко мякнул и выпустил когти. Моника легонько щёлкнула его по носу.
— Перестань коверкать слова! — Лена Хоффманн нахмурилась, сдвинув брови к переносице. — Моника! — Сестра сжала губы в нитку и устремила глаза в пол. — А ну-ка открой рот. Открой, тебе говорят! — В языке красовалась металлическая «штанга»; сам язык распух, как будто бы девушку ужалила пчела.
— Серьгу необходимо снять. — Моника закатила глаза. — Это не обсуждается. Ты же не хочешь занести инфекцию? Если боишься снимать сама или не хочешь, чтобы это делала я, давай позвоним в клинику, и доктор её раскрутит.
— У тебя самолёт через два часа, — заныла в своей привычной манере Моника, — и вообще, она скоро заживёт. Только не говори папе, пжалста-пжалста! — Моника заключила её в объятия.
Лена Хоффманн, поморщившись, отстранила от себя пахнущие табаком руки. Она не терпела, когда от собеседника пахло табаком, тем более от младшей сестры.
— Собирай быстрее кота, не то уеду без тебя. Я оставляю тебе ключи от квартиры. Лучше, если ты переедешь сюда на время моего отсутствия. Будет, кому поливать растения.
— У тебя кактусы.
— Мне не нравится квартал, где ты живёшь.
— Здесь скучно. — Моника прохаживалась туда-сюда, заложив руки за спину. — Это раз. Можно покрасить стены? Они такие белые, совсем как в твоей клинике…
— Нет. Хозяин квартиры определённо не оценит твой дизайнерский талант.
— Сменить занавески?
— Нет.
Лена Хоффман взяла карандаш и с наслаждением зачеркнула телефонный номер Эрика Берга в своей записной книжке и удалила его из памяти мобильного телефона. Тонкий графитовый стержень, не выдержав усилия, треснул. Она аккуратно стёрла черту: Эрик, несмотря на произошедшее между ними, продолжал оставаться её коллегой.
По спине пробежал неприятный холодок. А что, если… Она набрала Марту Вильхельм.
— Привет, Марта! Скажи, у нас есть сотрудница по имени Лена Хоффман? — взволнованно спросила она, покусывая кончик карандаша. — С одной «n» на конце.
— Bonjour, Лена. Конечно же нет. Это какая-то шутка?
— Брось. Не бери в голову, — с облегчением вздохнула Лена Хоффманн, прогоняя из головы остатки сна.
— И привези мне пару бутылок вина, ты там выбери какое послаще, терпеть не могу сухое. Кстати, мсье Дюпон сломал ногу, поэтому в аэропорту тебя встретит мсье Бернар. Он не говорит по-немецки, но думаю, вы поладите — он твой коллега, тоже стоматолог-протезист.
Лена Хоффманн положила телефонную трубку и набрала номер отеля «Мариотт» на Елисейских Полях. Сотрудница отеля, ничтоже сумняшеся, подтвердила бронь.
— Кстати. — Моника круто развернулась на каблуках, прочертив на полу чёрные полосы. — Ты зануда. И ещё ты ханжа.
— Нет, — на автомате ответила она, проворачивая ключ в замочной скважине.
— Спорим, ты не смогла бы переспать с незнакомцем? — Моника бежала по лестнице, перехватив подмышкой перевозку с котом.
Лена Хоффманн, опешив от такой наглости, замерла с чемоданом в руке. Моника обернулась и вновь продемонстрировала распухший язык с металлической «штангой».
— Нет.
— «Нет» в смысле «нет» или «нет» в смысле «да»? — Моника прищурила хитрые глаза.
— Тебе знакомо такое понятие, как венерические заболевания?
— К счастью, нет. Но если что, у меня есть к кому обратиться, — хихикнула Моника и вновь попыталась обнять сестру.
— Я стоматолог-протезист, — с раздражением ответила доктор Хоффманн, взглянув на часы. — Мы опаздаем на рейс. Где твой приятель?
Моника пожала плечами. Доктор Хоффманн достала из сумки мобильный телефон, чтобы вызвать такси.
— Хорошо, что ты имеешь дело только с зубами. Иначе как бы ты лечила своих пациентов, если не способна произнести словосочетание «половой член»?
Она проигнорировала вопрос.
Во дворе криво припарковался чудной автомобиль конца пятидесятых — начала шестидесятых годов насыщенного канареечного цвета, словно угнанный со съёмок какого-то фильма. Внешне автомобиль напоминал старенький «Ватбург 312», на каком в своё время ездил отец. При ближайшем рассмотрении автомобиль оказался польской «Сиреной»(8).
— Моника!
Передняя дверь распахнулась, из автомобиля вышел молодой человек в слегка помятой рубашке. Улыбаясь до ушей, молодой человек помахал Монике рукой.
— Это Лена, моя сестра. Доктор Лена Хоффманн. — Моника подтолкнула её вперёд. Парень протянул ладонь для рукопожатия.
— Вой-цех Виш-нев-ский.
Лена Хоффманн пожала протянутую ладонь. Войцех в первом приближении показался ей приятным человеком. Профессиональный взгляд зубного врача зацепился за едва заметное тёмное пятнышко на одном из верхних резцов. И почему при знакомстве она всегда смотрит на зубы?
— У вас развивается кариес, пан Вишневский. Кариес, понимаете? — Она протянула ему визитную карточку стоматологической клиники «Гарант».
— Он ни черта не понимает, даже не пытайся, — прошепелявила Моника.
Молодой человек, коротко поблагодарив, сунул визитку в карман своих джинсов.
— Нам нужно в аэропорт «Тегель», отвезёшь? — Моника открыла карту на экране своего планшета. Они быстро погрузили багаж в машину и тронулись с места. По радио играла какая-то легкомысленная песенка; Лена Хоффманн не особо вслушивалась в слова, но мотив ей понравился.
— Кстати, Моника, как вы общаетесь между собой? — Языковой барьер всегда казался ей серьёзным препятствием, возможно, потому что языки давались с трудом.
Моника хихикнула.
— Как вообще можно было привести в дом незнакомого человека! Давно вы знакомы?
— Со вчерашнего вечера. Войцех — турист из Кракова, первый раз в Берлине, потерялся, естественно, — Моника говорила таким тоном, словно бы речь шла о подобранном на улице котёнке или щенке, — по-немецки не говорит, по-английски с грехом пополам изъясняется…
* * *
Во время полёта Лену Хоффманн не покидало чувство дежавю. Déjà vu. Чтобы успокоиться, она стала разбирать эту фразу, выписав её на бумагу.
Déjà. Часть речи: наречие, adverbe. Значение: уже.
Vu. Часть речи: причастие прошедшего времени, participe passé. Значение: увиденное.
Déjà vu — уже увиденное.
Чувство дежавю сопровождало её и по прибытии в аэропорт Шарля де Голля. Она встала недалеко от выхода из багажной зоны, где толпились встречающие с табличками в руках.
«Dr. Lena Hoffmann»
С двумя «n» на конце и двумя «f» в середине.
— Луи Бернар.
— Лена. — Лена Хоффманн затрясла протянутую ладонь, сползая вниз по информационному столбу. От намётанного взгляда не укрылась красивая улыбка и белоснежные зубы, которые она сначала приняла за виниры. Она неожиданно без привычного раздражения отметила пыль на обшлагах его джинсов и едва заметные пятнышки краски на манжетах рубашки. — Доктор Лена Хоффманн.
Луи Бернар обеспокоенно суетился вокруг неё, беспрестанно щебеча по-французски. Лена Хоффманн истерически хохотала, осев на пол и без сил привалившись спиной к столбу. Прохожие с любопытством глазели на эту странную пару посреди аэропорта Шарля де Голля.
Лена Хоффманн достала из нагрудного кармана рубашки авторучку и нарисовала две чашки кофе на тыльной стороне его ладони.
Доктор Луи Бернар совершенно неожиданно для себя ответил «oui», хотя всегда с лёгким презрением относился к подобного рода приёмам, считая их уделом подростков.
1) Немного стоматологической терминологии: виниры — керамические пластинки, которые устанавливают на родные зубы, — секрет голливудской улыбки, кламмеры и телескопические коронки — способы крепления зубных протезов.
2) TOEFL — (Test of English as a Foreign Language) — международный экзамен по английскому языку как иностранному, А1 — начальный уровень знания языка.
3) Приветствую, вы что-то ищете? (фр.)
4) Вы говорите по-французски? (фр.)
5) Извините, я не говорю по-французски. Вы говорите по-английски или по-немецки? (фр.)
6) Macaron — французское миндальное пирожное, состоящее из двух частей, скреплённых слоем крема. «Ladurée» — кондитерская, фирменным десертом которой являются эти пирожные.
7) «Стена Любви» — достопримечательность в районе Монмартр, представляет собой стену, на которой на 250 языках написана фраза «Я тебя люблю!». В том числе и на русском языке.
8) Возлюбленный Моники катался вот на такой машинке польского производства: https://ibb.co/PNL8kVT
«Ватбург 312» производства ГДР: https://ibb.co/NZVsfGM
 |
|
|
Красиво. Мне понравилось.
|
|
 |
Digitalis purpureaавтор
|
|
Chaucer
Спасибо за отзыв! Рада, что работа понравилась) |
|
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу