Глаза в глаза (джен)

— А потом родители развелись.

— Ты, должно быть, очень грустила? — говорю я.

У-Фан, чуть улыбаясь, широко открыв глаза, глядит мимо меня:

— Вовсе нет. Так даже лучше. Пока они вместе были, всё время ругались, дрались…

Она моя студентка. Мы встретились с ней в обеденном перерыве и гуляем по стадиону, наворачиваем бесконечные круги за кругами. Такой символ жизни в Китае — каждый день одно и то же, по накатанной колее, без серьезных изменений.

Вообще-то, это официальное время для сна. Студенты спят после обеда в своих общежитских кроватях. У преподавателей есть свои спальни — отдельная комната у каждого факультета: полутёмная, пыльные шторы плотно занавешены, казенный кондиционер работает на полную мощь: спать надо в тепле; ряды кроватей, с одинаковыми матрасами и подушками, как в детском саду. Собственно, дневной сон университетских преподавателей сильно напоминает мне времена детского сада. Только единицы спят по-настоящему, обычно это самые взрослые и многомудрые, остальные же только делают вид — тихонечко лежат под принесенным из дома одеялом и, например, шуруют в своем мобильнике. Взрослые люди, свободные вообще-то, вот так вот тихо прячутся от кого-то, делая что положено.

Помню, чуть ли не в самый первый мой рабочий день в университете моя куратор, отвечающая за учебный процесс, налетела меня с тревожным лицом и неотложным вопросом в глазах. Поскольку я считала, что мои собственные вопросы самые важные, то задала их первая: расписание, наличие компьютера в классе, какие группы, их уровень и так далее.

Всё это отмелось единым махом:

«О чем вы вообще думаете? Мы же самого главного еще не решили! Взяли ли вы с собой подушку? У нас в комнатах для дневного сна нет подушек»!

Помню, как я тихо сползла по стенке, поняв, что за столько лет работы я так, оказывается, и не выяснила, что же главное в жизни преподавателя.

Ещё в садике я не спала днём, что было вечной мукой, основой противоречия с коллективом. Здесь, в Китае, мои студентки знают, что я не сплю днём, и те, кому очень надо поговорить, вот как У-Фан, тоже пропускают священный сон и встречаются со мной после обеда. Потому что знают также, что обедать я люблю одна. В тишине, одиночестве и спокойствии, что их тоже безумно удивляло, а первоначально и огорчало до слёз. Здесь считается, что есть в одиночестве — дурная примета, как в России пить в одиночку. Тот, кто ест один, — изгой, вышвырнутый за рамки приличного общества. Люди готовы пойти на что угодно, только чтобы не есть вне коллектива. Хотя одиночество в Китае, по крайней мере, физическое, практически невозможно. Так что поводов для беспокойства совсем немного.

Другой день. Я сижу на корточках перед пушистым комком, то есть университетской дворняжкой, отдаю хлеб мягким теплым губам в маленьких волосках.

— У меня появилась собака, когда мне было лет восемнадцать уже. Папа нашел. Помню, это было такое счастье!

У-Фан отвечает, грустно и очень тихо:

— У меня тоже была собака, в детстве. Мы жили в деревне с родителями. Она была чёрная. Маленький щенок. А потом она подросла, и родители её съели.

После нескольких минут тишины — жёсткая складка у губ и такой отстранённый, железный почти голос:

— Когда у меня будет свой дом, там обязательно будет собака. И я никому не позволю её обижать.

Да, они до сих пор едят собак. Не везде, и уже не совсем легально. В принципе, увидев поедание или убийство собаки на улице, ты можешь обратиться в полицию. По идее, они должны будут как-то отреагировать, что-то сделать. Но, тем не менее, в далеких горных районах люди ещё точно едят собак. Зимой. Чтобы согреться. Есть такое поверье, что мясо собаки прогревает тебя изнутри. Последняя дань любви маленькой волшебной душе? Есть даже одна провинция, где в двадцатых числах июня проводится праздник поедания собак. И туда идут машины, груженые связанными собаками, предназначенными на еду. И я знаю, что есть также китайцы, которые едут в это время в эту провинцию: выкупают собак и увозят их к себе жить. Есть общества людей, подбирающих бездомных собак, лечащих их, ищущих им дом. Когда китайская мама, защищая, как ей казалось, ребёнка, в ресторане пнула маленькую собачку, в интернете развернулась мощная кампания в поддержку собаки, с осуждением женщины.

Иногда мне кажется, что общество просто ждёт, пока вымрут все поедатели собак. Среди молодых это уже совершенно не принято, тогда как некоторые старики ещё делают это — в силу традиции ли, с удовольствием ли? — а старшим противоречить тут не особенно принято. Можно, не вступая в споры, просто подождать, пока они все умрут… А собаки, что ж, собаки родятся ещё. Иногда мне кажется, что местные жители считают, что собак так же много, как самих китайцев, и что эти существа такие же безликие, неотличимо похожие друг на друга. Студенты мне иногда представляются не по имени, а по номеру — так же, как китайским учителям. Их в школе тоже зовут по номерам, ведь учителю не запомнить все сто имен в классе, тем более, что и класс-то у него не один.

Вскоре это стало уже привычкой: после обеда я встречаюсь со своей студенткой. И мы тихо гуляем по университетскому подобию парка, кормим рыб, кошек, местную собаку — и разговариваем.

Я смотрю на У-Фан внимательно. Длинные черные волосы болтаются по сторонам лица. Когда она ест, их приходится захватывать рукой, иначе они попадают в лапшу. Узкие глаза черны и молчаливы. Она не поступила. В смысле — не поступила, куда хотела. Не хватило пары баллов. Здесь это сплошь и рядом.

В конце школы студенты сдают всеобщий тест, вроде нашего ЕГЭ, и потом рассылают полученные баллы по университетам. Как правило, выбираются они по престижности, а не по специальности. Количество проходных баллов в тот или иной вуз заранее неизвестно, потому вы выбираете сразу из нескольких категорий — получше, попроще и совсем из никудышных. Потому что, хотя в идеале вы и должны были бы закончить престижный университет, все же лучше вам поступить хоть куда-нибудь, но вовремя, как все, в тот единственный год, когда все сверстники идут в вуз. Потому что потом, какой бы университет вы ни закончили, вас могут не взять на работу просто потому, что вы поступили со второй попытки, на пару лет позже, чем все. Идеальный член общества должен быть строго организован и собран в нужные, решенные партией и правительством сроки.

И потому лучше какой угодно вуз, чем промедление, а уж о специальности вообще никто не заботится. Если в престижном вузе вы не прошли на выбранную вами специальность, скажем, переводчика, но проходите на другую в том же вузе, вроде инженера коммуникационных систем, то вы скорее пойдёте туда, чем в другой, менее престижный вуз, но на ту специальность, которая вам интересна. Это не гипербола и не выдумка. Я лично знаю парня, который вместо переводчика пошел учиться на инженера. И я знаю, что таких очень много. В такой ситуации обычно принято смириться, продолжать дальше идти в нелюбимой, не выбранной специальности, профессии, работе. Главное — не отличаться от всех, закончить престижный вуз, неважно, по какой специальности, в тот же год, в который заканчивают твои сверстники. Главное, чтобы все циферки в резюме совпадали, чтоб перед соседями не было стыдно, и родители могли похвастаться шестой двоюродной тетке и новой бухгалтерше на работе: «А мой-то закончил уже. В большом городе отучился, да…»

Но вот эта моя студентка, она упорная. Может быть, после съеденной собаки что-то лопнуло у неё внутри. Появилось смутное ощущение, что правила — они побоку, жизнь не о том; а потому она упорно учила английский, как хотела, разузнала всё об экзаменах, сдача которых позволяет преподавать, как мечталось всегда. Несмотря на то, что она с факультета информатики и компьютерных сетей, познакомилась и подружилась с учительницей-иностранкой.

У-Фан сдавала экзамены за себя. Чтобы заслужить, заработать право быть учителем, особенно английского, надо пройти несколько видов экзаменов. Их сдают все студенты иностранных факультетов, но могут еще и просто желающие: если экзамен сдан, они потом тоже могут преподавать.

Сдавала экзамены за других. Есть здесь такая негласная практика, преподаватели делают вид, что о ней не знают, я не уверена, правда, насколько искренне. Впрочем, поскольку студентов по шестьдесят в группе, и этих групп на одного преподавателя восемь-девять, то особенно никто и не помнит, как учащийся выглядит, и уж тем более, как его зовут. Поэтому студент, успешный в каком-нибудь предмете, может за деньги или так ходить за другого студента сдавать его экзамены, делать за него доклады и презентации. Говорят, так можно делать даже на собеседовании и прослушивании на работу, особенно если идешь в большую компанию. Кто ж тебя там особенно упомнит, если кандидатов тысячи, и вакантных мест сотня.

Про неё, У-Фан, я знаю точно, что она ходила сдавать пару экзаменов и сделала штук семь докладов на английском. Она же мне их всех показывала, просила посоветовать что-то, одним словом — проводила последнюю репетицию с настоящим зрителем.

Я знаю, что она не упускала любую возможность попрактиковаться, попробовать, вместо своих нерадивых, ленивых, инертных сокурсников делая доклады и выступления. Не ради благодарности или выгоды, хотя и для этого тоже: папа одной девочки помог закрыть бумагу о практике. Эту практику У-Фан нашла по душе, как хотелось всегда. Преподавала английский в глухой деревенской школе. В столовой вечно одна капуста, курица только по четвергам. Старая, поседевшая, в кудряшках, голова поучающей ведущей учительницы слегка дрожит. У неё к практикантке тысяча претензий по методике. А в душе проходящей практику девочки — удивление и тихое смятение, оттого что умудрённая опытом, награждённая орденами и регалиями, многократно заслуженная учительница совсем не говорит по-английски, вообще не знает ничего. Но такая практика не считается.

Нужен был колледж, и в нём компьютерная наука, то есть та самая не выбранная специальность, нелюбимая, на которую хватило баллов. И вот тогда-то папа знакомой, с чьей с презентацией выступила У-Фан, написал свою замечательную справку. Слава богу; ведь казалось, что всё уже потеряно, потому что в университете потребовали за три дня предоставить документ с правильной практики, а иначе диплома не видать.

Как правило, эти её презентации и выступления, доклады и рассказы — больше для упражнения. Для ощущения языка, чтобы слышать себя немного, чтобы видеть отблеск понимания в глазах других, хотя у большинства там просвечивает лишь скука.

Потом У-Фан предложили от вуза поехать в Австралию. Идея всё всколыхнула в душе, но родители, как всегда, сказали глухо: «Зачем это тебе? Дорого слишком. Ни к чему». Университет оплачивал лишь часть расходов; а они, и верно, вырисовывались немаленькие.

И, как уже случалось часто, У-Фан опять жалуется мне.

Почему-то так бывает. Почему-то часто налетают на меня мои студентки, бывшие и настоящие: в глазах растерянность, губы дрожат.

«Я поссорилась с соседкой по комнате…»

«Моя мама заболела…»

«Боюсь экзаменов…»

«Не хочу работать учителем…»

«Что делать?»

У меня десять минут перерыва; надо ещё попить чай, позвонить мужу, поболтать с коллегой и другом. Но нет; всё отменяет отчаянная то ли надежда, то ли беспомощность в смотрящих на тебя глазах.

Она тоже в сердцах сообщила всё мне. И я задумалась, впервые чувствуя, что, может быть, хоть здесь смогу как-то помочь. Муж придумал выход: мы позвали У-Фан с собой на каникулы. Не в Австралию, конечно, всего лишь на Филиппины и в Малайзию, но для неё это — первая заграница в жизни, поездка вовне, в открытый космос, о чём даже и не мечталось. Тем более, что в странах, куда мы ездим, говорят по-английски. И в отелях, парках, самолётах, полно иностранцев, вполне готовых поболтать. Да и с нами, попутчиками, придётся говорить по-английски. Всё время. Итак, поехали.

После недели мучений, когда У-Фан смертельно, до слёз хотелось бросить всё к черту и рвануть домой, назад к любимой лапше, понятным ценам, привычной одежде. После ностальгии к ней вдруг пришла лёгкость. Вдруг оказалось, что можно спокойно читать газеты и смотреть фильмы, краем уха слушать разговоры соседей в автобусе, а заблудившись, узнавать дорогу у полицейского. Да-да, она даже заблудилась в последний день. В большом городе Куала-Лумпуре. Один раз нечаянно, второй раз нарочно. Поздно вечером. Чтобы вдруг испытать пьянящее чувство свободы: понять, что ты большой, что ты можешь!

Первый раз У-Фан потерялась днём, разминувшись с нами на большом рынке. И очень сильно удивилась, что нашла дорогу в отель, что смогла, даже страх поутих. И тогда в тот же день, только уже вечером, по свежим следам, пока не скинула норовистая лошадь, она ушла на ночную прогулку по полуспящей столице Малайзии, где живут заморские китайцы. У них несовременный язык и странные привычки. Они искренне ходят в храм и там поют, улыбаясь друг другу.

«Такого нет у нас в Китае», — говорит она мне, а потом, уже по возвращении домой, её накрыло вдруг осознанием: она впервые заметила храм на привычной улице. Люди в её собственном городе, так же, как заморские китайцы или странные филиппинцы, тихо стоят; губы шепчут, мысли далеко, глаза смотрят в другой мир; дым от свечей или благовоний медленно поднимается в небо, ветер слегка играет им... Оказалось, всё это было и здесь тоже, совсем рядом.

Вспомнился У-Фан как-то остро вдруг странный старичок на горе; он дружил со своей собакой. Над ним смеялась вся деревня, потехи ради кидая камни в его старого пса; а старичок прибегал, сердито выкрикивая что-то полубеззубым ртом, и хватал свою собаку, подставляя уже собственную худую изломанную спину под камни, уносил своего раненого зверя, выхаживал его. Что-то увиделось знакомое: какие-то слова тот старичок говорил так же, как заморские китайцы.

Теперь по дороге от дома на автобусе в город и университет ей всегда видится этот храм, тихий дым, независимо, упорно, уверенно и свободно поднимающийся от благовоний.

Потом к У-Фан приходит вдруг решение: «Я уеду работать в большой город на берегу тёплого моря».

Недовольные, разочарованные взгляды родителей. «Мы всегда знали, что ты не получилась, что ты идиотка, позоришь семейство У. Но не до такой же степени! Тетя Лю Е уже приготовила тебе местечко в своей компании, дядя Ян Бо уже готов найти жениха…»

Что ж, пусть. Ещё больше холода в глазах соседей, кузенов и племянников, их тихих шёпотков за спиной. Не привыкать. В университете всегда было так же. Однокурсники, даже соседки по комнате, почти открыто смеялись: «Зубрилка, ничего у тебя не выйдет, нельзя идти поперёк судьбы, ты ни на кого не похожа, у тебя нет пути и дороги, ты всегда будешь одна…»

«Пусть так, — решила она, — я так хочу. Хочу слышать шум волн; видеть, как солнце золотит неспокойную поверхность воды; слышать разную речь, встречать неправильных людей. И завести собаку».