Сила привычки (джен)

Оказавшись с утра пораньше чёрт знает где вместо запланированной кухни родной академии, Пятый решил, что всё ещё не проснулся: если верить флагу на крыше ближайшего — и вроде как даже смутно знакомого — здания, он был во Франции, а таких осечек с пространством — в целое, мать его, полушарие! — у него не случалось никогда. Даже с куда худшего похмелья, чем сейчас.

Ещё одним признаком нереальности происходящего могла служить абсолютная безлюдность этого места: площадь перед комплексом зданий, зачем-то изуродованная портившим ансамбль стеклянным сооружением в виде пирамиды, была совершенно пуста. Ни единого человека, совсем как в его воспоминаниях или кошмарах. Разве что город вокруг не горел и не был разрушен, а с неба не падали хлопья пепла; но разве как раз не об этом Пятый думал вчера вечером, наблюдая за беспечным весельем братьев и сестёр и заливая в себя маргариту за маргаритой?

Что станет причиной апокалипсиса в следующий раз.

Метеорит и ядерная война уже были, теперь на очереди вирус или, может, какой-нибудь газ. Да мало ли сравнительно более аккуратных способов уничтожить всё население планеты, чем раздолбить её поверхность.

В то, что всё благополучно закончилось, верить, конечно, очень хотелось, но как-то не выходило. Нет, без шансов. Очевидно, эти мысли нашли своё привычное отображение в его снах.

Ему никогда не удавалось сознательно проснуться в такие моменты, а восприятие искажалось: казалось, будто проходят годы, если не десятилетия; так что решение прогуляться, чтобы убить время, на самом деле не имело особых альтернатив. К тому же Франция — это что-то новенькое, а в реальности Пятый не был там очень давно и по относительным критериям, и по абсолютным.

Стоило ему обогнуть стеклянную конструкцию, как он тут же опознал своё местоположение — по видневшейся вдали Малой триумфальной арке.

Знание того, в какой именно город его занесло, и одинокий голубь, клевавший валявшийся на брусчатке туристический буклет, парадоксальным образом сделали сон на порядок более неуютным, словно бы почти настоящим: никогда раньше в кошмарах он не встречал в апокалиптичном мире никого живого, даже завалящую муху — ведь в реальности не выжил никто, — так какого хрена теперь что-то иначе?

Мотнув головой, точно дурные мысли могли просто вывалиться из неё от достаточно резкого движения, Пятый телепортировался на вершину башни Монпарнас — с высоты отсутствие людей должно было казаться не таким заметным, — но там его поджидало несколько сюрпризов.

Во-первых, жуткий, за доли секунды перехватывающий дыхание и вымораживающий до боли в ушах и слёз из глаз ветер.

Такой ветер, какого во сне быть не могло.

Во-вторых, предположение, что город не пострадал, оказалось сильно преждевременным и оптимистичным: половина лежала в руинах, тут и там виднелись устрашающих размеров кратеры, но какие-то странные, не похожие ни на результаты взрывов, ни на что вообще другое, когда-либо виденное Пятым за всю его жизнь.

В-третьих, Эйфелева башня стояла на своём прежнем месте в конце Марсового поля, хотя он точно знал, что этот космический корабль, замаскированный под архитектурный памятник, улетел с Земли годы и годы назад, между прочим, не без активной помощи дорогих родственничков.

— Комиссия...

Только они могли перехватить телепорт и запихнуть его в Париж времён хрен пойми когда. Конечно, первым делом нужно было выяснить это самое когда, что он и сделал восемь секунд и три перемещения но уцелевшей части города спустя, найдя ближайший газетный киоск. Странно, но дата была правильной: третье апреля две тысячи девятнадцатого. Через день после первого апокалипсиса.

Вторым делом он попытался вернуться в академию — там семья, там кейс, — только вот ничего у него не вышло: энергия послушно концентрировалась в ладонях, но её словно не хватало.

— Да какого хера?

Это же бред: в пространстве его всегда ограничивало лишь количество прыжков, а не их дальность, в отличии от времени, а сейчас казалось, будто что-то… не пускало?..

На этой мысли он споткнулся, отвлечённый громким взрывом, а на месте Эйфелевой башни вспух огромный шар бело-голубой энергии и затем тонким лучом выстрелил в небо.

— Нет! Нет-нет-нет, только не это, только не снова! — Пятый на всякий случай изо всех сил ущипнул себя за руку, но ожидаемо не проснулся. — Блядство…

Задрав голову к небу, он уставился на отчётливо видневшуюся там Луну. Какое-то время ничего не происходило, но стоило только глупой надежде осторожно, буквально на цыпочках, закрасться к нему в душу — серьёзно, на таком расстоянии промахнуться ведь ничего не стоило, — как на поверхности Луны образовался кратер, а один удар сердца спустя она к хренам раскололась напополам, со страшными силой и скоростью исторгнув во все стороны густое облако собственных обломков. Не нужно было быть астрофизиком, чтобы понимать: среди тех, что летели к Земле, имелись достаточно крупные — притом в весьма широком ассортименте, — чтобы не сгореть в атмосфере и вновь сделать кошмары Пятого реальностью.

— Господи, какое же блядство… снайперша хуева...

Вернувшись на башню Монпарнас и посмотрев в ту сторону, где прежде стояла Эйфелева, он слезящимися — то ли от ещё больше усилившегося ветра, то ли от злости — глазами сумел разглядеть тонкую белую фигурку. Даже если на самом деле находился слишком далеко для этого, Пятый точно знал, что она была там. Не могла не быть.

— Вот какого чёрта, Ваня? Что опять? — взвыл он с остервенением вцепившись себе в волосы. — Что ты имеешь против этой злоебучей Луны, а? Это ведь явно личное!

И за проведённое на ферме время мощь её заметно выросла: раньше были только трещины на поверхности, кратер и намного — намного! — меньше обломков. Какого вообще хрена она делала в Париже, если прошлым вечером в тоске по оставленной в семидесятых подружке вылакала столько всего, что кто-то без сверхспособностей на её месте и в кому впасть мог?..

— Не о том думаешь, — оборвал собственные мысли Пятый. — Надо что-то делать.

Если подумать, у него объективно не было других альтернатив, кроме как попытаться вернуться в прошлое, чтобы всё исправить.

В который там раз?

Это могло даже показаться смешным, только на секунду захотелось пустить себе пулю в висок. Хорошо, что не из чего было.

Временной переход он делал так аккуратно, как только мог: слишком длинный лишь грозил дополнительными проблемами — сколько раз уже было, ну, — а секунд или минут ему банально не хватило бы; опыта же прыжков на средних интервалах Пятый не имел совершенно.

Гигантская летающая голова с двумя лицами (одно спереди, другое сзади), превращающая розовыми лучами людей в сердечки и затем пожирающая их, — это совсем не то, что среднестатистический человек ожидал бы увидеть после перемещения, однако Пятый даже испытал своего рода облегчение, посчитав столь явного врага ощутимым прогрессом в сравнении с вечной неопределённостью.

В совпадения подобного рода он не верил: конец света не мог быть никак не связан с неизвестно откуда именно сейчас взявшимся невиданным сверхъестественным чудищем. И эта зацепка по любым меркам намного лучше стеклянного глаза в руке мёртвого Лютера.

Незаметно — до поры — прыгая за головомонстром по крышам, выламывая подходящий кусок трубы и решая, куда бы его лучше воткнуть, чтобы наверняка, Пятый успел вывести целую теорию того, что могло случиться.

Допустим, ночью всё ещё не вполне трезвая Ваня проснулась и решила посмотреть телевизор. А там это. Она и полетела геройствовать: и с горя, и от чувства вины, и для самоутверждения. Может, даже кого-то с собой взяла, может, они и Пятого тоже звали, но не добудились. Так или иначе, но в бою Ваня или пошла вразнос, или банально не рассчитала сил. Помнится, часть их была в мальчишке, когда она положила всех оперативников Комиссии в шестьдесят третьем, так что вполне могла перестараться с непривычки.

Кажется, он слишком упорно пытался убедить себя, что Ваня ни в чём не виновата. Не потому ли, что на самом деле — где-то в глубине души — сомневался? Но ведь в прошлые разы не была, не больше его самого или любого другого члена семьи, особенно Лютера — и уж точно гораздо, просто несравнимо меньше отца, — так почему сейчас всё должно измениться?.. Может, дело в том что один раз — случайность, два — совпадение, а три — повод серьёзно задуматься?

Чего Пятый совершенно не ожидал, так это появления троицы незнакомых героев — две девчушки и паренёк — в масках и пёстрых обтягивающих костюмах. Серьёзно, откуда? Он слыхом не слыхивал ни о каких аналогах академии в Европе или где-то ещё.

Но ведь и головомонстр не был чем-то обыденным. Очевидно, следствие их похождений в семидесятых, но почему Комиссия всё не исправила? Или именно для того его сюда и отправили? Но Хёрб показался ему не идиотом, и расстались они на хорошей ноте, так почему было не объяснить и не попросить помощи у всей команды? Если только за главного всё ещё он…

Тем временем герои пошли в атаку, и Пятый приготовился нанести свой удар, как только представится удобная возможность. Не получить бы самому от этих ребят заодно с головомонстром, но ситуация к обстоятельному знакомству не располагала. Может, они приняли Ваню за злодейку, и ей пришлось защищаться?

— Да вы издеваетесь?

Кто бы ни учил этих ребят командной работе — и геройству вообще, — у него категорически не вышло: одна из девчонок порывом ветра закинула соратника головомонстру прямо в рот. Парнишка едва успел зацепиться своим шестом, хотя Пятый, будь его воля, посмотрел бы, не подавится ли их противник некондицией: в сердечко-то несостоявшуюся закуску никто не превращал. Может, конечно, девчонка отправила этого неудачника в полёт намеренно, с той же мыслью.

Горе-герои скакали вокруг головомонстра наскипидаренными блохами, головомонстр скакал вокруг горе-героев ошпаренным сайгаком, уже задолбавшийся Пятый ждал своего шанса и медленно сатанел. Летать-то он не умел. Оставался вариант телепортироваться прямо над макушкой цели и упасть на неё, но та всё время перемещалась — притом очень быстро и хаотично, — а зацепиться там было особо не за что.

Секунд через тридцать, когда Пятый уже почти созрел рискнуть, сраный головомонстр просто взял и самым наглым образом исчез. Пуф! Как не было! Что с ним для этого сделали, ни увидеть, ни понять не получилось, но зато прекрасно было видно, что на его месте в воздухе появилось двое людей в нелепом костюме, напоминавшем парную плащ-палатку.

Герои не дали им разбиться в результате падения с высоты, на которой летал головомонстр, и вообще повели себя так, будто бы инцидент полностью исчерпан: свалили. Догонять их Пятый не стал, а вместо этого задумался, не разумнее ли будет ту парочку по-тихому где-нибудь закопать — во избежание рецидива и конца света; но для принятия такого решения ему катастрофически не хватало информации. Убивать людей понапрасну он категорически не любил. Мучимый желанием понять, какого хрена, чёрт побери, происходит, Пятый на автомате телепортировался в библиотеку.

Центральную публичную библиотеку города Индианаполиса, Индиана, США.

Ему потребовалось не больше секунды для понимания значения того факта, что у него получилось это сделать. Комиссия не запирала его в Париже или Европе, как он решил прежде. Может, в будущем что-то случилось с особняком как раз между его уходом и попыткой вернуться? Но сейчас-то всё должно было быть в порядке! Ну, не считая парадоксального психоза, если самый первый он уже вернулся из Далласа, что проверить легче лёгкого.

Пятый шевельнул мышку ближайшего компьютера из стоявших в читальном зале и посмотрел на дату. Десять дней до конца света — ну или восемь, если считать до того, который уже точно не состоится, чёрт, как бы с ним до кучи чего случайно не испортить, — и на данный момент он тут единственная версия себя. Только это ненадолго и изменится уже через пару часов. Вопрос в том, что нужно успеть за это время, если вообще что-то нужно делать именно сейчас.

Предыдущий опыт изменения прошлого оставил больше вопросов, чем ответов.

Старый он не поверил, что во всём виновата Ваня, и решил, что молодой Пятый его обманул на её счёт, как обманул с поправкой в формуле, тем более что Лютер своим поведением это косвенно подтвердил, когда встал не на ту сторону. Ну, старый он ещё не знал, что Лютер и почти в тридцать останется полным идиотом. Но было ли так всегда? Или в первый раз Пятый действительно ничего не знал, а после их путешествия в прошлое и той встречи изменилась часть его воспоминаний, и он пытался логически обосновать несоответствия между кусками, чтобы не сойти с ума? И почему тогда старый апокалипсис вообще оказался предотвращён?

Не потому ли, что Пятый задумался о том, может ли он сейчас просто телепортироваться в академию, схватить Ваню и утащить её на какие-нибудь Фиджи: расслабляться на пляже, балуя себя коктейлями все эти несчастные десять дней, может, даже дольше. А он тем временем тихонько удушит Харальда Дженкинса во сне.

Могло ли именно это всё исправить — может, именно это и должно было? — или только сделать хуже, Пятый решил узнать на практике. По крайней мере, идея казалась вполне логичной.

Только переместиться у него не вышло. Снова.

— Ладно же! — злобно пробормотал он и пошёл пешком. Уж этот способ никогда его не подводил. Ещё бы все полчаса, потраченные на дорогу, на него не глазели прохожие. Ну бежит себе человек куда-то с дикими глазами, ну в пижаме, ну в тапочках; ну и что. В пределах прямой видимости телепорт работал исправно, так что уйти от парочки слишком добросовестных полицейских не составило особого труда.

Однако добравшись до места, Пятый мигом забыл обо всех этих маленьких неудобствах, потому что никакой академии Амбрелла там и в помине не было: на месте особняка располагался магазин одежды, и даже сама архитектура здания разительно отличалась от того, что ему помнилось.

Внутрь он решил пока не соваться — уж больно подозрительный был у него вид в чёртовой пижаме, — и до самого закрытия магазина проторчал на стоянке с другой стороны здания, на том самом месте, где по воспоминаниям прежде находился внутренний дворик и должен был изначально появиться сам Пятый; замёрз так, что не чувствовал уже ничего, даже голода или злости, но голубой воронки в небе так и не дождался.

Необходимость прятаться от работников и посетителей магазина — а также случайных прохожих, — ставшая очевидной после того, как Пятому едва удалось отвязаться от очередного доброхота, из самых благих побуждений возжелавшего непременно вызвать социальную службу, не стала такой уж большой проблемой: помог опыт работы на Комиссию. Скрываться, выжидать, сидеть в засаде — он занимался этим годами.

Стоило последнему сотруднику уйти домой, закрыв магазин на ночь, как Пятый телепортировался внутрь, чтобы окончательно убедиться: здание было полностью перестроено. Вероятно, именно поэтому у него и не выходило переместиться в академию: здесь и сейчас её фактически не существовало.

Сменив опостылевшую пижаму на более подходящую одежду — потеплее и не такую приметную, — благо, выбор здесь был отличный, он вернулся в библиотеку, где и провёл ночь в попытках отыскать всю возможную информацию о том, что случилось с академией, её членами и недоброй памяти основателем. Но главное: когда и почему.

Маринетт разбудил крик, до того громкий и истошный, что ей заложило уши. Потребовалось несколько секунд — и боль в горле, — чтобы понять: кричала она сама; а ещё примерно через полминуты к ней в комнату ворвалась мама: глаза дико горят, в руках самая большая отцовская пекарская лопата. Похоже, у звукоизоляции мансарды имелся предел, ну, или Маринетт не закрыла с вечера люк — она категорически не могла вспомнить. От вчерашнего вечера её, казалось, отделяли годы.

— Просто кошмар, — успокаивающе воскликнула Маринетт, выпутываясь из удушающей хватки обмотавшегося вокруг неё одеяла.

Ещё через десять секунд к маме присоединился папа со скалкой — довольно впечатляюще, если учитывать, что ему пришлось бежать аж из пекарни, а это лишний этаж, — и неловкость ситуации вышла за все разумные пределы.

— Плохой сон, ничего страшного! Никаких вторжений злодеев, меня никто не пытался убить, похитить или зомбировать. Извините!

На всякий случай оглядев комнату и не обнаружив ней ничего опасного, родители дружно — и с видимым облегчением — выдохнули. Париж давно уже стал небезопасным местом, и его жители привыкли буквально ко всему.

— Я как раз собиралась тебя будить, — как ни в чём не бывало сказала мама, крутнув лопату и закинув её на плечо. — Завтрак будет готов минут через семь, кстати, папа испёк ванильные булочки, и у нас ещё осталось то малиновое варенье, которое тебе так понравилось, поэтому не опаздывай.

— Конечно, я постараюсь, спасибо, мам, спасибо, пап, люблю вас! — протараторила Маринетт с извиняющейся улыбкой и, подождав, пока за родителями не закроется люк, тихо потребовала: — Какого чёрта это было, Тикки?! Просто… какого, блин, чёрта?

Уж совершенно точно не обычный кошмар! Бога ради, её можно было бы назвать в них экспертом! С того самого дня, как она стала Ледибаг, ей снилось одно сплошное дерьмо: бесконечные сражения просачивались из реальности в каждый первый сон, а огромное напряжение от двойной жизни, ответственность и страх не справиться раскрашивали мрачными красками каждый второй, постоянно живописуя всё новые и новые провалы и ошибки.

Но сегодня это было нечто совершенно иное: пусть сражения остались неизменной частью, но сама Маринетт была другой и воспринимала происходящее иначе. Она фактически жила другой жизнью, причём в другом месте и даже времени, она любила и ненавидела других людей; и она очень нехорошо умерла, чтобы их всех спасти.

И если обычно пробуждение размывало канву сна, его логика теряла часть смысла, оседая где-то в подсознании смутным пониманием, а детали ускользали, то в этот раз всё было иначе: её воспоминания — воспоминания первой Ледибаг, первой Хранительницы — остались чёткими, последовательными и пугающе реальными. Теперь это были воспоминания Маринетт.

— Ох, дорогая, — зависшая рядом с ней Тикки сочувственно пошевелила усиками, — видишь ли, Хранитель — это не просто название или почётный титул. Это нечто большее.

Пончиковая «У Гриди» оказалась, на удивление, одной из тех вещей, над которыми были не властны время и пространство.

— Кофе, чёрный, — Пятый с усилием растянул губы в подобии улыбки, не желая показаться грубым.

Лучившийся приветливой доброжелательностью взгляд стоявшей за прилавком Агнес — точно взгляд призрака прошлого и будущего Рождества одновременно — заставлял его чувствовать себя неуютно: он знал, когда она умрёт и как, но ничего не мог поделать с её раком. Может, Пятый становился чересчур сентиментальным, но ему казалось, что она заслуживала большего.

Возможно, Эллисон могла решить эту проблему одной фразой… но её здесь не было. И под «здесь» подразумевалась грёбаная альтернативная вселенная, в которой он застрял. Другого объяснения тому факту, что информации о его семье не нашлось — вообще нигде, абсолютно ничего, полный, сверкающий в своей первозданной округлой чистоте сферический ноль в вакууме! — он придумать не смог.

В полдень первого октября тысяча девятьсот восемьдесят девятого года у самых разных женщин по всему миру, которые ещё с утра в тот день даже беременными не были, на свет не родилось сорок три удивительных ребёнка.

Сэр Реджинальд Харгривз всеми правдами и неправдами не усыновил семерых из них и не воспитал в соответствии со своими извращёнными представлениями о том, как растить будущих героев и спасителей человечества; старины Реджи просто не существовало. Ни следа, ни упоминания. Ни-че-го. А единственная известная «Амбрелла» — выдуманная злая корпорация из компьютерной игры. Если кто-то или что-то действительно настолько сильно изменил прошлое, откуда бы тогда взялся сам Пятый?

Всё это не имело абсолютно никакого смысла, если только он каким-то образом не оказался в другом мире.

— За счёт заведения, дорогой, — в дополнение к заказанному кофе Агнес поставила перед ним тарелку с пончиком и тепло улыбнулась.

— Спасибо, — Пятый сказал это настолько душевно, насколько кто-то вроде него вообще мог быть душевным, и с охотой вгрызся в пончик, щедро начинённый арахисовым маслом в качестве начинки; он на секунду даже зажмурился от удовольствия.

За открытиями последних суток — одно интереснее другого — такие мелочи, как еда или сон, совершенно вылетели у него из головы, и всё то время, пока он собирал информацию, его не оставляло ощущение, что судьба прицелилась, плюнула и попала: пусть в этом мире не случилось Харгривзов, но геройско-злодейская деятельность бурлила как бы не в сотню раз активней, чем в родном. Куча героев переменного состава под предводительством двух основных — Ледибаг и Кота Нуара, — противостояла злодею Бражнику, постоянно клепающему одержимых бабочками-акумами миньонов, и битвы случались по несколько раз в неделю; Париж до сих пор не лежал в руинах только благодаря способности Ледибаг исправлять причинённый во время сражений ущерб. Даже жаль, что никто из его мира не обладал подобной силой: можно было бы спасти Бена и Пого, не позволить Лютеру озвереть, причём во всех смыслах, без проблем залатать связки Эллисон и всех помирить ещё до того, как стало поздно; возможно, даже исправить его самого, то, что сделала с ним Комиссия. Хотя вот это уже вряд ли.

С одной стороны, зря Пятый не познакомился с местными героями, когда выпала такая возможность. Их маски не были фальшивой данью приличиям, и люди, по крайней мере широкая публика, действительно не знали, кто они на самом деле, так что выйти на контакт получится не раньше следующего нападения Бражника, но ждать неизвестно сколько — при условии, что он его не пропустит вообще — не казалось разумным выбором, не в условиях цейтнота. С другой же стороны, просмотр нескольких десятков репортажей о сражениях оставил у него не самое лестное впечатление: Ледибаг, Кот Нуар и их нерегулярные помощники зачастую вели себя как идиоты, красуясь друг перед другом, напропалую флиртуя и отпуская сомнительной ценности шуточки вместо того, чтобы делать дело. Не из-за этого ли они вот уже несколько лет не могли справиться с одним-единственным злодеем? От них вообще будет хоть какой-то прок?

Однако его собственные братья и сёстры тоже были теми ещё выпендрёжными долбоёбами, видимо, геройство и идиотизм связаны на каком-то глубинном уровне, можно даже сказать фундаментальном. О какой критике местных вообще можно говорить, если сами они проебали спасение мира тупым опозданием. Серьёзно, Пятого аж трясло от воспоминаний о неспособности дорогих родственничков следовать элементарной инструкции и просто прийти, мать их, вовремя! В голове до сих пор не укладывалось, что Клаус — господи, Клаус! — оказался пунктуальней Вани, Эллисон и Диего.

Одно хорошо: сам Пятый на героя никак не тянул и потому всякой хернёй не страдал.

Может, конечно, он был несправедлив к местным, но ведь не на пустом месте, особенно если учесть, что это наверняка именно Бражник толкнёт Ваню сделать то, что вызовет апокалипсис, по крайней мере, такое у Пятого сложилось мнение после всего, что он про него выяснил: либо его марионетка каким-то образом притащит её сюда, либо она сама прискачет спасать Пятого (от этой мысли ему парадоксально становилось теплее на душе, даже несмотря на все последствия) и попадёт под власть акумы, ведь сила Вани полностью основана на эмоциях, а из-за неопытности они у неё постоянно хлещут через край, что сделает её невероятно уязвимой.

Поэтому к третьему апреля две тысячи девятнадцатого года Бражник должен прекратить своё существование — так или иначе, — и пусть осталось меньше десяти дней, но у Пятого уже имелся какой-никакой след. Помогут ему местные или нет, он справится; а если нет, то вернётся дальше во времени и попытается снова. Это, конечно, может вызвать другой апокалипсис или этот же самый, просто раньше, однако…

— Дорогой, может быть, ты хочешь воспользоваться телефоном? — прервала его размышления Агнес.

— А?

— Ты выглядишь усталым и вот уже пять минут как сидишь без движения, остекленело уставившись в пустую чашку, а время, между тем, довольно позднее. Лучше, если тебя заберёт кто-то из родителей.

— Благодарю за заботу, но мне отсюда буквально два шага пройти, — Пятый вежливо улыбнулся. Он оставил на чай достаточно, чтобы компенсировать ей стоимость пончика «за счёт заведения» и ещё немного сверху. Оставил бы больше, но это всё, что имелось в карманах у попытавшегося ограбить его по пути сюда идиота. Не то чтобы Пятый заранее не предполагал такого исхода, когда выбрал кружной маршрут от библиотеки до пончиковой по самому неблагополучному району.

Едва за ним закрылась дверь, как он телепортировался, и поздний вечер Индианаполиса сменился ранним парижским утром.