Исчезнуть во тьме (джен)

— Скальпель.

— Вы уверены, Палдмитрич?

— Марьмихална, не задавайте глупых вопросов, счет идет на минуты, — проговорил Павел. — Скальпель.

— Скальпель, — вздохнула Марьмихална и передала нужный инструмент.

— Зажим.

— Зажим...

* * *

Палдмитрич сидел в своём кабинете и, отдыхая после операции, пил крепкий чай. В такие моменты он жалел, что стал врачом и не может заставить себя закурить.

В очередной раз у него не получилось.

Павел был хирургом-экспериментатором, который, словно профессор Преображенский, работал с головами. Только он пытался пересадить не гипофиз собаки, а целую человеческую голову другому человеку.

Уже пятеро подписывали согласие на операцию. Пятеро желали получить новое тело... И пятеро погибли.

Что загнало людей в такую ситуацию (человек, не попавший в сложное положение, вряд ли захотел бы рисковать жизнью), Палдмитрич не интересовался. Как на него выходили люди, его тоже не интересовало. Поиском "объектов", как называл смельчаков Павел, занималась Марьмихална.

О проводящихся Палдмитричем экспериментах вообще знали только четверо. Точнее, трое, кроме его самого.

Марьмихална — сердобольная, но не разговорчивая ассистентка, никогда и никому не выдававшая тайн Палдмитрича.

Ким Ильич — анестезиолог, который брал "символическую плату", обеспечивающую его молчание.

И Марина Глебовна — патологоанатом, подписывающая нужные документы.

Каким образом желающие записывались в "объекты", как родственникам возвращались трупы, как скрывались обстоятельства смерти — Палдмитрича ничто подобное не интересовало совершенно.

Главное, чтобы к нему не нагрянула никакая проверка, как-то узнавшая о экспериментах.

Раздался стук в дверь:

— Палдмитрич, к вам Григорий Алексеич, — протараторила секретарша Аня. Зачем Павлу секретарша? Он все-таки замглавврач частной клиники, а не жалкий докторишка.

Павел глянул на часы. Было почти семь часов вечера.

— Пусть приходит завтра, уже поздно.

— Но... — попытался что-то сказать Григорий Алексеич, но его быстро перебили:

— Завтра!

"Как же достали эти правильные людишки. Вот, думают, рабочий день еще не кончился, вы еще можете меня принять. И главное, у всех моральные принципы, совесть," — мысленно рассуждал Палдмитрич. Он был волевой, уверенный в себе, жесткий и требовательный человек, благодаря чему и смог добиться успеха.

Пора было собираться домой. Палдмитрич одел серое пальто прямого кроя поверх темно-синей водолазки, повязал серый шарф, поправил брюки и двинулся к лестнице — его кабинет был на втором этаже. В дверном проеме небрежно бросил Ане что-то вроде "До завтра". В коридоре, слегка кивая, прощался с персоналом, недоверчиво смотрел на изредка встречавшиеся незнакомые лица и чувствовал себя целью множества шпионов.

Все вокруг только и следили за каждым его шагом, надеясь найти любой просчёт, пригодный, чтобы раздуть в сплетню.

"Обломитесь", — холодно думал Палдмитрич, — "всё равно ничего не найдёте."

Поднял выше голову, проходя мимо входа в морг, нащупал в кармане ключи от машины.

Спустя двадцать минут он уже поднимался на лифте на пятьдесят восьмой этаж элитного дома. Лифт плавно замедлился, и Палдмитрич направился к нужной двери.

Его квартира имела номер шестьсот шестьдесят шесть, но Павлу было плевать на суеверия. Ни в каких дьяволов он не верил, а значит, и никаких чисел у этого несуществующего существа не может быть.

Ключ щелкнул в замке. Палдмитрич открыл дверь и вошел в просторную, отделанную в темных тонах прихожую.

На кухне негромко играла музыка. Павел нахмурился и прошел туда, не разуваясь и не обращая внимания на только что помытый пол.

— Надежда, — окликнул он полноватую девушку лет тридцати, что-то достававшую из духовки. — Почему вы до сих пор здесь?

Девушка, испугавшись, чуть не уронила противень, но собралась и поставила его на специальную подставку. Сразу же выключила попсу, играющую из старенького "Самсунга".

— Павел Дмитрич, извините, задержалась просто... В химчистке очередь была, да и приехала я к вам попозже — автобус в пробке застрял. Извините, я уже ухожу.

Павел проводил девушку хмурым взглядом. Та торопливо побежала в прихожую; пока кое-как надевала сапоги — у неё зазвонил телефон.

Она тихо ответила:

— Да, Нина Игоревна, да, я уже скоро буду. Уже к садику подъезжаю... Пробки, да, ну, вы понимаете. Вы с Мишенькой посидите еще немного, пожалуйста.

Ещё несколько секунд чем-то там звенела, суетилась и, наконец, хлопнула дверью.

Наступила тишина. Палдмитрич любил такую расслабляющую тишину, полную рациональности, какого-то запредельного порядка. В тишине все выстраивалось на места, мысли плавно плыли к нужным полочкам.

Павел снял пальто и шарф, прошел в прихожку и повесил оба предмета на вешалку, снял ботинки и прошел на кухню. Ужинать не хотелось. Павел налил в стакан немного виски и направился в гостиную. Он сел в темно-зеленое кресло и вытянул ноги.

В такие моменты Палдмитрич возвращался мыслями к событиям, произошедшим в этот день, обдумывал реакции, поступки и эмоции людей. Пытался воспринять их как характер, непробиваемый комок привычек... После — роботов, запрограммированных на определенные поступки.

После снова думал, анализировал снова и снова...

Так проходили его вечера.

* * *

Палдмитрич всегда просыпался без будильника. С девяти лет он приучал себя вставать ровно в шесть утра каждый день. Через десять минут после подъема он уже чистил зубы, через еще двадцать — завтракал. В семь часов он выходил из дома и ехал в клинику. Ежедневно повторяющиеся действия делали жизнь более рациональной, ведь минуты, потерянные на суету, потеряны напрасно.

Но в то утро что-то пошло не по плану. Павел проснулся от острой боли в ноге, а точнее где-то в нижней её части, попытался откинуть одеяло и встать, но боль вгрызлась в тело с новой силой. Он сново лег, собираясь с мыслями. Под кроватью что-то зашуршало и громыхнуло. У Павла болел большой палец правой ноги, то место, где расположен ноготь. Палдмитрич нахмурился. Вдохнув, он откинул одеяло и, поставив ноги на пол, сел. Посмотрел на палец и впервые в жизни не поверил своим глазам. Ноготь отсутствовал... Полностью. Совсем. На его месте были окровавленные куски плоти, напоминающие фарш. На изнаноночной стороне одеяла краснело темное пятно. Кровь собиралась по краям фарша, образовывая сгустки. Павел соскочил с места, понесся в ванную, чтобы срочно обработать непонятно откуда взявшуюся рану — в ванной была аптечка.

Через полчаса совершенно выбившийся из графика Палдмитрич замотал и продезинфицировал рану и, решив не завтракать, кое-как дохромал до шкафа, надел рубашку, со стоном натянул брюки и носки. Превозмогая боль, зашнуровал узкие лакированные ботинки. Так и не причесавшись, хромая, вышел из подъезда, завел машину и поехал в клинику. В тот день он отказался оперировать очередной объект...

* * *

Вечером Палдмитрич ложился спать с надеждой, что антибиотики помогут.

Утром он проснулся в шесть, как и должен был и решил, что это хороший знак. Палец не болел. Под кроватью что-то замешкалось и хихикнуло, Павел с удивлением наклонился посмотреть что там происходит и... встретился с взглядом с чем-то, нервно хихикающим. Это что-то тут же растворилось в воздухе.

— У меня жар... Галлюцинации... Не стоит сегодня идти на работу. Надо позвонить, предупредить...

Телефон лежал на подоконнике. Павел встал с кровати и, качаясь из стороны в сторону, двинулся к телефону. В следующую секунду он налетел на угол тумбочки, при этом этот самый угол не встретил никаких препятствий. Павел же ничего не почувствовал. Недоумевая, но сохраняя серьезное лицо, он сделал шаг назад, потянул футболку вверх и... не увидел ничего... Точнее увидел, но вместо живота и груди в теле зияла дыра. По её краям стекала кровь, на срезе виднелись остатки печени и селезенки, можно было разглядеть кишку, артерии и вены, покрытые темно-красной кровью, которая капала на пол. Кое-где она свернулась и коричневые сгустки ползли вниз, задевая кожу.

Павел посмотрел на красную струйку, текущую по его ноге, и упал в обморок.

* * *

— Павел Дмитрич! Боже ж ты мой, Павел Дмитрич, что с вами?! — звуки, искажаясь, доходили до Павла медленно. Кто-то тряс его за плечо. — Павел Дмитрич! — резко что-то мокрое вылилось ему на лицо.

— Надежда... Прекратите орать...

— Очнулся... Слава Богу, вы очнулись... Я прихожу как обычно, а тут вы без сознания лежите, вот я и растерялась... Вы сегодня на работу не пошли, да?

— Надежда, вызовите скорую, — шепотом проговорил Павел, попытался открыть глаза, но не смог из-за слишком яркого света.

— Скорую? Зачем скорую? Я же вас в чувство привела, жара у вас нет, все хорошо... — затараторила девушка.

— Рана... — Павел сделал какие-то пасы руками в области своего живота.

— Рана? Какая рана? — девушка бесцеремонно задрала его футболку. — Нет, Павел Дмитрич, вам, наверное, приснилось, что вы ранены...

Павел не поверил её словам и начал щупать свой торс, так и не открыв глаза. Он оказался целым.

— Павел Дмитрич, давайте, вы ляжете на кровать, книжку там почитаете, раз на работу не пошли, а я делами займусь. Хорошо?

— Да, да, конечно... — Павел поднялся на ноги, направился к подоконнику, взял телефон и книгу, лежащую рядом, и вернулся к кровати. Надежда вышла в другую комнату и начала чем-то звенеть. Из-под кровати послышался смешок...

* * *

На следующее утром Палдмитрич проснулся от того, что по нему кто-то ходит. Домашних животных, как и любой другой ненужной ерунды, у него никогда не было, а значит и ходить по нему ничего не могло. Павел открыл глаза и... закричал. На него с кровати смотрело чудовище, улыбаясь разрезаным, с выдранными кусками плоти ртом и показывая окрававленные зубы и длинный, искусанный язык. Глаза у чудовища были голубые, которые, возможно, когда-то походили на озеро, но налитые кровью белки делали их болотом. Грязные, темно-зеленого и черного цветов патлы, покрытые чем-то липким, закрывали брови, изодранная шея, вся в глубоких разрезах, росла прямо из живота, груди не наблюдалось. Все из того же живота росла единственная рука, ног не было, и от этого конечность казалась слишком длинной. Кисть, на которой была надета медицинская перчатка, сведенные судорогой пальзы чудовища, его слюна, смешанная с кровью и чем-то еще непонятным и скользким, ужасали.

Павел кричал и кричал, секунды казались ему часами. Весь его самоконтроль, вся выдержка, выработанная годами, улетучились вмиг. Осталась только паника и крик, который никогда не услышали бы соседи из-за звукоизоляции.

Вдруг чудовище растворилось в воздухе с тихим смехом, который можно было ожидать от ребенка, но никак не от окрававленного полутрупа.

Павел засмеялся. Громко, заливисто, как не смеялся никогда до этого.

* * *

В десять пришла Надежда. Павел сказал ей уходить. Заварил себе крепкого чая и сел в темно-зеленое кресло. В его квартире все было темным: темные обои, темная мебель, темные полы, темное постельное бельё, темная кровь, капающая на пол... От воспоминаний Павла чуть не вырвало. Он несколько раз вдохнул и выдохнул. Выключил телефон. Взял кружку двумя руками. И начал вспоминать...

Вот его первый эксперимент, это было месяц назад. Павел верил, что у него получится, и этот человек обретет новое тело, а на следующей неделе уже планируется вторая операция. И труп, лежащий на операционном столе.

Вот он на медицинском слете в Германии — он поехал туда за начальника. Это было год назад, но он прекрасно помнит, как гордился собой.

Вот его первая операция, это было почти пятнадцать лет назад. Ничего серьезного или интересного, всего лишь острый аппендицит, но Павел дрожит как осиновый лист. Совсем недавно он видел смерть во время операции... Это был его первый труп... Павел был ассистентом, слышал как наставник спокойно говорит: "Мы его теряем", видел как остановилось сердце. Он помнит то опустошение, которое больше никогда не чувствовал.

Вот его учеба в университете. Его любят учителя, но ненавидят одногруппники.

А вот школа... Но само её здание он никогда не видел — был на домашнем обучении, в шестом классе изучал химию и биологию за одиннадцатый.

А вот ему девять лет... Переломный возраст. Павел с мамой (папу он никогда не видел) жили на окраине города, в частном секторе. По соседству тоже жили дети, но он с ними не играл — не было интересно.

Тот день... это было в Хеллоуин. Около десяти вечера. Обычно Павел засиживался за книжками допоздна, так что его мама ложилась спать раньше.

В тот день окно в его комнате не хотело открываться, а проветрить комнату перед сном надо было. Павел надел куртку и вышел на улицу — посмотреть, почему не открывается окно, возможно, что-то случилось с рамой. Он сделал шаг, затем другой по доскам, лежащим на их с мамой участке. Когда он услышал звон, крики и маты — надо было сразу бежать, но Павел поздно это понял. Тогда же он решил, что это просто пьяница-сосед снова навеселе и буянит, и пошел дальше.

За углом дома его поджидали соседские мальчишки. Около десяти. Ударили. Потащили в подвал. Какой-то отмычкой открыли замок. Бросили в подвал, крикнули: "С Хеллоуином, Пашечка!" и заперли дверь. Всё. Время в тот момент остановилось.

Павел боялся темноты, неизвестности и замкнутых пространств, спал всегда с ночником, не понимал смысл праздников и считал себя интровертом.

В тот момент всё, что только было неприятно ему, пугало — навалилось на него.

Закрытый темный подвал, по которому — он знал! — ползают пауки, словно замершее время, завывания ветра, какой-то скрип и смех, доносившийся из-за двери.

Не ушли, гады.

— Эй! Выпустите меня! Сейчас же, иначе я расскажу все маме!

— Он расскажет мамочке! Ха! — главарь банды наклонился к замочной скважине и прошипел. — Твоя мамочка ничего не докажет, жалкий слизняк.

Послышался смех и звук удаляющихся шагов. Что только не делал Павел, чтобы выбраться. Он кричал, пытался выбить дверь, звал маму... Ничего не помогало.

Тогда-то Палдмитрич и решил, что должен найти способ поменять своё тело. Чтобы никто больше не смог затащить его в подвал. Но длительные тренировки, которые разжижают мозг, ему не подходили. Павлу надо было все и сразу.

* * *

Палдмитрич заснул в кресле. На следующий день два окровавленных трупа нашла Надежда. Один принадлежал Павлу, другой — неизвестному мужчине без ног. Полиция быстро закрыла дело, не найдя маньяка. Надежда ушла от отца Мишеньки и переехала в другой город. Марьмихална, Ким Ильич и Марина Глебовна молчали о экспериментах.

Никто и подумать не мог, что по всему земному шару сотни хирургов пытались повторить опыт профессора Преображенского.

И сотни хирургов погибали от рук своих объектов.