Жертва (гет)

Птицы улетают из Железного леса, и звери разбегаются куда глаза глядят. Ведьма умирает, ведьма возрождается, проклиная всех и вся. Ведьма молит о смерти и посылает её всем без разбора. Ведьма стонет и протяжно кричит: «Будьте же жертвой во имя дочери моей!» Огромные рыбины плавают по чернеющей глади озера, подставив луне свои белые животы — и это жертва во имя старшего сына. Маленькие волчата, совсем ещё щенки, скулят у дверей дома и скребут пол — крыша полыхает и скоро доберётся до малышей, зовущих маму. Но она не придёт. У мамы дела, а её детей выкрали из родного дома и принудили доживать свои дни в муках. Но малюткам повезло — ведьма великодушна, и смерть мягкой поступью придёт к ним и заберёт быстро и тихо, обращая в своих верных слуг, а огонь пожрёт их тела и примет жертву во имя любимого сына, навечно проклятого не к изгнанию, но к подлому заключению.

Избушка в сердце Железного леса сгорает, и вместе с ней плавится сердце ведьмы, если оно у неё и впрямь имеется. Она притаилась в ожидании. Шорох. Слово. Боль. Смерть. Тишина.

Волчата затихают, убаюканные запахом гари, и ведьма ощущает до отвращения знакомые пальцы на своей шее — восемь спереди ногтями упираются в ключицы, два сзади поглаживают шейные позвонки. Загадочный способ убить. Жестокая попытка утешить.

Она резко оборачивается, мечтая, чтобы монеты и цепи, вплетённые в волосы, ударили его по лицу. Он всё так же самодоволен, но пытается казаться лучше, чем есть на самом деле, и глаза его тлеют безжизненной печалью. Лицемерие. Протягивает руку к щеке, чтобы погладить, словно верную лошадь, преданную рабыню, меховой воротник плаща. Наглость. Открывает рот, чтобы сказать, как сожалеет, как любит её и детей. Ложь.

— Пришёл-таки? — голос её сорван от криков, глаза красны от выплаканных слёз, и ярость пропитала её всю без остатка. Она звала его, мечтая вгрызться в тёплую плоть шеи и выпить до капли всю кровь, опоить настоем дурмана и бросить к дохлой рыбе в озеро, колдовством возродить крики умирающих щенят и заставить его слушать их плач, усадив под дверь. Но бросив взгляд на зеленеющие во мраке глаза, она понимает, что всё без толку. Ведьма прикладывает ладонь к его груди и чувствует медленный равномерный стук, звучащий лишь затем, чтобы сохранять жизнь в этом теле. Её же сердце безудержно и вот-вот прорвётся сквозь грудину.

Ведьма заливается безумным хохотом, и в лунном свете её волосы, ветром взвиваемые вверх, кажутся совершенно белыми. Нельзя ведьмам влюбляться — а иначе конец. Но увы, Ангрбода думала, что предрекавшийся итог — просто смерть, а вовсе не безумие с тоской.

Локи не смотрит на неё, как на умалишённую, но он внимателен и пожирает каждое её движение. Ему любопытно, что будет дальше. А она и сама не знает. В голове звучит сонм голосов, и каждый настаивает на своём. Ведьмовское начало твердит, что нужно прийти в себя и наслать порчу на весь Асгард и каждого аса или вана по отдельности. Другие же, совершенно ей незнакомые, наперебой кричат броситься в горящий дом, пока огонь не сделался слабее, найти другое жилище, на самом краю мироздания, или, в конце концов, убить Локи, ведь не приди он в Железный лес, не возжелай он её — и жизнь сейчас была бы легка и непринуждённа.

Нельзя ведьмам влюбляться. А иначе конец.

— Уничтожь меня. Ты сотворил это уродство, так уничтожь своё создание, — она умоляет и с вызовом смотрит в лицо лично выбранному палачу, но Локи лишь разочарованно качает головой и отворачивается.

— Твой жертвенный алтарь виден даже из Асгарда, — выдыхает он, и на лице появляется лёгкая гримаса раздражения. Внутри Ангрбоды тлеет рождённая в муках ненависть.

— Тебе ли не знать, о, главный шут при дворе Одина! — она набирает полный рот слюны и метко отправляет в короткий полёт прямо на его чистые сапоги, помня, с какой старательностью он начищал их раньше, сидя на полене у самой кромки воды. Он кривится и ехидно улыбается, но не тянет руку к обуви, не стирает ни капли, даже не смотрит.

— Не пытайся вывести меня из себя, — Локи переводит равнодушный взгляд на тошнотворно-жёлтую рыбу, освещённую всполохами пламени. Уголок губ, чуть приподнятый вверх из-за привычки улыбаться лишь одной половиной, подрагивает, и это верный признак ярости, разгорающейся в нём.

— Асгард полон теми, кто пленил твоих детей и, держу пари, с ними ты был столь же любезен. Я сделала куда меньше, чем они — и впрямь, кто я такая, чтобы изводить тебя? Кто я такая, чтобы заслужить гибель от твоей руки, коли даже палачи не узнали твоего гнева? — её голос опускается до опасного шипения, а глаза наливаются жёлтым расплавленным золотом. Ветер бушует, и кажется, что деревья вот-вот начнут подыматься из земли, волоча за собой многовековые корни. Но Локи не ведёт и глазом.

— Убийство не всегда лучший выход, а гнев не лучший помощник, — глубокомысленно изрекает он, бросая последний взгляд на безжизненное озеро и оборачиваясь в её сторону.

— Асгард не лежит в руинах — а, значит, в моих глазах ты нашёл неверный выход.

— Даже Хель, находясь в мире мёртвых, жива, но все трое могли оказаться там из-за куда более трагичных событий. Это, по-твоему, неверно?

— Не делай вид, будто в том есть хоть малая доля твоих усилий! — в его словах есть смысл, но она не в силах остановиться. Ангрбода желает, чтобы он сорвался и придушил её собственными руками здесь и сейчас. И у неё почти выходит — Локи грубо притягивает её к себе, словно тряпичную куклу, а она безотрывно, безропотно смотрит на него, пытаясь разглядеть в его взгляде нечто схожее с их детьми. Увы, всем троим достались её глаза.

Она совершает ошибку, и он ослабляет хватку.

— Как интересно. В прежние времена ты бы разорвала на части любого, кто встал бы на твоём пути, а теперь ругаешься, как склочная баба, и валишь всю вину на меня.

Ангрбода тяжело дышит и будто бы сжимается в комок от отвращения. Пытается вырваться и отворачивается, но он не позволяет. Её дикое красивое лицо перекашивает устрашающий оскал, и она выплёвывает:

— Убей меня, если осмелишься. Убей, если всё ещё хочешь. Докажи, что любил когда-то. Избавь от мук, — она взывает к искрам благородства, живущим внутри него. Быть может, размером они с кончик иглы, но всё же существуют, и руки его нерешительно, мягко движутся вверх по её плечам, закутанным в тяжёлую шерстяную ткань бедного траурного платья. Но на шее их путь не оканчивается, и она с прискорбием ощущает, как его горячие ладони останавливаются на её щеках. Локи грустно улыбается, и Ангрбоде кажется, что это первая эмоция, отразившаяся на его лице, в которую она верит.

— Моя милая сентиментальная жёнушка, я бы с радостью убил тебя и освободил, но ты нужна мне живой. Добрая половина Асгарда хочет того же, что и ты — от меня они избавиться не в силах, но и предсказать итог нашего тайного брака тоже не могут. Я не доставлю такого удовольствия ни тебе, ни им. Ты будешь жить, а они будут бояться. И потому я проклинаю тебя и дарую крепкое здоровье.

Одним быстрым движением он притягивает её лицо ближе и жгучим поцелуем впивается в искусанные до крови губы. Ангрбода в гневе пытается оттолкнуть его, бьёт по груди, с силой сжимает зубы на его губе, выкручивает пальцы, обхватившие её ладони мёртвой хваткой, пытается ударить коленом промеж ног — но он будто бы и не чувствует ничего и продолжает своё дело. Она обмякает под ним и начинает плакать. Не от боли и унижения, но из последней попытки спастись, надеясь, что разжалобит его хотя бы слезами. Но Локи снова играет, на этот раз — заботливого мужа. Заботливого тюремщика. Стирает слёзы с её щёк и утешает, предлагая ей милую сказку о том, что когда-нибудь её дети освободятся. А Рагнарёк не пощадит их, и даже торжество Хель не продлится слишком долго, добавляет она про себя.

Он оставляет её посреди поляны, рядом с пепелищем, возникшим на месте лесного домика. Уходит, не попрощавшись, хотя точно знает, что больше не вернётся. И она делает последний отчаянный рывок.

— Да чтобы ты находился в изгнании, связанный по рукам и ногам, чтобы смотрел на Асгард, не в силах отомстить, чтобы корчился от боли и не мог вырваться на свободу!

Он оборачивается и злобно ухмыляется, приподнимая уголок губ.

— И тебе долгих лет жизни, милая!