На закате мира (джен)

Прохладный вечерний ветер разгонял облака, растворяя их в расплескавшемся огнем и золотом предзакатном зареве. Небо менялось. Сплеталось и распадалось на мириады тонких полосок, сотни мимолетных оттенков, подгоняемых воздухом так быстро, что уловить в этом танце крови и пламени что-то большее, выходящее за грань понимания обыкновенной эстетики, было практически невозможно.

Зджаэв наблюдала за этим со стены Крепости-на-Перекрестке и чувствовала, что этот мир, горячий и прекрасный, как звезды, остается для нее абсолютно чужим и непостижимым. Древние пророки из ее Плана говаривали, что на закате мира все становится абсолютно ясным, но все вокруг, казалось, только больше погружалось в хаос.

— Знай же, прошедший Баатор, я слышу твои шаги, — сказала она, и тонкая, расшитая серебром вуаль легко подернулась на ветру. — Не прячься.

— И не пытался.

Невесомая пелена надуманного покоя растаяла. Аммон Джерро подошел ближе, держась за рукоять магического клинка настолько крепко, что сомнений в его намерениях не возникало. Зджаэв не удивилась. Она ждала этого.

— Я знаю, кто ты, Зерт, — произнес он после паузы, тянувшейся, словно бы целую вечность, — девчонка не догадывается, но я знаю. Не думай, что одурачила меня, словно безмозглого щенка.

Пронзительный взгляд чернокнижника был тяжелым. Глубокая борозда невольно расчертила его переносицу.

— И что же, Аммон Джерро, ты хочешь всем этим сказать?

— Я пришел, чтобы тебя убить.

В ее светлых, практически бесцветных глазах не отразилось ничего. Только вековой, застывший покой.

— Я давно не боюсь смерти, чернокнижник, — промолвила она одними губами. — В мире, который не видели твои глаза, есть вещи гораздо более страшные, чем это. — Зджаэв помолчала. — Почему же ты медлишь? Что заставляет тебя сомневаться?

— Я хочу понять, в чем подвох.

— Его... нет.

— Не лги мне.

Зджаэв вгляделась в угасающее небо, вдыхая прохладный осенний воздух. Разверзшийся в небесах пожар исчерпал себя.

— Посмотри туда, чернокнижник, — промолвила она, указывая пальцем на небо. — Что ты видишь?

Последние капли терпения испарились, обнажив гнев. Джерро резко схватил Зджаэв за плечи, развернув лицом к себе. Пальцы впились в тонкую серую кожу, оставляя синяки.

— Оставь свои игры, — прошипел он сквозь зубы. Татуировки на лице Джерро разгорелись инфернальным огнем. — Оставь...

— Что ты... видишь, Аммон? — прошептала она, смотря ему прямо в глаза.

Резким толчком он отпихнул ее к стене.

— Небо. Я. Вижу. Чертово. Небо.

— Знай же, что многие сотни лет назад там находился мой дом. Дом, который я вывела из огня. И привела к раздору.

— И?

— И не ты один, Аммон Джерро, расплачиваешься за свои ошибки.

Пылающий огнем клинок выскользнул из ножн.

— Почему я должен тебе верить?

— Загляни в себя, чернокнижник. Что ты видишь? Чувствуешь ли ты, как воля судьбы течет в твоих жилах? Какая нелепая ирония правит на руинах твоей собственной души? Мы убивали одного, чтобы спасти десять, уничтожали тысячи во благо миллионов, а теперь... судьба, отверзнув уста, открыла нам свое решение. Именно мы двое меньше всех достойны жить, Аммон Джерро. Но если мы погибнем, мы — крохи, соизмеримые с пылью и пеплом этого мира, погибнут все.

Молчание накрыло их, оставляя наедине с собой. Выдыхая облачка пара, Аммон вглядывался в угасающий солнечный диск. В темнеющие черным бархатом небеса.

На закате мира все становится абсолютно ясным.

Убрав клинок в ножны, он развернулся, намереваясь уйти, но Зджаэв продолжила.

— Знай, Аммон Джерро, что сколько бы ты ни прожил, судьба раз за разом будет низвергать тебя в омут, в отражении которого ты не будешь видеть ничего, кроме собственной пустоты. Это наш бич. Наша вечная боль. Судьба будет учить нас до самого конца, потому что мы рождены, чтобы прозревать и слепнуть вновь.

Он не обернулся. Только молча кивнул сам себе. Твердым шагом направляясь к спуску, Аммон бросил одну единственную фразу.

— Гит, — сказал он, и это имя, ее имя, обожгло самую ее суть. — Мы обязаны выстоять. Любой ценой.

— Обязаны, — сказала она. — И мы выстоим.