Абрикосовое варенье (джен)

С лета, первого послевоенного лета, Джинни Уизли собирает свой мир по кусочкам. Все они собирают: мама, папа, Рон, Джордж. Особенно Джордж… И Гарри. Ему тяжелее всех — под грузом вины и ответственности, который он на себя взвалил. Голоса в Норе становятся тише, слова осторожнее, а взгляды проницательнее. Но где-то в самом сердце родного дома горит крошечный огонёк надежды и с каждым днём разгорается сильнее и ярче.

К концу лета в Нору возвращается жизнь. С шелестом листвы за окном, с весело прыгающими по крыльцу солнечными зайчиками, с ароматами яблок и корицы. С уютными субботними вечерами, когда собирается вся семья, с тёплой улыбкой мамы и «любопытными маггловскими штуками», которые где-то раздобыл папа. С занудными, но всё-таки занимательными рассуждениями Перси, с вечными препирательствами между Джинни и Роном, с шутками Джорджа, хоть они и смешны теперь лишь наполовину.

Частичку этого тепла Джинни увозит с собой в Хогвартс. Хранит этот маленький огонёк, бережёт, чтобы не погас. Но иногда сырость пробирается в душу, напоминает о пережитых потерях. О том, что ещё болит.

Джинни не любит быть слабой, терпеть не может эту хандру, ставшую её осенней гостьей. Незваной гостьей, которая входит без стука, чуть задержавшись на пороге. Не спрашивая, садится в кресло и заваривает себе крепкого чаю с противным кисловатым привкусом. Остаётся на час, на два, а то и до самого утра. Сидит и молча смотрит в лицо потухшим взглядом.

Хандра боится весёлого смеха и посиделок в гриффиндорской гостиной, солнца и квиддича. Но сентябрь подходит к концу, и солнца всё меньше. А эйфория от желанной победы — первой в качестве капитана — постепенно затихает, как эхо в коридорах хогвартского замка.

Иногда хочется побыть одной.

Джинни плотнее запахивает мантию и идёт на поле для квиддича. Она знает, что туда хандра за ней не последует. Пока…

Хандра боится писем из дома. Съеживается и пятится назад, едва завидев Джинджер — школьную сову с рыжеватым хохолком, которую они с Демельзой Робинс выбрали своей любимицей. Написать бы родным — поделиться радостью от победы, но Джинни отчего-то медлит.

А ещё Гарри пишет ей очень редко. Она знает, что у него много забот: судебные процессы над приспешниками Волдеморта, учёба в Академии авроров, дом на Гриммо, который он собирался привести в порядок. И вообще это так на него похоже: исчезать во имя «более важных дел». Вот только хандра думает иначе и временами принимается нашептывать всякие глупости. Взять бы да и сходить на свидание с капитаном рейвенкловской команды. Как его там, Питерс? Настойчивый парень, приглашал её несколько раз. Да только плавали, знаем, чем это заканчивается: чужими разбитыми надеждами и одним лохматым недоразумением, прочно обосновавшимся в её сердце.

Квиддичное поле уже совсем близко. Мелкая морось оседает на волосах, щекочет лицо. Джинни встряхивает головой и внезапно спотыкается о невидимую преграду, завидев впереди знакомую фигуру. Она ускоряет шаг, практически бежит навстречу тому, кто ждёт её у трибун.

— Папа?

Артур встречает её улыбкой, от которой сразу теплеет на сердце. Такой знакомый и родной, у него морщинки вокруг глаз, а на висках снег, который уже не растает. Он раскрывает объятия, и Джинни вихрем влетает в них, обнимает крепко-крепко, встав на цыпочки, совсем как в детстве. Они долго стоят, не разжимая объятий, в тёплом коконе согревающих чар.

— Я встретил твою подругу по пути в замок. Демельза, кажется? Она сказала, что я смогу найти тебя здесь, — объясняет Артур.

— Да, Демельза. Как здорово, что ты пришёл! Как… — осекшись на полуслове, Джинни с тревогой вглядывается в родные глаза. — У нас что-то случилось?

Война приучила ждать плохих новостей.

— Нет, милая, дома всё в порядке, — Артур умеет читать между строк. — Просто захотелось тебя увидеть. До Рождества ещё далеко, а выходные тебе стоит проводить с кем-то поинтересней.

В его глазах пляшут весёлые искорки, и Джинни не может сдержать улыбки.

— Папа, ты самый интересный, самый замечательный в мире, разве ты не знаешь?

— Только маме об этом не говори, а то она будет ревновать.

— Боюсь, ты опоздал: она уже знает.

— Ох, кстати. Я совсем забыл. Мама кое-что передала тебе. Баночку абрикосового варенья.

Джинни протягивает руку, и пальцы отчего-то подрагивают. Совсем чуть-чуть, так что можно и не заметить. Но Артур видит — и тяжесть, камнем лежащую на душе, тоже. Её не скроешь за улыбкой и остроумными фразами — только не перед ним.

Стекло прохладное, но ладоням становится тепло. И от этого тепла в носу щиплет, а где-то внутри одна за другой тают маленькие льдинки, стекая горячими дорожками по щекам.

Артур снова обнимает её, как в детстве, и Джинни утыкается покрасневшим носом ему в плечо.

Она не плакала тоскливыми осенними вечерами, возвращаясь в гостиную Гриффиндора после издевательств Кэрроу. Сердце сжималось от тревоги за Гарри, за родных, но Джинни стискивала зубы и твердила себе упрямое «держись». Не плакала на похоронах Фреда — только бережно сжимала ладонью холодную мамину руку. Не плакала в то хмурое сентябрьское утро, когда уже в качестве семикурсницы впервые спустилась к завтраку в Большой зал. Тогда горькой волной накатило осознание, что место рядом с ней, где обычно сидел Колин, теперь займет кто-то другой.

А сейчас слёзы сами спешат пролиться, словно капли осеннего дождя. И тяжесть на сердце тает, как снег под лучами весеннего солнца.

— Прости, пап, — голос предательски сипит. — Иногда я бываю такой мокрой тряпкой. Столько времени прошло. Надо жить дальше. Знаешь, мы выиграли вчерашний матч. Мы их сделали.

— Мы с мамой не сомневались в тебе. И ждали, что ты напишешь нам.

— Я собиралась.

Правда собиралась. И чёрт его знает, почему не написала. Наверное, та маленькая девочка, когда-то оставшаяся один на один с дневником Реддла, всё ещё живёт в самом тёмном уголке её души.

— Мы гордимся тобой, Джинни, — Артур осторожно гладит её по волосам, и той маленькой девочке больше не страшно. — И я, и мама, и твои братья. Мы все. И очень тебя любим. Помни об этом, милая.

— Я знаю, пап, — знает, но как же важно услышать это снова. — Спасибо тебе. Всем вам.

Джинни быстро вытирает глаза. Словно на щеках — только осенняя сырость.

Молчание не тяготит, а согревает не хуже чар. Её отец — один из тех, с кем-то так уютно и спокойно молчать.

— Папа, как ты думаешь, это скоро пройдёт?

Он сразу понимает, о чём она спрашивает.

— Помнишь, как ты разбила коленку в детстве?

Конечно, помнит. Это бывало неоднократно — Джинни росла непоседой. Но один крохотный эпизод стал особенным и глубоко засел в памяти. Тогда она в очередной раз стащила из сарая метлу Фреда. Или Джорджа? Отец застукал ее на месте преступления, и с тех пор это был их маленький секрет. Секрет разбитых коленок.

— Если не залечить ссадину магией, нужно время, чтобы она зажила. А если сорвать корочку слишком рано, то будет болеть. Дай себе время, Джинни, — тихо произносит Артур и добавляет, словно прочтя её мысли: — И себе, и Гарри.

— Знаешь, иногда мне кажется, что Гарри уже всё решил за нас, — в голос пробираются нотки отчаяния, звенят в нем тревожной мелодией. — И что в его жизни нет места для меня.

Слова, которые она боится произнести даже наедине с собой, даже мысленно.

— Гарри вчера заходил к нам. Твоя мама угощала его абрикосовым вареньем. Он хотел отправить тебе письмо. Но я предложил передать его лично.

Артур тактично отворачивается и окидывает взглядом пустые трибуны, пока Джинни одним движением разрывает конверт. Она быстро пробегает глазами написанные знакомым почерком строки. Кончики пальцев покалывает, и сердце быстро-быстро стучит в груди: Гарри назначил ей встречу в Хогсмиде. Завтра в полдень.

— По правде говоря, твоя мама хотела передать тебе варенье, как обычно, в посылке, — чуть понизив голос, сообщает ей Артур. И улыбается тепло, задорно, по-мальчишески, так, что снег на висках почти незаметен. Так, как умеет только он один. — Но я решился на маленькое семейное преступление. Ты ведь не выдашь меня?

— Не выдам, — Джинни чувствует, как пробивающийся сквозь тучи лучик солнца трогает её губы улыбкой. — Это будет наш секрет.

У неё есть ещё один секрет: сегодня вечером хандра не придёт.

* * *

Следующим утром Джинни будит ещё один солнечный лучик, тайком пробравшийся через плотные шторы. Она сонно проводит ладонью по лицу, пытаясь смахнуть непрошеного гостя. Но он не уходит, продолжая дразниться, словно говорит: «Проснись, проснись же! Тучи уже ушли — посмотри, какое солнце». И Джинни, зевая, выбирается из постели, шлепает босыми ногами к окну и по-маггловски, без палочки, отодвигает шторы. Она долго стоит у окна, окруженная золотистым теплом, и улыбка сама расцветает на губах.

Время до полудня пролетает незаметно. Небрежно перекинув через плечо любимый гриффиндорский шарф, Джинни спешит в Хогсмид. Гарри будет ждать её у «Сладкого королевства».

Джинни чувствует легкое волнение. Как перед важным матчем после долгого перерыва: когда в груди ноет от предвкушения, и хочется свиста ветра в ушах, всего этого драйва, и ты помнишь, точно помнишь, что нужно делать, но тебе немного страшно. Потому что кажется, что садилась на метлу в какой-то другой жизни.

Целая вечность прошла с того дня, как они с Гарри попрощались на Кингс-Кросс. Она отправилась в школу, он — снова спасать мир. Что, если Гарри решит, что мир ему дороже? Ведь мир может предложить ему так много, а она, Джинни, — только свое пылкое сердце. И баночку абрикосового варенья, которую она ещё в спальне уменьшила взмахом палочки и быстро спрятала в карман пальто. Хватит ли этого?

К дракклу долгие объяснения, все эти пустые ненужные слова, которые ни она, ни Гарри совсем не умеют говорить. И даже долгая разлука не научила. Джинни твердо уверена: она посмотрит Гарри в глаза и сразу всё поймёт.

В Хогсмиде пахнет осенью. И Джинни вдыхает этот горьковатый душистый аромат, впитывает его до кончиков пальцев, не в силах надышаться. Это запах самой жизни. Жизни, которая продолжается, мчится вперед, как квоффл, метким броском отправленный в кольца.

Солнце еще хранит тепло ушедшего лета. Оно лучистым медом растекается по дороге, заливает кроны деревьев и крыши небольших домиков, виднеющихся впереди, играет солнечными зайчиками в рыжих волосах. Джинни ловит пальцами кружащуюся в воздухе паутинку и подставляет солнцу лицо. Завидев вдалеке знакомый силуэт, она ускоряет шаг, перепрыгивая через небольшую лужу и украдкой взглянув на свое отражение.

Гарри ждёт её в условленном месте. Щурясь на солнце, чуть заметно переминается с ноги на ногу — неужели волнуется, что она не придёт? Ее Гарри. Повзрослевший с тех пор, как они целовались вечерами у Чёрного озера, но такой её. Даже больше, чем раньше. Он поворачивает голову и встречается взглядом с сияющими глазами Джинни. И в этом его взгляде, как в зеркале, отражаются все её страхи и сомнения. Дни и ночи ожидания после долгой разлуки. И щемящая нежность, и надежда, дрожащая, как паутинка на ветру.

Прочь сомнения: у них с Гарри впереди целая жизнь. И целый день — только вдвоем. День, полный ярких красок осени, рыжего солнца и поцелуев со вкусом абрикосового варенья.