Moder (джен)

Пронизывающий до костей ветер с тайным негодованием волочится у самой земли, убивая мельчайшие зачатки жизни, встречающиеся на пути. Лишь ледяным великанам дано ступать по поверхности Йотунхейма, лишь им дано жить под этим небом.

Чужак был йотуном, но лишь наполовину. Чужака не должно быть здесь.

Чужака нет здесь, чужака слишком много здесь.

Ветер взвивается вихрем и опускается покладистой кошкой. Ветер сбивает чужака с ног, припечатывая лицом — единственной оголённой частью тела — к многовековым толщам льда и ласково треплет волосы великаньего сына.

Его не должно быть здесь. Но он не пришёл, а вернулся.

Не здесь и не сейчас. Вернулся домой.

Скрытый невидимой пеленой, он ступает навстречу судьбе под зорким прищуром следующей по пятам стихии. Всё живое слишком занято войной, которой суждено окончиться этой ночью, но осторожность не помешает никогда.

Сталь обжигает голень сквозь упругую кожу штанов, удерживая разум на грани между безумием и умиротворением. Последний шаг по глубоким насыпям из мелких осколков льда даётся с внезапным равнодушием. В Йотунхейме не бывает снега, только лёд, застывший в вечности. И лёд здесь не исчезает, но получает иную форму, становясь дворцом. Или храмом.

Шаг по отполированной глади. Ещё один. И ещё. В горле застывает ком. Сердце колотится быстро, заходится в бешеном ритме, стоит услышать визгливый плач ребёнка. Плутая по извивающимся коридорам, он то и дело сбивается с верного пути, идя вслед за вероломным насмешливым эхом, но так или иначе находит странный ледяной постамент, на котором истошно плачет маленький кулёк.

Младенец наг, укутан в сомнительную ткань и глазеет на него напуганным кроваво-красным взглядом, полным слёз. Какая ирония! Его собственные глаза голубые, зато руки обагрены кровью, а синие ладошки чисты и пока не причастны к смертям безликих мидгардцев, разбойников, солдат вражеских войск, йотунов. И той, о ком думать невыносимо до физической боли.

Ребёнок выглядит невинным. Всего лишь младенец-полукровка, он не знает о том зле, что совершит, не ведает о демонах, что будут терзать его, и не думает о том, как череда неверных решений убьёт ту единственную, что примет его таким, какой он есть.

Локи твёрдой рукой вынимает из сапога кинжал с искрящимся изумрудом на рукояти и заносит его над собой же — маленьким и неразумным. Он силится представить на месте младенца себя нынешнего. Возможно, он и чудовище, но заколоть ребёнка — задача не из лёгких.

Он закрывает глаза, и ребёнок на ледяном ложе делает то же самое. В ушах отдаётся голос Фригги, напевающий колыбельную, и сквозь плотно сжатые веки проступают слёзы бессилия и отчаяния. От осознания, что произойдёт в следующий миг, руки, до боли сжимающие кинжал, заходятся непреодолимой дрожью. Он хочет умереть. Именно сейчас и именно так. Но ему нужно подготовиться. Он никогда не понимал, как можно быть готовым к смерти, но старался не думать об этом слишком много. И впрямь, зачем, когда жизнь только началась и наполнена красками и перспективами?

Он всё ещё очень молод. Ему едва перевалило за тысячу. Но душа уже хочет покоя, свободы ото всех неурядиц, нелепиц и жестокостей этого мира.

Он смог пережить предательство отца. Смог вынести пытки Таноса, то, как он копошился в его голове, то, как он внушал ему свои мысли и идеи. Слишком жёсткие. Слишком прямолинейные. Слишком…скучные? Он мог бы даже всю жизнь прожить в изоляции за решёткой в асгардской темнице, но смириться со смертью матери он оказался не в силах. Так раз всё кончено, чего стоит?..

В ушах стучит кровь. А Фригга поёт, поёт, поёт…

Всем будет лучше.

Лезвие одним резким движением вонзается в податливую плоть малыша, и руки, сжимавшие клинок, тают в воздухе, сопровождаемые облегчённым выдохом. Ветер затихает, ласково целуя ребёнка в каменеющие губы.

Ледяной выступ становится жертвенным алтарём, и кровь успевает застыть и замёрзнуть, когда Один Всеотец, ведомый раздававшимся детским плачем, входит под своды храма.

Из груди младенца торчит кинжал, подаренный никогда не существовавшему Локи человеком, который никогда не будет его отцом.

Говорят, царица Асгарда сошла с ума. Она искала сына, которого никто не помнил.