Мухи (джен)

Мухи, порожденные необычайно теплым февралём, полчищами вились над головами людей. От их назойливого жужжания звенело в ушах, как будто кто-то медленно-медленно растягивал барабанные перепонки. Насекомые садились на тела приговорённых к казни бабидов и устраивали пиршество в открытых ранах, собирая хоботками кровь и гной, откладывая яйца. Они словно знали, что скоро человеческая плоть превратится в груду гниющего мяса, которое пойдет на корм их прожорливым личинкам.

Лишенные сил, чтобы отогнать мух, мятежники, едва волоча ноги, брели по улицам Тегерана. Они поддерживали друг друга, чтобы не упасть от жажды и изнеможения. На почерневших от боли лицах читалось одно желание — поскорее увидеть занесенную над головами милосердную сталь и на последнем выдохе испытать облегчение. Обветренные, потрескавшиеся губы едва шевелились, посылая проклятия мучителям или молясь. Образовавшая живой коридор толпа плевалась десятками ртов и бросала камни, целясь в головы и спины обреченных. Охранники, шедшие по сторонам, оттесняли наиболее ретивых «народных мстителей» и следили, чтобы те не забили бабидов до смерти раньше срока.

Эрик находился среди стражников, но, в отличие от них, не шел пешком, а ехал на лошади, направляя норовистую, раздувавшую ноздри кобылу прямо на разъяренную, жаждущую мести толпу, зная, что зеваки расступятся перед ним, сколько бы их ни было. И точно: лишь увидев возвышающуюся над ними костлявую фигуру в чёрном одеянии, закрытое платком лицо, жёлтые тигриные глаза, те с криками шарахались в стороны. Молва бежала далеко впереди Эрика: самый беспощадный шахский палач, придумавший изуверские пытки для последователей учения Баба; лютый цепной пес, которого взошедший на престол Наср-эд-дин спускал с поводка и натравливал на своих врагов. Не человек, а демон, чье ужасающее обличье невозможно вынести ни одному правоверному.

Часть правды в этом была: он действительно стал палачом, хотя и не по своей воле. С необходимостью выбирать между собственной и чужой жизнью он столкнулся вскоре после прибытия в Персию. Правитель страны был безразличен к его музыкальным талантам, но умение инородца убивать пришлось шахиншаху по вкусу. Высочайшим повелением Эрика назначили на высокий пост «карающей десницы государя».

Мастерство, с которым он обращался с удавкой, и уроки, полученные им в тайной секте индийских душителей, делали его смертоноснее атакующей кобры. Он отправил к праотцам не один десяток неугодных Наср-эд-дину сановников, придворных и осужденных судом преступников. Шахиншах особенно ценил то, что каждая из жертв истязала себя иллюзией возможного спасения. Но даже с оружием в руках приговоренные не могли одолеть Ангела Смерти, как нарекли нового палача при дворе персидского владыки.

* * *

Совесть, которая временами робко скреблась в наглухо запертую дверь души, Эрик постарался запрятать как можно дальше и возвел на её пути много новых крепостных стен: в сложившихся обстоятельствах любое сомнение и проявление сострадания были равносильны гибели. От него требовалось хорошо выполнять свою работу и получать щедрое вознаграждение.

Он успокаивал себя тем, что оказался не в то время и не в том месте. Это была неприветливая страна, опасная, жестокая, существующая по диким в представлении европейца законам, и её люди не вызывали у него ни малейшей симпатии. Какое ему было дело до того, что многих из них желанием правителя посылали на бойню?

Однако восемь месяцев назад его уверенность впервые поколебалась. Шахиншах тогда направил его к своему дяде. Принц Махди Кули Мирза как раз торжествовал победу над мятежниками, которых обманом, презрев данные клятвы, вынудил сложить оружие и выманил из осажденного форта Табарси. Гадая, что потребовалось от него принцу, Эрик прибыл в Барфуруш.

Въехав в город, он поразился празднично украшенным улицам и всеобщему ликованию жителей, которые поздравляли друг друга с большой удачей: среди схваченных оказался любимый ученик Баба, Куддус. В толпе шныряли нищие мальчишки, и Эрик услышал, как один восторженно говорил своему чумазому приятелю, поглаживая себя по тощему, почти прилипшему к позвоночнику животу: «Вот бы этих мятежников ловили каждый день! Сегодня снова будут раздавать хлеб для бедных!» Степенные купцы в торговых рядах тоже были заняты обсуждением последних новостей. Они единодушно сходились во мнении, что для Баба, да проклянет Всевышний этого богоотступника, арест близкого друга и последователя станет тяжелым ударом, и справедливость требует, чтобы Куддуса казнили в назидание тем, кто захочет бунтовать и подрывать божественные устои государства.

Предчувствия, одно хуже другого, терзали Эрика. Неужели его вызвали в Барфуруш для того, чтобы он осуществил казнь, на которую будут глазеть тысячи горожан? До сих пор ему приходилось убивать только преступников или придворных сановников. Последних он глубоко презирал, зная, что любой из них, окажись чуть ловчее, без раздумий отправил бы на верную смерть своих соперников за шахское благоволение. Эти поединки были развлечением Наср-эд-дина, не нуждались в большом количестве зрителей, и Эрик благодарил судьбу хотя бы за такую поблажку. Сейчас дело обстояло иначе. Кроме того, казнь мятежника, который принадлежал к одному из самых древних и знатных родов Персии, требовала не ритуального оружия тхагов, которым он всегда пользовался, а стального клинка. Не удушения, а отсекания головы.

* * *

Во дворце было прохладно. Эрик стоял, вперив отсутствующий взгляд в причудливую мозаику на стене и слушал, как журчит вода в фонтанах и поют в больших золоченых клетках птицы.

Сидящий на возвышении принц погладил бороду и спросил:

— Скажи, что ты сделал бы со своим смертельным врагом?

— Я бы постарался убить его, — ровным тоном произнес Эрик, зная, что от него ждут именно такого ответа.

Принц задумался. Эрик слышал, что Махди Кули Мирза не хотел брать на себя ответственность за дальнейшую судьбу Куддуса: он, как и Наср-эд-дин, предпочитал воздерживаться от вмешательства в дела общины бабидов. К тому же принц уже запятнал себя расправой над защитниками Табарси. Эта победа ничуть не красила его и не могла считаться достойной. Когда солдаты ворвались в осажденный форт, его защитники были уже настолько изнурены голодом, что в пищу шли остатки травы и вываренные в кипятке кожаные пояса и сабельные ножны. Через переговорщиков, с которыми принц повел себя, как гостеприимный и радушный хозяин, он послал Куддусу Коран и написал, что предлагает мир и обещает бабидам безопасность. Свои слова он скрепил шахской печатью. Куддус, хотя и подозревал неладное, отправился в стан неприятеля, где и был взят под стражу.

Махди Кули Мирза нарушил все данные клятвы и жестоко, как волк, забравшийся в овчарню, расправился с обессиленными от голода и долгой осады людьми. По его приказу солдаты перебили почти всех сдавшихся бабидов. Осталась в живых только горстка мятежников, которые очень скоро позавидовали мёртвым товарищам.

Принц дал волю своей злобе, и даже самые стойкие содрогнулись от ужаса. Тех, кому повезло, просто повесили, но остальных отправили на страшную, мучительную смерть. Людей привязывали к лошадям и раздирали на части. Ими стреляли из пушек, обливали их сырой нефтью и поджигали. Палачи рубили защитников форта на куски, как ягнятину для плова; подвешивали за ноги к деревьям и расстреливали. Всё это время Куддус находился под стражей и ждал решения своей участи. Принц колебался, не зная, как с ним поступить. Излишнее рвение могло рассердить скорого на гнев шахиншаха, а бездействие не понравилось бы имеющему огромное влияние на Наср-эд-дина великому визирю...

Сзади раздались осторожные, подкрадывающиеся шаги. Эрик напрягся. Он ненавидел, когда кто-то пытался подойти к нему со спины. Инстинкт требовал мгновенно развернуться и нанести удар. В этот раз соблазн был особенно силен. Пальцы сделали привычное движение, нащупывая спрятанное в рукаве тонкое лассо. Носок правой ноги, подготовившейся к развороту и принявшей на себя вес тела, свело от напряжения.

Человек еще немного постоял за его спиной и аккуратно обошел мрачную высокую фигуру. Новоприбывшим оказался Саид уль-Улама, возглавлявший духовную общину города. Он вежливо поприветствовал Эрика, улыбнулся и возвел глаза к потолку. Его смиренный вид, медоточивый голос и расслабленные, холёные, как у томной наложницы гарема, руки не могли ввести в заблуждение недремлющее чутье: враг. Сильный, коварный и очень хитрый. Эрик перевел взгляд с принца на священника и подумал о том, что Махди Кули Мирзу мог сделать клятвопреступником именно этот благообразный человек, ненавидящий Баба так же яростно, как крестьянин — пожравшую все посевы саранчу.

Священник кашлянул, привлекая к себе внимание, и, убедившись, что принц смотрит на него, принял важную позу и спросил у Эрика:

— Какой участи, по-твоему, заслуживает человек, который поджёг поле с пшеницей и уничтожил тем самым весь урожай?

— Только суд вправе назначить преступнику наказание за совершенное им злодеяние.

— Лучшее наказание то, что воздает мерой за меру. Считаешь ли ты справедливым, если бы поджигателя выдали землепашцам, чьи семьи он обрек на мучительный голод?

— Они бы разорвали его, — тихо произнес Эрик, уже начиная догадываться, что к чему.

— Верно. Но это была бы высшая справедливость, ибо наказание за содеянное отвратило бы других от повторения преступления.

— Чего вы от меня хотите? — спросил Эрик и заметил, как у священника недоуменно поднялись брови. Тот переглянулся с принцем и сухо произнес:

— Мы наслышаны о том, что ты весьма преуспел в искусстве умерщвления.

— Меня вызвали для того, чтобы я убил Куддуса? — задал Эрик прямой вопрос. — Хорошо. Когда и чем я должен это сделать?

Саид уль-Улама спрятал в усах довольную усмешку.

— Не совсем, — вкрадчивым тоном сказал он. — Я однажды видел тебя в бою. Ты убиваешь быстро, а для него скорая смерть была бы непозволительной милостью. Ты должен придумать...

— Я никогда не пытал людей, — оборвал его Эрик.

— Тебе и не придется это делать, — вмешался принц. — Но мой благословенный брат, да хранит его Аллах, убежден, что ты способен на многое и неистощим на выдумки. Ты понимаешь, что я имею в виду? Куддуса нельзя калечить.

О да, Эрик понимал. От него требовалось задействовать фантазию и изобрести пытку, которая развязывала бы язык лучше привычного арсенала заплечных мастеров. Какую же ненависть должен вызывать человек, которого хотят обречь на запредельные муки?

— У тебя есть время до завтра. Мы не можем ждать.

— Я могу не справиться, — глухо проговорил Эрик.

— Постарайся. Это приказ великого визиря.

— Тогда у меня есть одно условие.

— Условие? — внезапно взорвался священник. — Да как ты смеешь, неверный, ставить условия?

— Я должен понять, с кем имею дело, — словно не слыша его рассерженного голоса, пояснил Эрик. — Вам ведь нужна не пытка, а отречение Куддуса от своей веры.

Установившееся в зале молчание подтвердило догадку. Принц опомнился первым и сказал:

— Мы будем весьма довольны, если тебе удастся заставить его объявить перед всеми о своих заблуждениях.

— Если он это сделает, ему сохранят жизнь?

— Разумеется, — ухмыльнулся священник, но едва заметное раздраженное движение его бровей и брошенный украдкой взгляд на принца сказали Эрику, что помилования Куддусу ждать не стоит. Даже если он откажется от учения Баба и униженно будет просить о помиловании.

— Зачем лишний раз проливать кровь? Куддус может подать пример остальным, и я хочу, чтобы ты хорошо это понял.

— Вот поэтому я и должен увидеть его, чтобы убедиться, насколько он стоек.

— Это опасно, — пробормотал, не соглашаясь, Саид уль-Улама. — Он обязательно будет совращать тебя своими речами и вольет в твои уши отравленный бальзам богомерзких слов.

— Неужели вы боитесь за иноверца? — Эрик хрипло рассмеялся, до того его начал забавлять неумело разыгрываемый спектакль.

— Я не против, — сказал, поразмыслив, принц. Священник склонил голову, демонстрируя покорность. — Тебя отведут к Куддусу, чтобы ты мог узнать, что это за человек. Но учти, под его молодым обличьем таится шайтан. Не слушай его. Заткни уши, если он начнет тебя соблазнять словами.

* * *

Эрик молча шел за охранником, показывающим ему дорогу, и чувствовал запах пота и страха. Безусловно, этот человек знал, кто следует за ним, и поэтому зажженная лампа в его руках ходила ходуном. Когда они остановились у последней двери, сопровождающий не сразу смог попасть ключом в скважину — настолько сильно у него тряслись руки. Наконец замок поддался, и громкий, режущий уши скрип заржавевших петель возвестил, что они у цели.

— Теперь уйди.

— Но я не могу! У меня приказ... — попытался неуверенно возразить охранник, однако, больше для вида.

— А разве тебя не предупредили, что мой разговор с пленником должен пройти без свидетелей? — спросил Эрик тоном, не предвещающим ничего хорошего. — Или ты не знаешь, кто я?

Он снял с себя маску, взял из рук оторопевшего стражника лампу и поднес её к своему уродливому лицу. У стоявшего напротив мужчины при виде открывшейся картины громко заурчало в животе.

— Убирайся! — понизив голос до зловещего шепота, сказал Эрик.

Тот затравленно пискнул и прижал руку к паху. В спёртом тюремном воздухе остро и противно завоняло мочой. Охранник попятился назад, и через мгновение его простыл и след.

Эрик подошел к толстой решетке, закрывающей камеру от пола до потолка, приблизил лампу к прутьям и увидел человека, из которого нужно было вырвать отречение.

Как любой попавший в заключение человек, Куддус выглядел неряшливо. Его волосы и борода были всклокочены, а одежда покрылась пятнами засохшей грязи. Но как удручающий внешний вид не мог скрыть его очевидной молодости, так и тюремная камера не сумела уничтожить в нем достоинства. Эрик понял это в одну секунду и так отчетливо, словно уже неоднократно беседовал с пленником. Не успев переброситься с ним ни единым словом, он уже знал, что визит в тюрьму абсолютно бесполезен. Он почувствовал себя крайне неуютно: Куддус, который был ровесником Эрика, подавлял его величием духа.

— Тебя послали, чтобы убить меня? — просто спросил он. — Но еще не время! Моя свадьба должна состояться под открытым небом, в центре Забзих-Майдана. Тысячи людей придут посмотреть на неё, и я поделюсь с ними своими мечтами и надеждами. Моё сердце наполнится весельем и возликует, когда я возьму себе в жёны самую чистую и скромную невесту.

По спине Эрика пополз холодок. Неужели Куддус спятил? Но глаза пленника были ясными, а улыбка на губах ничем не напоминала усмешку безумца. Куддус вплотную подошел к решетке, и Эрик невольно отпрянул.

— Я знаю тебя, — произнес узник. — Ты служишь шаху и казнишь по его приказу людей. Зачем ты здесь?

— Отречение, — вытолкнул Эрик единственное слово из пересохшего горла.

— Отречение, — повторил Куддус и застенчиво улыбнулся. — Ну конечно, как же я сразу не догадался. Мне жаль расстраивать тебя, мой друг, но отказаться можно только от того, во что не веришь.

— Тебя заставят это сделать под пыткой.

Чёрные глаза, полные юношеского огня, без содрогания взглянули на обезображенное лицо Эрика.

— Я уже не принадлежу себе, — поднял он вверх палец, желая придать больший вес каждому из своих слов. — Прежде я даже носил другое имя, но когда учитель призвал меня, я стал восемнадцатой Буквой Живущего.

Взгляд Куддуса подернулся дымкой воспоминаний. И он стал рассказывать тихим, спокойным голосом:

— Три года назад, в Ширазе, меня и моего товарища, Муллу Садека, уже подвергли пыткам. Нам подпалили бороды, продырявили ноздри. В таком унизительном виде нас водили по улицам, чтобы каждый горожанин мог послать нам свои проклятия или плюнуть вслед. Потом, на площади, нас били плетьми. Садеку досталось множество ударов только за то, что одну из своих проповедей в мечети он закончил словами нашего учителя. Но он лишь улыбался, заставив палача поверить, что ничего не чувствует... Праведность придала этом достойнейшему человеку сил. Он с честью выдержал испытание и выжил.

Эрик покачал головой.

— В этот раз ждёт мука пострашнее.

Куддус стиснул пальцами железные прутья.

— Значит, это ты должен придумать пытку для меня? — спросил он и пробормотал себе под нос: — Да, разумеется, сначала поговорить со мной и убедиться, смогу ли я вынести... хитро...

Вместо ответа Эрик полез за пазуху и вытащил небольшой пузырёк.

— Что это? Яд?

— Здесь сильная настойка из мака и сонной травы. Несколько глотков одурманят твой разум и притупят боль. Если выпьешь её всю, через три-четыре часа наступит смерть.

— Зачем мне это?

— Я знаю, что в живых они тебя всё равно не оставят.

Куддус жадно смотрел на пузырек и молчал. Эрик видел, как велик для него соблазн закончить свои муки, призвав легкую, безболезненную смерть. И вдруг узник решительным движением отвел от себя руку мрачного посетителя, отвергая дар милосердия.

— Но почему?! — Эрик не мог прийти в себя от изумления, смешанного с уважением к чужому мужеству и некоторой долей страха перед фанатичной верой.

— Отправляя меня в Шираз, учитель сказал: «Тебе помогут силы небесные, и о твоем подвиге и славе узнают все, — напевным, мягким голосом произнес Куддус. — Возрадуйся... ибо тебя изберут вождем доблестной армии, бойцы которой примут мученическую смерть во имя Бога...» Потом он обнял меня и сказал со слезами на глазах, что вновь мы встретимся с ним лишь тогда, когда предстанем пред очами Самого Владыки Славы... Мне ли сомневаться в его словах? Буду ли я достоин награды, если малодушно испугаюсь боли, зная, что мои товарищи приняли её с радостью?

Эрик сунул пузырёк в карман. Он догадывался, что исход их встречи будет именно таким. Догадывался, но отказывался верить.

— Принц обещал тебе жизнь, — сказал Эрик. — Он лжет.

Раздался тихий захлебывающийся звук. Эрик оторопел, не веря своим глазам: узник смеялся.

— Принц? — переспросил Куддус. — Он жаден до власти и жесток, но он труслив как шакал. Не его мне нужно бояться. Мой враг — Саид уль-Улама. Он давно мечтает расправиться со мной. Я и мой товарищ, Мулла Хуссейн, были как бельма на его глазах. Он хотел уничтожить нас, разорвать обоих собственными руками, но в живых, к его разочарованию, остался только я один. Я знаю, что пощады мне от него не ждать.

— Прощай, — Эрик развернулся, намереваясь уйти.

— Погоди! — Куддус схватил его за запястье и горячо зашептал: — Я благодарю тебя за помощь, которую ты, совсем не зная меня, захотел оказать. Твое сердце способно на сострадание, хотя при дворе нашего правителя ты занимаешься ужасными вещами. На твоем лице я вижу тень смерти и сильных потрясений. Не сейчас, но через год тебе представится случай бежать из страны. Воспользуйся им. Другого шанса покинуть Персию у тебя уже не будет. Беги, иначе тебя казнят.

— А ты хорошенько помолись своему богу, Куддус! — Эрик вырвал руку. Пристально посмотрев пленнику в глаза, он провел пальцами по своей шее и проговорил: — На твоем месте я не стал бы ждать смерти, а сам ускорил бы её приход.

* * *

Когда наутро Эрика вызвали во дворец и спросили, можно ли добиться отречения Куддуса, он честно ответил, что стойкость и вера этого юноши делают бессмысленным применение к нему пыток. Истязание плоти может причинить боль его телу, но бессильно сломить дух.

Саид уль-Улама внимательно выслушал Эрика и сухо обронил:

— Ты не справился с поручением, которое на тебя возложили.

— Вам нужно было отречение? Вы его не добьетесь, даже если станете заживо резать Куддуса ножами.

— Ты восхищаешься им, верно? — прищурившись, заключил священник.

— Его мужество поистине удивительно, — тщательно подбирая слова, начал Эрик, — и оно вызывает уважение.

— Может быть, ты считаешь, что мы вообще должны его отпустить? — насмешливо спросил Саид уль-Улама.

— Мне безразлична его судьба. Если вы намерены его казнить — казните. Или сделайте вид, что милосердны к нему и позвольте толпе самой решить его участь. Пусть люди выберут, чего он больше достоин — жизни или смерти. Это будет справедливым. Или покажется таковым со стороны.

Махди Кули Мирза раскрыл рот, но ничего не сказал. Его левое веко задергалось так сильно, что принцу пришлось закрыть половину лица рукой и сделать в вид, что ему в глаз попала соринка. Саид уль-Улама несколько раз задумчиво погладил свою шелковистую, ухоженную бороду и коснулся пальцами уголков рта, стирая с губ язвительную усмешку. Глаза священника превратились в два непроницаемых холодных камня, и он проговорил:

— Ты совсем не так глуп, каким кажешься. Мы оповестим шахиншаха, да продлятся его годы и умножится великая слава, о том, что ты оказался нам полезным. А теперь ступай.

* * *

Казнь Куддуса состоялась через два дня после того, как Эрик навестил его в тюрьме. Ученик Баба оказался прав, говоря, что ему стоит бояться не принца, а священника. Саид уль-Улама собрал в мечети жителей города и обратился к ним с речью о том, что мятежника нужно не везти в Тегеран, на чём настаивал осторожный Махди Кули Мирза, а предать смерти в Барфуруше. Священника не остановило даже то, что по материнской линии Куддус являлся прямым потомком Пророка Мухаммеда, что вынуждены были признать все собравшиеся муллы.

— Смерть! — начали выкрикивать разгоряченные словами своего духовного наставника мусульмане. — Смерть предателю веры!

— Ему удалось доказать вам, что он потомок имама Хасана, так пусть докажет теперь, что сам является Пророком! — Саид уль-Улама с торжествующим видом сорвал с головы Куддуса зелёный тюрбан и швырнул на землю.

Осознав, что любое противодействие толпе верующих может повлечь за собой непредсказуемые последствия, Махди Кули Мирза объявил, что умывает руки и передаёт Куддуса духовной общине. Принц не пожелал присутствовать при расправе. Он приказал седлать коня и срочно покинул город.

Куддуса вывели из мечети, и священник объявил, что приговаривает его к казни. Многие из собравшихся людей, доселе внимательно наблюдавших за происходящим, моментально превратились в псов, преследующих загнанную добычу. Они набросились на юношу, разодрали на нём одежду и вываляли его в уличной грязи. Стража заковала Куддуса в кандалы и поволокла по улицам.

Ему харкали в лицо. Мужчины и женщины избивали его палками, кидались на пленника с ножами. По телу Куддуса лилась кровь, а лицо превратилось в кровавое месиво, покрытое зловонными плевками. Он падал, но потом неимоверным усилием воли поднимался на ноги и продолжал идти под градом ударов.

— Прости их, они не ведают, что творят, — упрямо твердил он опухшими, рассеченными губами. — Яви им Свое милосердие, ибо они не знают того, что известно нам! Я старался указать им путь, который ведет к спасению, но они все восстали против меня. Укажи им путь истины и обрати их невежество в веру!

Эрик с ненавистью наблюдал за тем, как открыто зеваки наслаждались происходящим, несмотря на то, что некоторые из них хорошо знали Куддуса с детства: он родился и вырос в Барфуруше — городе, где ему было суждено принять мученическую смерть.

— Что же вы делаете, изверги! — отчаянный женский вопль перекрыл гомон толпы. — Он же ещё так молод! Пощадите его!

Люди начали вертеть головами, чтобы узнать, кто посмел защищать Куддуса. Кричала пожилая женщина, которую жители оттеснили к стене одного из домов. Её седые волосы выбились из-под белого платка. По лицу, похожему на печёное яблоко, безостановочно струились слёзы. Старушка бессильно трясла в воздухе худыми сморщенными кулаками.

— Отойди, мать, не мешай! Затопчут! — проходивший мимо стражник оттолкнул её плечом, и она, как подкошенная, рухнула на колени, зарыдав горько и безутешно.

Брошенный кем-то камень ударил Куддуса в затылок, до кости рассек кожу, и юноша без чувств упал на землю.

— Сдох, что ли? — один из охранников ткнул его в бок носком сапога.

— Нет ещё, вон, гляди, дышит, — ответил ему другой и перевернул несчастного на спину.

Куддус открыл глаза. Собрав последние силы, он с трудом поднялся и расправил плечи. Жизнь едва теплилась в нем, но он упрямо цеплялся за каждую её крупицу. Истязавшая его толпа замерла, когда послышался вдохновенный голос осужденного:

— Об одном я жалею: о том, что в этот радостный час нет со мной моей матушки! Если бы она была здесь, она увидела бы собственными глазами мою славную свадьбу, мое обручение с Богом!

Разъяренная речью и небывалой стойкостью Куддуса толпа накинулась на него. Тело бабида рвали и резали на части. Окровавленные, истерзанные останки бросили в костёр.

Эрик почувствовал, как его волосы встали дыбом — не только от жестокости увиденного, но еще и от воспоминания о том, что ему сказал Куддус в тюрьме два дня назад: «Моя свадьба должна состояться под открытым небом, в центре Забзих-Майдана. Тысячи людей придут посмотреть на неё, и я поделюсь с ними своими мечтами и надеждами». Сбылось всё до последнего слова. Кровавая «свадьба» состоялась. Неужели погибший действительно был пророком и знал о дне и часе своей гибели? Неужто также правда и то, что он предрек ему, когда говорил о грозящей опасности и необходимости бежать из страны?..

* * *

Эрик хорошо запомнил предостережение, как уверился и в том, что с поверженными врагами в этой стране расправлялись без всякой жалости. Однако новая вера охватывала Персию быстрее, чем огонь сухое пшеничное поле, и погасить этот пожар было невозможно. Происходило много необъяснимого: богословы и непримиримые гонители бабидов вдруг признавали правоту их учения, а уважаемые люди принимали у себя членов общины и оказывали им помощь.

За прошедшие с момента гибели Куддуса месяцы Эрик видел много смертей, и нынешняя казнь должна была стать очередным зверством, с помощью которого великий визирь Мирза Таги-хан пытался остановить волну бабидских восстаний, захлестнувшую Персию.

Эрик натянул уздцы и ударил пятками по бокам лошади. Та встала на дыбы. Жители Тегерана, спешившие на городскую площадь, шарахнулись в стороны, освобождая дорогу, и он беспрепятственно проехал к лобному месту.

Семеро осужденных приблизились к эшафоту. Там их уже поджидал палач — высокий, обнаженный по пояс мужчина могучего телосложения, который сосредоточенно хмурил брови и пробовал пальцем остроту наточенного меча. Бабиды, тесно прижавшись друг к другу, тихо переговаривались между собой. Хотя их никто не слышал, было понятно, что они прощаются и произносят слова ободрения в час последнего испытания.

Первым предстояло принять смерть Хадже Мирзе Сейиду, родному дяде Баба. Он обвел лица собравшихся мрачным, полным решимости взглядом, и в установившейся тишине загрохотал его голос:

— Если бы мне суждено было призвать на вас проклятие Всемогущего, я уверен, гнев Его был бы ужасен, а месть — страшна. Но не об этом я молюсь. Я молюсь о том, чтобы Он смыл пятно вашей вины и помог пробудиться от сна беспечности.

Закончив свою речь, осужденный снял чалму и положил голову на плаху.

Следующим был житель Барфуруша, славящийся своей набожностью и скромностью Мирза Курбан Али. За него пыталась вступиться даже вдовствующая мать шаха, но безуспешно: обвиняемый во всеуслышание признался в том, что не только разделяет взгляды Баба, но и является его горячим последователем.

Он подошел к обезглавленному телу и обнял своего мёртвого товарища. Палач взмахнул мечом. Толпа ахнула, увидев, что приговоренный к смерти остался невредим: с его головы скатилась только чалма. Потом послышался его голос. В гробовой тишине обреченный на смерть мятежник читал... стихи.

— Мы себя забываем, познавши Любовь;

Счастлив тот, кем она овладела.

Посмотрите скорей на счастливца, ему —

Голова иль чалма — все равно, что слетело...

Зрители засвистели. Кто-то засмеялся. Лицо палача стало пунцовым от злобы. Он снова занес меч над строптивцем и в этот раз уже не оплошал...

Когда на эшафот поднялся проповедник Хаджа Мулла Исмаил Куми и увидел тела казненных перед ним бабидов, на его лице появилась счастливая улыбка. Он не был безумен, как могло показаться зрителям в первых рядах, которые толкали друг друга локтями, чтобы протиснуться еще ближе и не пропустить зрелища.

— Мои возлюбленные друзья, вы превратили Тегеран в рай! Если бы я только мог прийти раньше вас!

Он начал было молиться, но палач обезглавил его, оборвав на полуслове. Следующего приговоренного, богослова Сейида Хуссейна Туршизи, заколол кинжалом офицер, прибывший от великого визиря, чтобы как можно скорее прервать обличительную речь мятежника.

Трое оставшихся, Хаджи Мухаммад Таки Кермани, тегеранский купец Сейид Муртаза и Мухаммад Хуссейн Марагеи, вышли на помост вместе. Эрик услышал, как все они просят не мешкать и убить их вместе, чтобы поскорее присоединиться к своим павшим товарищам. Никто не пытался продлить последние минуты жизни, не выглядел подавленным, не трясся в ожидании момента, когда их потащат к плахе. Наконец палач сделал знак своим подручным, и те заставили бабидов встать на колени. Меч на мгновение завис в воздухе, резко опустился, и три головы покатились по деревянным доскам эшафота. Из перерубленных артерий фонтаном хлынула кровь. Тела содрогнулись в последнем конвульсивном движении и навечно затихли. Палач устало вытер лицо от пота и отбросил меч в сторону. Дело было сделано.

Останки казненных свалили в одну кучу, предоставив толпе возможность вдоволь поглумиться над ними. Жители пинали трупы, мочились и плевали на них, выливали из вёдер помои. Происходящее казалось иллюстрацией ада. И над всем этим кошмаром роем носились мухи. С надсадным гудением они то зависали в воздухе, то опускались вниз и совокуплялись в смердящей жиже из крови и нечистот, ползая по тому, что еще недавно было людьми.

* * *

Через четыре месяца после казни семерых бабидов, названных в народе «тегеранскими мучениками», Эрику удалось покинуть Персию. Это можно было счесть чудом или невероятным везением, потому что ему на помощь пришел не кто-нибудь, а приближенный самого шахиншаха, возглавлявший полицию провинции Мазендаран. Сановник должен был схватить ставшего ненужным иноверца и заключить в тюрьму, но вместо этого, рискуя жизнью, сделал всё, чтобы тот тайком сел на корабль и невредимым добрался до России.

Однако самым мистическим и необъяснимым обстоятельством, которое никак не давало покоя Эрику, было то, что его побег состоялся ровно через год после встречи с Куддусом. После всего, что он слышал и чему стал свидетелем, он больше не верил в случайность таких совпадений, хотя и не мог объяснить их сверхъестественную природу.

Незадолго до отъезда из страны Эрик узнал, что Саид уль-Улама, обрекший беззащитного пленника на жестокую расправу, умер от странной болезни. День и ночь священника била лихорадка. К его телу невозможно было притронуться — таким оно было горячим, но сам он никак не мог согреться, хотя носил меховую одежду, а в очаге по его приказу постоянно поддерживали огонь. Его мучила ужасная жажда, которую он не в силах был утолить, даже если бы осушил все колодцы мира. Он ссыхался на глазах, как будто изнутри его точили прожорливые черви, и вскоре умер в страхе и одиночестве. После смерти хозяина стал быстро разрушаться его дом, и от былого великолепия и пышности здания осталась лишь груда камней. Одни люди говорили, что Саид уль-Улама был проклят за жестокость и коварство, другие шептались, что священника настиг гнев Аллаха за казнь Куддуса, а третьи благоразумно предпочитали хранить свои мысли при себе: в смутное время, в которое погрузилась страна, можно было оказаться в тюрьме за одно лишь подозрение в сочувствии к инакомыслящим.

Имам Хасан — внук Пророка Мухаммеда;

Зеленый тюрбан — тюрбан зеленого цвета имели право носить лишь прямые потомки Пророка Мухаммеда;

Бабизм, религиозное учение общины бабидов, созданной Бабом в середине 40-х гг. 19 века в Персии. Учение провозглашало окончание эпохи господства законов, основанных на Коране и Шариате, замену их новыми, по существу буржуазными, порядками, изложенными в священной книге «Беян», написанной Бабом: равенство всех людей, защита прав личности и собственности, установление священного царства бабидов, изгнание из него небабидов и конфискация их имущества. Демократические элементы учения позже были развиты учениками Баба, которые проповедовали отмену всех налогов, повинностей и частной собственности, введение общности имущества, установление равенства женщин с мужчинами. После поражения бабидских восстаний в 1848—1852 годах один из учеников Баба, Бахаулла, создал новое учение — бахаизм. Он говорил своим ученикам о том, что в мире существует только одна религия — «неизменная вера Божия, вечная в прошлом, вечная в грядущем».

Тхаги (туги, фансигары) — секта душителей в Индии.