Солнце Австралии (гет)

После солнечной Австралии Англия кажется еще более пасмурной, промозглой и серой — Хитроу встречает блеклыми лицами, холодным кофе, привычным проливным дождем за окном.

Тяжелые, напитавшиеся влагой тучи затягивают все небо, по тротуарам легкой дымкой ползет туман.

Гарри выходит на улицу и закуривает сигарету; кроссовки утопают в зеркальных лужах, пахнет дымом и мокрым асфальтом, а под рукава мешковатой толстовки, доставшейся еще от Дадли в той, прошлой жизни, заползает и разливается по телу вязкий, противный холод.

Гарри натягивает на голову капюшон, попутно замечая, что и стоящая рядом Гермиона плотнее кутается в свою тонкую старенькую ветровку, едва уловимо морщась от того, что крупные холодные капли падают ей за шиворот.

Гарри хочется дать ей зонт — да нет его. Маги не привыкли пользоваться зонтами, и дождь сейчас, на самом деле, меньшая из их проблем.

Они неспешно бредут по улице, почти не обращая внимания на непогоду. Прохожие, все как один одетые в серое, черное и коричневое, сливаются с тусклым ландшафтом. Сигарета тухнет, и Гарри с трудом удается поджечь ее снова. Гермиона бросает неодобрительный взгляд, открывает рот, но не говорит ничего и, молча пожимая плечами, обходит особенно глубокую лужу.

Гарри кашляет, сплевывает на асфальт и впервые, пожалуй, в жизни думает, до чего отвратителен сентябрь. Раньше первый осенний месяц вызывал у него исключительно теплые чувства, несмотря на погоду — в сентябре Гарри традиционно прощался с Дурслями и отбывал в Хогвартс, чего с нетерпением ждал все каникулы, но теперь это осталось в прошлом.

Это первый год, когда им не нужно туда возвращаться. Гарри поступил на стажировку в Аврорат, Гермиона же — в Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними, но вся учеба в Министерстве начиналась с октября, а до этого оставался почти целый месяц.

В начале августа Гермиона решила отправиться в Австралию за родителями, и Гарри вызвался ехать с ней — он не знал, чем заняться до стажировки, он торчал один в пустом доме и от тоски был готов лезть на стену, а Гермионе явно требовалась поддержка, и у нее не нашлось аргументов против того, чтобы Гарри тоже поехал. Если б они тогда знали, чем это обернется…

* * *

Жидкое золото солнца, растекавшееся по безоблачному, матово-голубому небу, затопляло изнутри, напитывало душу безмятежным теплом и спокойствием — и будто целая вечность, а не три жалких месяца прошло с тех пор, как миновала война.

Австралия казалась другим миром, параллельной вселенной, в которой не было ни Волдеморта, ни Пожирателей, ни всех этих смертей, въевшихся под кожу невыносимой горечью утраты и заставлявших просыпаться в холодном поту по ночам.

И Рона… Рона там тоже не было.

В Австралии Гарри почти не снились кошмары. Он мало курил, а Гермиона не суетилась в своей привычной манере, не ворчала и не пыталась контролировать все на свете, что было на нее категорически не похоже, а ее щеки и лоб усыпали крупные, бледно-рыжие, полупрозрачные веснушки, которых Гарри никогда не видел у нее в Англии, даже летом. Он тогда подумал, что Гермионе чертовски идут веснушки.

Они сняли маленький рыбацкий домик на побережье, совсем рядом с пляжем, и провели там жалкие три недели, но эти три недели были длиннее жизни. Близость моря, песчаные холмы, блиставшие на солнце тысячью золотистых песчинок, ласкавшее слух шелестение волн и горячий пляжный песок под ногами — именно то, что требовалось им после этого нелегкого года. Они не говорили о том, как нуждались в отпуске — но это, черт возьми, он и был, и Гарри испытывал легкое чувство вины из-за того, что с ними не было Рона.

Рон не мог оставить семью так скоро после смерти Фреда. Не мог оставить Джорджа, который громко выл по ночам; резко поседевшую мать и растерянного отца, чьим лучшим другом в последнее время стала бутылка с огненным виски.

Не избежала общения с зеленым змием и Гермиона — она сильно и, должно быть, впервые в жизни напилась после того, как решилась увидеть родителей. Она пришла к ним в одиночестве — а вернувшись, много плакала и говорила, какой глупой была и жестокой, как скверно поступила, перекроив их жизни против воли, не попытавшись даже поговорить с ними по-человечески… Но теперь они были счастливы — жили так, как всегда хотели, но не могли позволить себе этого в Англии, и Гермиона не стала ничего менять. Не смогла.

— Мама ждет ребенка, — говорила она, опустошая очередной бокал и негромко всхлипывая. Глаза ее покраснели и заметно опухли, но Гарри думал, что даже в таком виде Гермиона очень красивая, хотя и не должен был думать ничего подобного. — Я могла сделать лишь хуже. Восстановив воспоминания, я могла разрушить их жизнь, а они с таким трудом все наладили…

— Я понимаю, — Гарри обнимал ее за плечи, его носа касалась пушистая, выгоревшая на солнце макушка, а до слуха сквозь открытое окно доносился шум ночного прибоя.

— Я поступила ужасно, да? — Гермиона слегка отстранилась, посмотрела на него вопросительно и вновь плеснула себе в бокал. — Когда изменила их память и отослала сюда. Я хотела их защитить, но… Так ведь нельзя было, правда? Нужно было спросить, посоветоваться…

— Не мне судить, — Гарри последовал ее примеру и сделал из своего бокала могучий глоток. Вино отдавало приятной терпкостью, перед глазами слегка плыло, а в голову лезли странные, довольно безумные мысли. Впрочем, они и в трезвом состоянии часто посещали его в последнее время. — Мы были на войне. Это сейчас мы можем оглянуться и попытаться понять, что было правильным, а что нет, а тогда на это просто не было времени.

— Гарри, ты… — Гермиона хотела что-то сказать, но захлебнулась словами, утопила их на дне своего бокала. Негромко икнула.

Гарри не знал, что еще сделать, чтобы ее успокоить, поэтому сделал то единственное, что пришло ему тогда в голову. Губы Гермионы пахли вином, морской солью и немного — вареными раками, которых они ели на ужин, и она не отстранилась, она уцепилась за Гарри, как за свое единственное спасение; ухватилась, точно утопающий за торчащий из моря утес, и они провалились в этот поцелуй, словно в бездну.

Все произошло быстро, странно, неловко, с продолжающимися в процессе алкогольными возлияниями, икотой и неопрятной, вывернутой наизнанку кучей одежды в изголовье кровати, а наутро они умирали с похмелья, избегали взглядов друг друга и морщились от каждого крика чаек, лежа на пляже, а через день вернулись в Англию, по-прежнему находясь в смятении и разговаривая лишь на общие темы.

* * *

Они находят такси и едут на Гриммо, радуясь, что больше не нужно мокнуть. Дом встречает их затхлым воздухом, запахом плесени и привычным давящим полумраком, а потом появляется Кричер, разжигает камин, готовит обед и даже пытается быть вежливым с ними обоими — по крайней мере, «госпожа гряз… мисс Грейнджер» из его уст кажется более приятным, чем то, как он о ней отзывался раньше.

Гермионе все еще некуда идти — с самой победы над Волдемортом она живет на Гриммо, и Гарри уверяет, что она может оставаться сколько захочет, но теперь эти слова имеют для него особенное значение, и они отравляют существование, расползаются внутри горьким, обреченным вопросом — захочет ли?

Ведь теперь, когда они снова в Англии, им придется в ближайшее время увидеться с Роном, который после того поцелуя в Выручай-комнате ждет от Гермионы взаимности, и с Джинни, которая — Гарри уверен — до сих пор на что-то надеется…

А он, к своему стыду, уже и не знает, как относится к ней. Что же касается Гермионы… Кто они друг другу теперь? Не жалеет ли она о той ночи в рыбацкой хижине? Должно быть, очень жалеет и винит себя за то, что предала Рона. А еще, наверное, хочет как можно скорее это забыть.

Значило ли это хоть что-нибудь, или все, что произошло в Австралии, было в другой жизни и в другом мире?

Гарри понятия не имеет, и эти мысли грызут его изнутри, выворачивают наизнанку, заставляя вновь и вновь хвататься за сигареты, кашлять от скопившейся во рту горечи и в отчаянии прятать в ладонях лицо.

Несколько дней подряд он проводит в таком состоянии — ходит по дому как сомнамбула, много курит и мало ест, а еще почти все время молчит, и так продолжается до тех пор, пока Гермиона сама не приходит в бывшую комнату Сириуса, которую теперь занимает Гарри, и с решительным видом садится к нему на кровать.

Гарри, валяющийся в неопрятной постельной куче, неловко принимает сидячее положение, стряхивает пепел прямо на ковер и смотрит на Гермиону неуверенно, даже немного с опаской.

— Гарри, — начинает она, хмурясь и на мгновение — всего на мгновение — отводя взгляд, после чего снова начинает смотреть на него очень серьезно, почти сурово. — Если ты не перестанешь курить, я нашлю на тебя какое-нибудь отвратительное проклятье. Дом большой, но здесь уже невозможно дышать. Неужели ты совсем не думаешь о своем здоровье?

— Извини, я просто… — Гарри не знает, что он «просто». Он вновь затягивается и с некоторым удовлетворением выдыхает очередную порцию дыма.

— Нет, так не пойдет, — Гермиона отнимает у него сигарету, тушит ее о спинку кровати и ловко бросает в мусорную корзину у двери. — Давай поговорим о том, что случилось в Австралии.

Гарри явственно чувствует, как заливается краской. Ему хочется вновь потянуться за пачкой, но он понимает, что Гермиона может плохо на это отреагировать, поэтому просто лохматит волосы и ожесточенно чешет затылок, пытаясь справиться с подступившим волнением.

— Я не мастер в таких разговорах, если честно… — наконец произносит он, бросая на нее смущенный, растерянный взгляд. — Вот только, — он внезапно смелеет, набирается решимости и говорит ровно то, что хотел сказать с тех пор, как они вернулись на родину, — я тебя, кажется, люблю и ничего не могу с этим поделать. Если ты скажешь, что тебе нравится Рон, я пойму и попытаюсь жить дальше, но я уже не могу молчать, мне хреново, и я не представляю, что буду делать, если… Мерлин побери, Гермиона…

Гарри опускает подбородок и все-таки тянется за сигаретами. Гермиона перехватывает его руку, берет ее аккуратно в свои ладони и смотрит неуверенно, но при этом решительно, как только она и умеет.

— Гарри, тот поцелуй с Роном… — она медленно качает головой, вцепляется пальцами так, что белеют костяшки. — Это была просто благодарность за то, что он вступился за эльфов. Я думала, что мы скоро умрем, поэтому сделала то, что сделала. Он мой лучший друг, но ты… За тебя я бы без колебаний отдала жизнь, а если бы пришлось выбирать сторону, встала бы на твою, понимаешь? Дело не только в нашей поездке, так ведь и раньше было. Помнишь, когда мы искали крестражи и Рон ушел от нас — я ни секунды не колебалась, чтобы остаться с тобой. Но из-за того, что тебе нравилась Джинни… А до этого Чжоу… Я думала, у меня нет шансов… Я…

— Черт возьми, да кто еще, если не ты? — Гарри наконец обретает дар речи, он одновременно и верит, и не верит своему счастью. Он хочет сказать что-то еще, но снова не может подобрать слов; как он уже признался, он в этом не силен, поэтому просто подается вперед, и Гермиона с готовностью отвечает на поцелуй, наверное, ей тоже не слишком важны разговоры, а может, она хочет их отложить на потом — главное, она с ним.

И краем сознания Гарри отмечает, что этот сентябрь не может быть еще прекраснее, чем сейчас — и плевать, что по мутным окнам продолжают катиться бесконечные капли дождя.