Свет давно погас (гет)

Кол больше года путешествовал в одиночестве, не считая, конечно, свиты. Но в сравнении с вечной головной болью от родственников его вампиры-прислужники были сущими ангелами. Он лишь изредка писал Элайдже, как наиболее уравновешенному — да и только. Мир огромен, прекрасен, ужасен, и много еще других слов — и он не успел наскучить Первородному вампиру.

На самом деле Кол не искал место, где смог бы осесть на несколько лет и даже десятилетий. Просто так получалось, что дороги сами собой возвращали его в город, стоящий на границе двух цивилизаций. Константинополь вполне его устраивал многолюдностью, пестротой и острой перчинкой смешения двух противоположных миров.

Кроме того, Элайджа всем сердцем прикипел к утонченному, веселому Парижу... А Ребекка со всей горячностью ненавидела ограничения Востока. Об еще одном брате он и думать не хотел во избежание его появления. Никлаус, как чума и прочие бедствия, возникает из ниоткуда и уходит в никуда. Посеяв сперва хаос и пролив реки крови. Пусть старший брат возится со своими поэтами, учеными и кому он там еще покровительствует? Пусть Никлаус рисует кровью или красками — как его душа больше пожелает. Драгоценная сестренка Бекка может сколько угодно предаваться соколиной охоте, которую так любит, танцам, и ловит мужчин своими прекрасными глазами — лишь бы подальше от него.

Кол за столетия порядком устал от семейных дрязг.

На невольничий рынок Первородный забрел вовсе не случайно...

Его последняя рабыня, которая развлекала его в постели и давала сладкую кровь — вот незадача! — погибла. Сломанная шея существенно усложняет шанс побега — или что там планировала эта дура? Колу было недосуг разбираться, поэтому он решил проблему быстро. И теперь заскучал. Он планировал пробыть в городе несколько месяцев и не намерен был обходиться без привычного комфорта.

Помосты со второсортным живым товаром он брезгливо обошел. Как и крытые павильоны с более качественными рабами. В этот раз его интересовало нечто особенное. Кровь давала силы, утоляла вечную жажду и даровала истинное наслаждение. А если это будет кровь создания, в жилах которого струится магия?

Выбор в закрытом для простых покупателей доме должен был быть. Тем более, для него... Иногда дурная слава служила хорошую службу. Например, заставляла всякого, кто говорит с ним, быть очень предусмотрительным и уступчивым.

Кол был единственным покупателем в большом зале. Предусмотрительный купец не желал лишних — и впоследствии мертвых — свидетелей этой сделки.

Все девушки, которых ему представил трясущийся торговец, были красивы, невинны и невыносимо пресны. Каждая владела даром и не могла его использовать из-за кандалов, блокирующих силу. Первородный мотал торгашу нервы, капризничая и заставляя старика под его чалмой потеть еще больше, чем в начале визита.

Он устал от рабской уступчивости, безволия и бараньей покорности. Ни на одном смазливом личике, обращенном к нему, не было и следа внутреннего огня. Их хорошо воспитали, так, что настоящих почти не осталось — только страх и привитые правила. Гречанки, албанки, славянки, сербки, египтянки, француженки, итальянки... На любой вкус — и все не то.

— Эфенди, ты меня разочаровываешь.

Кол даже не скрывал угрозы в своем голосе. Бесконечный парад одинаковых, несмотря на разные наряды, дур, порядком наскучил Первородному.

— Это все, что у тебя есть?

— О благороднейший, все эти девушки достойны того, чтобы предстать перед твоим взо...

— Позволь это решить мне самому.

Прохлада в голосе вампира заставила купца почти пасть ниц — несчастный был хорошо знаком с нравом Первородного и уже почитал себя мертвецом.

— Уведите их. Больше нет девушек?

— Быстрее, быстрее... — купец поторопил слуг, а потом поклонился своему опасному гостю. — О достойнейший, в моем доме есть еще пара гурий. Но они пока не достойны твоих глаз. Их только привезли, и они плохо воспитаны, — развел руками старик.

— Показывай, и быстрей.

Когда в зал вошла ведомая под руки двумя плечистыми евнухами растрепанная блондинка, Кол едва не зевнул. Скука. Кроме того, заплаканные глаза и золотые волосы напомнили о сестре. Он махнул рукой, требуя предъявить следующую. И был готов к разочарованию, но...

Девчонка отбивалась с такой первобытной яростью, что даже два дюжих прислужника едва удерживали ее. Кол присвистнул... Голубые полупрозрачные шальвары и такая же рубашка мало что скрывали от его глаз. Растрепанные медные волосы с редкими всполохами более светлых, почти золотых прядей. Большие глаза, в которых злость смешалась с мольбой, так и вовсе заставили сердце Первородного биться быстрей. Кола потянуло к ней с почти непреодолимой силой. Хотя он и не понимал причины столь сильных эмоций...

Впрочем, он никогда не был склонным к самоанализу занудой. Элайджи им всем вполне хватало.

— Хочу ее... Эй вы, болваны, отпустите леди!

Хотя, скорее, дикарку. Девочка едва не упала — одна крошечная ножка запнулась, и расшитая восточная туфля слетела. Но все равно Кол был удостоен одновременно испуганного и ненавидящего взгляда. Поединок между ними продолжался пару секунд, пока Первородный не встал и не подошел ближе. За попытку коснуться точеного личика девчонка, так и не осознавшая своего нового статуса, дала ему по рукам.

— Ауч! Больно!

Кол нагло врал — ему было ничуть не больно. Удар его новой рабыни напоминал скорее проглаживание, но нужно же было как-то сбить ее воинственный настрой. Пока — только пока — Первородный не хотел ее пугать. Она застыла, пораженная, пухлые губки задрожали, готовые произнести извинения. Но Кол уже наигрался. Кроме того, здесь слишком много посторонних. Он обхватил рукой подбородок и заставил ее посмотреть себе прямо в глаза.

— Спи.

Внушение подействовало безотказно. И он подхватил легкое тело, прижимая к себе.

— Пьер, дай мне мой плащ и расплатись с уважаемым эфенди. К его счастью, он меня сегодня не разочаровал.

* * *

Следующая клетка от предыдущей отличалась лишь позолотой.

Ох, если бы она могла колдовать. С магией у Давины появился бы шанс выбраться на свободу. Но, к сожалению, ее новый хозяин не был идиотом и блокирующие магию браслеты не снял. Хотя следовало ли ожидать от вампира чего-то другого? Она не понимала здешнего варварского языка, зато видела, как лебезил торговец перед неизвестным.

Да и новый господин применил к ней внушение. Давина, как покорная овечка, проспала момент транспортировки в новый дом. Где ее точно не ждет ничего хорошего — только горечь и боль. И в итоге придет смерть. Как всякая ведьма, она была твердо уверенна в одном: вампиры — чудовища, монстры без душ. Насмешка над матерью-природой. Вечный яд, который отправляет этот прекрасный мир. Они не должны существовать, но существовали вопреки всему.

А теперь она, ведьма — лишь живая игрушка для кровососа.

После всего, что довелось пережить, могла ли Давина хранить какие-то иллюзии? Пристало ли ей лелеять надежды? А там, где надежды не остается, обретается лишь пустота. Больше всего она хотела вернуться в свой маленький домик в лесной чаще. Туда, где она еще не знала настоящих горестей и бед.

Эта кричащая роскошь, которой ее окружил пленитель, скорее душила, чем восхищала. Голубой шелк подушек казался ей залитым кровью. Под парчовым пологом ее посещали лишь кошмары, никак не добрые сны. Давина хотела криком кричать, но разве это поможет? Худшим, пожалуй, было ожидание... Вампир словно забыл о той, которую купил для своих гнусных забав. И это ожидание пытало Давину ежечасно.

Не знать, что с тобой дальше будет, воображать ужасы один другого хуже — легко ли?

Поэтому неудивительно, что у нее совсем пропал аппетит и она не притрагивалась к изысканным яствам, несмотря на уговоры и угрозы прислуги. Только вода и немного фруктов. Давина понимала, что голодовка лишь ослабляет ее, но смешно полагать, что она без магии сможет оказать сопротивление вампиру. Так зачем заставлять себя есть? Если уже сил нет никаких? Она очень устала.

— Ты никак умереть вздумала?

Тот самый насмешливый голос, который разил не хуже клинка. Давина подскочила со своего диванчика и упала бы, если бы не сильные руки, удержавшие ее. Она за секунду ощутила дыхание вампира на своем лице и безуспешно дернулась, пытаясь вырваться. Как бестолковая птичка, продолжающая бить крыльями в силках.

— Резвая... Мне нравится, — зачем-то сообщил он и, смилостивившись, усадил полуобморочную от испуга Давину на диван. — Ну же, дыши, птичка. Не хочу, чтобы ты умерла от разрыва сердца.

Чужие руки осторожно убрали ее волосы, провели по лицу, и это в конце концов заставило ведьму открыть зажмуренные, словно она впала в детство и хотела спрятаться таким образом, глаза. Склонившийся над ней вампир был красив, чего уж скрывать. До замирания сердца красив. И он бы очень понравился Давине, не будь он вампиром и ее хозяином. От такой несправедливости захотелось расплакаться. Почему она такая невезучая? Красивый парень — и тот кровосос.

* * *

Кола лишь позабавило обвинение в ее глазах — то ли за то, что испугал, то ли за то, что дотронулся. Но его строптивая собственность смотрела на него с немалым гневом, который только красил дивное личико — так бы и расцеловал. Почему-то он совсем не злился... Не получалось.

Первородный сел рядом. Он не опасался не сдержаться. Несмотря на то, что хорошо слышал биение сердца ведьмочки. Кол был готов поставить этот дом на то, что она — сладчайший нектар, достойный богов. Но зачем спешить? В этот раз Первородный хотел не примитивного утоления вечного голода, а чего-то поинтересней.

В конце концов он всегда любил играть.

Тем более, с таким прелестным противником точно не заскучаешь.

— Как ты уже поняла, я вампир, ведьмочка. Но не просто вампир, а Первородный. Кол Майколсон к твоим услугам...

Конечно, ответом ему послужило молчание и почти ужас в красивых даже сейчас глазах. Он вообще легко раздражался, от раздражения — крохотный шажок до гнева, гнев влечет за собой ярость... Приступы его ярости всегда заканчиваются одинаково — смертью для другого. Сейчас Кол, против своего обычая, скорее забавлялся тем, что его пленница — рабыня, трофей, как ни называй, сути это не изменит — продолжает сопротивление. Легкой победы не жди, вот что говорило ее поведение.

Как хорошо!

Ему за века давным-давно смертельно наскучили легкие победы.

Колу было интересно, откуда она, кем была до пленения и как оказалась у торговца живым товаром. Любопытство пресыщенного жизнью и удовольствиями хищника или нечто другое? Майколсон сам не понимал. Только чувствовал, что рядом с ней упрямая тишина вовсе не угнетала. Так сидеть Кол готов был долго. Все-таки не смертной и совсем юной птичке тягаться терпением с ним.

— Как ты оказалась так далеко от дома, да еще в лапах работорговца? Молчание не выход, я ведь могу заставить отвечать.

Легчайший намек на угрозу, тем более, от такого, как он. Они знакомы всего несколько несчастных часов, он пока ее не тронул — однако помыкать собой Майколсоны не позволяют никому. И где же вера в лучшее в ведьмочке? Обычно людям свойственно надеяться до конца, отрицать очевидное, искать путь к спасению... Так было всегда. Но что же с его приобретением не так? Она борется, но не за жизнь. Скорее, ищет гибели. Причем она совсем не похожа на сломленную. Нет, безразличие другое. Кол видел достаточно обреченных и рабов, чтобы отличать.

Что же с ней сделали?

Найти ответ на свой же вопрос Первородный не успел.

На нижних этажах его роскошного дома, расположенного в сердце Галаты, раздался страшный грохот. Кол различил крики боли и знакомые до отвращения шаги. Быть не может! Но факт оставался фактом — он услышал своего... отца... И это нисколько его не обрадовало. Майкл был очень надоедлив в своем стремлении прикончить их всех. Конечно же, в основном Никлауса, и половина из ныне живущих за такой подвиг этому монстру только спасибо сказали бы.

Однако Кол не горел желанием выяснять отношения с ненавистным родителем. Кому хочется, чтобы его тыкали колом из Белого дуба, выспрашивая, где прячется склонный к бешенству и предательствам брат? Нет, Нику любая взбучка на пользу, но он не хотел, чтобы Элайджа и Бекка пострадали от отцовской вендетты, которая затянулась без малого на шесть веков.

Двери вылетели и сложились вовнутрь.

Кол, до этого сосредоточенно запихивавший свою пленницу-рабыню в тайный ход, обреченно замер. Сейчас красивая птичка, не вовремя проявившая строптивость, увидит того, кто ей даже в сравнении с ним чудовищем покажется. Да и, по правде говоря, Майколсон пока со своей невольницей вел себя как рыцарь. Теперь поздно... Отец убьет ее только потому, что он пытался спрятать девчонку.

Майклу не занимать жестокой способности делать очень больно своим же детям.

— Вечер добрый, папа.

Кол очаровательно улыбнулся. Майкл выглядел как дикий викинг — весь в крови. Сомнительно, что кто-то из людей Кола пережил его пришествие. Бесконечная жизнь не способствовала тому, чтобы отец стал вести себя чуть более цивилизованно.

— Кол... Где этот ублюдок?

Они не виделись почти сто тридцать лет, нет бы спросить "как дела, сын"? Или изобразить радость. Так нет же, вечный вопрос о Клаусе.

— Не имею ни малейшего представления.

Кол улыбался по-прежнему солнечно, только закрыл хрупкую фигурку девушки собой. Отец — так уж вышло — чудовищно силен, и уравнение не делало их равными из-за вещи, способной оборвать даже вечность первого из вампиров. В крепкой руке Майкла был зажат кол из Белого дуба. Они оба знали, что будет дальше — как же скучно... Только сердце Кола билось в тревоге. Не за себя — в пытках отца для Кола не было ничего нового. За нее — девушку, которую он купил и не успел узнать.

Они сцепились в такой скоростью, что ни один смертный не мог бы уследить.

Пара болезненных ран и почти оторванная рука. Отец все еще не пустил свое самое страшное оружие в ход. От убитого сына Майклу было бы мало толку. Ему нужен Никлаус, которого он любезно зовет ублюдком. Только черта с два Кол ему что-то скажет. Младший сын удивительно упрям и безрассуден. Поэтому Майкл отбросил его к стене и сжал руку на хрупкой шейке девушки.

— Я не трону ее, только скажи, где прячется Никлаус! Где он, Кол?! — громыхнул отец.

А Кол видел только испуг в широко раскрытых глазах девушки, слезы и дрожание губ.

— Венеция, отец.

Ложь совсем не продуманная, спонтанная — и бросок вперед. Кол с трудом оторвал Давину от Майкла, и они вместе с отцом врезались в диван, разбивая его в щепки. Они сражались, словно дикие звери, глаза Кола залила тьма. И тем не менее, в пылу боя он различил тихий вдох. Различил капельку крови и почувствовал ее запах... Давина!

Она лежала, зажимая пальцами рану на шее — осколок стекла от вазы вошел в вену. От гнева, шока, боли Колу удалось сломать шею Майклу. Не думая о том, что может сейчас подобрать кол и поставить точку в вековой вражде, он просто бросился к ней. Упал на колени, прокусил свою вену — но она не стала пить.

— Давай же, пей, это тебя исцелит! — приказал он, готовый влить ей спасительную кровь насильно. Но ее взгляд и тонкая ладонь на щеке остановили его.

— Я... не хочу... отпусти... Кол...

— Нет!

Он даже не собирался ее слушать — девочку, не знавшую жизни. Он собирался просто влить живительную влагу — если станет вампиром, то пусть. Тем более, биение жизни в Давине замирало.

И снова он ничего не успел. Майкл очнулся и насмешливо хмыкнул, прежде чем ударить в спину, почти возле сердца. Сквозь дикую боль, невероятную для бессмертного, Кол Майколсон видел, как свет покинул ее глаза — навсегда. А в него отец всадил Белый дуб. Перед глазами все заволокло серым, и Кол был уверен, что это конец.

Он еще слышал прерывистые голоса и крики — Элайджи, Бэкки... и даже Ника.

В себя Первородный пришел на галере, уносившей его от Константинополя. Его спасли... А она осталась там. Элайджа уверял, что дом и все его содержимое сгорело вместе с половиной Галаты. Майколсоны всегда в своих семейных склоках удивительно разрушительные. Он исцелился, отец их потерял — так отчего же в сердце такая дыра?

Через много веков, в теле ведьмака, смертном теле, Кол Майколсон на оживленной улице Нового Орлеана — города, который Первородный терпеть не мог... Он увидел ее снова — Давину, девушку, чье лицо преследовало его во снах. Единственную, которую он не смог забыть.