Я тебя слышу (джен)

Каждую ночь я вижу сны. Не всегда радостные, не всегда яркие, чаще с чувством, что я бесконечно проваливаюсь в чёрную бездну. И света нет. Зато есть ощущения, запахи и, как иногда кажется, мысли.

Сложно сказать, что в мире снов — реальность, пусть и искажённая, а что — помощь от услужливого сознания. Появляются смазанные лица людей, всплывают имена и обрывки разговоров, которых я, проснувшись, ни за что не вспомню; изломанные твари скачут по моим следам, страшно гортанно воют и гонят, гонят всё дальше от спасительного просвета… или они тоже убегают?

Самыми неприятными оказываются сны о светлых комнатах. Там тепло и вкусно пахнет; совершенно тихо и уютно. Тепло так, как тепло не бывает. Что-то нудно ноет внутри, и в клочья, в клочья остатки ума, которые ещё Зона выжечь не успела. Но после таких сновидений сердце разрывается от тоски и боли. Что это за комнаты? Зачем они мне? Не помню. Ничего не помню. Ни кто я, ни как меня зовут, ни где я нахожусь.

Только просыпаюсь каждый раз с ощущением потерянности. Будто забыл что-то важное или потерялся сам.

* * *

Утро начиналось стандартно. Каждый раз мне удавалось застать бледный рассвет. Он загорался ненадолго: только облака зарозовели с краёв от первых лучей, как тут же все карамельные оттенки глотала серая мгла. Серый — цвет этого места. Он был везде, даже в деревьях и земле. Прятался в оттенках грязно-коричневого и пожухлой траве, но я-то знал, что он безраздельно царствовал там во всём.

Моя землянка располагалась в склоне холма. Не землянка, а, скорее, бывшая нора. Я набрёл на неё в один из дней своего бесконечного блуждания. Кто-то уже начал её обустраивать, но почему-то забросил, оставив внутри укрепленные деревянными подпорками стены и ящик с едой и медикаментами. Только ими, собственно, пока и жил. Конечно, я понимал, что рано или поздно припасы закончатся, и тогда жизнь подойдёт к её логическому завершению, поэтому с упорством лягушки в горшке со сметаной продолжал барахтаться, каждый день отправляясь на поиски припасов и топлива для костра, забираясь всё дальше и дальше.

В тот день я чувствовал небывалое воодушевление. Не так давно приметил стаю кабанов, которые паслись у кромки леса. Это были не просто зверюги — щетинистые монстры с крепкими, как сталь, черепами. Я знал об их уязвимых местах — не помню, как и откуда, но знал. И, полный решимости, был готов отдать последнее за сочный окорок.

Выбрался на поверхность, покрепче сжал обрез и приготовил горсть мелких камушков, которые набрал тут же. Привычным жестом кинул их перед собой — ловко, без широкой дуги, ровно туда, куда и наметил. Помню, как вышел так первый раз, ещё до того, как нашёл «нору». Всё тело ломило, а в голове было непривычно пусто. И ещё это противное ощущение тошноты, когда казалось, что само пространство раскачивается и бросается на меня. Слишком резкое, слишком… Просто слишком.

А потом случилось это. И так враждебное пространство раскололось на части, меня потянуло в сторону. Помню, как хватался за слабую траву, но и это не помогло. Меня подкинуло на несколько метров, а в следующую секунду бросило к ближайшему дереву. В спине что-то хрустнуло, позвоночник прострелило болью, во рту я почувствовал вкус крови. Но мне повезло. Да, мне именно повезло. Хотя бы потому, что я остался жив и даже сохранил способность мыслить. «Аномалия… Карусель», — всплыло в голове.

Помню, как стоял на коленях, сплевывая кровь, перебирал в пальцах сухую землю и выбирал крупные твёрдые комки и камни. Поразительно, как меня не размазало. Только боль осталась немым укором за мою невнимательность. Плох тот сталкер, у кого память коротка. Не просто плох — мёртв. Теперь я уже был готов, вернув себе доведённые до рефлексов привычки.

Сейчас мне думается, что я не смог бы вернуться домой прежним. Хотя вру. «Дом» — это уже что-то абстрактное, далёкое. Его скрывает мгла во снах и пустота на месте воспоминаний наяву. Какой смысл в этих всех «за и против», когда от настоящего зависит следующий вздох?

Всё дальше в дебри…

Минут через пятнадцать уверенного, но осторожного шага показалась опушка леса. Кабаны, как я и думал, были на месте. Довольно цыкнув, я сощурился: большие, ленивые туши вяло валялись на привычной лёжке и даже не подозревали, что я находился здесь, совсем рядом. Только одному хряку никак не лежалось. От скуки или по другим только ему известным причинам он слонялся вокруг, иногда останавливался, вёл клыкастым рылом по воздуху или тёрся облезлым боком о ближайшее дерево. Даже отсюда я слышал их довольное хрюканье. Внутри всё сжалось от ужаса, азарта и желания одновременно выстрелить и броситься прочь.

Я затаился, выбирая удобный момент. План был прост, как хвост собачий. Кабаны хоть и казались большими и грозными, интеллект имели ещё меньший, чем их немутировавшие собратья. Лесок за ними через десяток метров превращался в настоящий лес: лабиринт из толстых стволов деревьев, белёсые копны ржавых волос и жгучего пуха, чуть дальше я даже видел несколько гравитационных аномалий, но добегать до них в мои планы не входило. В целом, всё было просто: заманить кабанов в лес, там они разбредутся, а самого тупого и упрямого — завалить. Да, вот так легко.

В животе заурчало, голод отозвался сводящим спазмом в желудке. Сейчас или никогда.

Только я поднялся с места, как тут же упал назад, прижимаясь к земле. Кабаны навострили уши и повскакивали на ноги, до моих ушей дошло их громкое возбуждённое хрюканье. Что могло их всполошить? Я мельком осмотрелся, но даже не увидел, а услышал причину беспокойства. Собаки. Целая свора слепых собак и несколько чернобыльских псов. Только мельком насчитал с десяток костлявых спин.

Твою мать. Первыми в бой ринулись чернобыльцы. Подлые твари умели высоко прыгать, их серые косматые тела взметнулись в воздух. Один из них тут же повис на шее ближайшего кабана, второму повезло меньше: он упал, и кабан тут же подмял его под широкую грудь. Визг смешался с лаем, стая нагнала вожаков. Кабаны метались по поляне, рябая смесь рыжих и белых шкур то рассыпалась в стороны во время очередного яростного рывка, то захлестывалась кольцом вновь. Псины метались, бросались из стороны в сторону, пугали кабанов, носясь вокруг них кругами, и сколько их было на самом деле, не разобрал бы и сам дьявол. Бойня постепенно смещалась в сторону; вой и рычание становится всё яростнее, неистовый рёв, лай слепышей и хриплое рычание последнего чернобыльца. Наконец кабанам удалось прорвать оцепление, и они понеслись в сторону леса, растерзав острыми копытами несколько собачьих тел. Вся стая рванула следом, оставив менее везучих собратьев захлёбываться в крови. Плохо. Очень плохо.

Это же надо… Стоило воплям своры стихнуть вдали, как я поднялся и побрёл к бывшей лёжке. Охота загублена, желанный окорок уковылял от меня в неизвестном направлении, став кормом для собак. Спорно, впрочем: кто чьим кормом станет, ещё вопрос, — однако меня это не утешало. Я только вздохнул, осматривая примятую траву. Тут и там валялись окровавленные комки шерсти и обрывки шкур. Ещё один невольный вздох вырвался из груди. Стоило вернуться назад или всё же побродить по округе в поисках другой дичи? Ответ был очевиден, и я поправил обрез, подбрасывая в руке первый камушек.

Надеялся, повезёт больше, иначе из еды у меня на примете осталась бы только сырая земля. А, как известно, поедание радиоактивной глины вредно для здоровья.

* * *

Стояла ночь. Тревога накатывала с головой. Уснуть удалось только к утру, когда с неба закапал дождь. С улицы тянуло сыростью, и я только сильнее сжался в комок, обхватив себя руками. Дождь сбивал со следа ночных тварей. Наверное, за это я его и полюбил.

Мне снился океан. Огромный, бесконечный. Волны накрывали с головой, несли неукротимой стихией куда-то вглубь, и я захлёбывался в пене и соли, оглушённый воем ветра, тяжёлый и неподъёмный из-за тянущего вниз намокшего костюма и обреза. Небо смешалось с водой, а я всё тонул, чувствуя, как сводит мышцы от холода. И мутный свет виднелся всё дальше, а под ногами — мгла…

Резкий высокий звук резанул по ушам. Оглушительный после страшного сна. Совсем рядом. Я резко вскочил, притянул к груди обрез — ещё одна старая привычка. Прислушался. Звук повторился. Спросонку думалось туго, но я всё же соображал. Звук напомнил скулёж, вот только кому бы здесь скулить? Осторожно выглянул. В темноте глаз не мог ни за что зацепиться, и я не сразу заметил серое пятно-тело.

Псевдособака. Наверняка одна из тех, которые обломали мне охоту на кабанов. Только стаи что-то не заприметил. Аккуратными шагами подошёл ближе, обоняние резанул запах мокрой псины, на расстоянии ткнул стволом в грязный бок. Псевдособака только слабо рыкнула и глянула в мою сторону, не отрывая головы от земли. Звук вышел глухим, каким-то неправильным, с клокочущими нотками. Ранена? Только-только попривыкнув, различил запах свежей крови. Первой мыслью было: убить и разделать, как хотел поступить с кабаном. А если приманит сородичей? Только этого для полного счастья мне и не доставало.

Чернобылец снова рыкнул, и я с удивлением узнал в рычании мольбу. Или причиной тому был взгляд? Казалось, со мной всё же что-то происходило не так. Каким мог быть взгляд у псевдособаки? У этого концентрата злости и ненависти. У этого… впрочем, неважно. Я всё равно был почти трупом.

— Что, Шарик, болит? — с трудом разомкнул губы. Голос показался чужим, слишком грубым. Сколько я провёл в полном молчании? Собака на этот раз меня проигнорировала. Я только вздохнул, нырнул на минутку в укрытие, отщипывая тощую лапу от подстреленного днём тушкана, а затем вернулся и осторожно подвинул к псу. Тот ожидаемо приоткрыл глаза, наблюдая. Зачуяв запах еды, обеспокоенно завертел носом, а потом всё с тем же клокочущим рычанием схватил зубами подачку. — Прожорливая тварь, — усмехнулся я.

Было бы смешно, если бы он оклемался и вцепился мне в горло.

— Эй, Шарик, только не дури, — предупредил его я, а внутри всё так и сжималось. Шарик настороженно молчал, но я периферией сознания понимал, что страх перед животным отступает. Какое-то странное чувство. Уверенность. Или надежда?

Так началось наше странное сотрудничество. Не могу объяснить, как и почему. Но он остался со мной. Поначалу я отдавал ему часть своего кровно добытого. Благо, тушканов в лесу было полно. Потом пёс совсем оклемался и стал понемногу шевелиться. В один из дней я заметил, что он идёт следом — пока на приличном расстоянии. Он внимательно следил за тем, что и как я делал, останавливался, когда останавливался я.

— Шарик, я тебя вижу, — крикнул я. Псевдособака привычно зарычала и прижала уши к тёмной голове. За время нашего совместного пребывания я успел к нему привыкнуть. Самой большой проблемой с его стороны было это самое рычание. Перманентное, постоянное. Он рычал, когда ел, когда видел меня, когда я уходил. Он рычал даже во сне.

И скоро я понял, что различаю в его рычании оттенки. Поначалу я гнал от себя эту мысль. Ну что за бред? Какие оттенки в голосе псевдособаки?! Ненависть и злоба. Злоба и ненависть. Удивительно, как из одного и второго сложилось «друг».

* * *

Однажды наши скитания должны были бы подойти к концу. Вскоре я начал ощущать это особенно остро. Ночи в землянке стали невыносимо душными, наполненными кошмарами, неясными образами, которые только больше терзали и без того растревоженную душу. В какой-то момент я понял, что не хочу прятаться. Устал.

Я лежал, глядя в просвечивающее сквозь щёлки хлипкого жилища небо. Сизое, дымчатое, неверное, как морок. Не выдержав, поднялся, так и не дождавшись рассвета. В этот час между светом и тьмой даже Зона была другой. Воздух, пропитанный влагой, тут же прохладным плащом укутал тело, прогоняя сон.

Шарик ждал недалеко от лёжки. Привычно рыкнул, окинув недобрым взглядом, но отвлёкся на то, чтобы почесать задней лапой за ухом. Совсем как обычная собака, в какой-то степени это даже было забавно.

— Сегодня мы отсюда уйдём, — сказал я, и Шарик вскинул туповатую морду, вслушиваясь в мой голос. Короткий резкий рык прозвучал мне ответом. Я всё ещё не знал, понимает ли он мою речь, но надеялся, что да.

* * *

Собрать вещи оказалось минутным делом, и вот мы уже спускались по низине. Под ногами хлюпала грязь, едва прикрытая бедной травой; полупустой рюкзак легко оттягивал спину. Шарик настороженно принюхался к воздуху, остановился, припал к земле. Стал долго ворошить носом листву, потом отбежал на десяток метров, теряясь из виду, чтобы снова вынырнуть где-то рядом, недовольно фыркнув в тишине.

Резкий укол заставил остановиться. Я даже не могу точно сказать, что это было за ощущение. Прикосновение. Быстрое, легкое. Пойти на север — туда, через треск кустов, через шелест травы, через покосившиеся заборы заброшенной деревни, через гнилые бревенчатые стены, к тому, кто зовёт. Будто тонкая нить, прозрачная, как паутинка, протянулась от меня к тому — другому.

Я замер на полушаге: застыл, пытаясь разобраться в том новом, что для себя открыл. Совсем рядом затрещали ветки. Нить натянулась и оборвалась, оставив после себя ощущение пустоты. Прямо из кустов вывалилось тело Шарика, окончательно прогнав наваждение. Что это было?

— Пойдём скорее, — скомандовал, подтянул шлейку полупустого рюкзака и шагнул в кусты. Внутри всё, казалось, сжалось в комок. Наверное, раньше, ещё в своей прошлой жизни, я повернул бы назад, побежал прочь, подальше от смутных предчувствий и тревожных ожиданий. Но в тот момент я ясно и отчётливо понимал, что теперь истина важнее всего остального, и там я найду все ответы.

Кусты, сплошняком вставшие на пути, нехотя расступились, выпуская из своего сучковатого плена. Ещё пара неуверенных шагов, и на горизонте стала вырисовываться старая водонапорная башня. Деревья обступили её со всех сторон, порой нагло касаясь рыжеватого от ржавчины бака. Того и гляди прижались бы ещё плотнее и похоронили бы под своей древесной массой.

Мы остановились у остова. Вблизи башня выглядела хуже. Деревья всё же одержали победу. Из трещин в баке уже выглядывали гибкие бледные стебли. Недолго ей осталось. Смутили только закопченый бок и едва уловимое дрожание воздуха. Где-то близко спокойно дремала парочка жарок.

Подкинул камушек. Недалеко, ровно на два коротких шажка. Разрушенный остов таил в себе что-то ещё. Я чувствовал, что он тут не просто так. Башня служила не только ориентиром или напоминанием о прошлом и жизни здесь, а чем-то большим. Воздух наполнил серебряный звон, изгрызенного металла коснулась радуга. И я всё понял. Башня стала вместилищем артефакта, его безмолвным стражником и заботливой надзирательницей. Зона не отпустила её, не дала деревьям окончательно её разорвать.

Новая жизнь — новая цель.

Шарик беспокойно дёрнулся и настороженно повёл мордой, привлекая моё внимание.

— Что там? — одними губами шепнул я, вскидывая ружьё. Собака закономерно смолчала, вместо ответа пружинистой рысцой обогнув ржавый остов и скрывшись во вновь подступивших зарослях. Не медля, я нырнул за ней.

Догнать не вышло. Демон в собачьей плоти будто растворился, оставив после себя только кисловатый запашок псины да клок шерсти на особенно крючковатом суку. Взору открылся покосившийся забор с куском полуразрушенного дома, так тоскливо и брошено выглядывающим из-за него.

— Шарик! — громким шёпотом позвал я, ожидая привычного рычания и раздражённого взгляда. Ничего не оставалось, кроме как пойти вперёд.

За домом нашёлся ещё дом, а там и целая улица из сиротливо брошенных хат. Где-то вдалеке мелькнула и тут же исчезла серая тень. Внутри всё заныло от беспокойства. Я пригнулся, стараясь идти исключительно вдоль забора и тщетно пытаясь избавиться от ощущения, что за мной следят.

Деревня выглядела совершенно дико. То, что когда-то было огородами, давно поросло бурьяном и теперь звенело на ветру серебристыми колючками возмужавшего в благодатном чернобыльском климате репея. Крыши бывших сараев местами обвалились, скорее даже от собственной тяжести и постоянной сырости. Досталось и домам: со стен давно слетел весь лоск, дерево потемнело, окна стояли печальные и пустые.

Я остановился у одного из домов. Он выглядел самым крепким и даже обещал уют и тепло. Наверное, хозяева его очень любили. Тому молчаливыми свидетелями были крепкий забор, до сих пор угрюмо стоящий на страже спокойствия, резное деревянное кружево на окнах, добротный каменный фундамент и ещё кое-как живая дровница.

Из дома могло бы выйти неплохое укрытие. По крайней мере я мог бы попробовать залезть на крышу, взобравшись по сухой разлапистой яблоне, и уже оттуда попробовать оглядеться.

Во дворе меня ждал сюрприз в виде сидящего у забора трупа. Я замер, вглядываясь в его черты. Давно тут сидел, лысоватая голова склонилась на грудь, салатовый комбинезон истрепался и поблек. Да и бурые пятна, расплывшиеся на груди, как бы намекали на причину смерти. Сталкер, скорее всего даже свободовец, встретился с другим таким же сталкером и проиграл. Суровая правда Зоны. Люди здесь мало чем отличаются от животных.

Вход в дом был свободен. Входная дверь висела на верхней петле и приглашала поскорее войти, что я и сделал. Под ногами затрещал мусор: остатки мебели, крошево бетона и пергаментные сухие листья, когда-то занесённые порывами ветра.

Первая комната. Сразу из небольшой прихожей. Хватило одного взгляда мельком — никого. У стены — развалина дивана, перед ним — некогда лакированный низкий столик, полки с пожелтевшими книгами, названий которых уже слёту и нельзя было прочесть. Нос щекотали запахи пыли и сырости.

Небольшая кухонька через стену. Белоснежная плита вызывающе стояла среди потускневших шкафчиков. От холодильника доносилось тихое гудение, на которое я сразу и не обратил внимания. Оборванный шнур многозначительно лежал рядом. На столе перед окном — гранёная хрустальная ваза с букетом сухих цветов: только тронь — превратятся в пыль.

Чем дальше, тем больше мне хотелось остаться там. Взгляд то и дело выхватывал детали, а мысли вторили: вот тут прибить, тут прибрать, это выкинуть. После хилой землянки — это лучшее, что только могло быть.

Коридор делал поворот, упираясь в две двери. Наугад толкнул первую. Та сдавлено охнула, но не поддалась. Вот уж не думал, что в Зоне остались такие нетронутые островки. Я решил, может, там даже найдётся что-то полезное, оставшееся от прошлых хозяев и не тронутое мародёрами, а после — сталкерами.

Зато вторая дверь была услужливо приоткрыта. Внутри царил приятный полумрак, разбавленный пробивающимся из-за замызганных окон пыльным светом. Здесь находилась спальня. Вроде, никого…

Я остановился, уперев взгляд в кровать. Прямо посреди пыльного одеяла лежала средних размеров меховая шапка. Слишком неожиданная и выбивающаяся из общей картины. Что за нелепость. Сердце тут же ёкнуло, по спине пробежала волна мурашек. Я протянул руку, едва коснулся короткого меха. Шапка вдруг ожила, оказавшись свившейся в клубок кошкой.

От сердца сразу отлегло.

— Мр? — она подняла голову и посмотрела на меня. Вытянув лапы, прикогтилась к одеялу. Идиотская улыбка тут же болезненно натянула моё лицо. Вот же глупость. Я уже намеревался пойти к выходу, как спиной наткнулся на препятствие.

— Аы-ы-ы, — протянул бывший труп, так мастерски прикинувшийся окончательно мёртвым. Он смерил меня мутным бессмысленным взглядом, покачнулся и пошёл прочь, оставив моё сердце в панике биться где-то в районе горла.

* * *

Я остался в деревне. Первые дни прошли в радостных хлопотах. Сначала я долго следил за зомби, пытаясь определить степень их агрессивности, потом бродил по домам, заглядывая в большинство щелей и чуланов. Приметил парочку неплохих погребков, которые оказались бы так кстати в грядущие выбросы. Одно удручало: придётся поработать вёдрами.

Шарик вернулся через пару часов. Безразлично прошёл мимо зомби, бросил на меня злобный взгляд и завалился под ближайший забор так, что из высокой травы торчали только кончики высоко стоящих ушей. Что удивительно, в сторону кошки он даже не чихал и, казалось, нарочно её игнорировал, позволяя ей ходить взад-вперёд прямо перед его носом.

По вечерам я разжигал небольшой костёр, запекая в нём найденную в одном из домов сморщенную картошку. Как она сохранилась, стало для меня загадкой, но я подумал, если мне и суждено было умереть здесь, в Зоне, я хотел бы, чтобы моя смерть таилась именно в горячем ароматном клубне, а не в вонючей пасти залётного чудища… Или что там ещё могла подкинуть эта шутница?

Жизнь среди зомби оказалась не такой уж плохой. Хотя, конечно, требовала некоторой привычки.

Они были медлительны. Часто замирали на месте, глядя перед собой пустыми, бессмысленными взглядами, бормотали что-то едва слышно. Или приходили ко мне, становились рядом, внимательно следя за тем, что я делаю. Стоило привыкнуть и к тишине: зомби были благодарными слушателями, но хранили молчание. Один только, выглядевший самым свежим, иногда мог бросить короткий слог с неизменной «А».

Их оказалось четверо. Первый, «свободовец», и правда не представлял никакой опасности. На шее на длинной цепочке висел жетон с кустарно нацарапанным «Крот». Не знаю, было ли это его настоящим именем, но слово ему однозначно нравилось. Стоило позвать его по предполагаемому имени, как он оживлялся, поворачивал голову в мою сторону и внимательно слушал, что я ему говорю. К моему удивлению, он был способен выполнять мелкие просьбы, тем не менее оказывая мне неоценимую помощь в восстановлении нашего общего хозяйства.

В одном из домов я нашёл ещё двоих. Долговец и военный, как я сразу окрестил их для себя, глядя лишь на остатки формы, сидели друг напротив друга и сосредоточенно смотрели в стол с оставленной на ней пыльной шахматной доской. Фигуры стояли в произвольном порядке, некоторые валялись рядом, но даже в этом хаосе было очевидно, что части фигур явно недоставало. Тем не менее зомби продолжали свою бессмысленную партию.

Но с приходом Крота что-то неуловимо переменилось. Долговец вдруг замычал и взмахнул рукой, неосторожным движением смахнув остатки фигур с доски. Крот ответил недовольным ворчанием и, покачиваясь, вышел, явно предпочитая одиночество новой компании. Хотя игра и была по всем фронтам невозможна, военный всё так же оставался на месте. Странным он был. Даже для зомби.

С последним из четвёрки удалось познакомиться на третий день моего пребывания в деревне.

Он пришёл к ночи. Остановился недалеко от костра, раскачиваясь из стороны в сторону, будто раздумывая, подходить или нет. Долговец, взявший за привычку следовать за мной безмолвной тенью, вдруг встрепенулся и замычал, указывая в сторону незнакомца.

Признаться, сразу я подумал, что вернулся Крот. Не знаю, может, и в том состоянии зомби-долговец продолжал ненавидеть зомби-свободовца… Или их связывало при жизни что-то ещё. Но нет, оказался не Крот. Зомби вдруг стремительно бросился к нам. Его движения были резкими и порывистыми, как в плохом фильме ужасов. Он остановился так же резко, как и начал движение, с интересом уставившись на меня.

От него пахло сладкой гнилью и прелой листвой. Он выглядел совсем диким: с грязного лица на меня смотрел только один глаз, второй, как и половину его лица, скрывала уродливая бурая корка; одежда превратилась в лохмотья, утратив и форму, и цвет. Вызвали удивление только его ботинки: совершенно новенькие, чистые, черные, блестящие гладкой кожей в свете костра.

— Кто ты? — спросил я, глядя на него в упор. Ответа я не ждал, и так было очевидно, что мой новый знакомец чуточку мёртв и движим одной только волей Зоны.

— З-зом… — зомби с трудом разомкнул тонкие сухие губы и, будто удивившись звучанию собственного голоса, умолк. Он покачнулся, искривлённый рот несколько раз открылся и закрылся, прежде чем он прохрипел последнее: — Би, — прозвучавшее грубо и коротко, скорей как «бы».

Сложно описать, насколько удивительным показался мне его ответ. Как часто от зомби можно услышать, что он зомби? Вот так осознанно… Долговец недовольно заворчал. Мне вообще казалось, что как раз он своим статусом был не особенно доволен. Может, он сам до сих пор считал себя человеком? Чувствуют ли зомби вообще хоть что-нибудь? Или в голове у них только пустота или эхо чужих мыслей? Или они прежние, но чертовски медленные? Не знаю, как вообще можно было оценить уровень сознательности моих зомбированных друзей. По крайней мере долговец старался по возможности повторять всё, что делал я. Единственный с охотой попробовал печёную картошку из моих рук, вместе со мной сметал пыль и неловко драл упорный репей у крыльца.

— Откуда ты знаешь? — спустя минуту спросил я. Но тот проигнорировал вопрос. А может и вовсе не понял смысла моих слов.

— Кто ты? — прогудел он, наклонив голову к плечу. В свете костра его глаз лукаво проблескивал. Клянусь, я видел тягучие мысли за его взглядом.

— Человек, — ответил я, повторяя его манеру ответа.

— Не-е-ет, — протянул зомби и криво ухмыльнулся. — Кто ты? — снова спросил он, не меняя интонации.

Я честно не знал, что ответить. Кто я? Память молчала. Кто, если не человек? Может, именно так и чувствуют себя зомби? Они тоже потерялись.

— Я зомби? — в свой вопрос я не верил. Точнее, не хотел верить. Казалось, зомби мой ответ повеселил. Он явно получал удовольствие от нашей скромной беседы.

— Не-е-ет, — раздался его скрипучий голос. — Кто?

Вопрос повис в воздухе. Короткий и чёткий.

— Кто я?

— Ко-онт… — протянул он, и его голос снова оборвался. Я замер, ожидая, что он подумает и договорит. Но случилось иное. Он вдруг задрал голову и закричал. Крик был странным: громкий, неправильный, оглушительный. От неожиданности я отпрянул, падая назад в заросли мокрой от прошедшего дождя травы. А зомби смеялся, задрав голову к темному небу. — Конт! — торжественно повторил он.

После зомби ничего не сказал. Как это было с остальными, он отвлекся, отошёл в сторону, больше не реагируя ни на слова, ни на прикосновения, и побрёл куда-то вглубь деревни, вскоре скрывшись в темноте.

К ногам ластилась кошка, и я взял её на руки, ощущая ладонями только тёплую, сухую шерсть. Тихое мурлыканье слилось с треском костра в ласковую колыбельную. И только загадочное «Конт» нависло надо мной, так и не обзавёвшись окончанием.