Мёртвые яблони (джен)

Дальняя аллея в яблоневом саду Лестрейнджей всегда была местом особенным. Чарами она была укрыта, как не всякое фамильное хранилище защищают.

Никто, кроме Лестрейнджей — по крови или по имени — не мог ни войти туда, ни даже увидеть.

Ну, разве что домовики. Свои. Лестрейнджевские.

Здесь росли яблони — но живых среди них было куда меньше, чем мёртвых. Последние печальными ровными рядами уходили они вдаль, к берегу, такие разные и такие... сухие. Мёртвые... Мёртвая аллея, в конце которой всегда росли живые деревья. Много веков подряд...

Последние десятилетия прошлись по аллее, как драконья эскадрилья по вражеским поселениям в эпоху ранних гоблинских войн. Одна за другой засыхали яблони — Корвуса Лестрейнджа, его жены, сына, дочери... Племянника Корвуса, Ральфа, который стал главой рода Лестрейнджей после смерти своей кузины Литы, его супруги... и только три яблони до весны этого года ещё зеленели недалеко друг от друга. Высокая, крепкая яблоня, посаженная тогда ещё пятилетним Родольфусом, яблоня поменьше, которую посадил Рабастан (старший брат заботливо поддерживал тонкий саженец, пока младший, пыхтя от усердия, засыпал корни рыхлой чёрной землёй), и яблоня, посаженная Беллатрикс Блэк. Красивая, усыпанная по весне бело-розовым цветом... и так и не давшая ни одного плода.

Теперь эта яблоня тоже стояла мёртвой и чёрной, такой же, как и все остальные — пока кроме двух. Пока... Они тоже уже умирали, две оставшихся яблони, и давно уже даже и не цвели... но пока что их ветви по весне всё же покрывались зелёной листвой — хотя ветвей этих становилось всё меньше. И всё больше — ветвей чёрных и мёртвых.

А новых яблонь здесь не было.

И уже никогда не будет.

Еще несколько лет — и аллея закроется навсегда.

Когда не останется никого из британской ветви Лестрейнджей.

Кто и когда заложил эту традицию, теперь никто уже и не вспомнил бы — но с незапамятных времён каждый Лестрейндж, что мог уже достаточно уверенно стоять на ногах или же принимал это имя уже во взрослом возрасте, обязательно сажал здесь яблоню.

Яблоня росла вместе со своим человеком и с ним же умирала. Даже те Лестрейнджи, что сгинули в чужих краях, традицию не нарушили. Умер человек — погибла и его яблоня. А живым только и оставалось совершить погребальные обряды для ушедшего родича, чтобы его душа не заблудилась между мирами.

Но теперь... кто будет совершать обряды теперь? Когда засохнут две последние яблони? До этого осталось совсем немного...

* * *

...Старенькая домовуха, помнящая пять поколений Лестрейнджей, остановилась у одной из мёртвых яблонь и тихо вздохнула.

— Хозяйка Лита так любила яблочное варенье, — глухо сказала она. — С корицей и грецким орехом. И больше никто, кроме неё, такое не ел...

Очередной порыв ветра прошумел, просвистел в ветвях — и над садом снова повисла тишина, нарушаемая лишь мерным шумом моря. Совсем далеко...

Домовуха прошла ещё несколько шагов до следующей яблони и погладила ту по иссохшему стволу.

— Хозяин Ральф любил кальвадос. И самый лучший, говорил он, получался только из этих яблок.

Вот только теперь этих яблок больше не будет — а кальвадос... кальвадос был. До сих пор в подвале остались наполненные им бочки и бутылки... но теперь пить их было некому.

— А хозяин Родольфус больше любил сидр, — домовушка подошла к умирающей яблоне и провела морщинистой лапкой сначала по зелёной ветви, а потом по своей щеке, — он не любил пьянеть. А с сидра не опьянеешь.

На сей раз даже ветра не пролетело, и плотные зелёные листочки просто висели, не шевелясь — и не было на дереве ни одной завязи. Ничего... только зелёные листья и живые пока что ветки, по которым иногда прыгали птицы.

Домовушка подошла к последней яблоне, ствол которой раздвоился почти у самой земли. Правая половина яблони была чёрной и безжизненной, на левой ещё сохранилось несколько зелёных ветвей. На глазах у домовушки одна из веток отломилась и упала на землю.

— Хозяин Рабастан был с детства сластёной. Мы готовили для него яблочную пастилу. Он даже в Хогвартс её с собой брал. Разве же могут в Хогвартсе хорошо приготовить пастилу или зефир?

На одну из этих зелёных ветвей опустилась неприметная птица и, попрыгав по ней, улетела, легко вспорхнув. И всё вокруг снова замерло...

Домовушка постояла немного у последних живых ещё яблонь и, беззвучно прошептав что-то, пошла назад.

Морской ветер, неожиданно долетевший до аллеи, обдал солёными брызгами и её, и деревья.

Словно море в последний раз оплакало тех, по кому некому больше было уронить слезу.

А выглянувшее солнце быстро высушило слёзы моря.

Солнцу не было дела до тех, кто ушёл.

Живым — жить.

Мёртвым — умереть.

Так и вершится вечный круговорот жизни.