Революция и престолонаследие (джен)

Алек большой любитель поспать, особенно в выходные. Только каждое воскресенье у него начинается с раннего пробуждения и невыносимо тяжёлого подъёма. А то, как же это, юный принц не будет сопровождать своего отца-императора во время утренней службы? Не ровен час, может пострадать имидж крестителя всея Новой Галактической Империи.

Храм Святой Спасительницы Императора Марии встретил семью Лоэнграммов огромными слепящими на солнечном свету куполами, богато расписанным иконостасом и густым запахом ладана. К тому же прилагались плачущие воском огоньки свечей и бородатый пузатый патриарх с висящим на шее внушительных размеров крестом, инкрустированные в него рубины казались каплями кровавого мироточения. Отец держался по обыкновению чинно и пафосно, матушка-императрица — скромно, скрывая голову под белым полупрозрачным платком, отороченным тончайшим кружевом. Единственное, что радовало Алека, — родители решили не ехать сегодня в собор Святого Пророка Романа, находящийся у окраин столичного Санкт-Райнхардсбурга.

На автомате проговаривая последнюю молитву «во имя Отца и Сына, и Святаго Духа», — да неужели? — «аминь», Алек прямо-таки предвкушал появление за воротами храма толпы репортёров — без них никогда не обходилось. И отчего-то вот уже на протяжении девятнадцати лет их очень интересовали причины, по которым отец вдруг решил обратиться к вере. Эту историю Алек помнил наизусть.

«Как вы знаете, с молодых лет меня начало подводить здоровье. Вскоре после рождения моего принца», — здесь Алеку надлежало с максимально серьёзным выражением лица кивнуть и упереть взгляд в асфальт, — «я подступил к порогу смерти. Врачи оказались бессильны, причина болезни — неизвестной, мне ничего не помогало. И вот я постепенно отходил в мир иной, как…» Ему явился некий старец — уже в сединах, но не сказать, что совсем дряхлый, — изъяснявшийся на неизвестном или давно утерянном языке. Одно слово отец распознал наиболее чётко — Роман. Выяснилось, что это вполне себе реальное имя, потому старцу приписали лик пророка. Итак, пророк Роман объяснил отцу, что если тот не примет Господа Бога, то непременно умрёт, затем он привёл к отцу Спасительницу Марию, которая вновь вдохнула жизнь в тело. «Боже, императора храни». И ещё ворох деталей, знамений и происков божественных — неизвестно доподлинно: настоящих или додуманных уже впоследствии.

Алек считал эти рассказы всего лишь игрой угасающего сознания при клинической смерти. Ни в Бога, ни в чудесное воскрешение отца он не верил. В старания бригады реаниматологов и последующую смену образа жизни отца — очень даже, но не более. Полутораминутная гипоксия мозга необратимыми повреждениями не грозила, но случай с отцом утверждал о противоположном. Что такое могло щёлкнуть в его светлой голове, чтобы он активно начал отстраивать церкви и монастыри, чуть только придя в себя? Загадка.

Слава богу — ну и дурацкая же привычка использовать это выражение! — после службы обошлось без долгих пересказов. Иначе Алек взорвался бы намного раньше, чем успел добраться до особняка Миттермайеров.

— Я так больше не могу, Ройенталь! — закричал он в комнате своего близкого друга.

— Пожалуйста, тише, Алек, — попросил Феликс.

С тех пор, как после совершеннолетия Феликса раскрылась личность его настоящего отца, а шок от внезапного известия померк, Алек стал называть его по новоприобретённой фамилии. Скорому на решения Алеку очень уж понравилось дерзкое и одновременно изысканное звучание, поэтому он даже согласился сохранять всё в тайне и обращаться к Феликсу подобным образом исключительно наедине вполголоса. Он прекрасно понимал, что Ройенталь не хотел обижать вырастившую его чету Миттермайеров, но всё равно порой не мог сдержаться.

— Прости. — Алек на мгновение остановился и возобновил измерение ковра шагами. — Но это же просто невозможно!

— Я понимаю, что ты держишь пост и нервничаешь из-за этого ещё сильнее, но…

— Да нет, я просто бесами одержим! Демонами здравого смысла и научного развития!

— … но потерпи немного, и наш план скоро заработает на полную мощность.

— Скорее бы, — обессиленно упал в кресло Алек и зажмурился. — Я устал. Он украл моё детство: воскресная школа, церковная школа, семейные чтения библии, семинария. Дальше что? Отращивать бороду и слушать исповеди прихожан?

— Отращивать что-то и слушать твои исповеди это по моей части.

Что-то защекотало у лица. Лучший друг и ныне незаменимый помощник перегнулся через спинку кресла, задев кончиками длинных волнистых волос. Алек видел своё отражение в его ярких, почти что синих глазах.

— Действительно, зачем мне твой хлеб отнимать, — вмиг утихомирился Алек.

Ловко скрутив одну прядь жгутом, он заправил её за ухо Ройенталю, но другая тут же свесилась вниз. Пока Алек не успел опустить руку, Ройенталь вложил ему в ладонь сверкнувший серебром предмет:

— Дарю.

— И зачем мне это? — поинтересовался Алек, рассматривая карманные часы на цепочке.

На первый взгляд ничего необычного за исключением червлёной гравировки с изображением шестерёнки в окружности, составленной из переплетённых человеческих рук.

— Будет знаком отличия наших товарищей.

И правда, очень символично. Наверное, в прошлом году он бы так не подумал, но не теперь, когда окончательно сформировал свою точку зрения.

Если разобраться, всё началось ещё в детстве, там в нём потихоньку рос эпицентр чувства несправедливости по отношению к себе: почему на Феликса дядя Вольф с тётей Эвой не наседали, а родители Алека против его воли заставляли изучать религию и навязывали веру? Он всегда завидовал и тоже хотел заниматься вещами поинтереснее в свободное время, но вместо этого читал кучу интерпретаций Евангелия. С течением времени все нравоучения батюшек и духовных наставников набили оскомину. «Не убий, не укради» прекрасно ограничивались буквой закона, так зачем учить этому в контексте веры? Наверное, чтобы как бы между прочим подсунуть проповеди о необходимости жить скромно и довольствоваться малым. Так утверждали попы, облачённые в рясы с позолоченным шитьём и разъезжающие на дорогих машинах по столице. Этим же попам сдержанно кивал отец и высокопоставленные чиновники, деньги у которых наверняка водились. Что-то не сходилось с концепцией аскетичного образа жизни, решил Алек. Вместе с этим он всё чаще обращал внимание на других прихожан. Некоторые из них выглядели откровенными бедняками, даже если не просили милостыню.

Узнавая из учебников по истории и обществознанию всё больше фактов о жизни за пределами дворца, Алек задумывался чаще и чаще. Почему кто-то ни в чём себе не отказывает, а другим приходится много и долго работать, чтобы просто прокормить себя? Объяснение крылось в областях политики, экономики и социального устройства. Несмотря на то, что отец ещё до начала своего правления упразднил государственную монополию производства и подневольное положение простого народа, фактически принадлежавшего аристократам, классовое деление в Империи лишь трансформировалось и никуда не делось. Дело в том, что главенствующее над большинством меньшинство слегка пополнило ряды кадрами частных и не всегда — точнее, «всегда не» — менее состоятельных лиц. Торгаши ли бывшего доминиона, лояльные ли к политике отца аристократы с радостью купили недвижимость, движимость, технику и чужой труд. Валюта — далеко не новое божество, но упрочившее своё положение на уровне с Господом Богом. Или скрывающееся под его маской?.. Наверняка несколько древних родов предприимчивых евреев ликуют и по сей день. Абсолютно всё решается сошедшими с печатных станков монетного двора имперскими марками и их количеством. Количеством, сосредоточенным в кошельках непропорционально малого процента населения. То есть руки богачей свободны ровно в той же мере, что и при династии Гольденбаумов, но под соусом имени нового монарха и поверхностно реформированного законодательства с десертом из религии.

Очень удобно! С одной стороны, можно туманить разум относительно недавно освобождённых практически рабов иллюзией достойной награды за их труды, а с другой — заставлять их терпеть нужду рассказами о греховности иметь какой-либо излишек. Попивая кагор трёхвековой выдержки, запугивать людей карой божественной, обещать вечное блаженство в раю за неукоснительное следование некому своду правил в дополнение ко множеству и без того продуманных светских кодексов. Почему не может быть блаженства в жизни мирской? Где логика? Мириться с этим фестивалем лицемерия Алек был не намерен.

Загнанный до изнеможения количеством нагрузки на мозг и измученный несправедливостью к себе он ужаснулся неравенством подобного масштаба и тут же высказал всё как есть Ройенталю. Он долго молчал, затем задал единственный и невозможно правильный вопрос: «Мы можем как-то исправить это?» Алек загорелся идеей изменить мир к лучшему.

Путём дальнейших логических умозаключений он пришёл к задумке спровоцировать революцию, чтобы вынудить отца — даже если он удержит власть в своих руках, титула, вероятнее всего, лишится, — выполнить требования угнетённого большинства. С той же вероятностью возможно создание нового правительства. Вместе с тем Алек не питал особой неприязни к отцу — ранняя политика вполне импонировала его убеждениям. Просто процесс воцарения непоколебимой справедливости был запущен, однако не доведён до конца — это вина правителя. Посему ему стоит либо отойти в сторону, либо всё исправить.

— А не слишком ли наглядно отражает нашу идеологию? — засомневался Алек, утопив ноготь большого пальца в углубление зубца выгравированной шестерёнки.

— С тем учётом, что это часы, проще предположить принадлежность их обладателя к какому-нибудь м-м… Культу Времени! — криво и коварно улыбаясь, сказал Ройенталь.

— Что-что? — Алек рассмеялся не только от абсурдности возможной догадки — ещё и от отсылки к Культу Земли, портившему кровь всей Галактике.

— Появление иных религиозных направлений закономерно при наличии какого-то одного главенствующего. Говорят даже, что премьер-министр Оберштайн читает Коран перед сном, — заговорщицки понизил и без того низкий голос Ройенталь.

— Скажи ещё, что он не глаза настраивает, когда запирается у себя в кабинете, а тихонько совершает намаз.

Если так, то очень жаль, что отец привил своему государству православие вместо радикальной формы католицизма…

— Как знать. Он довольно неоднозначная персона.

— Ох, не напоминай о моём любимом дедушке.

Сколько Алек помнил себя, столько же ощущал себя неуютно в присутствии Оберштайна. Но с годами глупый детский страх перед искусственным глазами уступил место недовольству его внутриполитическими ходами, и Алек критиковал премьер-министра при каждом удобном и неудобном случае. Оберштайн к тому моменту совсем постарел: высох, сгорбился, значительно облысел, словом, стал выглядеть хуже прежнего, за что и получил от Алека ласковое прозвище.

Никого не щадящее время клонилось к полудню.

— Это всё очень хорошо. — Крепя к жилету карабин, Алек кивнул на подаренные часы и спрятал их в кармане. — Но тогда у нас появляется очередная статья расходов, чтобы изготовить такие для остальных, а средств и без того мало.

— Кстати об этом, — щёлкнул Ройенталь пальцами. — Мне сообщают, что к сегодняшнему заседанию почти всё готово и…

— Новый защищённый канал работает без сбоев? — перебил Алек, беспокоясь о результате последнего крупного вложения. Сам он, будучи работником аналитического отдела подразделения внутренней разведки, никаких подозрительных подключений не замечал, но связь — не его специальность всё же. — Атак на сервер не наблюдалось?

— Нет, всё в порядке, — заверил лучший друг. — Либерт должен будет представить итог переговоров со своим троюродным дядей. Но прогноз предварительно положительный, вопрос лишь в сумме, которую нам смогут перевести.

— Отлично! Тогда стоит заранее обдумать наш следующий шаг.

К большому неудовольствию Алека, подготовка к заседаниям состояла не только из рассылки уведомлений товарищам, обустройства зала и выборки повестки дня. Приходилось также — сугубо конспирации ради — писать стихотворения, раз уж всё проходило под видом собраний сообщества современных литераторов. Алек не обладал талантом к столь высокодуховным материям, а вот у Ройенталя складывать рифмы выходило куда лучше. Правда, их совместные труды, как правило, скатывались в остро политичную сатиру, которую в столе-то хранить опасно, не то что куда-то возить, поэтому Алек соткал себе образ наивного трепетного романтика. Через силу выдавливаемые «Очи цвета изумруда», «Океаны любви», «Томления сердца моего» и прочие штампованные шедевры он зачитывал маме с тётушкой Анне. Те в свою очередь неимоверно умилялись нежным чувствам и смущению Алека, пока он давил в себе желание стыдливо сбежать и сжечь в камине все до единой рукописи. Великая цель требует больших жертв, успокаивал он себя. Что такое пара минут позора раз в неделю по сравнению с борьбой за справедливость?

В попытке перевести дух Алек массировал виски на заднем сидении автомобиля, мчавшего его к зданию Кирхнерской галереи. Там в выставочном зале, где периодически проводились аукционы, его ждал длинный стол, во главе которого он должен сесть. Там его ждали люди, увлечённые его идеей. Там ждало будущее.

Алек занял своё место, собираясь с духом, и окинул присутствующих доброжелательно-внимательным взглядом. Десять человек в возрасте до двадцати семи лет — ближайшие или дальние родственники чиновников, владельцев бизнес-отраслей и потомки знатных аристократических родов. Всем надлежало положить руки перед собой в знак создания доверительной атмосферы. Перед каждым из них покоилось по копии «Капитала» за авторством Маркса.

— В качестве секретаря объявляю пятьдесят третье заседание Совета прогрессивной молодёжи открытым! — провозгласил он.

— Первая тема — финансирование нашей деятельности, — подхватил Ройенталь, заместитель секретаря, сидящий напротив — за другим концом стола. — Товарищ Либерт, прошу.

Одногодка Алека Франц Карл фон Либерт — парень довольно робкий и, к его счастью, непримечательной внешности, но грудью стоящий за идею повсеместного равенства граждан.

— К-хм, что ж… — поправил он узел галстука, сглотнув. — Мой троюродный дядя согласен выделить миллион имперских марок при условии остаться инкогнито.

— А в противном случае? — уточнил Ройенталь.

— Ни пфеннига…

Условие есть условие.

— Объявляю голосование, — ровным вкрадчивым тоном проговорил Алек. — Те, кто за, поднимите руки.

Семь, включая слегка затянувшего с ответом Алека, против трёх. Он далеко не поклонник подобных инвестиций, но в итоге рассудил, что какую-либо угрозу или подлог возможно будет предотвратить, имея доступ к разведданным. Более того, он намеревался также проникнуть в сеть внешней разведки, а за неимением средств нечем будет платить умельцам и за внедрение, и за молчание. Меньшее из зол было бы выбрано без его участия, так что придётся работать с тем, что есть, использовать любые возможности. В конце концов, если таинственный родственник Либерта окажется врагом, то почему бы не обратить его деньги против него же самого?

Далее следовали доклады ответственных за те или иные задания членов Совета. Самые явные успехи в направлении антирелигиозной пропаганды среди студентов высших учебных заведений. Молодой двадцатишестилетний преподаватель психологии Маркус Айнгорн способен заболтать кого угодно, при этом не занимаясь софистикой и не искажая факты. Само собой, проворачивал он это всё тайно, но среди его подопечных уже несколько старост и их приятелей, локальных лидеров и любимцев окружения из других институтов. Воздействовать на кого-то, способного влиять на других — стратегия крайне выигрышная. Хуже всего ситуация обстояла с рабочими, это направление поручалось обычно молчаливому Густаву фон Рейнеру. Младший брат владельца металлообрабатывающего завода вступил в ряды Совета совсем недавно и, очевидно, не до конца понимал, что от него требуется.

— Позвольте, — поднял он руку с открытой ладонью — так любой из товарищей мог попросить внимания и дозволения высказаться. — Формулировку «Заводы — рабочим, власть — рабочим» я считаю топорной. Не означает ли это призыв к анархии и искоренению государства как такового? Нас могут понять превратно.

— Возражаю. — В разговор вступил сын замминистра промышленности Рихард Шварцесвассер. — Понять что-то превратно могли как раз вы. Речь не идёт о полноте власти рабочих, а лишь о той части, что им положена. Подобно тому, как мы основали наш с вами Совет и выбрали руководителей, должны будут собираться советы рабочих, где вопросы будут выноситься на всеобщее обсуждение.

Шварцесвассер негласно следовал за Ройенталем по старшинству. Алек предлагал ему должность третьего секретаря за неоценимый вклад в их общее дело. Но он наотрез отказался, приведя аргумент о том, что для поддержания порядка вполне достаточно двух человек. Появление ещё одного — бесполезный способ возвыситься над другими товарищами, равными как между собой, так и формально по сравнению с секретарём и его заместителем. Алек недолюбливал Шварцесвассера за резкость, однако уважал его ум. Отец Рихарда тяжёлыми усилиями преодолел порок неприязни к простолюдинам после свержения династии Гольденбаумов и дослужился до высокой чиновничьей должности, чем и обеспечил младшему Шварцесвассеру материальный трамплин. Тот в свою очередь не обленился как типичный сынок богатея и выжал максимум результатов из того, что ему дали. Этот факт и его преданность целям Совета компенсировали грубость всё-таки точных суждений и высказываний.

— Так, может, необходимо уточнить? — раздражённо, но довольно сдержанно отозвался Рейнер.

— Уточнить не упразднение, но перестройку правительственного аппарата в пользу рабочего класса, не допустить недопонимания — ваша задача, товарищ Рейнер. — Шварцесвассер говорил так, будто никого, кроме него и его оппонента, в помещении не было. Но прежде чем Алек успел призвать его к порядку, он продолжил в другом ключе: — Если вы пожелаете, на неделе я хотел бы познакомить вас со своим давним другом. Сейчас он является начальником отдела порученного вам завода. Может, он сможет вам помочь.

Немного подумав, Рейнер благосклонно согласился и поблагодарил Шварцесвассера за содействие. Короткое молчание нарушил Ройенталь:

— У кого-нибудь имеются предложения о дальнейшем векторе развития нашей деятельности?

— Пресса?

Алек не отследил, кто это сказал, но тут же поднял руку — секретарь так же должен соблюдать принятые нормы:

— Слишком рано. Статьи в итоге должны стать спусковым крючком, тогда же мы должны обладать достаточным влиянием, чтобы управлять народными волнениями и подавить беспорядки в зачатке. Иначе… — Алек уже не мог подобрать слов.

— Иначе мы не более чем зачинщики революции ради революции, — пришёл на выручку Ройенталь, он всегда так делал, если Алек терялся.

— Именно, — подтвердил Алек. — Открытая пропаганда последует по возрастающему графику, и пик наступит в тот момент, когда мы будем полностью готовы.

— Насчёт прессы, — довольно тихо и достаточно для того, чтобы через половину стола его услышал Алек и заинтересовался, промолвил Шварцесвассер. — Нам нужна достоверная информация. Если наши осведомители из министерства финансов постараются, то предоставят данные о реальных доходах каждого конкретного завода. Соответственно, будет ясно, какие суммы недополучают рабочие.

— Позвольте добавить. — Кто-кто, а Пауль фон Штерневальд пустословить не любил, и каждое его предложение сулило пользой.

Будучи родственником герцога Лихтенладе по женской линии, Пауль фон Штерневальд сумел избежать казни в силу несознательного возраста, и его семья в составе матери, бабки и старшей сестры благодаря амнистии всё же вернулась с пограничных территорий, когда Паулю как раз исполнилось десять лет, которых так чурался его императорское величество. В отличие от того, что противники великодушного решения императора прочили Штерневальду будущее предателя, он пошёл по совершенно противоположному пути и желал для государства исключительно блага и процветания. Знакомство с ним Алек расценивал как крайне удачное и возлагал большие надежды на его способность отделять ядра от плевел и целить в сердце существующих в Империи проблем.

Дождавшись, пока все взгляды устремятся на него, он приступил к изложению мысли, расставляя акценты в своей речи так, чтобы и толики недопонимания не осталось:

— Наиболее действенно будет обнародовать информацию именно о «чёрных» доходах предприятий. Скрытая прибыль не проходит по официальным документам, соответственно, налогом не облагается. Эти сведения подорвут репутацию действующих руководителей в глазах не только рабочих, но и общественности. Таким образом, мы сможем склонить на свою сторону не только молодёжь, но и некоторых представителей старшего поколения.

Его идея была принята с воодушевлением, на подъёме от которого и закончилось заседание.

Несмотря на то, что все обязанности были распределены, Алек не успел прогнать задумчивость. Даже за ужином он перебирал в голове одну задачу за другой — порой его осеняло при самых неожиданных обстоятельствах. И состояние Алека не скрылось от отца-повелителя.

— Что-то случилось, мой принц? — мягко спросил он тем голосом, какой Алек мог перепутать со своим на записи.

— А… н-нет. — Алек будто встрепенулся ото сна из-за неожиданности. — Что вы, всё в порядке.

— Ваше величество, я думаю, поэтам свойственны периоды меланхолии, — маменька тепло улыбнулась. — Муки творчества могут тяготить.

Она часто говорила что-то подобное, как бы прося отца не трогать Алека. Она не хуже него знала, что отец-император не в восторге от увлечения поэзией, пусть и показного, но подавала свои слова как что-то, с чем ничего не поделать и благоразумнее принять. Её осторожные манипуляции не всегда срабатывали, как надо. Иной раз даже наоборот. Отец непременно начинал критиковать всё и вся, если пребывал не в самом дружелюбном расположении духа. Так и произошло.

— Я не одобряю твоё участие в этих литературных собраниях. Существуют занятия и значимее кружков по интересам, — дёрнул отец верхней губой не то пренебрежительно, не то в усмешке. — Или, по крайней мере, полезнее.

— Не всем же в молодости мечтать об узурпации трона, — вспыхнул Алек, но понял, что с точки зрения отца именно об этом и мечтает, стушевался и поник, боясь вызвать ненужные подозрения.

Если бы он не был отвлечён своими мыслями и следил за собой, то успел бы подумать, прежде чем обронить что-то столь неосторожное. Он занервничал ещё сильнее.

— Конечно, не всем достаёт амбиций, — хмыкнул отец, как будто намеренно выводил из себя.

Вот этой придирки Алек уже не стерпел. Он в бессильной злости уставился на того, кто никогда не заходил за рамки праздного интереса к персоне сына, ибо родителю положено справляться о состоянии своего чада — и всего. Но отец не удосуживался поговорить с ним по душам и проникнуться переживаниями, зато с уверенностью судил о задатках. Более того, недооценивал!

— В таком случае предупреди, когда тебе станет скучно ездить по церквям, и я обязательно что-нибудь придумаю со своими амбициями. — Худшей вещи Алек ещё никогда не выдавал, но в этот момент он просто наплевал на уважительное «вы» и все приличия.

— Ваше высочество! — охнула мама.

Официоз из её уст означал одно — Алек перегнул. Отец же в лице не изменился, только неглубокие морщины в уголках глаз отчётливее проступили из-за ледяного прищура, да пальцы на правой руке задрожали, выпустив столовый нож. Алек вскочил из-за стола, и от его стремительности едва не выплеснулась вода из бокалов, а тарелки зазвенели на подтарельниках.

— У меня пропал аппетит. Я вас покину с вашего позволения. — Он поклонился сначала отцу, затем матери.

Отец-император расслабленно склонил голову чуть набок, разрешая уйти. Его пристальный проницательный взгляд насторожил Алека. Казалось, что лучше бы отец разозлился и отчитал его, но и лицезреть копию себя совершенно не прельщало. Нет, дело не столько в феноменально схожей внешности, сколько в том, что, как заявляла мама, характеры у них тоже один в один. Отец и сын оба горделивые, непреклонные и упрямые до одури. В громких продолжительных ссорах они язвили, стараясь уколоть как можно больнее, и кричали, не сдерживаясь. Всё заканчивалось тем, что кто-то на кого-то обижался и неделями не разговаривал. И смешно, и глупо. «Вы бодаетесь друг с другом и скандалите как невоспитанные мальчишки», — вздыхала мама. И на самом деле в гневе отец выглядел значительно моложе своих лет. То, как он мог вскинуться, срывая с себя плащ, откинуть за спину почти что не тронутые сединой кудри, посмотреть словно на злейшего врага, пугало Алека где-то в глубине души. Словно перед ним оказывался не взрослый умудрённый опытом император, а юный вспыльчивый завоеватель Галактики со старого портрета. С изображениями отца в молодости Алек невольно сравнивал себя.

— Да что он вообще знает обо мне? — бормотал Алек в своих покоях. — Думает, я ни на что не способен? Посмотрим…

Мало ведь Алеку нервов, так ещё отца не хватало.

Каждая перепалка с ним раздражала не менее нынешней вынужденной необходимости вести переговоры с пиратами по поводу приобретения оружия. Мирная революция — это миф. Нет, Алек не собирался кого-то убивать в процессе. Тут уже играла роль готовность самого Алека и всех его единомышленников отважиться на крайние меры, но претворять их в жизнь совсем необязательно. Главное — поставить себя и свои цели в глазах отца, доказать существование силы, неподвластной ему.

Столько дел, столько дел…

Вопреки миролюбивым уговорам Ройенталя Алек свыкся с мыслью закупки оружия и сопутствующих технологий на чёрном рынке. Дело вот в чём. Через семь лет с момента признания Баалтской автономии, она преобразовалась в Федерацию Баалт за счёт выхода из состава Новой Галактической Империи дюжины близлежащих звёздных систем. Если бы территории представляли для Империи какую-то особую ценность, такого не произошло бы, в сухом остатке даже с практически выработанным ресурсом планеты были проданы. И задорого. Что в свою очередь улучшило внутриэкономическую ситуацию, а на внешнем рынке подарило первенство Империи, сделавшей Федерацию зависимой от себя. Словом, император проявил себя в качестве милостивого гуманного политика и повернул это в свою пользу ради благополучия оставшихся ему верными подданных. Спустя ещё семь лет в результате кровопролитного вооружённого мятежа со стороны старой Империи откололось Королевство Голденштейн близ системы Кифейзера. И опасаясь давления со стороны лоэнграммовской Империи, Королевство при содействии миротворческой Федерации выплачивало баснословную компенсацию, чтобы откупиться и кое-как задобрить императора, славящегося своей воинственностью и захватническими замашками. В качестве расплаты за помощь Королевству правительство Федерации подписало договор о реализации программы «О разоружении», в рамках которой президент Минц обязался остановить производство оружия и военной техники на территории своей страны и за поддержкой в борьбе с пиратами обращаться к Империи, то же самое касалось и Королевства. Само собой, ни у Федерации, ни у Королевства купить оружие не представлялось возможным. Доставать его внутри Империи также нереально — ужесточился контроль оборота, а получение соответствующих разрешений влекло за собой нескончаемую бюрократическую волокиту, в итоге оканчивающуюся тем, что каждую единицу вооружения вносили в государственный реестр. То есть, каждый бластер или винтовку могли моментально отследить: кто и для каких нужд её приобрёл. Алек не понаслышке знал, что за владельцами оружия внутренняя разведка устанавливала слежку, а это ну никак не шло ему на руку. Посему он был вынужден в три дорого отовариваться у дилеров-пиратов.

Впрочем, удовольствия это Алеку не приносило — спасали мысли о высшем благе. Они же заставляли контролировать всё от и до, месяцами напролёт усердно трудиться, не спать ночами и делать вид, что всё нормально — ничего не поменялось: вот хожу на работу, вот стихи пишу, с приятелями вижусь. Сумбур и суматоха закономерно подводили к черте провала самостоятельные подвижки Алека под покровом ночи, очень кстати совпавшей с тёмным временем суток сегодня…

Поднося к датчику у двери серверной ключ-карту, которую Алек умыкнул со стола главного инженера-программиста, он услышал шаги. Никого ведь не должно быть здесь после окончания рабочего дня…

— Ваше высочество, что вы здесь делаете? — уронил робопылесос опешивший уборщик.

Шмидт, судя по бейджу.

— Тише, — не растерялся Алек. Потому что или сегодня, или никогда. — Секретная проверка по поручению правительства. Я должен убедиться в отсутствии вражеских дронов-взломщиков. — Что сказал, и сам не понял. Но уповая на неосведомлённость Шмидта, он перешёл на шёпот: — Вы же отдаёте себе отчёт в том, что никто не должен об этом знать?

— Конечно-конечно! — Алек с напускной строгостью шикнул на возглас Шмидта, что тот аж пригнулся. — Я нем и глух, как вот эта самая стена. Позвольте вернуться к своим обязанностям?

Алек торопливо кивнул и, оставшись в одиночестве, проник в помещение. Запах пыли и электроники, давящая тишина и полумрак, только светодиодные индикаторы синхронно моргали синим светом. Хоть и потряхивало, переводить дух времени не было: без того велик риск обнаружения Ройенталя, прямо сейчас отправляющего помехи на камеры видеонаблюдения. Кое-как вскрыв главную панель управления, Алек повозился с разъёмами и штекерами, но подключил носитель, едва ли не моментально загрузивший в сеть программу передачи данных, ей же полагалось автоматически настроить VPN и уйти в скрытые процессы, замаскировавшись под один из стандартных.

Покидая технический подвал, Алек сделал крюк через крыло ведомства внешней разведки и оставил ключ-карту в горшке с раскидистым широколистным растением за углом кабинета второго заместителя Фернера. Сбоившие камеры наверняка инициируют масштабную проверку, а если благодаря этому незамысловатому подлогу произойдёт кадровая перестройка, она даст фору в случае возникновения нужды наведаться сюда вновь.

В отличие от старой Империи с желанием её правителей жить в обстановке, аутентичной монархическим государствам двухтысячелетней давности, в Новой Империи повсюду использовались современнейшие технологии. Это и полностью автоматизированный быт, и наисложнейшие системы безопасности, и возрождение глобальной сети, сделавшей коммуникацию между людьми быстрее и удобнее. Всё из этого, бесспорно, упрощало жизнь обывателей, а вот деятельность шпионов — значительно осложняло, в чём Алек из раза в раз убеждался на собственном опыте.

Не менее проблематично приходилось каждый раз покидать свои покои и возвращаться обратно после тайных вылазок. К счастью, Алека уже не считали маленьким, чтобы он не мог выезжать куда и когда вздумается — загвоздка лишь в том, что без сопровождения охраны его не выпускали. А проворачивать антиправительственные операции в компании телохранителей — сущий кретинизм. Посему Алек изыскал другой способ. Он использовал подземные лабиринты дворцового комплекса Нойе Райх Паласт, соединяющие между собой бункер, выходы и входы внутри и за пределами дворца. Сложнее всего было не заблудиться в бесконечных вихляющих поворотами коридорах и не наткнуться на патрулирующих гвардейцев. В этот раз повезло встретить лишь одного из них, спящего на посту, стоя оперевшегося о стену, и Алек прокрался к себе довольно быстро в отличие от того, когда Ройенталь смог выйти на связь. Пока он ждал, разволновался не на шутку, чего только себе не надумал.

Оказалось, Ройенталь просто-напросто уснул, как порой случалось и с Алеком. Правда последние месяца полтора он буквально жил на стимуляторах: либо отдых, либо достижение успехов — выбор очевиден. Пути назад больше нет. Он идейный вдохновитель готовящейся революции — именно он сподвиг всех тех, кто доверился ему, к активным действиям. Он создал очаг скрытой оппозиции. Бросать своих людей на половине дороги не в его правилах. Хуже того, уже посеянное в умы сомнение может вылиться неблагоприятными последствиями без чуткого контроля. Нет, непосредственно главенствовать над кем-то Алек не хотел, но многовековая история человечества наглядно показывала, к чему может привести недовольство неуправляемых масс. Своей основной задачей он ставил подтолкнуть народ и указать верное направление. Манипулировать, если угодно. И постепенно общество научится функционировать без его подсказок. На сколько лет затянется обучение? Даже примерный прогноз на данный момент невозможен, поэтому нужно стремиться, не останавливаться. Особенно сейчас, когда всё идёт так хорошо. Вперёд. Быстрее!

Количество несогласных с нынешней политикой студентов, рабочих и прочих представителей так называемых среднего и низшего класса исчислялось уже сотнями тысяч. Само собой, не все они ввяжутся в открытое противостояние с правительством, но даже малый процент в рамках столицы будет выглядеть внушительно. Привлечение учащихся военных академий — заслугу Ройенталя, пару лет назад окончившего одну из них с отличием, — Алек расценивал как успех. К его удивлению, множество кадетов вторили студентам гражданских университетов в вопросе ограниченного количества бюджетных мест из-за чрезмерного финансирования военных училищ, отчего молодым людям не остаётся иного выхода, кроме как стоить свою карьеру во флоте. Из-за того, что имперские войска единственная в галактике военная сила, фактически государство делает бизнес на смертях своих же военнослужащих, отправляя их подавлять атаки пиратов, в последнее время чересчур активно изводящих системы на окраинах Федерации и Королевства. Военные конфликты всегда кому-то выгодны. Хоть Алек и не хотел в это верить, но напрашивался вывод — Империя спонсирует пиратов. Только доказательств нет. Кто-то приплетал к этому всему Оберштайна. Уже классика, но всё та же чушь — премьер-министр едва ли не самый надёжный человек в окружении отца. «Пришла пора положить конец узаконенному криминалу!» — повторяли анонимные пользователи форумов и приватных бесед на просторах глобальной сети. Действительно, с незапамятных времён существовала схема, когда кто-то кому-то платил за защиту, не имея для этого возможностей. Внешняя же политика Империи принудила к этому две другие страны.

Как раз об этом Алек разговаривал с Ройенталем, когда поступил видео-звонок от Айнгорна, лидера движения студентов.

— Катастрофа… — сбивчиво выдохнул он, взмыленный словно на финише марафона, — товарищ Лоэнграмм! Молодёжь негодует! Они готовы… хоть сейчас выйти на демонстрацию.

— Что?! — воскликнул Алек. — Как это так?

— Der Unrat опубликовали статью… сегодняшним числом. Там…

Алек прервал его, потому что Ройенталь подсунул планшет с первой полосой. Кричащий яркий шрифт под изображением карикатуры священнослужителя, выглядывающего из кареты, запряжённой лошадьми.

«23 октября 22 года

ПОПЫ ПРОТИВ НАУКИ И КУЛЬТУРЫ ИЛИ ЧЁРНЫЙ ПИАР ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ?

Вот уже который год с рождества новоимперского церковь суёт свои загребущие части тела в жизнь современного общества. Все мы с вами давно привыкли жертвовать деревянные храмам, чтобы батюшки кушали и не обляпывались, набирались сил для мозгомойки несведущим беднякам и не падали в обмороки от истощения, поднимаясь в банкетные залы Его Императорского Величества Райнхарда I из династии Лоэнграмм. Казалось бы, куда уж круче? ЕСТЬ КУДА! Намедни наш тайный корреспондент доставил в редакцию такие аудио-записи, от которых мы всем штатом, признаться, ужаснулись, пока не начали истерически посмеиваться… Патриарх Санкт-Райнхардсбургский и всея Империи Феофан со своими подмастерьями за бокалом крови христовой без стеснения обсуждал «бесовство научное». Прямая цитата: «Коли дал боженька недуг с рождения или после оного, так то за грех! Твой или праотца твоего. И ты должен принять сию немощь, как благо свыше, страдать или умереть, если на то воля божья. А мы лечим всех блаженных. Да ещё и как?! В геном образа и подобия божьего вторгаемся, настраиваем как какой-то аппарат». Наш благословенный, получается, опусов Рудольфа начитался? Идём дальше: «А эти их пико-технологии? Заместо Слова Божьего науку изучают в своих институтах. В монастыри бы (прим. ред.: в монастыри атомного православия?) всех этих отроков и юнцов, да наступит тогда благодать. А пишут-то что в своих глянцевых журналах и книгах художественных? Содомия и грехопадение!»

Дальше Алек вчитываться не стал, взгляд и без того цеплялся за «вразумить», «запретить» и «наказать». Через предложение мелькало имя отца, как главного потворника церковного мракобесия, а вишенкой на просфоре значился список запрещённых в перспективе наук с подборкой конкретной литературы и ссылка на аудио-запись диалога Феофана с остальными деятелями. Поддельную запись, конечно же, но предугадать реакцию горячей молодёжи не трудно.

— Нет-нет-нет-нет-нет, — забормотал Алек. — Слишком рано! Мы договаривались с ними, разве нет?!

Он знал, что нельзя доверять этой провокационной газетёнке, но соблазнился охватом их аудитории, и вот результат!

— Офис издательства никак не объясняет происходящее, — уже отдышавшись, покачал головой Айнгорн.

— Неважно. Поздно! Останови своих людей.

— Но как?

— Придумай что-нибудь, Маркус! — взмолился Алек.

— Хотя бы на двое суток задержи их, — вмешался Ройенталь. — Нужно всё продумать и организовать.

— Сделаю всё зависящее от себя. — Айнгорн прервал вызов.

Дар речи на несколько минут покинул Алека, он в растерянности открывал рот и тут же его закрывал, пока не разразился потоком ругательств, на какие, наверное, и способен никогда не был. От парочки нецензурных и особо грубых поморщился даже не стесняющийся в выражениях Ройенталь.

— Чер… черти скудоумные! — выкрикнул Алек напоследок не потому, что запас брани иссякал, — он задыхался от гнева.

Он со всей силы швырнул в стену несчастный планшет, отчего корпус с треском разломался, а экран зазвенел осколками по мраморному полу. Заодно пропала из виду взбесившая донельзя статья.

Алек прикусил костяшку пальца и с трудом вздохнул. Всего можно было ожидать: что они попадутся контрразведке, что случится утечка информации, что кто-то предаст, в конце концов. Но чтобы облажаться так глупо? Испортить всё тем, чем собирался поднять народ в нужный час.

— Как? Мы ведь платили им, чтобы они не провоцировали никого в ближайшее время!

— Всегда найдётся тот, кто заплатит больше, — нахмурился Ройенталь.

— Ты же не имеешь в виду?.. Только третьей стороны не хватало!

— Да. Либо вмешался кто-то ещё, либо нам препятствуют свои, либо... Масса вариантов.

— Найду паршивцев — уничтожу! — Алек сжал ладонь в кулак, как будто уже давил в нём что-то.

— Некогда этим заниматься, — твёрдо заявил Ройенталь.

— Ты прав. — Алек немного поутих и пришёл в себя. — Ты прав, некогда…

Счёт шёл на минуты. Как в кратчайший срок реализовать то, на что Алек предварительно отводил порядка двух месяцев размеренной вдумчивой работы? Даже «кратчайший срок» роскошь непозволительная. Если общественный протест принял открытую форму, всё должно быть готово прямо сейчас — в эту самую секунду, иначе ситуация грозила выйти из-под контроля, а оппозиция — превратиться в стадо, которое силовики разгонят, не моргнув и глазом. Если революция провалится, как следует не разгоревшись, потребуются годы, чтобы нарастить хотя бы такую же силу. Так как всех виновных призовут к ответственности, а те, кому удастся избежать наказания, и прочие неравнодушные не рискнут вновь ввязываться в антиправительственные авантюры и предпочтут смириться с существующим порядком вещей. И тогда Алек, допустив подобную неудачу, себе не простит.

Несмотря на все старания отсрочить волнения, молодёжь всё же выходила на улицы. Шествия ни в коей мере не носили централизованный характер, вспыхивая то в одном, то в другом городе, они так же быстро потухали. Вслед за столичной планетой акты протеста возникали и в других звёздных системах. Масштаб коррелировал с численностью населения каждой отдельной планеты. Более того, протест по мере продвижения к территориям бывшего Союза Свободных Планет всё чаще переходил в стычки протестующих с полицией, учинялись беспорядки, влекущие за собой жертвы. Спокойнее же всего дела обстояли на Одине. И неудивительно. Однако стоит отметить, цепная реакция недовольства всё равно со стихийной молниеносностью достигла фронтира.

Двадцать третьего октября, тем же днём, когда Der Unrat отличились сенсационным разоблачением патриарха Феофана, с подачи Совета прогрессивной молодёжи статьи с уже правдивыми фактами подобно длинному каналу снабжения потянулись в издательства и на телеканалы. Информация подавалась порционно по нарастающей тенденции: начиная с описи имущества и недвижимости чиновников и заканчивая суммами «чёрной» прибыли на предприятиях. В среднем от двадцати до тридцати пяти процентов доходов не отображались в налоговых декларациях, растрачиваясь на взятки или оседая на банковских счетах директоров, их жён, детей и любовниц. А махинации с пенсионными и страховыми отчислениями за работников стали последней каплей. Следующим утром в Империи зародилась волна забастовок и поглотила три четверти из всего числа заводов. Распоряжающаяся капиталами верхушка запаниковала, ведь простой — это многомиллионные убытки. То, что прогнозировалось на протяжении последних нескольких лет, наконец, произошло. Народ не столь глуп и уж точно не слеп, как бы ни лукавили власть имущие, причины потери к ним доверия появились уже давно, а повод для открытой конфронтации — вопрос времени.

Если ранее деятели медиа-пространства просто-напросто боялись говорить правду о сильных мира сего, то добытый Алеком и его товарищами компромат поразил даже глав многих крупных издательств и как граждане те не смолчали. Аресты, штрафы, требования опровержения и изъятия неугодных статей — по закону подобного рода данные не должны распространяться дальше правоохранительных и судебных органов. Однако если печатные газеты ещё можно уничтожить, то попавшее в сеть останется там навсегда. Газетам и телеканалам грубо позакрывали рты, но голос народа заглушить не удалось.

В социальных сетях творился настоящий хаос. Правительство обвиняли в цензуре, в эксплуатации населения, называли его пост-гольденбаумовским, точно так же извратившимся от денег и непомерного влияния. Всё чаще мелькал видоизменённый имперский флаг — с него стёрли золотого льва, олицетворяющего монарха, оставив лишь красный фон, символизирующий народ. Без граждан и их поддержки любой государь — ничто, поэтому он и не нужен, раз отвернулся от своего народа. Вместе с тем правительство не осталось безучастным, оно изъяснялось с помощью действий: моментально были возбуждены многочисленные проверки и следственные процессы в отношении уличённых в мошенничестве владельцев заводов всех отраслей производства, чтобы хоть как-то утихомирить взбунтовавшиеся массы. В итоге в первые сутки сняли с должностей и осудили пару десятков человек, но и это не помогло. Люди сочли за лицемерие и не оценили. Не без участия членов Совета и их доверенных лиц двадцать пятое октября окрестили днём восстания, подготовили список требований за подписью миллионов человек и выбрали время и места для проведения демонстраций.

— Так и не объявишь себя лидером революции? — в который раз поинтересовался Ройенталь, сидя за столом напротив Алека в его покоях.

— Нет. — Алек пожал плечами. — Чем я тогда буду отличаться от его величества?

— Только поэтому?

— Это последняя из причин. Помнишь, я говорил, что стремлюсь помочь людям? — Ройенталь кивнул, и Алек продолжил: — Я хочу, чтобы они поверили в себя и свои силы. Если появится кто-то, кто поведёт за собой и обязательно скажет, что делать, неужели это возможно? Разве лидерство в лице одного приведёт к власти народа? Им должно придавать смелости их единство, а не то, что с ними соглашается кто-то вроде меня.

— Зная тебя, я не уверен, что ты останешься в стороне, — усмехнулся Ройенталь.

— О, нет. Конечно, я не буду сохранять нейтралитет. Завтра мы с тобой поговорим с папой. Ты, я и пара бластеров.

— Но это же… переворот, Алек!

— Полагаешь, его переубедит толпа перед Нойе Райх Паласт? Едва ли. Он слишком самоуверен и не слушает никого, кроме себя и некоторых министров. Мы не успели собрать достаточное количество людей, поэтому придётся влиять на ситуацию изнутри и действовать решительно. Если ты боишься, я всё равно пойду, пускай даже один, — фыркнул Алек.

— Похоже, ты худшего мнения обо мне, чем я о тебе, — обманчиво спокойно подметил Ройенталь. — Я ничего не боюсь и пойду за тобой куда угодно. Если бы не ты, я уже давно отправился бы на фронт, а не отсиживался в штабе.

— Но если у нас ничего не получится?

— Плевать. Мы всё начали, нам и заканчивать. Ты не заставишь меня отступиться.

И он не отступился, в чём Алек не сомневался.

Не отступился и народ. С самого утра двадцать пятого октября он заполонил улицы, перекрыл главные дороги, уверенно продвигался вперёд. С каждым километром толпа ширилась. Развевались однотонные красные знамёна, флаги с перечёркнутым золотым львом либо с грубо перекрытым заплатками, на транспарантах огромные буквы складывались в лозунги: «Власть — народу», «Заводы — рабочим», «Доступное образование — молодёжи». Эти же слова выкрикивали люди.

Шествие проходило без значимого ущерба и беспорядков благодаря тому, что удалось призвать людей не рушить то, что в итоге будет принадлежать им. Это же связало руки полиции, они не могли препятствовать демонстрации, так как никто не нарушал порядок. Но если кто-то пытался, их останавливали сами участники. Ради этого в последний момент было приобретено несколько сотен комплектов списанного военного обмундирования, в которое облачились добровольцы и имели при себе контрабандное оружие для полноты образа. Те же добровольцы не допускали агрессии среди демонстрантов. Прибегнуть к довольно подлой уловке вырядить кого-то военнослужащими Алека побудило ещё и то, что реальной поддержкой армии он не рискнул заручиться. Однако хотя бы видимость причастности к революции имперских войск должна упрочить её значимость и припугнуть правителя, пока обман не будет раскрыт.

Этого времени вполне хватит, чтобы Алек с Ройенталем успели добраться до императора. Задача не из простых, но Алек подготавливал почву всю ночь без устали. Свой человек в службе безопасности должен был в назначенный час перехватить управление автоматикой: отключить камеры, заблокировать двери всех помещений, кроме кабинета отца и коридоров на том этаже. Вне зависимости от того, что Алек имел право беспрепятственно передвигаться по зданию правительства внутри дворцового комплекса, караульных у кабинета никто не отменял. А в сложившейся ситуации Алека сиюсекундно не пустят к отцу, наверняка неимоверно занятого. Решить эту проблему он задумал посредством усыпляющего газа.

Мешкать нельзя. До того момента, как ответственные служащие поймут, что происходит, и примут меры, минут десять-пятнадцать. Когда индикатор на панели за спиной загорелся красным, извещая о блокировке двери, Алек надел маску-респиратор и бросил перед собой дымовую гранату. Вместе с густым белым дымом распространялся и газ. Ближайший гвардеец было кинулся к Алеку и направил винтовку в его сторону, но спустя несколько секунд повалился на пол. Ещё нескольких Алек встретил по пути на расстоянии около тридцати метров друг от друга. Коридор был длинным, и с другого его конца Ройенталь должен был проделать то же самое, что и Алек. Они встретились у входа в кабинет отца. Ройенталь коротко кивнул, ударил по кнопке, открыв дверь, и за один длинный шаг переступил тела гвардейцев и порог. Алек прошёл сразу же за ним и как можно быстрее закрыл дверь, чтобы газ не проник внутрь — отец нужен ему бодрствующим.

— Что бы это ни было, не сейчас, — раздражённо велел отец, ещё ничего не замечая.

Ройенталь уже взял на мушку секретаря, округлившего глаза и оцепеневшего за своим рабочим местом.

— А по-моему, я очень вовремя, — с усмешкой отозвался Алек, нацелил дуло на отца и отрицательно качнул головой, когда тот потянулся к верхнему ящику стола.

Алек сам выдвинул ящик, вытащил оттуда бластер и откинул в сторону, не глядя. Вряд ли отец смог бы пользоваться оружием правой рукой из-за моментально проступившего тремора, но перестраховаться стоило. Только тогда он избавился от респиратора.

— Ты?! — На лице императора отразилось неподдельное удивление. — И младший Миттермайер. Иначе быть не могло. Я ведь сам просил его стать тебе хорошим другом и…

Он намеренно тянул время и пытался отвлечь? Безусловно. Тщетно было бы думать, что он испугается и начнёт торговаться за свою жизнь.

— Молчать!

— Тогда говори сам, — устало вздохнул отец, но так же продолжал следить за Алеком. — Чего ты хочешь от меня?

— Справедливости, — с нажимом ответил Алек.

— Очаровательно, — рассмеялся отец, но тут же зашипел и согнулся.

— Не двигайся!

— У меня судорога, — процедил он сквозь зубы.

Секундное замешательство стоило того, что в следующее мгновение отец выпрямился с бластером в левой руке и щёлкнул кнопкой предохранителя. Прятал под штаниной? Алек вздрогнул от неожиданности и крепче сжал рукоять оружия.

— А теперь серьёзно. Я решительно не понимаю, как вам пришло в голову ворваться ко мне и угрожать оружием. Но будь добр объяснить, о какой справедливости идёт речь?

— Могу открыть окно, чтобы ты услышал.

— Ах, выходит, ты наслушался сказок. Или сам их сочиняешь?

— Сказок?! — воскликнул Алек. — Ты хотя бы раз заглядывал дальше цифр статистики и сумм прибыли? Капиталисты из-под твоего каблука могут шиковать, ни в чём себе не отказывать, покупать целые планеты. А люди бедствуют, голодают, их права нарушаются или необходимых прав вовсе нет!

— Если проблемы не исчезают по взмаху волшебной палочки, это ещё не значит, что я о них не знаю, господин принц! — Глаза отца сверкнули злостью. — Чего ты добьёшься, свернув меня? Весело и задорно перестроишь целую державу за одну пятилетку? У меня сотни врагов. Неужели ты считаешь, что у тебя их будет меньше, взойди ты на престол? Политика — не детская площадка.

— Я не собираюсь свергать тебя. Меня не волнует, останешься ты у власти или нет. Я лишь хочу, чтобы ты обязался выполнить все требования своих же подданных. И я не уйду, пока ты этого не сделаешь. Можешь расстрелять меня прямо здесь.

— Зачем мне стрелять в тебя? — задумался отец и вместо Алека нацелился в сторону Ройенталя.

— Нет!

— Всё в порядке, — обернулся тот. — Я готов умереть за идею.

— Боже мой, какая дра… — Но договорить отец не успел.

Его прервал звук открывающейся двери и топот ног в тяжёлых форменных ботинках. Безликие телохранители в противогазах тут же обступили Алека и Ройенталя. Старший по званию отчеканил командной интонацией:

— Не стрелять! У меня эмиттер зефир-частиц, — показал он всем присутствующим, собственно, эмиттер.

До Алека не сразу дошёл смысл слов. Пару секунд он недоуменно рассматривал офицера, пока его грубо не оттащили в сторону и не вырвали из рук бластер. Они переглянулись с Ройеналем. Друг бросил на него виноватый взгляд и попробовал безуспешно вывернуться из захвата.

— Арестовать обоих, — распорядился отец, и на заведённых за спину запястьях сомкнулись браслеты наручников.

Нет! Не успел! Не смог убедить… Это крах!

— Это ничего не изменит! Я лишь один из многих! Ты не остановишь народ!

Алек почувствовал удар сзади, где-то у основания черепа, в глазах моментально потемнело, а ноги подкосились. Закружилась голова. Кто-то не дал упасть. Последнее, что он запомнил: Ройенталя без сознания и отца, откинувшегося на спинку кресла.

Потом наступила темнота и непроницаемая тишина. Сколько это продолжалось, не разобрать: минуту, день, год или вечность. В какой-то момент он начал что-то слышать. Не то механический шорох, не то грохот металла о металл, какой-то шёпот. Алек не понимал или забывал быстрее, чем звуки складывались в слова.

Знакомый и до боли родной голос звал по имени всё настойчивее и громче. Алек попытался отмахнуться, но не смог пошевелить рукой. Он открыл глаза, чтобы выяснить причину.

— Наконец-то, — выдохнул Ройенталь и крепче сжал в ладони кисть Алека.

— Что… что случилось? — еле пробормотал Алек — в горле ужасно пересохло.

— Ты почти сутки не приходил в себя. Врач уверял, что ты просто спишь, но я всё равно переживал.

Алек рефлекторно сплёл его пальцы со своими прямо как в детстве. Они с Ройенталем всегда брались за руки, если шкодили, чтобы было не так обидно слушать, как их отчитывают родители. А быть честным — не только поэтому. Так Алек делил вину с Ройенталем, тогда Феликсом, а то он обычно взваливал весь её груз на себя и очень волновался. Особенно однажды, когда в саду, который вообще-то закрывают на зиму, Алек провалился под сковавший пруд лёд и слёг с пневмонией.

Только сейчас им не по семь и восемь лет, и проснулся Алек не в мягкой кровати, а на холодном каменном полу, привалившись плечом к решётке, отделяющей его от друга. Это место иронично называлось темницей в подземелье, хотя таковым, по сути, и являлось.

— Должно быть, тебя мучает жажда, — спохватился Ройенталь и просунул между прутьями пластиковый стакан. — Вот.

Алек сделал только несколько глотков, ему ничего не хотелось. Все его мечты рухнули, он проиграл. Теперь хоть пожар, ему безразлично, даже злости больше не осталось.

— Ха! Мы ведь теперь изменники государства, друг мой, — отчего-то радостно проговорил Алек. — И надеюсь, нас казнят, а не отправят в ссылку в монастырь.

— Не говори так, пожалуйста, — ужаснулся Ройенталь. — Может… может, попросим прощения? Твой отец всё поймёт и если помилует тебя, я готов пойти на такое унижение.

— Поймёт, не сомневайся. Заодно тебя в назидание помилует и сделает нас придворными шутами. Думаю, тебе будет к лицу колпак с колокольчиками, а мне — клоунский нос.

— Не с твоим своеобразным чувством юмора. — Всё же он рассмеялся. — Тогда я тоже голосую в пользу казни. Скажи, а ты совсем не боишься?

— Чего бояться? Ни рая, ни ада не существует. Ну а если бы что-то такое и было, у чертей могут быть те же проблемы, что у людей. Представь, миллионы лет напролёт ты варишь души грешников в котлах над адским пламенем, а Сатана, зло вселенское, даже на премию не расщедрится. И тут появляемся мы…

— Революция в аду. Звучит заманчиво, — шутливо серьёзно рассудил Ройенталь.

— Опыт в этом деле у нас уже есть — не пропадём.

Как самый близкий человек, Ройенталь наверняка знал и молчал о том, что Алеку противна сама мысль выглядеть уязвимым, и все страхи он прятал за шутками и иронией. Впрочем, разворошить весь список своих тайных слабостей, в том числе боязнь смерти, он не успел — в двери напротив смежных камер показались гвардейцы. Один из них объяснил цель прихода:

— Ваше высочество, капитан-лейтенант Миттермайер. — Он поочерёдно приветствовал их: Алека — поклоном, Ройенталя — отдав честь. — Его величество император желает вас видеть.

Вот и всё, думал Алек, следуя за конвоирами по бесконечным коридорам дворца, в котором он провёл всю свою жизнь. Неудивительно, если здесь же она и закончится. Пусть. Он всесилен, пока рядом надёжный верный друг, вместе они преодолеют даже смерть. Полный решимости взгляд Ройенталя вселял надежду, и Алек готовился встретить свою участь с гордо поднятой головой и широко расправленными плечами.

— Снимите наручники и можете быть свободны, — приказал отец гвардейцам, сидя за столом.

Он выглядел уставшим, под глазами, которые он, должно быть, ни разу не сомкнул сна ради за последние пару суток, пролегли тени. Сбоку от него и на полшага позади, оперевшись на трость с внушительным шарообразным набалдашником, стоял премьер-министр Оберштайн и по обыкновению не выказывал ни грамма недовольства или чего-то ещё касательно столь благосклонного отношения к виновным. Даже суд не нужен, коль решение вынесет сам император, а следствие, скорее всего, уже проведено, и причастность к революции Алека с Ройенталем выявлена.

— Что ж, — испытующе посмотрел на них отец и положил подбородок на сцепленные в замок руки, — скажете что-нибудь в своё оправдание?

— Нет, — хором отозвались Алек с Ройенталем.

— То есть, вы признаёте свою вину?

— Да, — ответил Алек, не дрогнув, Ройенталь вторил уставным «так точно».

— Хм. — Неожиданно отец задумчиво улыбнулся. — Безусловно, я знал о готовящейся революции и не препятствовал ей, как чему-то естественному. Однако то, что за всем стоите вы двое, меня весьма удивило. Знал бы заранее, позволил бы поиграть в масонов-коммунистов подольше.

— Ваше величество, огласите, пожалуйста, ваш вердикт. — Поторопил его Алек. — Не тратьте своё драгоценное время. Когда и как нас казнят?

— Отваги подрастающему поколению не занимать.

— Не забудьте также упомянуть о слабоумии, ваше величество, — подал голос Оберштайн.

— Не будьте так категоричны, господин министр. Все мы были с чем-то не согласны, молоды и горячи. На ваш счёт я не уверен, но всё же.

— Ваше величество… — с отсутствующей интонацией повторил премьер-министр.

В это же мгновение быстрым шагом в кабинет, заставив присутствующих обратить на неё взоры, вошла маменька, взволнованная, но настроенная крайне серьёзно, если не сказать, что воинственно.

— Ваше величество! Прошу вас не принимать поспешных решений о наказании его высочества и господина Миттермайера, — заговорила она. — Я уверена, всё не так просто, как кажется на первый взгляд. Позвольте воззвать к вашему милосердию. Все совершают оши…

Отец прервал её жестом и успокаивающе заверил:

— Всё в порядке, моя императрица. Взрослым детям — взрослые игры. Ничего страшнее воспитательной беседы не случится, — доброжелательно пояснил он, окончательно запутав Алека, ожидавшего худшего, если не считать монастыря. — Подождите, пожалуйста, в своих покоях. Наш принц сам вам всё расскажет позже.

Поклонившись, мама удалилась.

— Вы не станете нас наказывать, ваше величество? — осторожно спросил Ройенталь.

— Это уже как посмотреть, господин Миттермайер, — не согласился отец. — Или лучше впредь называть вас Ройенталем?

В таком случае, нет никаких сомнений, что отцу известно абсолютно всё. Тогда почему он так спокоен и благосклонен?

— С фамилиями решим позже, — нетерпеливо выпалил Алек. — Что с нами будет?

— Ваша дальнейшая судьба будет зависеть только от вас самих, — просто сказал он. — Что скажете, если для начала я предложу вам подсидеть господина Оберштайна? Он лучше подходит на роль злодея из сказок: он старше меня и как человек менее приятен.

— Принять за комплимент, ваше величество? — уточнил Оберштайн, и на секунду показалось, что на его лице промелькнула тень улыбки.

— Как вам угодно, — парировал император. — Найдутся ли посты в вашем министерстве для двух молодых и деятельных человек?

— При должном финансировании — вполне.

— Но зачем? — воскликнул Алек, до сих пор не верящий в грядущий исход — подчиняться любимому дедушке то ещё наказание.

— Предлагаешь, будь готов исполнить. Раз уж вы приложили руку к списку требований, выдвинутому действующему правительству, то должны знать, как исполнить пункты этого самого списка. Не разведчикам и штабным офицерам править законы, верно? — Отец выдержал паузу. — Поэтому я лишаю воинского звания капитана-лейтенанта Миттермайера, чтобы он беспрепятственно занимался политикой уже сейчас, так как он ещё отслужил срок, достаточный для выхода в отставку. Приказ передан в генштаб, и вы можете ознакомиться с ним прямо сейчас, Миттермайер. И смените, наконец, фамилию или возьмите двойную. Не думаю, что главнокомандующий флотом будет на вас в обиде. Можете идти.

— Как прикажете, ваше величество. — Ройенталь поклонился и покинул кабинет.

Он был ошарашен не меньше Алека.

— Александр Зигфрид фон Лоэнграмм, — произнёс император с торжественными нотками, — отныне ты — наследник престола. Я счёл тебя достойным.

Алек остолбенел. Как так?

Вновь обретя способность двигаться, он упал на одно колено и опустил голову:

— Это большая честь для меня, ваше величество. Я постараюсь не разочаровать вас.

— Очень надеюсь. Встань. Титул наследника даёт тебе некоторые полномочия и прерогативы, но не путай с ситуацией при Гольденбаумах. Если ныне премьер-министр второе лицо в государстве, то ты третье, что влечёт за собой огромную ответственность, — рассказывал отец, и вопреки всем прошлым обидам Алек послушно внимал и ловил каждое слово.

Он осознавал, что его приблизят к власти, которая ему как таковая не нужна — только в качестве инструмента. Значит, отец всё же признал его, увидел в нём не ребёнка, а личность.

— Господин премьер-министр, ранее я высказывал вам свои соображения на предмет спектра полномочий наследного принца, теперь я поручаю вам разработать законопроект, согласовать с его высочеством и предоставить мне на утверждение. Чем быстрее, тем лучше.

— Слушаюсь, ваше величество, — моментально ответил Оберштайн. — Я свободен?

— Конечно.

После того, как Алек остался с отцом наедине, повисло неловкое молчание. Отец не спешил заводить разговор, похоже, ожидая, пока произошедшее уложится у Алека в голове.

— Почему? — только и выдавил из себя он.

— Позволь, не мне же за тобой подчищать — ты уже взрослый мальчик. Достиг, чего желал, — будь добр довести до ума.

— То есть, — Алек нервно посмеялся, — ты перекладываешь на меня свои обязанности?

— Не только. Кстати, народ всё ещё бастует, поручаю тебе усмирить его. На меня подданные, скорее всего, злы. Но тебя, может, послушают, заодно обзаведёшься поддержкой на будущее. — Алек не нашёлся, что на это сказать. — Ах да, также я решил, что хоронить твои управленческие таланты на их заре — кощунство.

— Ты едва не похоронил их под тоннами священнописаний, — скривился Алек. — Я не уверовал. Так зачем?

— С перспективой устроить революцию? — заговорщицки прошептал отец. — Если честно, то я не подозревал, насколько ты на меня похож. В противном случае, твоя вера упрочила бы положение церкви в стране, что немаловажно. А на мой взгляд, вышло даже лучше, чем могло бы быть. Во имя всеобщего блага.

Да он сам что тот взрослый ребёнок с соответствующей игрушкой в руках!

— И если тебе станет легче, то… я тоже не уверовал.

— Что?! Ты притворяешься столько лет?

— И довольно правдоподобно, прошу заметить.

— Мастерски, — покивал Алек. — А как же пророк и Мария?

— Выдумка. — Отец пожал плечами. — Я никогда не считал религию бесполезной. Более того, она нужна, чтобы помогать людям переживать многие трудности: ты не бедный неудачник — просто бог готовится щедро тебя вознаградить в будущем; не ты сам виноват в своих неудачах — это всевышний посылает тебе испытания, чтобы ты стал мудрее и выносливее. Высшие силы карой небесной стращают богатеев, погрязших в кутежах и разврате, наставляют на путь истинный потенциальных или состоявшихся преступников. Пугать непостижимым зачастую действеннее, нежели взывать к совести мелочной человеческой натуры. Однако обществу, давно позабывшему бога, требуется толчок, чтобы вновь к нему обратиться. Ничего лучше моего «чудесного воскрешения» не нашлось, — заключил он.

— Признаю, вы гений, ваше величество, — сдался Алек.

— И ты по-своему — тоже. — С этими словами отец поднялся из-за стола и подошёл к Алеку. — Действовать за моей спиной и под носом у Фернера, не попавшись… Мой смелый мятежный сын.

Внезапно отец обнял Алека.

— Папа… — растерялся он, словно вернувшись в детство, когда отец мог подхватить его на руки, закружить и затем тепло прижать к себе, вот как сейчас.

— Прости, что уделял тебе так мало времени. Скоро ты поймёшь, почему, как только разделишь со мной власть, — усмехнулся он и выпустил из объятий. — Напомню, тебя ждут демонстранты. Пообещай им конституцию.

— Ты уверен? — опешил Алек.

— Почему нет? Ведь ею тоже ты займёшься. А дальше — парламент, выборы. Возможно даже, партии, коммунистические в том числе…

Неудивительно, что проще сказать, нежели сделать. Но Алек не жаловался, он понимал, что настолько глобальные реформы даются только благодаря усердному труду в ущерб себе. В любом случае революция — пусть и не завершившаяся, но называть её иначе не стали, — давала фору и являлась лучшей предпосылкой для перехода к конституционной монархии. Та же революция, что не главное, но тоже очень важно, помогла выявить приложивших к ней руку из не самых благих намерений врагов государства как внутри, так и за его пределами.

Таким образом Новая Галактическая Империя стала лишь сильнее, а династия Лоэнграммов упрочила своё положение на престоле. Впрочем, Алек сомневался, что ещё лет через двадцать титул наследника или императора будет чем-то весомее символа и дани прошлым векам.