Первый снег (джен)

Безнадежно больных кладут, как правило, в отдельную палату. То ли для того, чтобы не портить общую атмосферу среди выздоравливающих, то ли чтобы не обнадеживать «смертников».

«Тюремная камера, — хмыкнул я, оглядывая скромно, по-спартански обставленную комнату: полуторная кровать, шкаф, небольшой стол, однокамерный холодильник… — Вип-камера».

— Ничего, — чуть улыбнулся медбрат, ставя сумку у кровати. — Все привыкают.

Я удивленно вскинул брови.

— Не вы первый, не вы последний, Роман Алексеевич. Почти у каждого возникает ассоциация подобной палаты с камерой-одиночкой. И не каждый понимает, что для выздоровления ему нужен покой.

— Хорошо, спасибо. Когда зайдет Максим Андреевич?

— Обход ближе к полудню. Думаю, к вам он зайдет первым.

Я лишь молча кивнул парню на прощание.

…После ухода медбрата прошло уже порядка получаса, и меня потихоньку начинало охватывать такое знакомое, и оттого совершенно надоевшее отчаяние. За это короткое время я уже понемногу начал ненавидеть эту пусть и по-скромному, но уютную палату, эту режущую глаза белизну и стерильность, даже лечащего главного врача, Максима Андреевича, который никак не может зайти чуть раньше, чтобы, в конце концов, решить, сколько же мне осталось мучиться, свою беспомощность…

И от отчаяния привычно потянуло в груди, где-то справа от грудины. Я даже невольно провел пальцем под носом — не пошла ли кровь. Затем потянулся к внутреннему карману и чертыхнулся сквозь зубы: при входе дежурная медсестра попросила оставить все лекарственные средства: «Не положено…».

Тянущее чувство перерастало понемногу в тягучую боль, заставляя, сжав зубы, откинуться на постели к спинке кровати. И это чуть помогло: невольный удар затылком о дужку койки слегка отрезвил, притупляя боль в легких.

Действительно. Комната неплохая, пусть и «одиночка», в какой-то степени медбрат был прав. Максим Андреевич, в конце концов, главврач, у него и без меня достаточно проблем в клинике. А что касается беспомощности… Что ж, сколько осталось жить — все мое.

И лекарственные средства… Правило есть правило.

…И боль, действительно, отступила.

Вздохнув с облегчением, я осторожно приподнялся с кровати и прошел к окну. Оно выходило в парковую зону.

Стояла поздняя осень. Деревья уже чернели почти голыми ветками, лишь кое-где красно-желтыми островками пятнались грязноватые листья, да пестрела неизменная в городе рябина красными гроздьями.

Вскоре аллея опустеет, и останутся голые деревья, а утренними заморозками побьет ягоды рябины, которые все же провисят до следующей весны. Опавшие поблекшие листья сгребут в кучи и вывезут, и останется… Впрочем, ничего не останется.

Нахлынувшие мысли вновь вытянули затихнувшую было боль, и я, резко дернув плечами, поспешно отошел от окна к своей сумке. Следовало бы заняться текущими делами. В конце концов, здесь мне предстоит пробыть неопределенное время, и необходимо обустроиться по возможности удобнее.

* * *

Выход в парк был в торцевом крыле клиники.

Я неторопливо прошел по аллее, вдыхая чуть прелый запах опавших листьев и опять же тех самых рябин.

Прилегающая к клинике территория представляла собой небольшой парк. Тут и там располагались небольшие скамейки. Пройдя по дорожке, посыпанной белой галькой, я облюбовал одну из них, потягивая кофе, прихваченный из автомата в холле.

На душе было тоскливо, под стать окружающей среде, — красно-желтые листья тихо, покорно осыпались под легким ветерком. Зябко передернув плечами, я в очередной раз пожалел, что не прихватил из номера (мне все так же упорно не хотелось называть свою комнату палатой) шарф. Впрочем, подумалось, какая уж разница, если умереть предстоит далеко не от простуды и даже не от воспаления легких…

— Разрешите?..

Неподалеку стояла женщина, которую я приметил мельком в холле некоторое время назад.

Я изобразил приглашающий жест на соседнее место, и она, тряхнув длинными золотисто-желтыми волосами, опустилась рядом.

— Капитан Савельева, Мария Александровна, — откинувшись на спинку, она глубоко, с наслаждением, затянулась и стряхнула пепел на песок.

— Старший лейтенант Смирнов, Роман Алексеевич, — наклонил я голову.

— Приятно познакомиться.

— Взаимно.

С официальной частью знакомства было покончено, и я вздохнул с облегчением.

— Давно вы здесь? — глотнув терпкого кофе, поинтересовался я.

— Достаточно, чтобы перестать считать дни.

Заметив мой недоуменный взгляд, она усмехнулась:

— Да не то чтобы давно. Две недели почти. Вы, полагаю, тоже из разряда «смертников»?

Не выдержав серьезного тона, я рассмеялся:

— Вот, значит, как это называется... Да, я в отдельной палате.

— Что ж, — кивнула Мария в ответ. — Как показывает практика, многие безнадежные переходят к общей группе спустя какое-то время.

...Я промолчал. Продолжать разговор перехотелось, да и обговорено все это было не раз — с докторами, родственниками, друзьями...

Верно истолковав мое молчание, Мария в очередной раз достала сигарету и чиркнула зажигалкой. Глядя на еле приметное при дневном свете пламя, я задумался, а затем спросил:

— А разве не вредно вам курить?

Мария помолчала, зачем-то подула на тлеющий уголек на кончике сигареты и, наконец, пожала плечами:

— Конечно, вредно. Но, снявши голову, по волосам... — не договорив, она махнула рукой. — То, что я сейчас брошу курить, вряд ли что-либо изменит, ни в лучшую, ни в худшую из сторон. И к тому же, эти маленькие слабости позволят мне легче нести свой крест до конца жизненного пути! — пафосно произнесла моя соседка по скамье и, не выдержав, рассмеялась. — Как вы понимаете, бросать сигареты уже сейчас, когда от этого мало что зависит...

Заметив мою скептическую, понимающую усмешку, она резко замолчала на этой неуверенной нотке, нахмурилась было, и вновь засмеялась:

— Неплохо, Роман, знаете, неплохо. Редко кому удается смутить меня.

— По сути, несложно это, если смотреть на все с той же позиции, что и вы, — я устало вздохнул и поднялся. — Доктор должен заглянуть, — постарался я оправдать свое невольное бегство.

* * *

Все оказалось вполне ожидаемо.

Главврач, листая дело, то и дело морщил лоб, поджимал губы и чуть тихо что-то бормотал.

— Завтра проведем полное обследование, включая МРТ.

— Но…

— Знаю, знаю, но повторное обследование провести все же необходимо, — захлопнув мое личное дело, нахмурился Максим Андреевич. — Чего-то я недопонимаю, — пожевав губы, он добавил: — Завтра, после завтрака.

— Жить-то буду? — краешком губ улыбнулся я.

— Если разрешу — будете! — шлепнув папкой по колену, встал доктор и направился к выходу. — А сейчас — осваивайтесь! Ужин в семь вечера. Пообщайтесь с другими больными, познакомьтесь, найдите общих знакомых.

Кивнув, главврач вышел из палаты, оставив меня в замешательстве.

«Что значит — если разрешу?..».

Перенасыщенный день несколько утомил меня, и я откинулся было на постели, но взгляд на часы напомнил: пора на ужин. Учитывая, что позавтракать мне так и не удалось, я, оправив уже надетую больничную пижаму, пошел к выходу…

* * *

...За ночь ощутимо похолодало, и находиться в сквере с утра, хоть и в компании стаканчика горячего кофе, было несколько глупо.

Но все же я каким-то образом успел задуматься и отвлечься, поскольку вздрогнул и отставил кофе в сторону, когда со спины неслышно подошла Мария:

— Что же доктор сказал на обходе?

— Знаете, Мария, — усмехнулся я, — отсюда я выйду если и не в морг, то в травматологию точно. Из-за горячего кофе, пролитого на колени.

— Потуги на остроумие, — уселась она рядом на скамью, вновь затягиваясь сигаретой. Заметив мой привычно косой взгляд на сигарету, она так же привычно усмехнулась и выпустила дым в сторону. — Судя по вашим попыткам, все не так уж и плохо.

— Не знаю, — дотянулся я вновь до стаканчика. — Доктор долго листал дело, что-то неразборчиво бормотал, заявив в итоге, что ничего не понимает.

— Значит, все к лучшему.

— Значит... — согласился я, покрутив в пальцах стаканчик, и, наконец-то, вспомнил о правилах приличия: — Что у вас?

— У меня... — женщина не спеша затушила сигарету. — Я почти здорова. Почти...

В ответ на мой вопрошающий взгляд она улыбнулась:

— Просто мне несколько надоела эта неопределенность. Я ведь не одна. Меня сын ждет.

— Сын? — мягко улыбнулся я. — Сколько ему? И с кем он сейчас, с отцом?

— Восемь ему скоро. И не с отцом он, а с бабушкой, — чуть покачала она головой. Затем, чуть помолчав, добавила: — Завтра он придет навестить меня. Заодно и познакомитесь.

* * *

Мальчишка и действительно оказался славным.

— Познакомься, это — дядя Рома, — представила Мария нас.

— Здравствуйте, дядя Рома, — по-взрослому протянул мальчик мне руку.

— Здравствуй, Андрей, — чуть улыбнувшись, пожал ему я руку.

— Роман, — привлекла сына к себе Мария. — Я поговорю с сыном, вы не против?

— Конечно, — я протянул было руку потрепать мальчика по голове, но, тут же опустив ее, отошел к соседней скамейке.

Я не слышал, о чем говорили мать и сын. Я просто любовался этой картиной. То она чему-то рассмеется, то, обняв, прижмет к себе своего мальчика, то, усмехнувшись, поцелует в щечку…

— …Он у Вас славный парнишка…

— Да. И единственный, кто остался, — глядя куда-то в сторону, ответила она.

— А муж?..

— Муж… — усмехнулась Мария, покрутила в руках гладкий пляжный камушек и запустила его в сторону озера. — Я даже не знаю, где он.

* * *

— Непонятно… Невероятно… — бормотал доктор, то и дело переворачивая снимки в руках и подслеповато прищуриваясь.

Затем сложил все в папку и начал пристально рассматривать обложку личного дела.

— Ну что могу сказать, Роман Алексеевич, — отложив в сторону дело, главврач закусил дужку очков. — Вы идете на поправку.

— Вы серьезно? — вскинул я брови. — Как вы и сказали — это невероятно. Еще неделю назад мне впору было гранит на кладбище заказывать.

— Вот и я о чем, — оставив, наконец, в покое очки, Максим Андреевич нацепил их на нос. — То есть, извините, Роман Алексеевич, но это действительно необъяснимо. Опухоль… Опухоль уменьшилась в три раза. Вы не понимаете? В три раза!

Я рассмеялся.

— Доктор, а жить-то я буду?

— Жить?! Да вы не просто жить будете!.. С чем я вас и поздравляю!..

— Спасибо, доктор, — вновь рассмеялся я вослед врачу, спешно выходившему из палаты.

* * *

Наутро выпал снег.

Обычно робкий и недолговечный, на этот раз первый снег, казалось, лег основательно, заявив напрямую права зимы.

— Не очень люблю зиму, — вместо приветствия обронила Мария, стоя у приоткрытого окна. — Хотя, все же лучше, нежели осенняя слякоть.

— А как же романтика, букет из красных листьев и прогулки по шуршащему "ковру"? — чуть насмешливо спросил я, глядя, как медленно падают пушистые хлопья.

— А была ли она, эта романтика, этой осенью? — передернув плечами, прикрыла она окошко. — Дожди, грязные стекла, пасмурная погода...

— Романтикой и не пахло, — кивнул я своим мыслям, вставая рядом. — С первопутком вас.

— И вам того же.

Оторвавшись, наконец, от окна, Мария обернулась ко мне:

— Сегодня я домой, Роман. Жду своего маленького «мужчину».

Я невольно улыбнулся, вспомнив Андрюшку.

— Пошли, значит, на поправку?

— Да, и вам того же желаю.

Я коротко отмахнулся:

— Да что уж там... Во сколько сын-то придет?

— Должен с минуты на минуту появиться, — запахнувшись в халат, она несколько помолчала, затем добавила: — Не с кем вам будет говорить...

Между кустарников мелькнула голубоватая шапка.

— Андрюша, — указал я Марии на мелькнувшее пятно.

— Да, он.

Минуты две спустя на второй этаж взбежал Андрюшка, запахнутый в белый халат.

— Привет... Здравствуйте... — переводя дыхание, выдохнул он.

— Привет, сынок... Я пойду, оденусь, ты постой с дядей Ромой.

Проводив глазами мать, малыш проговорил чуть слышно:

— Она бабушке сказала, что выписывается... — и хихикнул.

— Теперь понимаю, — так же негромко добавил я.

Какое-то время мы молча смотрели в окно, не находя общей темы.

— Люблю зиму, — пришел на помощь Андрюша, водя пальчиком по стеклу.

— А вот твоя мама — не очень, — улыбнулся я.

— Врет, — убежденно заявил тот, обернувшись ко мне. — Это она, наверное, просто так сказала. — Соскочив с подоконника, он продолжил: — Лепит со мной снеговика, катает меня на санках...

— Еще надирает уши всяким болтливым личностям, — раздался откуда-то из-за спины голос.

Андрюша лишь виновато хихикнул.

Я обернулся к Марии:

— Вы уже собрались? — и подхватил довольно тяжелую сумку. — Проводить до выхода?

— Проводите.

Кольцо уже успели почистить, но белые хлопья все так же валились с неба.

— Дальше вам нельзя, — придержала меня она за локоть у выхода. — Думаю, здесь и можем попрощаться.

— Думаю, да... — отдав сумку, неуверенно замер я.

Молчание затягивалось...

— ...Знаете, что вам нужно? — вдруг нарушил неловкое молчание Андрюша.

— И что же? — благодарно улыбнулся я ему.

— Вот... — мальчик ловко вывернулся из-под руки матери, наклонился, слепил снежок и протянул мне. — Вот.

Я бережно принял в руки твердый комочек, который сразу же заледенил пальцы.

— Спасибо, малыш.

Мальчуган смущенно засопел.

— Что ж, Роман... — начала было Мария, потрепав сына по голове и шагнув вперед.

Шагнул вперед и я, уже опасаясь дальнейшей неловкости, привлек ее к себе и легко коснулся ее губ...

Секунда, другая... Третья...

Женщина мягко отстранилась.

— Это... это слишком серьезно, — негромко пробормотала она.

— Да... — так же тихо ответил я. — Думаю, не стоит продолжать...

— Не стоит, Роман, — покачала она головой.

Андрюшка стоял в сторонке, тактично отвернувшись и посвистывая что-то под нос. Глядя на его лукавое, а-ля «я-ничего-не-видел» лицо, я не выдержал и рассмеялся.

Улыбнулась и она.

— Что?.. — смущенно пробормотал малыш. — Я ничего не видел.

Теперь уже рассмеялись мы оба.

Она привлекла сына к себе, коротко поцеловала его и обернулась ко мне:

— Что ж, Роман. Думаю, нам пора. Да и не люблю я долго прощаться.

Я лишь кивнул.

* * *

Они шли по заснеженной аллее. Я же смотрел на две удаляющиеся фигуры — матери и сына.

Вдруг Андрюшка остановился, отыскал меня в окне и, слепив новый снежок, по смешному отсалютовал мне.

Я махнул в ответ, сжимая в ладони полурастаявший комочек снега.

И, глядя на эти капли, стекающие на подоконник, я вдруг понял до обидного простую мысль: жить стоит.

Стоит хотя бы ради таких нехитрых радостей.