Король (джен)

Проигрывать — обидно всегда.

Проигрывать не полноценному сопернику или заклятому врагу — обычному мальчишке, повенчанному с удачей — обидно вдвойне.

Проигрывать… достойно — удел истинных королей.

Он научился этому на примере своего давнего врага. От обратного. Поэтому сейчас, стоя босиком на деревянных досках эшафота (будто это способно его унизить — глупцы), он не нервничает. Легко улыбается, чуть снисходительно, от этого так забавно бесится «новая» власть.

Он улыбается, дышит полной грудью — свободный. Кандалы, цепи, казнь — какие глупости.

Он никогда не верил в предсказания. Хотя, казалось, на них строилась вся его история, вся жизнь — сплошные пророчества. Того победи, этого завоюй… И мир — всегда как спелое яблоко.

Но была одна встреча. Глупая встреча. Судьбоносная? Нет. Просто… запомнившаяся.

Молодая цыганка, только вчера замуж вышла, а уже шелестят юбки, звенит монисто. Хмурится-щурится, старательно пытается разглядеть что-то на его руке. Сама подошла, сама попросила — ему не сложно. Когда мир трескается, рушится и одновременно пытается собраться обратно в целое, приятно знать, что жизнь не замерла. Что есть свадьбы, дети и цыганки гадают по рукам.

— История замкнёт круг, и песком зашуршат перевёрнутые часы. На исходе всего ты не будешь жалеть. И славься в веках Император, чьё имя нельзя называть.

Он помнит эти слова до последней интонации. Помнит, как пахло тогда мёдом, молоком и конским навозом. Как жена, любимая рыжая ведьма, фыркнула на это, пренебрежительно повела плечом, а в глазах её — было беспокойство.

Эх, его рыжая ведьма. Единственная женщина, что покорила сердце. Давно-давно, когда он просто… был собой. Всегда под шлейфом чужих ожиданий, но она сшила себе из него свадебное платье ещё в далёком детстве. 

Хорошо, что её вот уже почти полвека нет в живых. Она бы расстроилась. Билась бы до последнего, когтями выцарапывая глаза, коль не могла бы ничто другое. Рыжая — вместо тысячи слов. Ведьма — трудно найти слова точнее.

После её смерти — такой нелепой, но предсказуемой — он так и не впустил в сердце иную женщину. Никто не мог сравнится.

Сравнения… От них все беды?

Разряженный кто-то что-то читает, стоя рядом с палачом. Он не вслушивается — зачем? Намного интереснее поймать взглядом бледное мальчишечье лицо в первом ряду. В глазах у него ужас, загнанность зверя, превосходство, ненависть. Гремучий коктейль, как бы не взорвался.

Глупый ребёнок. Обманутый. Использованный. Тупой.

Живые герои товар редкий не потому, что героев, в целом, мало, нет. А потому, что мёртвый герой всегда лучше живого. 

Он ведь и тоже был когда-то… героем. Идиотом — хороший синоним.

У мальчишки коротко стриженные чёрные волосы, но чёлка при этом довольно длинная и падает на глаза. Сами глаза тёмные, с эшафота кажутся и вовсе тоннелями в никуда, но что он может отсюда разглядеть. На самом деле глаза у него карие, цвета молочного шоколада, которого давно уже не видел этот грешный бедный мир. Как и у его старшего брата.

Он смотрит… И видит иное. Долговязое бледное тело на темных простынях. Длинные волосы, которые так приятно было перебирать в раздумьях у камина. Лукавую улыбку на тонких губах, бледных-бледных, будто кровь просто не знала, что должна течь и там. Тонкие пальцы, как у потомственного барда, а не крестьянского сына.

Слышит весёлый смех, жаркие стоны. Предсмертные хрипы и булькающий кашель.

«Почему на него не нашлось милосердия?»

В его сердце не нашлось места для другой женщины после смерти жены. А вот для юноши — уже мужчины, ему ведь было… двадцать шесть — нашлось.

Ирония. Круг действительно замкнулся. И кровь из горла — перерезанного, а не разорванного, но какие мелочи — на чёрном почти не видна. Не мантия, а камзол, не змея, а нож, не ученик, а брат…

Предательство — непростительно.

Хочется запрокинуть голову, насладиться небом, сощуриться на солнце. Он свободен… Но обязан доиграть этот фарс до конца.

Если так подумать, смерть всю жизнь для него — сплошной фарс и ложь.

Во имя всеобщего блага!

Надо же, что вспоминается.

Мир так разительно изменился. Умер и родился, всего две сотни лет — это ведь ничто. Целая вечность, когда три мира сталкиваются и перемешиваются воедино, от каждого понемногу и помногу, и пусть сказки про шарик во тьме космоса остаются в мире-до-столкновения.

Изменился мир, изменились люди — хотя и остались в точности такими же. Магия вместо технологий, короли вместо президентов… И гоблины теперь вновь воюют, но уже против гномов.

Он опять смотрит на мальчишку, выныривая из воспоминаний. Дёргает бровью, когда того всего аж передёргивает. Интересно отчего. Он закован, в каком-то рубище и босой — что он сделает?

Хотя… Он ведь может ответить. Правду. Ведь…

«Милосердию к предавшему — слишком велика цена».

Но пусть мальчишка взрослеет как ему предназначено. И если суждено на этом кровавом пути умереть — по нему и горевать-то некому. Сплошные плюсы. Для кукловодов за спиной.

Разряженный наконец-то заканчивает свою речь, и он даже рад. 

Интересно, что ждёт его на том конце путей призрачного поезда? Куда тот его отвезёт из призрачного вокзала, со смешным названием «король» (и ещё одно слово, которое он забыл)?

Ему требуют встать на колени — пытаются насильно поставить. Он передёргивает плечами, не сдвигаясь ни на шаг, и тех отталкивает, кто-то даже падает с эшафота. Он сам встаёт, со всем присущим, выпестованным временем достоинством.

Последний солнечный блик — то было лезвие?

Император умер. Да здравствует Император?

* * *

Гарри стоит у зеркала, придирчиво осматривая свою новую внешность. Он теперь голубоглазый блондин, что настолько разительно отличается — хочется тыкать и тыкать в зеркало, авось то врёт, противное.

А ещё надо привыкнуть, что он больше не Гарри — Люк и никак иначе. Он больше не король, ему всего шесть, как мило. У него опять только дядя и тётя, но уже нет кузена. Похожи столько же, сколь и разные.

Забавно.

У Га… Люка вся жизнь впереди. И мир, новый, совсем иной мир, где путешествия меж звёздами — прозаическая реальность. Мир, который ему ещё только предстоит завоевать.

Главное, он больше не Избранный. И слава всем богам.

Наивный.