Джек Доусон-младший (джен)

На палубе "Карпатии" царил хаос. Люди, спасшиеся с "Титаника", искали близких, экипаж и пассажиры "Карпатии" пытались им помочь, а те, кто уже потерял надежду, застыл в прострации или бился в отчаянном плаче.

Роза сидела, укутавшись в плед. Кэл, должно быть, давно ушел, но она продолжала придерживать плед за края, чтобы тот не открыл ее лицо. Наконец руки устали, пальцы озябли. Тяжело вздохнув, она сунула их в карманы... В одном из карманов что-то было. Что-то холодное, металлическое... Нет, скорее стеклянное... Роза поспешно вытащила то, что нащупала. На ее ладони лежало "Сердце океана".

Роза чуть не вскрикнула от отвращения. Этот ошейник, который хотели на нее нацепить, эта проклятая побрякушка, покрытая кровью Джека — да как она здесь оказалась? Ярость точно влила силы, Роза вскочила на ноги, чтобы швырнуть ожерелье за борт — но передумала.

Кэл точно преследует ее — ну что ж. Она пойдет к нему. Пусть он подавится своим бриллиантом. И если он посмеет предъявить на нее права, она не постесняется рассказать, как он вел себя прошлой ночью, всем желающим послушать, в особенности журналистам. Ему будет легче убить ее, чем заткнуть ей рот или принудить выйти за него.

Она вспомнила, как Джек опускался под воду. Хуже с ней уже ничего не случится.

Вскинув голову, Роза подошла к стюарду.

— Будьте любезны, проводите меня туда, где разместили пассажиров первого класса с "Титаника".

Стюард с недоумением окинул взглядом ее фигуру. Тяжелое пальто с чужого плеча скрывало нарядное платье, распущенные, испорченные морской водой волосы прикрывал плед. Но голос Розы звучал так, словно она привыкла требовать.

— Мне нужен мистер Каледон Хокли. Можете ему передать, что его хочет видеть его невеста, мисс Роза Дьюитт-Бьюкейтер. Возможно, он искал меня.

Кэл отыскался в одной из кают второго класса: первого на "Карпатии" не было. За ночь, как не без удовольствия отметила Роза про себя, он изрядно растерял самоуверенность. Его волосы растрепались, ботинки испортились, фраз порвался в паре мест, а лицо было помятым. А уж насколько он растерялся, увидев Розу... Той даже стало смешно.

Каледон протянул было к ней руки, тут же опомнился и отвесил легкий, насмешливый поклон.

— Я очень рад видеть тебя живой, Роза. И твоя мать, думаю, тоже будет рада.

Мать... О ней Роза как-то не подумала. Ну, еще успеет.

— Как ты сам понимаешь, я тебя видеть не рада. Я пришла только ради того, чтобы вернуть тебе это.

Роза протянула ему бриллиант, но как бы невзначай разжала пальцы. В конце концов, этот человек, по сути, убил Джека, и она не будет укорять себя за небольшое издевательство над ним.

Каледон поднял бриллиант и посмотрел ей в глаза.

— Я надеюсь, ты понимаешь, — ей не составило труда говорить твердо, — что между нами все кончено. Кэл, я надеюсь, мы можем расстаться без скандала. Я предлагаю тебе сделку: ты не пытаешься меня преследовать, а я молчу о том, как ты себя вел этой ночью.

Сколько разочарования было в его взгляде! Словно ребенку пообещали праздник и в последний момент отменили.

— А что об этом скажет твоя мать, Роза?

Снова мать. Может, легче уговорить его под той же угрозой сказать ее матери, что Роза умерла?

В дверь каюты постучали. За дверью раздался голос Молли Браун.

— Каледон, прости, что беспокою, но мне передали, что Роза нашлась, это правда?

Прежде, чем Роза успела ответить, Каледон метнулся к двери и распахнул ее. В коридоре рядом с Молли Браун стояла ее мать.

...Конечно, мать упала в обморок. С ней возились, наверное, полчаса. Когда она стала приходить в себя, Роза попросила, чтобы их оставили наедине. Лучше будет сразу расставить все точки над "и". Молли Браун согласилась и увела Кэла.

Мать, придя в себя, сделала то, чего Роза от нее никак не ожидала: неловко повисла на шее и принялась горячо, лихорадочно целовать. Роза невольно растерялась и тоже обняла мать. За прошедшую ночь та как-то постарела, совсем осунулась, под тканью платья проступали кости.

— Мама, — решилась наконец Роза. — Я должна тебе сразу сказать. Я не выйду замуж за Кэла. Он уже знает об этом.

Мать отстранилась, став похожей на себя прежнюю.

— Кажется, мы уже говорили об этом. У нас нет другого выхода, Роза. Послушай, я понимаю, ты так молода, сложно уберечься от ошибок. Но я готова сделать все, чтобы Кэл тебя простил. Я немедленно...

— Мама, — прервала ее Роза. — Я не считаю себя виноватой перед Кэлом.

-Но ты изменила ему!

— Я не любила его никогда, и он знал об этом, когда делал мне предложение. Он понимал, что я согласилась только потому, что ты настаивала.

— Это не имеет никакого значения. Брак — это долг, а не любовь, Роза.

— Мы пока не в браке, и никогда не будем в браке. Кэл стрелял в меня, мама.

— Что?! — мать застыла с раскрытым ртом.

— Если ты обещаешь не перебивать, я расскажу тебе, что произошло после того, как я не стала садиться с тобой в шлюпку.

Рассказывать оказалось очень тяжело. Приходилось вновь и вновь осознавать, что Джек еще несколько часов назад был жив, но теперь его уже нет и больше никогда не будет. Его, такого юного, так любившего жизнь. Но Роза понимала, что сейчас речь идет о том, сможет ли она сдержать слово, данное ему, выполнить его последнюю просьбу — и не сдаться. "А он ведь понимал, что умирает. Он прощался со мной".

Когда она умолкла, мать некоторое время сидела, прикрыв глаза. Потом заговорила дрожащим голосом:

— Я... благодарна мистеру Доусону... Но ты... Ты сумасшедшая, Роза. Вы же спровоцировали мистера Хокли, нельзя так себя вести!

Ну вот все и решилось. Роза встала.

— Довольно, мама. Если ты и теперь на стороне Кэла, нам с тобой больше не о чем говорить. Я буду жить своей жизнью — может, что-то и получится.

— Нет, Роза, нет! — мать приподнялась и протянула к ней руки. — Пожалуйста, не надо так.

У нее затряслись губы.

— Ты просто не понимаешь, ведь порознь мы с тобой погибнем. Ты не сможешь жить в нищете, а я... Я не знаю, как нам поступить с кредиторами! Где нам еще взять денег?

— У нас есть дом, мама. Есть драгоценности.

— Но ведь это наша память, наша жизнь!

— Нет. Жизнь — это то, что в нас. Мы думаем и дышим. Вот это жизнь. Прочее — только вещи. Мама, я могу тебе пообещать, что пришлю тебе мой новый адрес, но только при условии, что о нашем браке с Кэлом ты больше не заговоришь. А сейчас я хочу побыть одна.

Мать так ничего и не ответила. Роза вышла.

Ночью Роза никак не могла заснуть. То ли слишком устала, то ли одеяло, брошенное на пол, казалось ей слишком жесткой постелью. Она сидела, прислонившись к стене, и наблюдала за столовой, погруженной в сон. Только влюбленная парочка — Роза еще днем их заметила — не спала, но они вышли на палубу, чтобы никому не мешать. "Это могли бы быть мы с Джеком".

Хотелось кричать оттого, ка несправедливо все сложилось. У Джека был шанс спастись! Если бы ему позволили сесть с ней в шлюпку. Если бы за ними вернулись раньше. А теперь, получается, все зря?

"Так думать — значит сдаться. А я обещала Джеку, что не сдамся никогда". И Роза устало потерла лицо. В каютах второго класса все-таки есть кровати. "Сдаешься? Хочешь к маме и Кэлу?" Нет, нет, куда угодно, но туда она больше не вернется.

Чтобы не думать снова о Джеке, не расплакаться, вспоминая, как отпустила его в море, Роза стала вспоминать детство. Ведь не всегда же она ненавидела свой круг. Когда-то ей казалось, что жизнь прекрасна, а она самая счастливая девочка на земле.

...Она не помнила, когда в их доме при жизни отца не было гостей. Одно из самых ранних воспоминаний — видимо, такое повторялось не раз: Роза бежит с прогулки с каким-то наспех собранным букетом, не слушая окриков няньки, врывается в кабинет к отцу, плюхается к нему на колени, а отец прижимает ее к себе и целует. Его гости хохочут, и Роза показывает им язык. Потом она научилась входить тихо, присаживаться рядом и слушать. Они говорили о политике, об истории, и это было куда интереснее, чем сидеть с мамиными подругами и их дочерьми или под руководством гувернантки учить французский. А уж когда отец позволял ей сделать глоток из его рюмки или позволял "помогать" ему играть в карты, Роза была на вершине блаженства.

У них по месяцам гостила двоюродная сестра отца, Элла Бьюкейтер, с тремя детьми. И если кузина Натали была до скрежета зубовного скучной, то Сьюзи хвостиком ходила за Розой, готовая поучаствовать в любой шалости. А уж придумывать шалости был горазд Стивен.

Он сначала зачитывался Жюлем Верном и Фенимором Купером, и они играли в индейцев или моряков. Как-то организовали похищение Натали с тем, чтобы у гувернантки Розы, мисс Сэвидж, была возможность выкупить пленницу. Натали заперли в пустовавшем тогда домике садовника, а мисс Сэвидж прислали письмо с требованием выкупа. В другой раз отправились в поход, разведывать местность, и почти умудрились выбраться за пределы Филадельфии. Им еще во всем тогда помогал Томми, кухаркин сын.

Потом кухарка сменилась, а Стивен в очередной приезд заявил, что романы -это все чепуха, и надо заниматься наукой. И они с Розой стали читать учебники и журналы, какие только удавалось найти. Сьюзи затея показалась скучной: ей больше нравилась верховая езда и праздники. О, праздники отец умел закатывать! Барбекю, балы, обязательно оркестр, обязательно фейерверки...

Нет, тот мир был душой розы, она дышала им. Когда она впервые ощутила себя чужой? Наверное, в пансионе, куда попала в девять лет. Там оказалось, что кузина Натали — не самый занудный в мире человек, а мисс Сэвидж была далеко не так строга, как когда-то казалось Розе. И более того, похожие на них девочки и учительницы были еще гораздо лучше настоящих змей в человеческом обличье, которые только и радовались чужой беде, а ее охотно готовы были устроить и сами. Ну, и еще были какие-то слабохарактерные, пустые дурочки, которые и сами не знали, зачем жили на свете — разве что платья носить.

Но все-таки, учась в пансионе, Роза могла ждать возвращения домой, где начиналась прежняя, радостная и увлекательная жизнь. Покуда зимой, когда она доучивалась последний год, отец внезапно не умер.

Когда Роза приехала на похороны, ей показалось, что стены покрыты коркой льда — так все замерло вдруг. Отныне дома царила мама. А это значит — больше никаких вольностей, только те гости, которых она выберет, и лишь те разговоры, какие она позволит.

Мать в основном читала Розе нотации или назначала наказания. Даже целовала ее очень редко и отрывисто, сухо, словно по обязанности.С годами Роза все меньше понимала, что же их связывает. После смерти отца они поневоле стали общаться больше, и Розе пришлось признать: знакомых мать выбирала явно себе под стать. Они были столь же высокомерны и ограничены, как она сама.

Теперь уже пансион казался островком свободы: ученицы давно научились обманывать наставниц. Там Роза курила тайком, оттуда сбегала на деревенскую почту и читала газеты. Стивен даже пересылал ей всякие новомодные научные книжки, вроде Фрейда. Сам он готовился к путешествию в Африку, и Роза грустила, что он не повезет ее с собой. В Африке было определенно интереснее, чем дома.

Роза дебютировала в Штатах, а вскоре мать увезла ее в Англию, почему-то надеясь, что там будет легче найти ей мужа. Она все еще жила старыми понятиями, а мир менялся. В Англии бушевали суфражистки. Там женщины уже учились в университетах, становились врачами, художницами, общественными деятелями. Да и в Америке творилось то же, только мать и ее подруги не желали ничего замечать. И Роза, ощущая, что создана для новой жизни, не знала, как докричаться до них.

И вот теперь у нее появился шанс проверить себя. Но сможет ли она, выдержит ли? С чего ей начать, когда она сойдет на берег? Будь она прежней, они с матерью и Каледоном отправились бы гостиницу, там поужинали и переночевали. Но у Розы совсем нет денег. Как же поступить?

Усталая, одинокая, она сейчас почти утратила веру в себя. Но должен же быть выход! Если она смогла освободить прикованного Джека, смогла заставить шлюпку вернуться за ней, разве не сможет достать денег хотя бы на первое время?

Но она отдала даже проклятый бриллиант. Проходя мимо Кэла, скинула даже пальто — ведь это было его пальто. И теперь у нее был лишь плед, который дали на "Карпатии", и платье. Не такое, какое носят пассажирки третьего класса. На нее уже многие успели покоситься.

На следующее утро Роза присмотрелась к пассажиркам с "Карпатии". Выделив девушку одного с ней роста и похожего сложения, отвела ее в сторону.

— Скажите, мисс, вам нравится мое платье?

Она думала, девица придет от него в восторг — ведь даже самой Розе это платье нравилось больше всего. Но та смотрела его очень придирчиво. Впрочем, согласилась:

— Нравится, мисс.

— Хотите, я продам вам его? — Роза за ночь обдумала и это. — Точнее, обменяю его на одно из ваших. С доплатой.

— Так... — девица скрестила руки на груди. — И какую доплату вы хотите?

Роза растерялась: она не знала, сколько ей в состоянии дать эта девушка. Некстати вспомнилось, как Джек с восторгом говорил, что в Лос-Анджелесе мог заработать за день "целый доллар".

— Я могу дать вам три доллара, мисс, — заявила девица. — Три доллара и мое платье. Хорошее, муслиновое.

Три доллара?!

— Но оно стоило...

— Мисс, когда вы его покупали, его в соленой воде не вымачивали. Ишь, как выцвело,точно красить придется. Да как бы еще ткань рваться не стала, только зацепи. Я в этом понимаю, сама портниха. Соглашайтесь. Где другую такую дуру найдете. Другая бы вам эти три доллара без всякого муслинового платья дала. Хорошего, почти нового.

Роза решилась быть откровенной.

— Но поймите, у меня совсем нет денег,и в Нью-Йорке мне некуда идти. Мои родственники... Они далеко. И натри доллара...

— Ну снимете меблирашку. Потом работу найдете. Вообще, мне-то что до того? Продаете платье или нет?

— А что такое... Меблирашка?

— Комнаты меблированные, — девица посмотрела на Розу со смесью презрения и жалости. — Да, вы так пропадете. Вот что, меня тетка встречать будет. Держитесь нас. У нас как раз меблирашка через улицу. И сережки свои лучше снимите и спрячьте в карман, когда причаливать будем. Как раз из ушей вырвут.

Через полчаса Роза вышла из каюты третьего класса в синем муслиновом платье в белый горошек. В кармане ее лежали три доллара.

Июль 1912 г.

Роза ехала на поезде в Филадельфию. Деньги на билет ей прислала мать, поскольку, как она писала, помощь дочери ей необходима. Родственники уговорили мать продать дом и поселиться в скромном загородном коттедже, они же нашли покупателя. И почему-то без Розы мать никак не могла собраться в дорогу.

"Можешь не опасаться насчет Каледона Хокли: до меня дошли слухи, что у него роман с некоей Флоренс Бентин, дебютировавшей в этом году". Оставалось надеяться, что это правда.

Роза и себе самой не хотела признаваться, что волновалась перед встречей с матерью. Она пыталась посмотреть на все иронически. В каком ужасе, наверное, мама будет от ее платья и шляпки! А руки! Хотя сейчас они хотя бы не болят...

Сперва Роза пыталась устроиться на работу в кафе через улицу от меблированных комнат, где жила. Там в первый день ее оштрафовали за разбитую посуду, а на второй выкинули на улицу, страшно обругав, за то, что она дала пощечину облапавшему ее пьяному детине. И конечно, не заплатили ни цента. Роза заложила серьги и получила двадцать пять долларов. Это позволило кое-как прожить следующие две недели, пока она попробовала себя санитаркой в госпитале (выдержала три дня) и горничной в дешевой гостинице (снова приставал клиент).

Сколько слез она пролила в те дни, как ругала себя за самонадеянность! Сил в ней точно вовсе не осталось. Ей хотелось лечь и умереть, и только данное Джеку обещание заставляло каждый день выходить из комнаты и отправляться на поиски заработка. И надеяться, что со временем станет легче.

Она очень любила ночи, когда, погружаясь в сон, снова оказывалась в объятиях Джека. И всегда ждала, что он заговорит, но он молчал. Наверное, чтобы она помнила, что это лишь сон, и не кляла настававший день.

Наконец она смогла взять себя в руки. Да, мир за пределами ее круга оказался жестоким, но там не страшнее, чем ночью, на тонущем корабле, среди ледяной воды. Розу снова взяли в какое-то кафе, и там она постаралась показать себя наилучшим образом. Она была предельно аккуратна, не отказывалась ни от какой работы, терпела, что бы ей ни сказали, ни сделали. И вот у нее стало получаться. И стало легче жить. И больше Роза не опасалась безденежья.

Она привыкла ко всему: к полупустому желудку и грязной постели, прокуренным коридорам и ночным скандалам у соседей, к тому, что мужчины раздевают глазами, а с женщинами ей не о чем поговорить. Самостоятельная жизнь даже теперь была далеко не раем на земле. Но нынешняя Роза нравилась себе куда больше, чем прежняя. Нынешняя Роза не оказалась бы за леерами только потому, что ее принуждали выйти за нелюбимого, и не тратила бы время на глупые препирательства с людьми, до которых ей нет дела.

...Вот наконец и родной дом. Теперь он не выглядел даже холодным — скорее нежилым, ветшающим. Кто только вздумал его купить?

А мать осталась верна себе. Если она и была поражена тем, как Роза выглядела теперь, то не подала виду.

— Меня отпустили с работы на три дня. Я надеюсь, этого хватит, мама?

— Надеюсь, да, — мать вглядывалась в ее лицо.

Ну конечно, Роза похудела. И не только трудности новой жизни были тому причиной. В последний месяц ее постоянно тошнило, а иногда она не хотела есть из-за нападавшей на нее тоски. И голова часто кружилась. Роза знала куда больше того, что положено было молодой девушке ее круга, и скоро сообразила, что все это значит. Джек не оставил ее совсем. Она носила под сердцем его ребенка.

Но матери об этом знать было необязательно. Роза надеялась, что за три дня сможет не выдать себя.

Родной дом! Лишь теперь, приехав прощаться, Роза поняла: это для нее гораздо больше, чем всего лишь стены и вещи. Здесь каждая мелочь напоминала об отце, о счастливых днях детства, о дорогом и невозвратном. Теперь она понимала, что сделал Джек: он вернул ей ту волю, что была в детстве, ту радость, что тогда озаряла ее жизнь. Они не были утрачены навсегда, нет. Все дорогое, что было, живо, только не надо от него отворачиваться.

Она не могла не признаться, что рада простым мелочам: вкусному обеду и ужину, мягкой ткани домашнего платья (мать настояла, чтобы Роза вымылась и переоделась), чистому белью и перине. С матерью они говорили очень мало, но по крайней мере она больше не заводила разговор ни о Хокли, ни о "Титанике", ни о кредиторах отца. Оставалось радоваться этому.

Но после завтрака,на третий день, мать попросила Розу пройти с ней в спальню и там внезапно спросила:

— У тебя очень часто кружится голова. Что это значит?

Роза невольно опустила глаза.

— Не так уж часто, мама.

— Мэри говорила, тебя тошнило утром, — безжалостно продолжала мать.

— Я просто отвыкла так плотно есть.

Мать вздохнула. Видимо, ей было неловко задать вопрос, вертевшийся на языке. И все-таки она заставила себя.

— Ты в положении, Роза?

"Ну же, надо сказать. Стыдиться нечего".

— Да, мама. Я беременна от Джека.

Мать рухнула в кресло и прижала пальцы к вискам.

— Что вы наделали оба! Дай мне соль и ослабь корсет. Вас надо бы обоих высечь, да тебя нельзя, а до этого... Уже не добраться. Помаши на меня.

Роза закатила глаза. Мать, конечно, сейчас больше притворялась потрясенной.

— И мы упустили Каледона Хокли! Сейчас ты уже была бы его женой, и можно было бы сказать про преждевременные роды. А если... Твой отец, в конце концов, был блондином.

— Мама! — Роза бросила веер. — Постыдись! Я никогда бы на такое не пошла. Да и Кэл не идиот, он бы отлично все понял.

— Что об этом толковать, раз мы его упустили. Но что ты намерена теперь делать, скажи?

Роза не смогла ей признаться, что пока побаивалась заглядывать далеко в будущее.

— Продолжу работать.

— На большом сроке, возможно, ты даже не встанешь с постели. А там, где ты теперь живешь, есть, кому принять роды? Кто позаботится о ребенке, пока ты зарабатываешь на жизнь? Ведь даже самым... бедным женщинам деньги приносят мужья.

"Она говорит правду. Но я подумаю об этом потом".

— Мама, я не буду избавляться от ребенка и никому его не отдам.

Мать снова опешила.

— Но я совсем не это имела в виду.

— А что же?

— На последних сроках ты должна вернуться ко мне. В наш новый дом. Я придумаю, как скрыть от соседей, что ребенок незаконнорожденный.

Пришел черед Розы застыть от удивления. Ее мать готова к тому, чтобы ребенок Джека родился в ее доме?

— Мама, я... Мне надо подумать. Нам с тобой будет сложно под одной крышей. Я стала другой.

Мать только пожала плечами.

Май 1921, Лос-Анджелес.

— Голову откиньте, пожалуйста. Да, держите так.

Вспышка. Роза привычно сохраняла принятую позу, позволяя Джону Калверту, фотографу, делать снимок за снимком.

— Теперь наклонитесь вперед. Нет, вправо, так. Вы что-то рассматриваете...

Вообще-то Роза уже два года — с тех пор, как переехала с матерью и сыном в Лос-Анджелес — работала в театре, уже перейдя из массовки к небольшим ролям, но ей приходилось время от времени позировать для рекламных фотографий. Мама не всегда хорошо переносила стесненные условия, а уж чтобы Джекки носил дырявые ботинки или штопаные-перештопанные рубашки, не допустили бы они обе. На сей раз хотя бы с фотографом повезло: Джон Калверт удивительно располагал к себе. Не только мужественной внешностью, но и уверенностью и простотой манер. Он был немногословен, говорил как будто нехотя, зато глаза у него были умные и лукавые, и иногда ему достаточно было посмотреть, чтобы подбодрить или упрекнуть. Они работали вместе не впервые и были друг другом более чем довольны.

С первой встречи Роза заметила, что нравится ему, хотя он вел себя куда скромнее, чем многие коллеги по сцене и поклонники. Может, поэтому его интерес не оттолкнул ее, наоборот: ей стало приятно, захотелось подбодрить его. Она ощутила, что хочет отношений, хочет быть любима. Но чтобы быть честной, как-то в разговоре упомянула о своем сыне. Джон будто бы даже обрадовался. Потом упомянул, что любит детей.

...Сеанс закончился, Роза собиралась пойти переодеться. Джон легким жестом остановил ее.

— Мне хотелось бы предложить вам, мисс Доусон...

Он кашлянул, видимо, все же смущаясь.

В огромном городе на другом конце страны Розе уже не было нужды прикидываться вдовой, носить кольцо и траурное платье, на чем настаивала мама, когда они жили в коттедже близ Филадельфии. И представляться "миссис" не требовалось.

— Может, вы не откажетесь поужинать со мной в эту пятницу?

Роза позволила себе легкую улыбку.

— Не откажусь, мистер Калверт.

Да, Джек продолжал сниться ей каждую ночь. И она слышала, что сын иногда в пустой комнате говорит с кем-то. Но Джек умер, чтобы она жила полной жизнью, ценила каждый день. И радовалась подаркам судьбы, а не отвергала их. Он всегда в ее сердце, но она будет жить.

...Дома Розу ждала идиллическая картина: Джекки, склонив над тетрадкой вихрастую белокурую голову, делал уроки, а мать сидела рядом в кресле и вышивала. Она стыдливо называла это "подарками для коллег Розы" или "чем-то, что пригодится для реквизита", но обе знали, что на самом деле Роза не дарила, а продавала все эти вышитые картины, салфетки и скатерти. Выходила небольшая и нечастая, но все-таки прибавка к тому, что Роза получала сама.

Была ли мать счастлива в эти годы? Сначала Роза слишком часто выясняла с ней отношения, чтобы задумываться над этим. Но сейчас, глядя, как мать седеет, робеет и добреет, а еще все чаще забывает, что хотела сказать или сделать, она все больше ощущала жалость. Наверное, матери нелегко было смириться, что у нее будет незаконнорожденный внук. И уж тем более — отказаться от общения с не в меру любопытными знакомыми. Уклад ее жизни рушился на глазах. Решение о переезде было обоюдным: они не могли дольше жить затворницами, да и денег оставалось все меньше. Но на новом месте у матери не было никого, с кем можно было бы перекинуться словом, а с дочерью разговоры часто заканчивались размолвками. Лишь полтогода назад, гуляя в парке с Джекки, она познакомилась с миссис Фэй — женщиной ее возраста, также знававшей лучшие дни. Это послужило ей небольшой отдушиной, но у миссис Фэй была только внучка, а Джекки не желал "водиться с девчонкой".

Кстати, о Джекки...

— Как дела в школе? — спросила Роза сына.

— Мне кажется, ты отвлекаешь его, — вмешалась мать. — Лучше поговорить с ним, когда он закончит делать уроки. Да, Джекки, милый, выпрямись.

Этот лисенок отлично умел подольститься к бабушке, и она всегда была на его стороне. Розе оставалось развести руками: ведь Джекки рос копией отца, только волосы у него вились. И если он походил на отца и по характеру... Розе оставалось ужасаться, представляя, как бы они жили. Ужасаться и грустить, что этой жизни не случится.

Нет, тех людей, что сидели в шлюпках и не двинулись с места, покуда не смолкли крики, людей, позволивших замерзнуть ее Джеку, она не простит никогда. Ведь он держался дольше всех...

Джекки между тем выпрямился и вопросительно посмотреть на мать. Ни дать ни взять ангелочек с открытки.

— Все хорошо, мама.

— Да? В самом деле?

— Ну... — у него было очень подвижное лицо, и Роза выучилась читать каждое выражение; сейчас он смутился и явно гадал, врать ли дальше. — Мисс Дормер хочет с тобой поговорить.

— И какова причина?

Он пожал плечами.

— Наверное... Понимаешь... Она, видимо, большая неряха...

— Как ты отзываешься о взрослых, Джек Доусон?

— Но если правда, Роза! — возмущенно вмешалась в разговор мать. — Она позволила себе развести в классе такой беспорядок, что у нее в столе завелась мышь!

— Думаю, мисс Дормер просто часто оставляет там сэндвичи и яблоки, которые отбирает у нас, если мы вздумаем есть на уроке, — добавил сын. — Да, наверное, в этом все дело.

— Конечно, — Роза скрестила руки на груди и в упор посмотрела на сына.

— Уж я-то точно не знаю, как она еще могла там взяться!

— О, ну конечно. Это все? Или мисс Дормер может сообщить мне еще что-то интересное?

— Это все, — Джекки опустил глаза в тетрадь. Конечно, там уже три кляксы, зато наверняка ни одной ошибки: мальчик определенно рос способным.

— А где ты порвал рубашку?

— Я зацепился за гвоздь, — Джекки снова обратил на мать ясный взгляд голубых глаз. — Гвоздь торчал из дверного косяка.

— Значит, это вышло случайно?

— Да... — он чуть прикусил губу, став похожим на своего отца до крика. — Правда... Я потерял равновесие, упал на Толстого Джима и случайно разбил ему нос.

— Случайно, — кивнула Роза.

— Ну конечно! Мама, ты же знаешь, я не драчун! Но... Мисс Дормер этого не видела, а ты же знаешь, она никогда мне не верит. В общем, о Толстом Джиме она тоже хочет с тобой поговорить.

— Лучше бы поговорила с его родителями, — фыркнула мать. — Совершенно не воспитывают сына, и он вечно задевает нашего мальчика!

— Мама, — вздохнула Роза. — Сколько раз я тебя просила не ругать учителя при ребенке?

— Я просто не понимаю, почему она так халатно относится к своим обязанностям. Ей платят жалование, в конце концов!

— За что мне все это? — закатила глаза Роза. Мать только фыркнула.

Потрепав сына по макушке и пообещав ему вечером серьезный разговор, Роза отправилась готовить: мать хоть и научилась кипятить воду и заваривать чай, но от ее каши Роза ребенка тщательно оберегала.

Она мыла овощи, когда услышала медленные шаги матери, а потом голос:

— Могу я чем-нибудь тебе помочь?

— Присмотри за Джекки, чтобы он не отвлекался.

— Я позволила ему немного отдохнуть. Ведь вредно долго находиться в одном положении.

"Да, за Джона Калверта стоит взяться получше. Мужской руки здесь определенно не хватает".

— Мама, в пятницу вечером я иду на свидание.

Мать минуту растерянно молчала.

— А.. Ну... Это прекрасно. Кто он?

— Его зовут Джон Калверт. Он фотограф. До войны был художником, но ему оторвало два пальца.

— Как ужасно, — поморщилась мать. — А... по характеру?

— Спокойный. Серьезный. Совсем непохож на Джека, если ты об этом.

— Это хорошо, — вдруг выдохнула мать. — Третьего мистера Доусона я бы, боюсь, уже не пережила. А этот мистер Калверт... Он знает про Джекки?

— Да, мама, знает.

Мать резко выдохнула и вдруг обняла Розу.

— Надень на свидание твою новую блузку. Знаешь, ту, лавандовую.

— Ты же не любишь лавандовый, мама?

— Не люблю. Но она тебе особенно к лицу.