Накануне новой эпохи (джен)

В этот замечательный теплый осенний вечер генерал Александр Кириган, главнокомандующий армии Равки, почетный член тайного и явного советов, один из самых могущественных гришей — хотя сам он предпочитал думать, что самый могущественный — стоял у большого, тщательно вымытого и выскобленного с обеих сторон окна, барабанил пальцами по блестящему, столь же тщательно выскобленному подоконнику и разрабатывал план самоубийства.

Надо сказать, дело это было довольно обыденным. Генерал занимался им примерно раз в сто пятьдесят лет, стараясь, впрочем, избегать стабильности в сроках или же привязки этого знаменательного дня к значимым датам.

Перед этим он обычно не менее тщательно разрабатывал любовную историю, собственную женитьбу или хотя бы интрижку, чтобы никто не усомнился, что уж хотя бы бастарда он после себя оставил. Впрочем, может и оставил, за шестьсот-то лет… К счастью генерала, он доселе с ними не сталкивался, а потому пребывал в счастливом неведении и планировал пребывать в нем и дальше, даже если для этого придется послать кое-куда десяток верных людей. Конкуренты с наследственным даром ему были совершенно не нужны.

В этот вечер о части, посвященной любовным перипетиям и продолжению рода, генералу думать не хотелось категорически. А вот о самоубийстве размышлять было приятно: простраивать его, представлять всеобщую скорбь, размышлять, какого убийцу нанять, фьерданского или же оголтелого шуханца, или же просто случайно подхватить чуму… Вот только чумы в Ос-Альте им и не хватало.

Все остальное, даже оголтелый шуханец, которого еще предстояло допросить, наличествовало. А еще наличествовали фьерданские диверсанты, вырезавшие несколько приграничных деревень. Вернее, их-то в наличии как раз не было, а вот деревни, выжженные дотла, смотрелись на карте странной, но крайне неприятной закономерностью. Две сходящиеся в одной точке прямые, похожие на оленьи рога. Мистически, но закономерно: типичный их приём — идти с нескольких сторон, сбивая с толка врага.

Его гриши заметно подтянулись за эти сто с лишним лет, стали дисциплинированней, почти настоящей армией. Он и создавал из них армию, потому что люди считаются только с такой силой, мощной, безжалостной и равнодушной. Непоколебимой.

И честно признаться, генерал был не уверен, что она останется такой и после его смерти. Пусть даже и мнимой.

Хотя почему мнимой? Чтобы не натворить глупостей, выдав себя, не допустить досадной промашки, да и просто по-человечески отдохнуть, он после “смерти” действительно предпочитал впасть в зачарованный сон лет на десять или двадцать. Это было удобно и, чего уж скрывать, интригующе, как лотерея — каждый раз просыпаться в новом времени, заново разбираться в политическом раскладе, заново захватывать власть, зарабатывать репутацию, являть миру себя…

В сказках таких, как он, обычно будили волшебным поцелуем, но матушка предпочитала волшебную оплеуху и ушат воды на голову, каждый раз костеря его последними словами почем свет стоит. Сама она никогда не засыпала, даже не пробовала, но каждый раз исправно и трепетно стерегла его сон. И Кириган знал, что она никогда не предаст, просто не сумеет. Разбудит, обругает, проклянет, прежде чем выпустить в большой мир, будет подстраивать дальше мелкие пакости, мешая его планам, которые ей не нравятся, но никогда ни за что на свете не предаст, снова и снова позволяя ему проснуться.

Генерал неожиданно с досадой стукнул по подоконнику кулаком, прервав затейливый ритм королевского марша, и отошел от окна к столу. Взглянул на лежащую карту, на черную полосу, неопрятным пятном пересекающую его страну, и скривился в еще более мрачном расположении духа.

Чертов каньон был ему как бельмо на глазу. Нашел молодой идиот, где его поставить, поперек собственной страны. Если бы кто-то хотел наказать его, Киригана, за содеянное, он бы просто не придумал ничего извращеннее, чем шестьсот лет после пытаться разгрести последствия. Ладно, на самом деле всего четыреста пятьдесят. Шестьсот лет назад более юный Александр Морозов, или попросту Черный Еретик, ни черта не смыслил ни в политике, ни в экономике, ни в долгосрочных перспективах и поначалу очень собой гордился, потом впал в ужас и уныние, потом в зачарованный сон, а потом его разбудила разъяренная мать и велела быть мужчиной, а не трусливым щенком.

Генерал аккуратно налил в бокал вина, взвесил на руке бутылку и щедро отхлебнул прямо из горла. В этот вечер воспоминаний память почему-то подсовывала ему исключительно неприятные.

И ведь получалось поначалу. Он встал на путь искупления, относительно мягко захватил власть, взял все в свои руки. И вот уже наладили железную дорогу, поставили путевые отметки, из Восточной Равки в Западную потянулись свежеизобретенные бронированные поезда, сопровождаемые боевыми эскадрами инфернов, наладились дипломатические связи…

А потом он умер. Поймал горлом шальную стрелу, смазанную дорогостоящим ядом, и умер на руках у собственной жены. Сестры короля, к слову. Очень выгодный был и полезный брак. И теплый. Действительно теплый и настоящий: они друг друга понимали. Она — его чувство вины за “предка”, он — её преданность стране и короне.

К счастью, его не стали сжигать, привезли в Ос-Альту и положили в склеп. И мать тогда впервые смогла воззвать к теням, отчаянно призывая его душу вернуться обратно к ней. Она вернула его, он не знал как, но пробыл в зачарованном сне почти сто лет или даже больше.

Генерал слышал про еще одну легенду, сулийскую, кажется. О человеке, обреченном всю жизнь катить в гору огромный тяжелый камень, но едва лишь он докатывал его до вершины, то камень срывался и вновь летел вниз.

Разрушено было почти все, чего он достиг в тот раз. Волькры вполне освоились с железной дорогой и разбирали пути, едва лишь какие-то смельчаки успевали проложить их ценой собственной жизни. Живой огонь в отличие от солнечного света привлекал волькр, как мед — ос. Да и не осталось их, гришей-инфернов, истребленных во имя справедливости. Только шуханцы проносились по Равке дикими демонами, истребляя на границах все живое, угоняя рабов и оставляя после себя пепелища и истерзанные, замученные нагромождения мертвых тел.

То время вошло в историю, как тёмное, злое. Внук подло убитого Александра Морозова, прозванного Справедливым, вступил на путь мщения, и он был жесток. О, тогда он был по-настоящему жесток.

Шуханцы не ставили столбов на своих дорогах, предпочитали каменные курганы. Кириган приказал поставить их каждые сто шагов, ряд по десять столбов. Их так и называли в народе — “короткие столбы”, с привязанными к ним безголовыми телами и срезанными верхушками, аккуратно, словно росчерком одного лезвия.

Даже Черного Еретика мутило от этой беспрестанной трупной вони, смешанной с вонючим дымом и отвратительно сладкими духами шуханских потаскух. Ему было совсем не до каньона. Он вывел страну обратно к прежним границам, а затем вернулся в разлагающийся затхлый королевский дворец, где беспечно отведал ягодного вина, преклонив колени перед преподобным Павлом, следуя каким-то религиозным ритуалам.

В тот раз он умирал с облегчением.

Спать он позволил себе лишь десять лет, а затем вернулся генерал Александр Кириган, настроенный уже на более мирный лад. Война ему надоела буквально до смерти, власть, впрочем, тоже. Быть простым генералом непростой армии — пусть не так престижно, но куда спокойнее.

Король Александр III — на самом деле Киригану весьма не нравилась приверженность монархов этому имени — был вполне симпатичен и удобен. Слабый, зато законный монарх, которому хотелось спокойной и сытой жизни. Кириган охотно обеспечивал его безопасность, пока ему не мешали заниматься тем, чем хотел он. Восстанавливать армию и академию гришей, отправлять экспедиции в каньон, изучать малую науку, щелкать по носу обнаглевшим соседям.

На сегодняшний день он достиг немалого. Гришей находили, выявляли, учили и брали на службу. Больше его сородичей преследовать никто не смел, фыркали, осеняли священными знаками, но не трогали. Если не считать чертовых фанатиков-дрюсселей, конечно, но Кириган неплохо научился их выявлять.

Он вытряхнул из бутылки последние капли и со стуком поставил ее на стол. Завтра будет болеть голова и спина. Жаль… Может, и зря он отправил Зою в Крибик, она бы нашла, как его отвлечь сегодня. О любовной интрижке ему уже точно беспокоиться не надо.

Впрочем, об этом пока рано думать. После предыдущих раз Кириган предпочитал подстраховаться: лучше самому подстроить убийство себя, затаиться и проверить, как все остальные справятся без него. Если что, он вернется сразу же, признавшись, что подстроил всё сам, чтобы без помех тем временем изучить каньон. Это даже не будет ложью.

С каньоном надо что-то делать. Если не уничтожить, то хотя бы передвинуть. Идея окружить каньоном, к примеру, заносчивых шуханцев с каждым годом казалась Александру Киригану все более и более привлекательной. Его творение ему не поддавалось, пока что. Но он ведь и не брался за него всерьез.

Завтра отправлялась еще одна экспедиция. Рядовая переброска войск и напрасная трата человеческого ресурса. Кириган до сих пор с сомнением относился к идее кораблей на колесах, управляемых ветром, но более или менее скифы себя оправдывали, маневренные и быстрые. Идея деревянных кораблей нравилась ему еще меньше, горели они как спички, но бронированные ни одному парусу было не сдвинуть. Физика противилась. Шквальные никак не могли рассчитать силу приложения ветра, паруса рвались, проект откладывался на неопределенный срок.

Кириган не особо верил в успех и этой экспедиции, но собирался проводить их до самого каньона. Посмотрит на скиф в деле. И если все закончится неудачей, как собственно в большинстве случаев, то он кнутом выбьет эти бронированные корабли, если понадобится. Черт бы побрал и короля, и Апрата, вцепились в него клещами и боятся выпустить из виду. Ему нужно идти самому. В конце концов, задушит волькр тьмой (если поможет, конечно, он не пробовал) или отвлечет на жертв. Солдаты первой армии вполне на эту роль годились.

Сегодня он позволил себе расслабиться, только сегодня. Завтра ни одна живая душа не заподозрит, как трещит у него голова. Целителя он вызывать не будет. Когда живешь столь долго, нужно что-то обыденное, человеческое, чтобы помнить, что ты еще живой.

Головная боль вполне подходит. Лучше чем сердечная.

Завтра ничего не изменится. Скорее всего, он потеряет весь отряд отборных гришей, и только-то. И все, что отвлечет его от этой обреченной тоски и досады — головная боль и кислый привкус во рту.

Хоть бы это завтра никогда не наступало.