В конце (In The End) (джен)

Говорят, Инь и Ян идут вместе. Свет и Тьма, утро и ночь... жизнерадостность и суровость. Полагаю, это должно быть правдой.

Как пустынно. Я ожидал, что это однажды произойдет; я был свидетелем дичайшего зверства, наивысшей жестокости и человечности в самой ее основе. Нет причины, по которой я не должен завершить этот круг пустынным пейзажем одиночества.

Я никогда не ожидал зайти так далеко. Всегда предполагал, что паду первым, буду первым, кого принесут в жертву оправданной ярости, когда кто-то предаст кого-то еще; но нет. Я все еще стою, по иронии, единственный оставшийся из группы людей, которых я притворялся глубоко ненавидящим, ни разу не поддавшись нужде или искушению доказать, что это не так.

Здесь нет дыма, лишь стерильный свет. Здесь нет различий между телами, разбросанными вокруг меня, во всех положениях из возможных. Тьма лежит бок о бок со Светом, если можно предположить, что существуют свет и тьма. Я больше не уверен, не является ли это лишь уловкой, игрой, в которую некая высшая коварная сущность играет нами, дабы мы были разобщены и слабы. Ибо Пожиратели и Авроры выглядят для меня одинаково. Все они выглядят болезненными, убитыми преждевременно, когда все еще могли дать так много миру, но не успели.

Отцы и дети были разделены в жизни, братья и сестры, целые семьи разрушены из-за тривиальностей, которые кажутся смехотворными, чтобы их даже учитывать. Что сделало чистокровных теми, кто они есть, и кто может утверждать, что по некоторым критериям их кровь не смешана?

Впервые я позволяю своим мыслям бежать от себя, впервые разрешаю им вытечь из цепкой, отточенной хватки, в которой их держал, чтобы не сойти с ума. И я нахожу это не столь уж плохим — чувствовать, как мысли неистово скачут; это позволяет мне не думать об опустошении, бессмысленной боли, которую я вижу перед собой. Кем был Темный Лорд, если не обиженным мальчиком, который не видел другого пути проявить себя, кроме как попытаться показать миру, что он выше всех остальных? Я вижу там его рухнувшее тело, и мне кажется, что он был рад смириться, действительно умереть после своего заявления о том, что собирается жить вечно. Я верю, что жизнь не была для него ничем, кроме пытки. Я верю, что глубоко внутри он хотел дать Поттеру победить. Даже если должен был убедиться, что Поттер умрет вместе с ним.

Я достигаю двух тел, мои глаза сухи. Не думаю, что у меня остались слезы. Я все их пролил, когда Альбус умер. Казалось, он тоже был рад уйти, и я ненавидел его за это. Я посещал его могилу по сей день. Он был отчаянно нужен. Я нуждался в нем и так эгоистично дулся, что не пошел попрощаться с ним в последний раз. Почему-то я желал, чтобы из-за этого он превратится в призрак. Он не сделал этого. Он умер у меня на руках, с ухмылкой на лице и говоря мне не выглядеть, словно кислый лимон. Какая наглость. Но, возможно, он не превратился в призрак, потому что еще раз увидел меня насквозь и понял, что в тот момент я очень сильно пытался не выглядеть кисло, словно лимон, и все же провалился.

Я прекратил назначать наказания. Не думаю, что кто-то заметил. Кульминация наступила спустя дни после смерти директора. Так быстро, что это могло длиться всего один-единственный день. Но я знаю, что прошла по крайней мере неделя. Должна была.

До смешного тихо. Так тихо, что птицы, начинающие петь теперь, на склоне дня, оглушают. Это гротескно, все это счастье рядом с местом столь массовой гибели. И что я делаю здесь? Меня пощадили от того, что моя внешность лучше всего соответствовала образу ангела смерти? Я хотел быть первым из ушедших. И вот я здесь, все еще надеющийся, что какой-нибудь фанатичный Пожиратель Смерти увидит шатающегося предателя и выпалит Аваду Кедавру со своим последним вздохом. Прежде чем я достигну тел Волдеморта и Поттера. Почему-то я страшусь их увидеть и не могу не видеть их одновременно. Дразнящее чувство.

Ни один Пожиратель Смерти меня не замечает, ни один Аврор не смотрит вверх и не видит меня столь размыто, чтобы принять за Пожирателя. Я обнаруживаю себя плетущимся вокруг и мимо падших тел, словно сквозь убранную пшеницу. Я избегаю смотреть на лица. Я понял, насколько плохой идеей это было, когда увидел Грейнджер и Малфоя-младшего, спящих вечным сном, сцепившись в мертвой хватке, что выдавала жестокость их дуэли. Они оба были моими студентами. Мое сердце пронзило, когда я увидел их, и несколько секунд я не мог дышать. Я не могу позволить себе эту реакцию еще раз, прежде чем достигну Волдеморта и Поттера: преданный мною Мастер и неохотный ученик, что никогда не верил до конца, что я не был двуличен в пользу Волдеморта. Многие думали, что моя ненависть к молодому Поттеру происходила из его схожести с Джеймсом. В начале это, возможно, было так, вдобавок к моей нужде держать образ. Но после — просто потому, что его взгляд был в тысячу раз хуже, чем Джеймса. Джеймс никогда не смотрел на меня так, словно я осквернял саму землю, на которую ступал. Однако взгляд его сына был ранящим, неверящим и обвиняющим с самого начала.

Это правда, что Поттер был величайшим волшебником после Дамблдора. Не из-за его невероятной силы или потрясающих навыков: в лучшем случае он был посредственным, а в зельях граничил с плохим. Но он обладал упорством и бесконечным мужеством. А также неутомимым оптимизмом и волей к жизни. Я восхищался этим. Думаю, это то, что позволило ему продержаться до конца. То, что придало ему мужества выстоять множественные Круциатусы и атаки Волдеморта, все еще находясь под проклятьем; как он это сделал, мне не понять никогда. Словно энергия его отражала все, что проходило сквозь палочку змееподобного волшебника. Словно палочки-близнецы наконец слились по воле Поттера и подчинились ему.

Думаю, Волдеморта хватил удар, когда он осознал: Поттер так и не использовал смертельное проклятье. В какой-то степени это было забавно. Хотел бы я найти в себе веселье.

Я наконец достигаю тел обоих. Волдеморт словно восковая фигура. Будто он никогда не населял оболочку, что я теперь вижу. Ни следа жизни или ее остатков в видимых мною останках: лишь груда старой истерзанной плоти, что напоминает скорее полуразложившийся труп, нежели кого-то только усопшего. К этому у меня нет чувств. Для меня это «оно», и оно неправильно и незначительно. Истинная сила все еще исходит от лежащего поблизости.

Невероятно, скольких усилий мне стоит взглянуть на Гарри Поттера. Я ожидаю увидеть жуткую картину того, во что превратилось его тело после всех Круциатусов, что достались ему, а также всех остальных проклятий, которые посылали в него Пожиратели Смерти, прежде чем он смог сразиться с Волдемортом, всех проклятий, которые я не сумел отразить или взять на себя.

Но он не тронут, он безупречен. Его кожа бела, словно слоновая кость, а волосы черны будто уголь. Шрам кровоточит, марая лоб, но все остальное такое, словно ничто никогда не касалось его и он умер тихо в своей постели. И тут я снова изумляюсь чувствам, об обладании которыми никогда и помыслить не мог. Моя самооценка поднимается на несколько ступеней. Я плачу. У меня все еще остались слезы, я не превратил свое сердце в камень и не обратился в бесчувственного ублюдка. Я плачу о сыне мужчины, чьим противником был, я плачу о студенте, который, как я всегда считал, был для меня безразличен. Здесь нет Дамблдора, чтобы отдавать долги, нет Темного Лорда, чтобы сразиться, я волен делать, что хочется, и я плачу по мальчику, которым хотел бы быть, но так и не сумел.

— Пойдем, Поттер. Тебе здесь не место, — говорю я лежащему телу. Его тело не «это» для меня. Оно дорого мне, бесценно, практически как тело Дамблдора. Я хочу быть уверен, что ничто никогда больше не побеспокоит бедного мальчика. Даже стихии.

И вот я поднимаю его.

И вот он стонет. Верный своему титулу, Гарри Поттер все еще Мальчик-Который-Выжил.

Говорят, от старых привычек нелегко избавиться, я, определенно, не исключение. Как я мог им быть, после всего? Практически половину своей жизни я притворялся. Не так просто отказаться от этого, будто от маски Пожирателя Смерти, предполагая, что отказ от гротескной и безвкусной вещи будет простым. Как бы там ни было, есть что-то, что изменило меня. После всего, что я разрешил себе испытывать, я не могу удерживать свои чувства, какими бы унизительными или иррациональными они не были. В этот момент я ощущаю одну особую эмоцию, прожигающую до безумия.

Я чертовски зол на Золотого Мальчика.

Какого черта ты оказался живым, Поттер? Я только начал обретать видимость порядка в собственных мыслях, классифицируя тебя как мертвого, а теперь ты должен быть раздражающим сопляком, которым всегда себя показывал, и все испортить, являясь живым. Думаю, за это я недолюбливаю тебя еще больше.

Я осознаю, что снова иду, возвращаясь по своим следам меж трупов, по пейзажу, где все и осталось прежним, и стало столь иным. Я планировал делать это, неся труп, который закопаю своими собственными руками рядом с человеком, что верил в мальчика достаточно, чтобы отдать за него жизнь. Да, я верю, что Альбус хотел бы, чтобы чертов гриффиндорец был рядом. Но теперь Альбус останется совсем один, потому что глупый ребенок жив. Почему ему потребовалось быть живым?

Он снова стонет. Это болезненный звук. По его прерывистому, поверхностному дыханию я слышу, что каким бы неповрежденным он ни казался, он серьезно ранен. Я перехватываю его по-другому, так чтобы ему не было тяжелее, чем необходимо.

— Мы идем в Хогвартс, Поттер. Прекрати ныть, — говорю я ему. Мой голос резок, совершенно лишен поддержки и тепла, чего-то, за что можно ухватиться. На один безумный миг я желаю, чтобы Блэк был рядом. Он бы знал, как привести Гарри Поттера в сознание. Мне лишь удается заставить его издать булькающий звук.

Я кусаю губы. Есть одно качество у моих рассуждений и мышления, которое я всегда ненавидел. Интуиция, намного превосходящая ясновидение Трелони, если предположить, что та может видеть хоть что-то даже с этими своими монструозными очками. Кажется, что мои наихудшие страхи или необдуманные желания всегда сбываются. Желания, воплощения которых я никогда по-настоящему не хотел, всегда материализуются, как и те, которые я даже молил не сбываться. Иронично. Я много раз желал смерти Джеймсу Поттеру, ему и всей его семье, и это произошло, даже если я пытался предотвратить это; я желал смерти Блэку, и это произошло. Я желал Макгонагалл наступить однажды на край своей мантии, и это произошло. Я сожалел о каждом сбывшемся желании. Ну, возможно, не том, с Макгонагалл.

Булькающий звук, исходящий от Поттера, становится громче. Я знаю, что это означает. Когда я осознаю это, ноги мои подгибаются, и я становлюсь на колени с ним на руках. Нет, мальчик, не умирай у меня. Можешь ты понять, когда желают не всерьез? Почему ты хочешь подчиниться единственному приказу, исполнения которого я от тебя не желаю?

Я хочу положить его и попытаться спасти. Осматриваюсь вокруг. Пожиратели в гротескных позах с мертвенно-восковыми лицами невидяще смотрят в разные стороны в зависимости от того, как приземлились, и авроры завершают картину лежащими крест-накрест телами. Нет. Это не то место, где можно его устроить. Ему, по крайней мере, нужно быть в месте почище, а мне требуется пространство для работы.

— Держись, Поттер, или твой факультет лишится безграничного количества баллов.

Что за пустая угроза. Словно на этом этапе кого-то заботит Кубок Факультета. Словно кого-то вообще волнует, какого цвета будут флаги на банкете в конце семестра.

Не будет самого банкета.

Я потерял свою палочку, но Поттер все еще отчаянно держит свою. Я вырываю ее из его пальцев и направляю на него.

— Эффектио Стазис, — шепчу я, и мальчик обмякает в моих руках, не дыша, не издавая стонов. На несколько коротких секунд меня охватывает ужас, что я убил мальчика вместо того, чтобы погрузить его в стазис, дабы то, что пожирает его жизнь, что бы это ни было, подождало до тех пор, пока я найду более подходящее место для лечения.

Я с трудом поднимаюсь и, прижав обмякшее тело к груди, делаю безумный рывок к замку Хогвартс. Удивительно, насколько мальчик мал. Удивительно, что этого никто не замечал до такой степени, чтобы начать насмехаться над ним за то, что он один из самых низкорослых мальчиков в своем классе. Даже Малфой никогда не упрекал его за это. Только сейчас я понимаю, насколько он миниатюрен и худ.

Я снова злюсь. Какое значение имеет то, что я до сих пор не замечал этого? Словно у меня на уме не было ничего более важного, чем размеры Поттера!

Чувствую, что запыхался. Странно. Обычно я могу бежать мили. Многоразовые сессии Круцио повысили уровень моей выносливости и живучести. Но я запыхался. Скорее всего, я больше не могу бежать, а замок под горой все еще выступает подпоркой на общем плане. Я разворачиваюсь. По крайней мере, больше не видно поля брани. Уже что-то. Это позволяет мне удалиться из данной реальности хотя бы на время.

Или позволило бы, не виси Поттер у меня руках, словно он уже был мертв. Его палочка все еще в моей руке. Уверенность и тепло исходят от нее. Типично для Поттера. Нет сомнений в том, что он всегда был хорошим человеком, чего я не могу сказать о себе. Я снова начинаю бежать, несмотря на протесты своего тела. Или, возможно, из-за них.

Проклятье! Почему я все время сравниваю себя с маленьким выскочкой? Особенно сейчас, когда он не мертв, а жив. Иронично, намного легче признать, что кто-то ушедший был лучше тебя. Возможно, не так уж иронично. В конце концов, любой покойный уходит, и помимо воспоминаний, у тебя в реальности ничего не остается для сравнения. И как только я признался себе, что Поттер был лучше меня, ему потребовалось быть живым!

В еще одном приступе краткого безумия я испытал искушение просто убить его. Я никогда не пытался казаться хорошим, даже перед самим собой. Но безумие ушло так быстро, как и пришло, и я еще раз утвердился в своем решении спасти мальчика.

И размышляя об этом, я наконец-то достиг Хогвартса. Замок цел. Альбус защитил его ценой своей жизни, точно так же, как Лили — своего сына. Остальные из нас лишь помогали против безумного нападения Волдеморта, когда тот увидел, что, убив директора, не только не ослабил, но и до предела укрепил защиту и стражу замка. Но я не хочу вспоминать это, не сейчас, еще нет.

Ступая в главный холл, я не могу появиться, как желал бы, с грохотом и взмахом одежд. Во-первых, я потерял свою любимую мантию, и больше ничто не может развеваться вокруг меня. Во-вторых, я слишком устал, чтобы идти стремительно, и Поттер становится тяжелее в моих руках.

В замке есть студенты. Фактически каждый вплоть до четвертого курса все еще здесь, они пялятся на меня широко раскрытыми глазами, со страхом и даже ужасом во взгляде. Люпин и Флитвик поддерживают порядок, но даже они застыли, глядя не на меня, а на ношу в моих руках. На какой-то миг я испытываю искушение заставить их поверить, что Поттер мертв. Я даже начинаю объявлять это.

Но потом вижу испуганные глаза Люпина, боль и пытку в них, и понимаю, что не могу этого сделать. Должно быть, я размяк без Волдеморта и Дамблдора рядом с собой. Когда Альбус был здесь, я мог рассчитывать на его мягкость, а сам быть мерзким, насколько того хотелось. Но сейчас здесь нет никого, чтобы смягчить травму, что я нанесу, и поэтому у меня теперь нет права наносить ее бездумно.

К черту тебя, Альбус!

— Он жив, — слышу я, как говорю резко и с презрением. Всем становится легче дышать, а я достаточно отдохнул, чтобы быстро пройти насквозь. Люпин ступает за мной и заикается, словно Лонгботтом, будь тот все еще глупым молодым кретином, а не ядовитым подражателем Пожирателей Смерти. Еще одна ноша на моей душе. Возможно, не будь я так жесток с ним, в нем не было бы столько ненависти.

Я добираюсь до лазарета и жду что Поппи начнет порхать вокруг меня. Но стоя там ожидая освобождения от Поттера, осознаю что Поппи больше не придет мне на помощь. Большинство медиведьм погибло в битве и Поппи была одной из них.

Я укладываю мальчика в кровать и откидываю покрывала. После снимаю с него мантию и свитер и направляю палочку ему на грудь. Диагноз таков, как я и ожидал. Слишком много ребер пронзили его легкие, и их заполняет кровь. Ее нужно выпустить, и быстро. У него осталось не так много времени.

— Фините Инкантатем, — бормочу я. Я знаю, что любое заклятье в данный момент повредит его сердцу и лишь приведет к скорейшей смерти мальчика. Я оглядываюсь по сторонам и вижу то, что мне нужно. Неглубокое булькающее дыхание мальчика сводит с ума.

— Акцио, кинжал.

Вонзаю его сбоку, между выбранных ребер, и он входит с болезненным звуком рвущейся бумаги. Мальчик слишком худ. Рык и удар — вся награда за мои старания.

Черт побери, я забыл о Люпине.

— Убийца! — говорит он со слезами на глазах, пытаясь меня задушить. У меня не так много энергии, и вся она нужна мне для Поттера.

— Отпусти меня, — удается прокаркать мне. Что-то в том, как я говорю это, или в том, что он понимает, заставляет его освободить меня. Несколько секунд я стою на месте. Осознаю, что бульканье прекратилось. Если бы только дыхание продолжалось. Тогда, возможно, была причина, по которой меня оставили в живых. В конце концов, Поппи бы не догадалась использовать маггловские методы для лечения мальчика, и у нее бы ничего не вышло.

Люпин удерживает меня. Его руки в крови, знак того что он прикоснулся к мальчику и нашел его состояние довольно приемлемым чтобы оставить меня в живых, и в добавок помочь.

— Прости. Помоги ему, — говорит он скрипучим голосом, и я просто делаю это. На этот раз используя магию, я ставлю ребра на место и, насколько осмеливаюсь, заживляю легкие. Затем, наконец, я удаляю кинжал, который позволял крови вытекать из его легких, так чтобы в них было место для воздуха. Рядом со мной плачет Люпин.

— Прекрати хлюпать носом. С ним все будет в порядке, — резко смотрю я на него. Мне бы хотелось потерять сознание здесь и сейчас, но это невозможно. Я должен остаться и следить за мальчиком.

Происходит нечто, что пугает меня, а я нахожусь в состоянии, когда уверен, что ничто уже не может меня потрясти. Люпин берет мои руки, не обращая внимания на кровь, и целует их, словно я какой-то маггловский священник.

— Спасибо, — бормочет он, и я отвожу руки назад, больше от смущения, чем из неприязни. Я собираюсь упрекнуть его за такое поведение, но потом вспоминаю, что он потерял намного больше меня. В конце концов, единственным, кто меня по-настоящему заботил, был Альбус. Но Люпин был привязан практически ко всем, включая Блэка и одноклассников Поттера. Я глотаю слова и вместо этого говорю:

— Все в порядке, Люпин, — впервые я не позволяю собственному фасаду сделать мой голос ядовитым. Впервые, я позволяю его благодарности согреть мое сердце.

Ведь в конце, Гарри Поттер будет жить, и я помог ему в этом. На этот раз открыто.