До самого конца (джен)

Ветер кружил за окном редкие снежинки, которым суждено было ненадолго осесть в окрестностях белым пластом. Зима уже многие месяцы была близко. Маячила где-то рядом предупреждением, но вступать в свои права не спешила. Снег не задерживался дольше дня, неизменно разливаясь ручьями поутру и превращая землю в тёмное вязкое болото.

Тревожное предчувствие зарождалось медленно, но очень верно.

Последний Очаг был севернее Винтерфелла, но южнее Стены. С одной стороны, где-то там, в самых холодных краях, оставался его брат. С другой стороны томилась пленённая в собственном доме сестра. А здесь, на чужих владениях, в замке, так и не ставшем для него родным, скрывался Рикон Старк. Честнее сказать — трусливо прятался, притворяясь для всех мёртвым. Так он считал, каждый раз напоминая себе о назревающих раздорах и собственном бессилии.

После того как пришло известие о прибытии Сансы в Винтерфелл для заключения брака с болтонским бастардом, Маленький Джон Амбер стал держать Рикона взаперти, опасаясь его побега. Рикон рвался на помощь сестре, умолял Амбера собрать армию и попросить о поддержке других северных домов, убеждал его в том, что Санса никогда не согласилась бы на такую участь по собственной воле. Бастард, вторгшийся в их родовую обитель, о свирепой натуре которого ходили легенды, никак не годился в мужья носительнице гордого и честного имени Старков. Его доброй, кроткой, красивой сестрице, настоящей леди с огненными волосами матери и льдистыми глазами отца. С годами Рикон всё хуже помнил черты её лица, забывал, как звучал её голос, но образ, каким бы размытым он ни становился, хранил в памяти бережно, как образы всех горячо любимых родных.

— Моя сестра сейчас, наверное, мучается в руках этого подлого бастарда, а вы предлагаете мне спокойно отсиживаться в Последнем Очаге? — не сдерживаясь, кричал Рикон, глядя в совершенно равнодушное лицо Джона Амбера.

— А ты предлагаешь мне выступить на Винтерфелл с горсткой солдат, оставив свои земли на растерзание одичалым? — ехидно отозвался тот.

— Вы присягали на верность Старкам, — сквозь зубы прошипел Рикон.

— И именно поэтому ты находишься под моей защитой. Стоит об этом помнить, дикий волчонок. Северные дома не придут на подмогу твоей сестре, потому что времена настали тяжёлые и у всех лордов полно своих забот. Она теперь Болтон, а наследники Старков мертвы. И ты тоже для всех мёртв. Если же о тебе прознают, боюсь, мне не хватит людей, чтобы отбиться от Рамси Болтона, когда он потребует тебя выдать. Так что сиди смирно и даже не думай натворить глупостей.

Рикон опустил голову, до боли сжав кулаки. Оша, всё это время молча стоявшая рядом, положила руку ему на плечо в немом жесте сочувствия. Только ей он и мог довериться в этом месте. Ей и Лохматику — преданному стражу и другу. Джону Амберу Рикон перестал верить. И не потому, что тот не согласился ему помочь. Причиной стало безразличие в холодном взгляде и скрытая угроза в голосе, которую Рикон чувствовал кожей, как чувствовал бы мороз или пронизывающий ветер. Маленький Джон принял его под свой кров, и сперва Рикон безоговорочно доверял ему, потому что просить защиты у дома Амберов ему велел Бран. Но со временем всё неуловимо менялось. Предчувствие беды витало в воздухе, дух угрозы исходил от хозяина замка, от его стен, что стали Рикону не убежищем, а тюрьмой. Захват Винтерфелла и пленение Сансы стали лишь предвестниками новой трагедии. Рикон предвидел это, изнывал от удушающего гнева и страха, что пробирался в душу с проворством врага, крадущегося в чужую обитель.

Скрасить бесконечно тянущиеся дни могла только Оша, обещавшая защищать его во что бы то ни стало. Рикон знал: она бы умерла за него, бросилась бы и под стрелу, и на кинжал, если бы ему грозила опасность. Если Оша дралась, то со всей воинственностью, если бежала — то со всей быстротой. Но в то же время она была одна. Одна и безоружна, если не считать ножа, припрятанного в сапоге.

Лохматик, выросший в огромного зубастого зверя, смог бы расправиться сразу с несколькими дюжими воинами, но волка не было рядом. Выпущенный на охоту, он бегал где-то в ближних лесах, но увидеть друга Рикон не мог. Из замка его не выпускали, и он страшно тосковал по Лохматику, до чего никому не было дела. Спасение нашлось во снах: там Рикону удавалось проживать жизнь своего волка, идти его тропами, чуять запах дичи его носом, терзать плоть его клыками, познавая неожиданно будоражащий вкус крови. Но такие особенные сны приходили редко и были слишком коротки, чтобы успеть добежать до Винтерфелла или до Стены. Увидеть хоть что-то своими глазами.

Рикон подмечал, что Джон Амбер слишком неохотно делится с ним вестями из внешнего мира. Он становился всё тише и задумчивее, всё чаще бросал на Рикона взгляды, не сулившие ничего хорошего. Оша это чувствовала тоже: всегда настороженная, она легко распознавала перемены чужого настроения.

— Что-то недоброе грядёт, милый мой волчонок, — сказала она накануне.

Перед тем как всё случилось.

В тот день Рикон понял, что его ждёт, с первым эхом тяжёлых шагов, раздавшихся за дверью покоев. В тот день Оша успела перерезать глотки двоим, бросившись на схвативших его предателей. Последним, что увидел Рикон до того, как ему на голову набросили мешок, было лицо Джона Амбера. Непроницаемое, как твёрдая стена, без проблеска сожаления.

Знакомый чертог поразил Рикона своим видом. Никогда ещё замок не казался ему настолько мрачным и неприветливо чужеродным. Впервые он ощутил себя настолько уязвимым в Винтерфелле. Даже во время налёта Грейджоя царившая тут опасность не давила так безысходно. Переглянувшись с Ошей, Рикон понял, что их мысли схожи. Теперь даже она не могла пообещать ему защиты. Отрубленная голова Лохматика, небрежно брошенная на лавку, стала венцом творившегося безумия. Поглощённый горечью, страхом и яростью, Рикон не смог выдавить из себя ни слова. Только смотрел в безжалостные глаза Болтона, не отводя взор ни на миг. И жалел, что ненавистью нельзя ни ранить, ни обжечь, ни убить.

Сидя в тесной темнице, он уже понимал, что никогда больше не увидит Ошу, не встретится с Сансой и Браном, не станет законным лордом Винтерфелла. Умом понимал, а душой стремился биться до последнего. Бороться с неизбежным до самого конца. Рамси навещал его, желая увидеть сломленным и поверженным. Глядя на него, Рикон думал, что это возможно — резко броситься вперёд и перегрызть горло зубами. Но их разделяла решётка, а за неё Рамси ни разу не ступал. Не из опасений — Рикон вообще сомневался, что этот человек способен чего-то бояться. Скорее сдерживал себя, помня, что самое интересное приберёг на потом. Рикон клялся себе, что не доставит ему удовольствия мольбами и слезами, какие бы страшные пытки ни были ему уготованы.

Но Болтон поступил непредсказуемо. Не стал пытать его, решив потешить себя иначе.

— Беги или не убежишь никогда.

До чего бессмысленно и дико. Рикон понимал: это нечестная игра, в которой победитель предрешён. Ему не убежать ни за что. Месяцами не видевшему света в подземельях, исхудавшему и ослабленному недоеданием и беспрестанным ожиданием мучительной смерти. Изъеденному мыслями о всех, кого потерял. Рамси готовился стрелять из лука в одиночку, но думать, что он даст Рикону хотя бы шанс, было глупо. Даже если ему удастся увернуться от пары стрел, один приказ войску выпустить залп — и всё будет кончено.

Двигаясь навстречу призрачному спасению, Рикон знал, что убежать не выйдет. Но во имя отказавшихся от него старых богов и славного дома Старков... попытаться он был обязан.