Принесенный покой (гет)

Шел дождь. Тысячелетнее небо затянуло серыми тучами. Капли падали на землю и разбивались в мелкие брызги. Шел дождь. Бесконечный в своем повторении.

Ким Шин поднял воротник пальто, пальцы сжимали ручку зонта. Он медленно брел, никуда не торопясь, как этот прекрасный дождь, и не обращая внимания на снующих вокруг людей. Эту картину он наблюдал слишком долго, чтобы она могла захватить его мысли, тем не менее, природой он мог наслаждаться, ибо только она составляла ему компанию на протяжении девяти столетий.

Ким Шин вздохнул. Ему никак нельзя падать в омут внутреннего страдания, глубокого и мутного. Зачем? Он возвел глаза к небу, подставляя лицо холодным каплям. Ему никто не ответил. Люди продолжали идти по своим земным делам, огибая его вечность. Он проклят. Он обречен. Ким Шин знал об этом всегда, целую вечность живя с единственной целью — умереть. Искал возможности, перепробовал все варианты. Проживал по кругу многие жизни, переезжал, пытаясь справиться с тоской по покою. Все прах...

Его не отпустили тогда, ему не дадут освобождения и сейчас. Его обрекли на бесконечные скитания по земле без конца и края.

Что он мог сделать? Ким Шин до сих пор не повстречал свою Невесту. Она ускользала от его взора всегда, вглядывался он в людей или нет. Ее спрятали от него.

Грудь опять заныла от ощущения клинка в ней. Ким Шин надавил рукой на грудь, справляясь с чувством боли, с которой не свыкся за столько лет. Боль не утихла, разгораясь с новой силой. Никогда меч не причинял столько страданий.

И тут он увидел Ее. Она шла без зонта, в толстовке темно-малахитового цвета поверх школьной формы, с накинутым капюшоном. Распущенные черные волосы обрамляли юное лицо. Их взгляды пересеклись на мгновение встречи, и боль разом стихла, словно он стал самым обычным.

Она прошла совсем рядом, их рукава соприкоснулись. Ким Шин остановился, чувствуя что-то запредельное, то, что он искал все это время, потом обернулся и посмотрел ей вслед. Она продолжала идти под дождем, как все остальные люди вокруг.

Лил дождь, все оставалось неизменным, кроме подступающего чувства покоя.